Торговцы плотью

Глава 172

«Питер-Плейс» закрылся на реконструкцию второго января. Ввалились декораторы, маляры, плотники, и я ушел в свою спальню на третьем этаже упаковывать вещи для переезда на побережье. Я брал только два чемодана. Остальное перешлет Янс, когда я устроюсь.

Я много думал после совещания в офисе Октавия Цезаря, где меня так проучили. И наконец понял, что произошло. Сценарий, по-моему, был таким.

Ни Элис, ни Уилсон Боукер не убивали Марту. Смерть ее срежиссировал Цезарь, а разыграли пешки, может быть, Каннис и Гелеско. Она впустила бы их в запертую квартиру.

«Роман энтерпрайзис» вложила огромные деньги в избирательную кампанию Боукера и кое-что пронюхала о его отношениях с Мартой. Ее следовало убрать, прежде чем рухнет политическая карьера Великой Светлой Надежды.

К тому же Октавий Цезарь знал, что смерть Марты — и моя глупость — гарантирует ему львиную долю собственности в «Питер-Плейс инкорпорейтед». Предприятие — золотая жила, международная сеть принесет неисчислимые миллионы. Цезарю нужен полный контроль и я в качестве наемного служащего, который кланяется и расшаркивается каждый раз, когда ему швырнут несколько лишних шекелей.

Было много причин, по которым он отсылал меня на побережье. Во-первых, я толковый парень, способный организовать и наладить работу доходного заведения в Беверли-Хиллз. Во-вторых, надо убрать меня из Нью-Йорка, где я мог проявить излишнее любопытство и начать задавать вопросы по поводу убийства Марты.

Умная сволочь, вроде Октавия Цезаря, который безусловно устроил перевод детектива Джула Слоткина на связи с общественностью, предвидит такую опасность и старается предотвратить ее.

Остается еще одна причина. Возможно, вы улыбнетесь, но я в это твердо верю. Мне стало известно, что он милуется с Кларой Хоффхаймер. Больше того, я был свидетелем его конфуза, когда он сломал «молнию» на ширинке во время «сцены» с Кларой в клубе.

Октавий Цезарь мог вынести многое, но предстать в смешном виде — это уж слишком. Я видел, как он трусит по лестнице, прикрывая срам старым дождевиком. Он знал, что после этого никогда не сможет рассчитывать на мое искреннее уважение.

Вот так, по-моему, все и случилось. Едва ли я сильно ошибся в своих рассуждениях. Хотя, в конце концов, какая разница?

Как же права была бедная Марта, толкуя о горнем мире и его неисповедимых путях. Она стала угрозой хозяевам денег и власти, и ей пришлось умереть. По-моему, я оказался счастливей. Я сослан в Беверли-Хиллз. Значит, они понимают, что меня еще можно использовать.

К вечеру четвертого января все было упаковано и готово к отъезду. Перед нашествием декораторов мы заперли винный погреб, но я предусмотрительно припрятал несколько бутылок, которые помогли бы скоротать последние дни в «Питер-Плейс».

Я смешал себе водку с водой и пошел на первый этаж. Большую часть мебели увезли на продажу, но мы сохранили несколько собственных хороших вещей. Сейчас их укрыли, чтоб не забрызгать краской.

Я ходил как по погосту. Затянутая тканью мебель напоминала могильные памятники, несколько оставшихся ламп отбрасывали тени по углам. Призрачное место, без музыки и смеха, без надежд и страстей, увлекавших наверх жеребцов и клиенток.

Я стоял у покрытой брезентом стойки бара в «Зале грез» и думал о будущем.

Я видел себя, важного толстяка, на террасе дома с видом на Тихий океан. На мне золотистый спортивный пиджак, тонкие шелковые слаксы. Сандалии, разумеется, без носков. На запястье золотые часы «Конкорд-Маринер», на пальце кольцо с бриллиантом, на шее шелковый «эскот».

Моя рука обвивает тонкую талию загорелой стройной игрушки в бикини, на плечи которой волной падают светлые, выгоревшие на солнце волосы. У нее какое-нибудь типично калифорнийское имя: Сэнди, Астра, Блисс.

— Папочка, — говорит она, — мне надо денег для гуру.

Но эта картина меня не пугала. Я был готов к такой роли.

У входной двери раздался звонок. Я пошел в вестибюль, выглянул в глазок. Женщина. Одна. Я отпер дверь.

Она была высокой, холодной, вполне приятной. Порывисто шагнула через порог.

— Я член, — резко сказала она, предъявляя билет. — Нельзя ли…

— Мне очень жаль, — перебил я, — мы закрылись на ремонт. Откроемся через две недели.

— О, какая досада…

— Но, — испуская очарование, снова перебил ее я, — если я могу служить…

Она посмотрела на меня.

— Простите, — сказала она с холодной улыбкой, — мне бы хотелось кого-нибудь помоложе.