У нас на Севере

XXI

Федор Семенович Лысов, полуобернувшись к окну и слегка поскрипывая креслом, рассеянно наблюдал за потоком прохожих на противоположном тротуаре. Особых забот у него в эту минуту не было, и он лишь ждал шести часов, чтобы отправиться домой. Без пяти шесть зазвонил телефон. Первый секретарь просил Лысова зайти к нему.

Федор Семенович огорченно свистнул, потом задумался. Неужели опять предстоит командировка? А ведь завтра суббота, и он обещал прийти к одному из друзей на день рождения. Досадно!

Комаров, хмурый и чем-то недовольный, достал из ящика стола конверт, брезгливо бросил его на стекло и сказал:

— Вот, почитай… — Лысов, сощурившись, словно целясь, потянулся за письмом, но Комаров остановил его: — Потом прочтешь, я спешу, завтра еду в обком… Да, насчет укрепления колхозов кадрами. Наломали мы дров в этом деле порядочно. В одном «Сеятеле» за два года сменилось три председателя. В некоторых наших посланцах мы ошиблись, это факт. Вернусь — специально соберем по этому вопросу пленум райкома. Это письмо — кляуза на молодого председателя в «Восходе» Бескурова…

— А почему вы считаете, что это кляуза?

— Потому, что письмо анонимное, — сердито ответил Комаров. — Собственно, не стоило бы обращать на него внимания, но там пишется о вопиющих фактах, поэтому, чем думать о Бескурове бог знает что, лучше поговорить и выяснить вопрос с ним самим. В крайнем случае, побеседовать с коммунистами…

— Понятно, Василий Васильевич, — с готовностью кивнул Лысов. — Но интересно — в чем Бескуров обвиняется?

— Представь, будто бы он, вопреки решению правления, отдал восемьдесят гектаров сенокоса Северному лесопункту, заставляет работать инвалидов, грозится урезать у них приусадебные участки, устраивает коллективные выпивки… А дальше я не верю ни одному слову…

— Разве это не все? — сделал возмущенное лицо Федор Семенович.

— Нет… Этот трус-аноним пишет, будто Бескуров не хочет перевозить жену в колхоз, так как живет там с молодой вдовой. Никогда этому не поверю. Я вызывал Екимовского, секретаря парторганизации торга, и он тоже заверил, что ничего подобного не может быть. Вообще, он самого лучшего мнения о Бескурове, но, понятно, в колхозе Екимовский не был и не знает всех подробностей. Придется тебе, Федор Семенович, съездить туда и выяснить, где правда и где ложь. Ни в коем случае не дискредитируй Бескурова перед колхозниками, пока мы досконально не разберемся во всем сами. Бескуров — дельный и способный работник, в этом я убежден. Если он в чем ошибся — я допускаю, что по неопытности он мог ошибиться, — мы обязаны его поправить. Нас ведь тоже поправляют, когда мы ошибаемся. К тому же Бескурову мы практически пока ничем не помогли.

— А если это не ошибка, а преднамеренная линия? — осторожно спросил Лысов. — Кстати, насчет жены я Бескурова предупреждал…

— Пока это кляуза, ничего больше, — отрезал Комаров. — Прошу его иметь в виду.

— Допустим… Но все же мне предстоит пренеприятная миссия. Вы помните, Василий Васильевич, я воздержался при голосовании, когда мы утверждали Бескурова на бюро. Не потому, однако, что считал его неспособным, отнюдь нет. Просто потому, что в «Восходе» уже был не менее способный работник — Звонков, и следовательно, мы могли использовать Бескурова в другом месте. Вот какова была моя позиция. Теперь, если хоть часть обвинений подтвердится, поневоле придется мнение о Бескурове менять. Очень, очень жаль. Это явится большим минусом в нашей общей работе о кадрами.

— Не спешите с выводами, товарищ Лысов, — сухо сказал первый секретарь. — Минусов, конечно, у нас хватает, но посмотрим, может быть, Бескуров как раз окажется нашим плюсом. Учти, дела у него идут неплохо, я ведь хоть и по сводкам, а слежу за ним.

— Сводки, знаете… — Лысов многозначительно покачал головой.

— Знаю, товарищ Лысов, и очень жалею, что до сих пор не удосужился побывать в «Восходе». Вернусь — обязательно съезжу. — Комаров встал. — Когда сможешь туда выехать?

— Хоть завтра, — позабыв о дне рождения, на который он был приглашен, ответил Федор Семенович.

— Да, завтра, — твердо сказал Комаров. — И прошу иметь в виду то, о чем мы здесь говорили…

Дверь за Лысовым, наконец, захлопнулась. Василий Васильевич, нагнув голову и заложив руки за спину, прошелся по кабинету из угла в угол. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Комаров не думал сейчас о том, что и как он скажет на бюро обкома. Знал — в данном случае от него потребуют не столько цифр, сколько живой, ясной и точной характеристики людей, которые во многом решали судьбу сельского хозяйства района. И, конечно, спросят, как райком помогал этим людям, как воспитывал их. Обо всем этом у него еще будет время подумать — путь до областного центра не близкий. Ясно было и другое: ему придется выслушать немало горьких истин, и хотя Василий Васильевич уважал критику, считал ее верным средством по предотвращению крупных ошибок — все-таки выслушивать ее было всегда неприятно. Вот и Лысов говорит: в Бескурове бюро райкома, судя по всему, ошиблось. Василий Васильевич сказал ему: это кляуза, человеку, побоявшемуся подписать жалобу, нельзя доверять… Мало ли еще у нас мелочных, злобствующих, кляузных людишек, эгоистов и карьеристов, а то и просто любителей насолить ближнему? Они под разными масками скрывают свое истинное лицо, хитрят и лавируют, их подчас долго не удается вывести на чистую воду, но в конце концов они запутываются в собственных же грязных сетях, расставленных для других. Иначе не может и быть. Но верно и то, что вреда подобные людишки приносили и приносят тоже немало.

А если это не клевета, не кляуза? Только теперь Василий Васильевич понял, что раздражение и сухой, резкий тон, каким он разговаривал с Лысовым, вызваны были именно смутным, где-то в глубине души таившимся опасением, что Лысов, быть может, прав, и Бескуров действительно виноват. Сознавать это было очень горько, так горько и обидно, словно Бескуров обманул лично его, Комарова. Да по существу так оно и есть, поскольку он настойчивее всех членов бюро рекомендовал Бескурова в «Восход». Допустим, дело тут не в личностях, и Бескуров подвел не Комарова, а райком, партию, но от этого Василию Васильевичу было еще тяжелее. Стоило бы вспомнить, почему он тогда так поверил в Бескурова, если бы это помогло его оправданию. Нет, его, Комарова, личное мнение ничего сейчас не изменит. Помочь Бескурову может только сам Бескуров. Не сумеет — пусть пеняет на себя. Разные бывают ошибки: одни можно простить, за другие человек должен расплачиваться полной мерой.

И все же Василий Васильевич не верил, что мог так жестоко ошибиться в Бескурове. Это был бы слишком горький и обидный урок…