У нас на Севере

XI

В девять часов Бескуров был уже в райисполкоме. Его смущало, что он забыл вчера спросить у предрика фамилию «девчины», которую ему предстояло везти, и теперь не знал, как и где ее искать. Однако едва Антон поднялся на второй этаж, как навстречу ему поднялась с деревянной решетчатой скамьи высокая светловолосая девушка и, извинившись, остановила его.

— Скажите, не вы будете товарищ Бескуров, председатель колхоза «Восход»?

— Точно, — кивнул Антон. — А вы, значит… — Он запнулся.

— Я направлена к вам зоотехником. Меня зовут Клавдия Васильевна Клементьева.

— Очень приятно. А меня — Антон Иванович. Вы готовы? Где ваши вещи?

— Вот чемодан. Мне Дмитрий Егорович сказал, что у вас машина, поэтому я решила взять с собой кое-что.

И хотя на душе у Бескурова было тяжело и муторно, он ободряюще улыбнулся ей, подхватил чемодан и стал спускаться по лестнице. Она застучала каблучками босоножек следом за ним. Так как машина уже была на той стороне реки, им предстояло дойти до перевоза и дождаться пассажирского катера. На Набережной Клементьева поравнялась с Бескуровым и попыталась взять у него чемодан. Он, конечно, не отдал, хотя в другой руке он нес сумку с бельем и другими необходимыми на первый случай вещами. Впрочем, до переправы было недалеко. Вскоре подошел и катер. Когда он отвалил от стенки дебаркадера, Клементьева про шла на нос и, опершись о борт, устремила взгляд на удаляющуюся набережную. Что-то задумчивое и грустное было в ее лице и фигуре, как будто она прощалась с кем-то, кто оставался в городе. Но на берегу никого не было, никто не махал ни рукой, ни платком. «Ну, ясно, ей тяжело расставаться с городом, с привычным укладом жизни и ехать в неизвестность, — почему-то с неприязнью подумал Антон. — Тут было хорошо, уютно, весело, мама с папой и все такое прочее, а там… Там еще на воде вилами писано, что из нее выйдет. А как вырядилась, хоть сейчас на бал. Что, не знает она, что ли, куда едет? Ведь ей по навозу ходить придется, под коровами лазить. И почему она не использует отпуск? Может быть, тем временем мне бы более опытного специалиста подыскали».

Но Бескуров тут же пристыдил себя за то, что плохо судит о человеке, которого не знает. Тем более, что, вопреки худым мыслям, Клементьева ему чем-то нравилась. Пожалуй, ей было не восемнадцать-девятнадцать лет, как большинству девушек, оканчивающих сельхозтехникум, а года на три-четыре больше. Бескуров не сумел бы объяснить, почему он так думает, но был уверен, что не ошибается. Внешне Клементьева выглядела эффектно: высокая стройная фигура, легкое светлое платье, белая шляпка с широкими полями и зеленой лентой. Недоставало только нарядного зонтика от палящих лучей солнца, чтобы сойти за праздную курортницу, отправившуюся на речную прогулку. У нее было красивое, несколько худощавое лицо, выразительные карие глаза с бирюзовым зрачком, и взгляд их сразу, еще в райисполкоме, поразил Бескурова: он был слишком уж серьезен, задумчив и грустен. Наверное, именно этот взгляд и дал повод Антону думать, что она старше, чем можно судить по ее внешности.

На той стороне их ждал открытый «газик». Они уселись, и шофер, наскоро дожевав остаток пирожка с рыбой, включил мотор. День начинался солнечный, теплый, с подсиненными неоглядными далями. Солнце стояло еще не высоко, но уже чувствовалось приближение зноя. На величественном и тоже синем небе — ни облачка. Пыльный, извилистый и кочковатый проселок расстилался то по зеленому лугу, то нырял в неглубокий, заросший кустарником овраг с журчащим понизу ручейком, то врезался в массив дозревающей ржи, и повисшие на длинных стеблях колосья мягко шуршали о потертые бока машины. Легкая, как пудра, пыль весело выпархивала из-под колес и долго висела в неподвижном, воздухе, пронизываемая солнечными лучами. Далеко впереди темнела стена леса, а здесь — простор, редкие перелески перемежались полями, слева бесшумно несла свои воды могучая Северная Двина, справа мелькала прилепившаяся на пригорке деревня и снова — то луг, усеянный стогами, то рожь, необычайно густая для этих скупых подзолистых мест.

Бескуров сидел рядом с Клементьевой и думал о том, что ему, как видно, не скоро удастся снова выбраться в город и что, может быть, это к лучшему. Зое, жене, надо дать время поразмыслить, взвесить и понять то, что он сказал ей, наконец, проверить себя, любит ли еще она его и нуждается ли в нем. Она должна прийти к какому-то единственному решению — вот что он заявил ей на прощанье. Всякая неопределенность только ухудшит дело. Да, так он заявил, и только сейчас ему в голову пришла обжигающая мысль: почему он все взвалил на жену и ничего не решил сам? Не едешь и не надо — вот как нужно было бы сказать. Нет, это не решение. Это, в сущности, только отсрочка, та же неопределенность. Ладно, пусть все остается так, как есть. До следующего его приезда. И больше он не будет об этом думать. Хватит.

Почти всю дорогу его спутница молчала, а Бескуров, в свою очередь, не хотел навязываться к ней с разговором. Иногда он подхватывал ее под локоть, оберегая от слишком резких толчков, но как только дорога выравнивалась, он тотчас убирал руку. Однажды, как бы извиняясь за бесшабашную тряску, Бескуров сказал:

— Ничего, скоро доедем. Я вот позавчера шел пешком, и мне очень понравилось. Здесь чудесные места.

— Да, тут красиво, — не сразу откликнулась Клементьева. — И день хороший. Я бы тоже с удовольствием прошлась. Может быть, нам сойти? — несмело добавила она.

— Не стоит, — улыбнулся Бескуров. — Я боюсь за ваши босоножки. Они такие белые, что просто жаль их пачкать.

Она вспыхнула и зачем-то одернула на коленях платье. Бескурову вдруг стало жаль ее, и он сказал:

— Вы не обижайтесь, Клавдия Васильевна, я ведь без всякой задней мысли. В самом деле, босоножки у вас новые и незачем их портить.

— Я взяла и рабочие туфли.

— Ну, вот, тем более… Вы живете в городе? Есть мать, отец?

— Одна мама… — Она быстро взглянула на него своими серьезными, грустными глазами, хотела еще что-то сказать, но отвернулась и ничего не сказала.

— Значит, пока вы не перевезете мать к себе, вам предстоит износить не одни туфли по этой дороге. А осенью, волей-неволей, придется надевать сапоги. Эх, вертолет бы нам, Клавдия Васильевна, вот было бы славно!

Она улыбнулась и уже более доверчиво посмотрела на него. Потом задумчиво проговорила:

— Завидую я вам, товарищ Бескуров. Вот вы едете и знаете, что вас ждет, что надо делать. А я страшно волнуюсь. Просто не представляю, как все это у меня выйдет…

Такая откровенность удивила и растрогала Бескурова. «Так вот она какая! А я-то думал…» — он не стал припоминать, что он думал о ней тогда, на катере, во всяком случае, сейчас его мнение об этой девушке с грустными и серьезными глазами и в ослепительно белой шляпке с зеленой лентой круто переменилось.

— Волнуетесь — это хорошо, как же иначе? — сказал Антон мягко. — И я бы на вашем месте волновался. Я и волновался, когда две недели назад ехал сюда, и еще как! Вы, что же, думали, что я старый «морской волк» в колхозных делах? Ничего подобного. Я тоже новичок. Ничего, привыкнем. Я вам помогу, а уж поддержку в любых делах обязательно окажу.

— Спасибо, — с признательностью сказала она.

Пойма речки Согры, где росли богатейшие травы, тянулась нескончаемо, но, наконец, миновали и ее. Машина, натужно рыча, взобралась на крутой угор, и сразу же началась деревня. С кудахтаньем взметнулись из-под колес куры. Бабы на дороге и старики из окон провожали машину изумленными взглядами. Не прошло и пяти минут, как вся деревня уже знала: «Наш председатель жинку привез. Уж до чего красивая да нарядная, прямо как артистка и даже лучше».

Шофер лихо затормозил у самого крыльца конторы, и Бескуров чуть не ахнул от удивления: контора была та и не та. На месте прежнего покосившегося крыльца стояли новые столбы и уже были прикинуты свежеоструганные ступеньки. Старая, полуобвалившаяся обшивка оказалась содранной со стен, а рядом белели кучки новой рейки. Внутри помещения орудовали плотники, из открытых настежь окон валила пятидесятилетней давности седая, затхлая пыль.

Оглядевшись, Бескуров понял: Звонков осуществлял свое намерение превратить старую деревенскую избу в образцовое учреждение, хотя правление и не одобрило его планов. Бескуров и раньше подозревал, что со многими членами правления Звонков особенно не считался, а его, Бескурова, просто решил поставить перед свершившимся фактом. Сейчас его и разозлила и в то же время рассмешила эта затея. Конечно, что и говорить, контора была никудышная — сарай, а не контора, но ведь она могла бы и подождать, а вот крытый ток и зерносклад нужны позарез. Придется со Звонковым побеседовать серьезно, раз и навсегда покончить с подобным самовольством. Слишком уж Звонков прыток и самонадеян, если думает, что ему все сойдет. Интересно, откуда у него это?..

Бескуров помог Клементьевой сойти с машины, достал чемодан и сумку, поблагодарил шофера. В это время из окна выпрыгнул Сухоруков, в грязной, без пояса, рубахе, с клочками изопревшего мха во взлохмаченных волосах, и радостно воскликнул:

— Антон Иванович! С приездом! А мы думали — ты дня через три прибудешь, не раньше. Что там в центре нового?

— Да ничего особенного. Что тут у вас происходит? — недовольно кивнул Бескуров на развороченную избу.

— А, это? — теребя пустой рукав и виновато глядя на председателя, сказал Иван Иванович. — Да вот, потрошим эту самую богадельню. Заместо ее новую сделаем. Ну, в самом деле, какая же это была контора, Иваныч? Срам один. Ты не беспокойся, мы ее быстро переоборудуем. Приехал бы ты дня через три — все было бы готово. Люди есть, материал — вот он, одних только обоев не хватает. Ну, обои — пустяк. Платон их живо достанет.

— Так, понятно, — сухо сказал Бескуров. — А для тока и склада материалов нету?

— А вот и есть! — торжествующе объявил Иван Иванович. — Ты думаешь, мы с кондачка тут размахнулись? Худо ты нас знаешь, дорогой товарищ Бескуров. Мы, брат, все обмозговали и рассчитали. Значит так, — растопырил он перед Бескуровым грязные пальцы и пригнул один из них — во-первых, послезавтра сюда пилораму доставят, значит, тес у нас будет, во-вторых, столбы на току уже ставятся, а в-третьих, эту вот реечку Звонков взаимообразно у лесопункта взял, чего же она будет зря лежать?.. Э, нет, ты, пожалуйста, не спорь, а прямо скажи: нужна тебе контора или не нужна?

— Ладно, раз уж начали — доделывайте, — махнул рукой Бескуров. — Я вижу, тебя Звонков основательно сагитировал. Ведь не было же решения правления о конторе.

— Верно, не было, — охотно согласился Иван Иванович. — Выходит, тебе форма нужна? А мы по существу рассудили. — Он приблизился к Бескурову, шепотом спросил: — Это ты кого привез? Жену, что ли?

— Зоотехника. Будет у нас работать. Знакомься — Клементьева Клавдия Васильевна…

Сухоруков изумленно округлил глаза, отряхнул рубаху и быстро вытер о штаны ладонь. Девушка с любопытством смотрела на него и, когда Иван Иванович подошел, первая протянула ему руку.

— Извините, рука-то у меня… того, — смутился Сухоруков, осторожно пожимая маленькую белую ладошку Клементьевой. — К нам, значит? Ну и правильно, ученый человек нам позарез нужен. Небось, комсомолка?

— Да, комсомолка.

— Тогда вам Костю Проскурякова надо найти, на учет встать.

— Хорошо, — кивнула она.

— Вот что, Иван Иванович, — вмешался Бескуров, — для Клавдии Васильевны нужна квартира. Что ты можешь посоветовать?

— Да, верно, ей же надо определиться. Что бы такое придумать? — Сухоруков помял пальцами небритый подбородок. — Постой, Серафиму Хватову ты знаешь?

— Немного знаю, — сказал Бескуров.

— Попробуйте толкнуться к ней. Баба она, конечно, своенравная, но на такого постояльца, пожалуй, согласится. А места у нее хватит.

— Идемте, Клавдия Васильевна, — предложил Бескуров, решивший в случае неудачи поселить Клементьеву у Татьяны Андреевны, а самому перебраться к кому-нибудь другому.

Дорогой Антон пояснил девушке, что Хватова — вдова, живет вдвоем с дочерью, а зовут ее почему-то Серафимой Батьковной, хотя у нее есть вполне благозвучное отчество — не то Полиектовна, не то Аполлоновна. Женщина она, действительно, своеобразная, живет, как здесь говорят, «на свой хохряк», то есть вполне независимо, не рассчитывая на трудодни.

Клементьева слушала рассеянно. Она машинально рассматривала все, что попадалось по пути: колодезный журавль с пустым позеленевшим ведром, пестрых кур, купавшихся в пыли около старого, вросшего в землю амбара, телегу со сломанной осью, брошенную посреди улицы. Тишина и безлюдность были столь необычны для нее, что казалось, будто она попала на край света. Бескуров догадывался о ее состоянии, но не знал, как ободрить ее, ибо чувствовал, что обыкновенные слова в таких случаях прозвучат фальшиво и неубедительно. Все-таки он заговорил, так как молчание становилось тягостным.

— Вон там, Клавдия Васильевна, над самым обрывом, молодежь по вечерам собирается: поет, пляшет, хороводы водит. Со всех деревень сюда приходят. Клуб у нас хороший, но на воздухе лучше. Сейчас весь народ на лугах, а кто на дальних покосах — и ночует там. Правда, ребята и девушки все равно бегают домой, их никакая усталость не берет…

Слова вязли в зубах, и он умолк. Но Клементьева, оказывается, слушала его внимательно. Она поблагодарила его взглядом, и он счел себя вполне вознагражденным.

Они подошли к нарядному, увитому хмелем домику. В палисаднике, выпирая из-за изгороди, буйно росла малина, краснели огромные лепестки георгин, а слева, вдоль сплошного забора, отделявшего соседнюю усадьбу, тянулись аккуратные грядки моркови, лука, помидоров. Узенькая тропка вела от калитки к крыльцу. Бескуров заметил, что Клементьеву больше всего восхитили цветы, так и просившиеся в руки. И еще густой терпкий залах хмеля и окружающей зелени.

Сразу же выяснилось, что самой Хватовой дома не было — на крыльце их встретила ее дочь. На вопрос, где мать, Лена Хватова с непонятным раздражением ответила:

— В город подалась, где ж ей быть? Со вчерашнего дня там гостит.

Как видно, ее застали врасплох за домашними обрядами: она была в холщовом переднике, в порвавшейся на плече кофточке, в сапогах, к которым прилип свежий навоз. Большое ведро, в котором она носила еду поросенку, Лена ловко пихнула за дверь, но передник и сапоги ей пришлось снимать уже на глазах Клементьевой и Бескурова. Она была явно смущена тем, что ее увидели в таком затрапезном наряде.

— Мы к вам по делу, Лена, — начал Бескуров, досадуя на отсутствие хозяйки. — Вот новому зоотехнику квартира требуется, может, мамаша согласится ее приютить. Я понимаю, сама ты не можешь решить, но все же предварительно…

— Отчего же не могу? — усмехнулась Лена и повернулась к Клементьевой. — Вы одни?

— Да… пока одна, — запнувшись, ответила та.

— И деньги будете платить?

— Конечно. Как же иначе?

— Антон Иванович, вы же знаете маму, — как бы оправдываясь, сказала Лена. — А если и деньги, то, пожалуйста, она возражать не будет. Вы что же, насовсем к нам? — снова обратилась она к зоотехнику, прикидывая в уме, подойдет или нет к ее лицу и фигуре фасон Клавиного платья.

— Насовсем, — кивнула Клава.

— М-да, — поджав губы и делая серьезно-лукавое лицо, проговорила Лена. — Колхоз вам попался того… неважнецкий. Я хоть и от МТС работаю, в тракторной бригаде учетчиком, но ихние порядки мне не особо нравятся. — И она искоса взглянула на Бескурова.

— Критиковать каждый может, а ты лучше помоги порядок навести, — сказал он.

— Я и без того помогаю. Ну, ладно, пойдемте, я вам комнату покажу.

— Ну, вот вы и устроились, — сказал Бескуров Клементьевой. — Отдыхайте, осматривайтесь, а там и за дело.

— Спасибо вам, Антон Иванович.

Бескуров повернул к калитке, а девушки вошли в дом. В доме было чисто, уютно, повсюду — вышитые занавесочки и салфеточки, на полу — пестрые домотканые половики. Дверь из кухни вела в «боковушку» — небольшую узкую комнату с одним окном и деревянной кроватью. Лена рассказала, что сначала здесь жила фельдшерица, а после нее учительница, и обе вышли замуж, так что, добавила она с улыбкой, и Клаве не миновать той же дорожки, потому что всем маминым постояльцам ужасно везет. Лена сразу же стала называть квартирантку просто Клавой, и та была признательна ей за это, потому что почувствовала себя гораздо свободнее и легче, чем с Бескуровым. Он, правда, был очень вежлив и внимателен, но все-таки Клава его стеснялась.

— Ну, мне-то уж не повезло, раз колхоз неважнецкий, — пошутила Клава.

— Так то колхоз, а замуж — это другое дело. Ну, как, подходящая комната?

— Конечно. Только согласится ли твоя мама?

— Я с ней договорюсь, не бойся. Ладно, вы пока устраивайтесь тут, а я побегу к своим трактористам, работу приму. — Лена называла Клаву то на «ты», то на «вы», но в общем горожанка Лене понравилась, и она считала, что они наверняка подружатся.

— Ой, я одна не останусь, — испугалась Клава. — Я лучше с вами, а устроиться и после можно.

— Что ж… Только босоножки снимите и платье другое надо.

— Да, да, я сейчас переоденусь.

Клава наклонилась над чемоданом. Лене очень хотелось посмотреть, какие еще наряды есть у зоотехника, но она сочла неудобным подглядывать и вышла из комнаты. Как-то само собой получилось, что она оказалась перед зеркалом и машинально подняла руки, чтобы поправить волосы. Высокая, даже чуть выше Клавы, с выпиравшей из старенькой кофточки грудью, с крепким станом, подвижная и ловкая, она легко поворачивалась перед зеркалом и откровенно любовалась собой, уверенная, что ни в чем не уступит горожанке. Допустим, Клава чуточку стройнее, изящнее и лицо у нее выразительное, особенно карие задумчивые глаза с точечками-бирюзинками, зато у Лены было много других привлекательных черт, о которых она отлично знала — свежесть и ловкость, лукавое озорство, независимый характер. И потом, Клава, кажется, года на три старше, а это кое-что значило. И лицо у Лены было не таким, как у большинства ее деревенских подруг. Она берегла его от прямых солнечных лучей, добиваясь ровного, мягкого загара. Вот и теперь, отправляясь на работу, Лена тщательно натерла обветревшиеся места белым душистым кремом. Затем она сняла домашнюю кофточку и надела другую, голубенькую, с узким кружевным воротничком. В это время вышла из своей «боковушки» Клава, и обе они критически оглядели друг друга.