Том 29. Письма 1833-1854

63 С. ХАРФОРДУ

Девоншир-террас, Йорк-гейт,

25 ноября 1840 г.

Сэр,

Я прочитал стихи, которые Вы мне прислали и которые я Вам возвращаю с этим письмом, и, в соответствии с Вашей просьбой, сообщаю Вам свое мнение о них. Я отнюдь не считаю свое мнение безошибочным и не хотел бы, чтобы Вы его таким считали; я не ожидаю и, уж во всяком случае, не стремлюсь к тому, чтобы Вы придавали ему какое бы то ни было значение.

Начну с приятного и скажу все, что имею сказать в похвалу. Вы сообщаете мне, что очень молоды и еще что у Вас есть занятие, которое берет большую часть времени, так что Вы можете отдаваться творческим порывам лишь украдкой. Любовь к добру и красоте и желание выражать это чувство похвальны, весьма похвальны в человеке, находящемся в обстоятельствах, подобных Вашим. Такая любовь должна доставить счастье Вам самому, даже если она бессильна осчастливить человечество, и я ни в коем случае не стал бы обескураживать Вас в Ваших трудах, столь достойных и облагораживающих душу. Поиски совершенства, каким бы ни идти к нему путем, лишь бы его озарял свет правды, — вообще говоря, занятие превосходное, и, подобно поискам философского камня, оно увенчается множеством непредвиденных открытий, даже если Вы и не достигнете той единственной цели, которую поставили себе сами.

Кроме того, мне кажется, у Вас много хороших мыслей, которые Вам иногда удается выразить просто и удачно, Вы испытываете любовь к природе и всему живому и, разумеется, — ибо, это непременные спутники мысли, — вы обладаете глубиной чувства и даром проникновения.

С другой стороны, Вам еще предстоит многому научиться. Ваш стих подчас жесток и неправилен, мысль вычурна и неестественна, а в образах больше благозвучия, чем смысла. Первый грех могут устранить лишь время и чтение; что касается остальных двух, я отметил те случаи, которые бросились мне в глаза. Чарами разлучить тигра с коварством, кровь, бьющую фонтаном, обвить цепкими пальцами (задача, кстати сказать, почти непосильная), заставить солнце развевать знамя своего плаща, а птичек задыхаться от блаженства, чеканить слова огнем, разрывать человека в клочья с помощью цепей, осенять чело дамы знаменем любви — все это так похоже на бессмыслицу, что я иного слова и не подберу. Это верно, что в творениях наших величайших поэтов можно найти самые неожиданные и чудовищные образы; не следует, однако, забывать, что велики они были не благодаря этим пятнам, а несмотря на них, что на каждую подобную неудачу у них приходится множество прекрасных и величественных мыслей, перед которыми меркнет все остальное. Не подражайте эксцентричностям гения, а старайтесь следовать за ним, когда он парит на большой высоте. Угнаться за ним трудно, но он выведет Вас в более высокие сферы.

Слишком много у Вас говорится о волшебных странах и волшебстве, чрезмерно часто, на мой вкус, упоминаются нервы и сердечные струны, избыток отчаянья, а также таинственных побуждений в груди, которые лучше бы там и оставались. Поэту не следует вечно толковать о своем недовольстве жизнью и внушать другим, что они должны быть недовольны ею. Предоставьте Байрону его мрачное величие, а сами стремитесь услышать:

В «Последнем сне молодого художника» очень меня порадовало начало; бег времени и наступление утра изображены очень красиво; описание комнаты и всей ее будничной обстановки произвело на меня большое впечатление. Но право же, в конце поэмы Вы совсем извратили его истинную цель и смысл. Если б у Вас портрет оказался источником утешения для умирающего, залогом будущей встречи на небе, если бы Ваш герой умирал как бы в присутствии ангела, им самим сотворенного, ангела, который навевал бы ему сладостные грезы, и умирающему казалось бы, что та, с которой списан портрет, сидит возле его ложа, озаряя темную дорогу Смерти, и если бы он простер к ней руку для последнего пожатия и тихо безмятежно опочил, — вот тогда, если бы Вы все это изобразили, получилась бы картина трогательная и чувствительная. Когда же Вы изображаете, как он борется со всеми ужасами, сопровождающими Смерть, вопит о злых духах и летучих мышах, когда глаза у него лезут на лоб, а из горла вырывается предсмертный клекот — то получается просто омерзительный, страшный конец. Тут нет ни красоты, ни морали, ничего, кроме отталкивающего и неприятного впечатления. Если бы он был героем эпической поэмы в семидесяти книгах, в каждой строке которой он выступал бы как существо более демоническое, чем сам Люцифер, Вы вряд ли могли бы его наказать более страшной кончиной. Я очень хотел бы, чтобы Вы переделали эту вещь заново, в том духе, в каком я говорю. И тогда я с удовольствием еще раз просмотрю ее.

В «Увядших листьях», по-моему, начало прелестно. Дальше похуже, а конец несколько приближается (не но манере, а по смыслу) к известной песне мистера Ловера, основанной на ирландском предании. Она называется, если не ошибаюсь, «Трилистник с четырьмя листками». Ода к луне — очень хороша. Свое суждение о Ваших способностях я должен был составить на основании того немногого, что Вы мне показали.

Вот Вам, в кратких словах, мой совет. Я не думаю, чтобы Вам удалось найти издателя для сборника Ваших произведений, разве что Вы отпечатаете его за свой счет; но даже если бы у Вас были на это средства, то очень скоро если только в Вас есть что-то настоящее — придет время, когда Вы от души раскаетесь, что поторопились печататься. Так, как пишете Вы, пишут многие, а иные пишут и получше. И если Вы надеетесь обогнать их или занять какое бы то ни было место в рядах поборников Славы, то уверяю Вас, от того, что Вы запрете эти излияния в стол, Ваше продвижение вперед не замедлится ничуть. Вместе с тем я не вижу причин, почему бы Вам не послать какую-нибудь небольшую вещь — «Художника», скажем, но только не в теперешнем его состоянии — в такой журнал, как «Блэквудс», и я не вижу причин, — помимо тех, что существуют всегда, — по которым бы его там могли не принять и не напечатать. Если соберетесь, непременно перепишите стихи простым, незатейливым почерком и на достаточно большом листе бумаги, чтобы они все на нем уместились — иначе никто читать не станет. И не пишите редактору, кто Вы, ибо ему до этого мало дела, а публике и того меньше.

Я не берусь сказать на основании тех образцов, какие Вы представили, считаю ли я, что Вы когда-либо сделаетесь великим человеком, и оделил ли Вас бог качествами, необходимыми, чтобы стать таковым. Многие на моем месте почли бы за священный долг отговорить Вас от вступления на зыбкое поприще Поэзии, по я не стану, — во-первых, оттого, что знаю, что Вы все равно меня не послушаете, а во-вторых, — откуда мне знать, может быть, оно принадлежит Вам по праву? Поэтому я ограничиваюсь замечаниями, которые приходят мне в голову, когда я читаю Ваши сочинения, и указываю Вам путь, какой Вам лучше всего избрать, — тот путь, по которому я следовал сам, когда мне был двадцать один год, путь, который обычно избирает большинство писателей, еще не достигнувших известности и не испытавших еще своих сил.

Поскольку Вы еще не достигли известности и не испытали своих сил, нет ни малейшего вероятия, чтобы моя рекомендация могла принести Вам пользу. Я бы не мог сказать издателю, что книга Ваша окупится (а он первым делом спросил бы меня об этом); я не мог бы даже сказать ему, что она привлечет к себе внимание публики. Я ознакомился всего с несколькими страницами, и если бы я ему сказал о них то, что сказал Вам, он ничего больше не захотел бы знать, и, поблагодарив меня самым искренним образом, отклонил бы предложенную ему честь, прибавив, что он весьма польщен моим вниманием.

Правильно ли Вы поступаете, спрашиваете Вы, посвящая столько времени тому, что может в конечном счете оказаться неудачей? Если Вы испытываете при этом душевную горечь или отвращение к Вашему основному делу, Вы поступаете, безусловно, неправильно. Если же у Вас хватает духовных сил спокойно исполнять свой долг, а к этим Вашим занятиям относиться как к отдыху и утешению, то никто не вправе лишать Вас этого, и Вы поступаете правильно. Решить этот вопрос можете только Вы, и больше никто. Впрочем, решить его нетрудно. После того, как Вы тщательно отделаете какую-нибудь свою вещь и будете ею довольны сами, сделайте пробу, о которой я Вам говорил. Если в одном месте не выйдет, посылайте в другое. Если после десятка таких проб Вы с каждым новым провалом начнете испытывать досаду и разочарование, заприте Ваши сочинения в стол, сожгите перо и благодарите небеса, что Вам не приходится зарабатывать себе на хлеб с его помощью.

Преданный Вам.