Тролльхол

13. Картина

Рин лежит на чем-то более твердом, чем цветочный луг, но точно не в подземелье, — поверхность под ней идеально ровная и не такая холодная, как камень. При этом не слышно никаких звуков, ничем не пахнет, воздух неподвижный, теплый и сухой. Она машет рукой, исследуя пространство вокруг себя, и тут вспыхивает свет. Рин вскрикивает от неожиданности, но, увидев глянцевый потолок с глазка́ми точечных светильников и кремовые стены, сразу успокаивается, сообразив, что находится в доме Юхана, в холле. Самого хозяина нигде не видно. Рин зовет его по имени, но не получает ответа. Куда он исчез? Почему оставил ее здесь одну, да еще на полу? Может, он отправился за доктором? Наверняка на острове должны быть врачи. Фроя что-то говорила о местном доме престарелых, где круглосуточно дежурит медперсонал. Скорее всего, Юхан помчался туда и, видимо, так волновался и спешил, что не стал тратить время, чтобы уложить ее на кровать. Если так, то он скоро вернется.

Поднявшись на ноги, Рин озирается. Проемы без дверей, ведущие в прихожую, гостиную и кухню, темны. Дверей в холле всего две, третьей нет, и щель, намекавшая на ее существование, почему-то исчезла: обои плотно прилегают к стене, нигде не топорщатся. У Рин возникает подозрение, что все произошедшее ей померещилось, она протягивает руку, чтобы ощупать стену в том месте, где была дверь, но очередной приступ головокружения заставляет ее схватиться за голову. Вспомнив о том, что серьёзно больна, Рин спешит в свою спальню, где остался флакон с эликсиром. Открутив колпачок дрожащими пальцами, она выдавливает на язык жгучую каплю. Почти сразу наступает улучшение самочувствия, ощущается бодрость и прилив сил.

Настенные часы показывают три часа ночи, но спать почему-то совсем не хочется. Взгляд Рин падает на кейс с красками и кистями, который она так ни разу и не открыла со дня приезда. Рядом с ним стоит сложенный мольберт, совсем новый, еще не распакованный, купленный Юханом по ее просьбе.

Перед мысленным взором Рин возникает Алая долина с загадочным за́мком в центре. Нестерпимо хочется ее нарисовать, пока воспоминание не потускнело в памяти. Сон ли это был или все-таки явь? Для сна уж слишком сочные краски и яркие ароматы, но кто знает, на что способен человеческий мозг, поражённый болезнью — такой болезнью, как у Рин. В любом случае, она нарисует долину, и сделает это прямо сейчас, не откладывая ни на секунду. Потом она покажет картину Юхану и посмотрит, узнает ли он это место.

Одним взмахом руки Рин срывает с мольберта целлофановую плёнку, распахивает его и устанавливает посреди комнаты. Извлекает из дорожного кейса кисти и краски, раскладывает их на столе в нужной последовательности, достает свернутый в рулон кусок холста, раскручивает и крепит к мольберту. По телу идут волны дрожи — знакомое чувство, означающее прилив вдохновения. Рин мысленно переносится в Алую долину и вновь вдыхает цветочный аромат, ступает по мягкой траве, щурится от солнца, зависшего над багряными скалами, восхищается преобразившимся Юханом: стоящий на фоне средневекового за́мка, он напоминает ей викинга, только что прибывшего из дальнего плавания по северным морям, едва успевшего скинуть доспехи. От него пахнет соленым ветром, и Рин хочется вдыхать этот запах бесконечно. У нее снова кружится голова, но на этот раз Рин догадывается, что причиной головокружения может быть вовсе не болезнь. Она ловит на себе встревоженный взгляд Юхана, — он замечает, что ее пошатывает, и вскидывает руки, чтобы поддержать. Воспоминания становятся ярче реальности и целиком захватывают сознание Рин, а тем временем кисть, зажатая в ее пальцах, воплощает эти грёзы, порхая над холстом, и штрих за штрихом добавляет нужные краски до тех пор, пока на полотне совсем не остается пустого места. Не глядя на свое творение, Рин каким-то образом понимает, что оно закончено, и все мышцы тела, находившиеся в напряжении несколько часов подряд, тотчас расслабляются. Ноги сами идут к кровати, Рин ныряет в постель, кажущуюся ей белым воздушным облаком, и мгновенно проваливается в глубокий сон, даже не заметив того, что наступило утро.

Когда она вновь открывает глаза, комнату заливает яркий дневной свет. Ее взгляд упирается в картину на мольберте. Оттуда на нее смотрит Юхан. Он выглядит как живой, кажется даже, что его волосы слегка колышутся от ветра, а широкая грудь под белой рубашкой вздымается от дыхания. Правда, рубашка получилась слишком чистой. Вряд ли Юхану удалось пройти по подземному ходу, не испачкавшись. Рин напрягает память, но не может вспомнить, чистой или грязной та была на самом деле. И этот кулон, что виднеется в клиновидном вырезе под воротом рубашки, Рин тоже не помнит. Но выходит, он там был, раз она его изобразила. Странно, что такая причудливая вещица, которая совсем не привлекла ее внимания во время встречи с Юханом, тем не менее отпечаталась в ее памяти. Наверное, это какой-то скандинавский символ, выглядит, как три затейливо переплетенных между собой треугольника. Выписан очень подробно, с множеством мельчайших деталей. Как Рин удалось все их запомнить, даже не глядя?

Еще большее удивление вызывает замок, темнеющий на заднем плане: все эти башенки с флюгерами, флажки, узорчатые решетки на окнах, и… люди. О, боже, — почти за всеми окнами за́мка видны силуэты людей, они выглядят, как расплывчатые светлые пятна, но головы и плечи вполне можно различить. Юхан говорил, что не встречал в Алой долине ни одной живой души. Да и Рин уверена, что никаких людей не видела. Как это понимать?

Какая-то загадка мозга.

Или просто сон, который сейчас уже поблек в памяти, но в момент написания картины был еще достаточно ярок. Однако, работа выполнена на отлично, отмечает про себя Рин. Картина на холсте приводит ее в восторг и вместе с тем вызывает гордость от того, что она оказалась способна создать такое чудо.

Тиканье часов на стене отвлекает ее от созерцания, и радость меркнет при виде стрелок, показывающих три часа дня. Это значит, что поездка на Бьёрхольмен сегодня уже не состоится, Рин проспала утренний рейс. Она выбирается из кровати и, подгоняемая приступом голода, отправляется на кухню. Холодный лосось, оставшийся после вчерашнего обеда, кажется ей вкуснее, чем свежеприготовленный. Она жадно уплетает два больших куска, обходясь без вилки и ножа, ест прямо руками, и тогда замечает, что они сплошь в пятнах засохшей краски, в основном красных оттенков. «Будто руки убийцы!» — усмехается она, обругав себя неряхой, но продолжает есть. Выпив чашку горячего кофе, идет в ванную и тщательно отмывает пальцы и ногти. Сбросив грязную пижаму, забирается в душ, выдавливает густой голубоватый гель из яркого пузатого флакона. Горячие струи стекают по коже, ароматная пена обволакивает тело. Внезапно появляется сильное жжение на правой лодыжке. Рин нагибается, смахивает пену и видит свежую царапину сантиметров десять длиной. Доказывает ли это, что ночное путешествие ей не приснилось? Или же она поцарапалась где-то в другом месте, даже не заметив? И тут Рин вспоминает о Юхане. Если их ночная встреча была реальна, то почему он так неожиданно исчез и до сих пор не вернулся? Не нашел врача и поехал в другое место? Или с ним что-то случилось? Можно придумать множество версий, но скорее всего, Юхан сейчас в Стокгольме, и ночью его в доме не было, а пережитое приключение — лишь сон, созданный ее богатой фантазией.

Высушив волосы феном, Рин закутывается в махровый халат, выходит из ванной и возвращается в свою комнату. Переодевшись в чистый трикотажный костюм, она принимается за уборку, собирает разбросанные кисти и краски, застилает постель. Розы в вазе совсем высохли и отправляются в мусорное ведро. Среди них мелькает цветок, выпавший вчера из кармана Фрои. Рин замечает его, осторожно извлекает из увядшего букета и внимательно разглядывает. Ей кажется, что в Алой долине растут точно такие же цветы. Она прячет цветок в дневник Лилли, поместив его между страницами. Когда ее телефон будет исправен, она сделает снимок цветка, загрузит в гугл и узна́ет его название.

Закончив с уборкой, Рин чувствует усталость и вспоминает об эликсире. Одна капля, и вот, она будто заново родилась. Надо будет попросить у Фрои еще один флакон.

Солнце клонится к закату. Желая окунуться в вечернюю прохладу, Рин выходит из дома и, присев на ступеньку крыльца, прислоняется к перилам. Теплое дерево приятно греет плечо и щеку. Ветер раздувает волосы, пахнущие шампунем. Море, раскинувшееся впереди, гладкое и неподвижное, как стекло. Рин вспоминает о прогнозах Эббы насчет шторма: судя по всему, они оказались ошибочными. Вряд ли в ближайшее время разыграется непогода, — туч не видно, только светлая дымка перистых облаков растянулась вдоль горизонта.

На дорожку перед крыльцом ложится длинная тень. Рин поворачивается и цепенеет, увидев Юхана, словно материализовавшегося из пустоты.

— Добрый вечер! Извините, если напугал. — Он натянуто улыбается, останавливаясь перед ней, все еще сидящей на ступенях. Сообразив, что мешает ему пройти, Рин вскакивает на ноги.

— Здравствуйте! Да, я совсем не слышала, как вы подошли. — Она отвечает, как обычно, на английском языке, в котором не существует разницы между «ты» и «вы», но мысленно обращается именно на «вы», потому что взгляд Юхана вновь источает арктический холод. — Вы… вернулись с Хуго, с вечерним рейсом? — Рин хочется спросить прямо, был ли он в доме ночью, но она не решается.

— Нет, у меня свой катер. Я держу его в лодочном гараже, это в десяти минутах ходьбы от дома. Как вы тут справляетесь в мое отсутствие? Все устраивает, или есть какие-нибудь пожелания?

«Похоже, все приснилось», — понимает Рин, а вслух заверяет Юхана, что всем довольна, и никаких проблем не возникало.

Он не спешит заходить в дом.

— А как дела с картиной? Уже делали наброски? — Вопрос застает Рин врасплох. Сказать правду или нет?

— Наброски?.. Да-а. Кое-что есть, правда… э-э-э… — Она медлит в замешательстве.

— О, правда? — В его глазах вспыхивает интерес. — Можно взглянуть?

— М-м-м… не уверена, что вам понравится.

— Не скромничайте, вы отлично рисуете. Понимаю, что набросок — это совсем не то, что законченная вещь, но вдруг мне захочется внести коррективы.

— На самом деле картина закончена, но она не такая, как вы просили. Пусть она останется у меня, а вам я нарисую новую.

— Вы успели написать картину за два дня? — недоумевает он. — Я хочу увидеть ее прямо сейчас!

— Нет, не стоит, пожалуйста! — Рин вдруг становится жарко, и она чувствует, что заливается краской. Ну вот что он сейчас о ней подумает? Решит, что она питает надежды на близкие отношения, конечно! А ведь он предупреждал ее, что ничего такого между ними быть не может. Правда, не напрямую, а намеками, но все же. И кто тянул ее за язык? Как теперь выкрутиться? Чем объяснить то, что она нарисовала не дом, как следовало по договору, а хозяина дома, да еще в таком романтическом антураже?

— Даже не пытайтесь утаить ее от меня! — Юхан решительно шагает к входной двери, минуя Рин. Холодея от ужаса, она идет следом.

Переобувшись в домашние туфли, Юхан проходит в холл, оставляет дорожную сумку у своей двери и останавливается перед дверью Рин.

— Картина там? Можно мне войти? — Он все-таки спрашивает разрешения, хотя уже взялся за дверную ручку.

Рин кивает со вздохом, смотрит на его удаляющуюся фигуру, затем изучает взглядом пространство между дверями, но вновь не находит признаков наличия третьей двери. Что ж… Значит, она сходит с ума.

Она появляется в своей комнате спустя пару минут. Юхан стоит перед картиной, сжимая подбородок большим и указательным пальцами, и скользит пронзительным взглядом по холсту. Рин кажется, что в его глазах плещется едва сдерживаемое негодование. Ну, хоть не насмешка, и то ладно. Хотя… с чего бы ему так негодовать? Она ведь сказала, что нарисует другую картину, и за эту никаких денег не просит. Что касается ее надежд на романтические отношения, в которых он наверняка ее заподозрил, так для него не составит труда просто их проигнорировать. Она ведь не вешается ему на шею с признаниями в любви!

Рин выжидающе молчит, оставаясь поодаль. Тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов, давит на уши. Но вот раздается тонкий и протяжный скрип половицы. Переступив с ноги на ногу, Юхан поворачивается к ней и произносит страшным свистящим шёпотом:

— Ты рылась в моих вещах?

От удивления Рин открывает рот — беззвучно, точно рыба.

— Отвечай, где ты это видела? Залезла в мой семейный фотоархив?

Он тычет пальцем в холст, прямо в шею нарисованному себе.

— Нет, конечно! — Голос Рин звучит плаксиво и виновато. А еще лживо, по ее мнению, несмотря на то, что она говорит чистую правду.

— Хорошо. Но где ты это видела? — Юхан стучит пальцем по холсту, грозя его проткнуть.

— Нигде. Мне это приснилось.

— Не ври мне! — Юхан переходит с шепота на крик. — Признавайся, где ты успела побывать в мое отсутствие?

На ватных ногах Рин пятится к стене.

— Я… правда… во сне.

— Как ты могла увидеть во сне то, что никогда не видела наяву?

— Но во снах так бывает.

— Какая чушь! Я просто хочу знать, где ты видела эту вещь!

На этот раз палец Юхана попадает в изображенный на картине кулон, и Рин наконец понимает, что речь идет об этой вещи, а не о картине в целом. Она переводит взгляд на шею и грудь Юхана, на нем нет никаких украшений.

— У вас, что, пропал такой же кулон? — собравшись с духом, спрашивает она.

На миг лицо Юхана искажается в скорбной гримасе:

— Пропал, да, пропал… — бормочет он, глядя под ноги, потом, видимо, взяв себя в руки, вскидывает голову и требовательно произносит: — Послушай, я ни в чем тебя не виню. Скажи, где ты видела эту вещь? В доме? Или поблизости от него? Просто покажи мне это место.

— Но я ее вообще не видела в реальности! Я не знаю, как доказать! И отстаньте уже! Я хочу уехать! Ищите другую художницу!

Рин втягивает голову в плечи, ожидая ответной бури, но Юхан словно ошарашенный ее выпадом, растерянно моргает, морщится, потирает виски и вдруг стремительно выходит из комнаты. Уже из коридора он кричит ей:

— Давайте обсудим ваше решение завтра!

Дверь за ним хлопает с такой силой, что сотрясается стена за спиной Рин.