Тортоделка

Хватит

Гера

Звонок, поступивший от мамы лишил меня возможности дышать, думать, двигаться.

" У твоего отца случился сердечный приступ. Его больше нет с нами."

Я не помню, как доехал до дома, как устремился вверх по лестнице, как влетел в комнату родителя. Оглядев лица присутствующих понял, что узнал о смерти папы самый последний. Здесь уже были все близкие: брат с сестрой, медсестра, мама с какой-то женщиной, Вика и даже Таня с Антоном.

Жена тут же поднялась со стула, ступила ко мне, что-то промямлив, но пока я не мог никого воспринимать.

Видел лишь обездвиженное тело отца. Он не повернулся ко мне. Не сказал "Здравствуй, сынок". Даже не шевельнулся. Стальными ногами дошёл до изголовья кровати, не спуская с него глаз. Он бы просто казался мне спящим, если бы не заострившиеся черты лица, чуть отвисшая нижняя челюсть и начинающие развиваться бледные трупные пятна. Сухие старческие кисти сложены на груди, которая больше не хочет подниматься и опускаться, не хочет снабжать тело жизненоважным кислородом.

Ком давил в горле, слёзы сдерживать больше не получалось. Взял в ладони безжизненную руку и прижался к ней лицом.

— Пап… папа? — сердце, словно вновь стало, как у пятилетнего мальчика. Просил, как тогда игрушку или разрешить мне погулять с братом, но в этот раз важней, сильней и рьяней, и без надежды быть услышанным. — Папа…, - упал на колени возле его постели, отдаваясь эмоциям потери, утраты и безвозвратности. Уткнулся лицом в его плечо. Зубы свело от непоправимости. Закусил ткань одеяла, готовый рвать всё в клочья, лишь бы выпустить эту жгучую боль, избавиться от неё, опустеть и выбиться из сил. Сдавил рванувшее изнутри рыдание. Цеплялся за бездушную фигуру, чтобы не потерять себя в пространстве.

Его нет… Больше нет. То, кто был превыше всего. Меня, семьи, моей спеси. Мой папа. Идол, бог и опора. Та песчинка, что держала мой разум, человечность и честь. Тот, кто был всегда для меня примером, предметом для подражения… просто перестал дышать, говорить, мыслить, быть.

Чудовищная несправедливость в жизни любого ребёнка, будь ему хоть за пятьдесят. Мы родились с мамой и папой. Мы росли с ними. Развивались, становились личностью… Блять! Они всегда должны быть с нами! Подсказать, научить, тормознуть… Сука! Просто обязаны! Они ответственны за нас! Всегда! Всегда… Пап, не бросай меня! Умоляю! Я не готов. Я никогда не смогу быть готовым. Я так много не понял. Не оставляй, умоляю. Пап!

Нет ответа. Даже вздоха. Движения руки. Ничего! Просто пустое, бренное тело без мыслей, слов и тепла. Чуждое и бессмысленное. Только лик, который и то стал походить на сухую мумию.

Я не смогу это принять. Слишком резко… слишком глупо.

Оторвал лицо от тела. Не смотря на присутствующих, резко и с ненавистью вопросил:

— Как это произошло?

Я не мог ориентироваться на силуэты, только голос: его звук, принадлежность и тембр.

— Это моя вина, сынок, — голос мамы. — Я оставила Юру. Я спешила. У Анны Леонидовны был выходной.

— Ты оставила больного отца одного?! — голос в гневе стал жестче.

— Нет, — теперь голос моей жены. — Я обещала приглядеть за ним.

— Глядела?! — рявкнул, не отображая никаких моментов для поблажки. Мой отец УМЕР!

— Ему стало плохо, — голос Вики начал блеять и заикаться. — Я сделала всё, что могла, всё, что говорила Анна Леонидовна по телефону и всё, чему обучала раньше…

— То есть, вместо того, чтобы звонить в скорую, ты позвонила медсестре?! — в негодовании двинулся на жену. — При инсультах и инфарктах скорая помощь по статистике приезжает в течение пяти минут. Сука, ПЯТЬ МИНУТ, блять! А ты звонила тупой медсестричке?! — в ярости смотрел на полумертвую от испуга Вику.

— Я… я думала отпустит. И Анна Леонидовна заверила в правильности моих действий. Я доверяла компетентному медику, — начала оправдываться девушка. — Откуда мне было знать, что…

Винтики зашли за ролики. Вечное принижение своей ответственности. Женская убийственная тупость. Не знала. Не подумала. Ей показалось. Сначала мой ребёнок. Теперь… Мой отец погиб! Твою мать! Не умер, а погиб! Из-за того, что тебе "неоткуда было знать!" Ты, мать твою, опять не подумала!

Кровь гнева обожгла вены и, размахнувшись, велел замолкнуть тыльной стороной ладони по лицу. Жена вскрикнула и упала от удара на пол.

— Обалдел?! — голос Антона мне в лицо, крепкие руки друга и Артура двинули от жены подальше. Но я лишь смерял её убийственным взором. Таня бросилась к подруге, обнимая за плечи, что-то шепча. Рядом возникла и мама, извиняясь за меня. Но и Вика не слышала никого. Жена подняла на меня испуганный затравленный взгляд. На любимом лице вспухла рассечка, кровь потекла по щеке. Сожалею? Только за то, что испортил это лицо. За то, что впервые ударил женщину и не тупую шлюху, а которую полюбил и которая теперь всадила нож глубже всех.

Взгляд Вики почернел. Она поднялась, сдерживая слёзы и вытирая кровь. Буравила взором. Таня суетилась над подругой, подсовывая ей платки и разглядывая место удара.

— Пошла вон отсюда, — метнул в неё дикий взор.

— Гера, не смей! — вклинилась мама. — Это лишь стечение обстоятельств…

— И бабского дебилизма! — громыхнул на матушку. — Убирайтесь! Пошли вон, все! — нервы сдали, и начал просто выталкивать всех из комнаты. Я не слышал возмущенных реплик Марата и Элины, успокаивающих Антона, и истеричных мамы.

Я видел лишь Вику, которая устало и понуро двинулась к дверям. Она не спорила, не умоляла, не просила прощения. Она, словно сломалась окончательно и навсегда и покорно подчинялась новым ударам судьбы.

Дверь комнаты закрылась, оставив меня наедине с отцом.

Медленно вернулся к его постели, взобрался и лёг с ним рядом. Прижался щекой к плечу, взял за руку.

— Прости пап… Прости, что не был рядом! Прости, что не сберег…

Слёзы шумным потоком рванули наружу, и отдавшись слабости маленького мальчишки, утонул во взрослом, но совсем не детском безудержном плаче.

Вика

Этот удар убил все во мне. Глаза полные ненависти, в которых не увидела той любви и нежности, о которых он говорил и проявлял в последние дни.

Всё ложь. Это были просто слова.

Таня и Анна Леонидовна бегали вокруг меня, помогая остановить кровь.

— Виктория Андреевна, давайте в больницу, — упрашивала медсестра. — Шрам может остаться.

— Плевать, — проронила безразлично.

В комнату вбежала свекровь.

— Викулечка…, - взяла моё лицо в ладонь, рассматривая след от рукоприкладства сына. — Кошмар какой! Прости, дорогая. Гера сейчас не в себе. Он очень любил своего отца, больше всех на свете. Он и меня не подпускает и не хочет слышать. Дай ему время опомниться. Я уверена, что он уже сожалеет о том, что сделал.

— Лариса Игоревна, не надо. Прошу вас. Ничего не говорите. Он прав, я виновата…

— В таком случае мы обе виноваты. Особенно я. Мне нужно было остаться дома. Ведь я видела, что Юра неважно выглядел. Но удрать из четырёх стен не надолго — стало безудержным желанием.

Она продолжала говорить, сетовать, но я не слышала её. Боль, вина и оскорбление душили толстой удавкой на шее. Он прав, я не вызвала бригаду скорой помощи. Свекр угасал на моих глазах в течение десяти минут, а я понадеялась на обычную медсестру. Его отца можно было спасти.

Снова гневное лицо мужа перед глазами, жгучий удар, падение на пол. Мозг прокручивает и прокручивает этот момент, вводя в тихое отчаяние.

Слишком много. Невероятно много для меня. Из моих рук сегодня ушла человеческая жизнь. Я не только не смогла её спасти, но и сама же угробила. Мне нужно это выпустить из себя. Чтобы грудь больше не рвало на куски, чтобы мозг отключился и забылся.

— Оставьте меня, пожалуйста, — пискнула я.

Прорвало. Слёзы выступили мощным потоком. Легла на кровать, свернувшись в клубок, и утонула в нестерпимой душевной боли.

Последующие несколько дней подготовки к похоронам стали для меня адом.

Гера требовал судмедэкспертизы и её результаты ещё больше усугубили мои отношения с мужем. Во время сердечного приступа произошел коллапс, ставший следствием приёма нитроглицерина и резких манипуляций тела. Что было тому виной не ясно — то ли падение мужчины с кровати, то ли моя удачная попытка вернуть его в постель.

Покорно взяла всю вину на себя, внутренне надеясь, что Герман вспомнит о том, что я всё же единственная, кто пытался оказать первую помощь его отцу. Да, я — не медик, снова ошиблась, но кто бы знал, как поведёт себя в подобных ситуациях.

Лариса Игоревна и Анна Леонидовна тоже ушли в немилость. В услугах медсестры семья Бермуд больше не нуждалась, а мать Германа осталась всё же матерью. Моя же участь стала более, чем призрачной. Герман игнорировал меня, ночами пил в барах и приезжал на плечах Антона, который то и дело выискивал его по ночным заведениям. Трезвым муж был чернее тучи, пьяным говорил столько, что слёзы просто закончились в моих глазах. Всё время указывал на дверь и оскорблял. Идти на похороны мне и матери он запретил, сказав, что убийцам там не место. Если Ларисе Игоревне было всё равно на его истерические выпады, то я не посмела не подчиниться.

Последний же инцидент вышел за все рамки. Гера появился ночью снова пьяный, на своих двоих в компании Лики.

Стоя в гостиной, пронаблюдала за их триумфальным шествием наверх.

— Может так тебе, дура, станет всё понятно? — победно улыбнулась не менее пьяная рыжая.

Я глубоко дышала, чтобы не выплеснуть все эмоции прямо на них. Дождавшись, когда воркующая парочка исчезнет в недрах спален, решительным жестом взялась за сотовый.

Вещи собирать не стала. Заберу завтра днём.

Миша примчался быстрее пули, а, увидев моё лицо со следами побоев от мужа, рвался ворваться к голубкам и выбить дух из Германа. Не знаю, как удалось его остановить, но уехали мы без инцидентов.

— Завтра попроси горничную, чтобы она собрала все твои вещи. Я сам заберу всё и привезу тебе, — припарковавшись возле дома мамы, инструктировал мужчина. — Ты уверена, что с матерью тебе быть сейчас лучше?

— Да, — кивнула, отстегивая ремень безопасности.

Миша устремился следом и довёл до подъезда. У входа порывисто обнял и горячо зашептал:

— Всё образуется, Вик. Увидишь. Я с тобой и всегда помогу. Ты сильная. Всё наладится.

Кивнула, поджав губы. Ощутила поцелуй на макушке.

— Я позвоню тебе завтра, — пообещала я и скрылась в глубине подъезда.

Мама же словно ждала меня. Дверь открылась почти сразу и она не задала ни единого вопроса. Только крепко обняла и позволила мне выплакаться на своём плече.

Ложась в постель, совершенно чётко для себя осознала, что ту любовь, которую столько времени холила и лелеяла, за которую столько боролась — потеряла сегодня навсегда.

Хватит! Не хочу больше выпрашивать, молчать, когда бьют больно словами, прощать, каждый проступок, наивной девочкой веря в его обещания. Я отдала ему всё, что было, а взамен получила лишь сожженное до тла сердце и душу.

Но я верну это всё назад. Он больше никогда не сделает мне больно! Хватит!

— Тебе сейчас нужно быть очень сильной и твердой, доченька, — сидя на краю моей кровати, мама разглядывала свои карты. — Много беды свалиться на нашу голову.

— Мам, убери их, пожалуйста, — я не верила в эти бредовые вердикты. — Хуже, чем сейчас, по-моему, быть не может.

— Предупреждён — вооружён, — но карты ушли с моей постели. — Я не позволю больше обижать мою девочку. Мы снова будем дружной и счастливой семьёй.

Мама решительно поцеловала меня в лоб и, бурча под нос девизы новой жизни, ушла.

Да, может ты и права. Я буду счастлива, не сразу, но сделаю всё для этого!

Закрыла веки в ожидании нового дыхания, новых мыслей и трезвость чувств и эмоций.

Завтра новый день! Без ошибок. Завтра новая я.