У нас на Севере

XXVI

Конечно, Клава не взяла сына с собой. Без бабушки он бы связал ее по рукам. К тому же Клава была уверена, что Борис теперь не осуществит своей угрозы — побоится скандала. А через неделю она увезет и бабушку и Женю в деревню. Сюда-то Борис, понятно, не сунется.

Хотя Клава и знала, что он должен приехать, встреча с ним оказалась действительно неожиданной для нее. Если еще полгода назад она таила в душе надежду вновь сойтись с Борисом, веря, что ребенок привяжет его к семье, то сейчас одна мысль об этом была ей противна. Единственное, что смущало ее, это Женя, который в недалеком будущем наверняка станет допытываться, где его папа. Допустим, она расскажет ему всю правду, но разве ребенку будет легче от этого? Однако даже ради сына Клава не могла простить Борису его вины. Нет, нет! Живя с ним, она так и не могла понять, что он за человек, какие внутренние пружины двигают его поступками, да по правде говоря, и не пыталась понять. Лишь после разрыва, вспоминая и сопоставляя его слова и взгляды на тот или иной вопрос, Клава составила о Борисе определенное мнение. По сути, что бы он ни делал, он делал только для себя, о чем бы ни думал — все его мысли сводились к собственной персоне. Другие люди, в том числе и жена, существовали для Бориса постольку, поскольку могли содействовать или препятствовать его служебной карьере. Да, он считал Клаву неподходящей парой и в душе считает такой и сейчас, сколько бы ни притворялся. Она не верила ни одному его слову. Возможно, желание увидеть сына могло быть у него искренним, но что же дальше? Зачем травмировать детскую душу, если Клава заранее знает, что жить она с Борисом не будет? Да и он, конечно, всерьез не задумывался об этом. Его приход не больше чем прихоть, только и всего. Нет, сына он не увидит ни при каких обстоятельствах.

Странно, приезд Бориса и даже те переживания, которые вызвал этот приезд, ни в коей мере не отвлекли Клаву от мыслей о Бескурове. Напротив, если бы она сказала ему тогда и о ребенке, и о Борисе… Да, да, и о Борисе. Если б Бескуров знал все, ей сейчас не пришлось бы так мучительно и в сотый раз припоминать весь их разговор и гадать, какое значение имели те или иные слова Бескурова. Все было бы ясно и ему, и ей, и они остались бы, по крайней мере, хорошими друзьями. Что ж, она расскажет обо всем при первой же встрече, возможно, даже сегодня. Интересно, как прошло партийное собрание? Чем вообще кончится это дело? Неужели Бескурова вызовут на бюро райкома? А ведь он, по существу, ни в чем не виноват. Кому же это нужно, чтобы он был обвинен и, может быть, наказан? Уж, конечно, не колхозникам. Они-то видят, сколько он сделал и делает, чтобы колхоз поднимался в гору. Но, видно, не всем это нравится. А он хоть и бодрится, однако все эти дрязги не могут не волновать его. Еще бы! И так ему не легко, а тут еще новые неприятности.

В деревню Клава пришла рано утром. У калитки Хватовых стоял Матвей Сидорович Овчинников и, не входя во двор, говорил хозяйке:

— Собирайся, Серафима, картошку копать. Хотел вчера предупредить, да некогда было.

Серафима Полиектовна, в переднике и с ведром в руке, нехотя подняла голову, по привычке хотела огрызнуться, но, увидев нахмуренно-озабоченное лицо бригадира, глухо ответила:

— У самой картошка не копана, да ладно уж… Вот управлюсь, приду.

— Гляди, не задерживайся, бабы уже собрались.

— Ну-ну, отцепись, сказала — приду, значит — приду.

Овчинников проследовал дальше, а Серафима Полиектовна, сухо кивнув Клаве, поднялась на крыльцо. Клава улыбнулась ей в спину, молча прошла в свою комнату. Минут через пять прибежала с сеновала заспанная Лена.

— Ой, как ты рано! А я, знаешь, ничегошеньки не выспалась.

— Прогуляла опять до петухов, вот и не выспалась, — с легким упреком сказала Клава.

— Да нет, какие там петухи… Просто не спалось от разных мыслей. Знаешь, — Лена перешла на шепот, — позавчера я вернулась ночью, захожу к тебе, а ты как была в платье и во всем, так и уснула. И лицо вроде бы зареванное. Ты мне скажи, Клавочка, обидел тебя Антон Иванович, да?

— Что ты! — испугалась Клава. — Чем же он мог бы обидеть? С чего это ты вздумала?

— Да нет, как раз я и не думала, что обидел, он же хороший человек, ну, а о чем же он с тобой говорил?

— У него неприятности по работе, — тоже переходя на шепот, сказала Клава, — да и с семьей неладно.

— Ага, понимаю, — кивнула Лена, смотря на подругу изумленно-радостным и взволнованным взглядом. — Ты за него переживаешь, да? А про Женьку ты ему сказала?

— Нет, — покраснела Клава.

— Ну, неважно, потом скажешь, — успокоила ее Лена. — Ой, Клава, как я рада за тебя! Ты, главное, ничего не бойся, он же все, все поймет, я знаю.

И она обняла растерянную Клаву, никак не ожидавшую от подруги подобной проницательности. Впрочем, Клава скоро успокоилась и рассказала, в каком сейчас положении находится Бескуров. Да и кому же еще, кроме Лены, единственному здесь человеку, знавшему ее тайну, могла Клава довериться? Когда она упомянула о встрече с Борисом, Лена нахмурилась и прямо спросила:

— Ты собираешься к нему вернуться?

— Нет, ни за что! — горячо ответила Клава. — Лучше всю жизнь прожить одной, чем снова перед ним унижаться. Он ведь будет считать, что осчастливил меня…

— Точно, — авторитетно подтвердила Лена. — А Бескуров все поймет, я чувствую. По-моему, он любит тебя.

— Что ты, я и мысли такой не держу, — со всей, как ей казалось, искренностью сказала Клава. — Ни о чем таком у нас я намека не было. Конечно, он хороший человек, и я его уважаю, но это совсем не то, не то… Пожалуйста, Лена, не говори об этом. Не знаешь, как вчера прошло собрание?

— Не знаю. Я ведь не член партии, откуда мне знать? Вчера вечером иду с поля, а Антон Иванович возле скотного двора с Захаром — пастухом беседует. Увидел меня, догнал, спрашивает, откуда, мол, и куда… Веселый такой, мне и в голову не пришло, что у него неприятности. Потом говорит: «Клавдия Васильевна ушла?» Я говорю — да, ушла, а сама думаю: зачем это он? Потом спрашивает: «Вы дружите с ней?.. Это хорошо, обе вы славные девушки». Я, конечно, смеюсь, говорю ему — таких, дескать, поискать, вот только женихов подходящих нет, а он мне: «Женихи-то есть, да уж очень вы невесты разборчивые».

— Это после собрания было? — с величайшим вниманием выслушав рассказ, спросила Клава.

— Конечно, после. Ведь совсем уж поздно было.

— Значит, все хорошо обошлось, — с облегчением сказала Клава. — Да ведь он и в самом деле ни в чем не виноват, если вдуматься.

— Конечно, не виноват, — охотно согласилась Лена. — Только, знаешь, у нас иногда и не виноватым достается, на себе испытала.

— Как же это? — спросила Клава, но тут же рассмеялась. — Ах, да, я и забыла совсем, извини. Ты давно его не видела?

— Да я каждый день его вижу, а что толку? — упавшим голосом ответила Лена. — Так, пройдем мимо и все… Ребята рассказывали, будто он в другой колхоз просился, а я бригадира спрашивала, он говорит — ничего подобного. Конечно, я понимаю, ему обидно за критику, а я-то при чем? Зачем он так с Мишкой поступил? Самому же, небось, стыдно, а на меня злится.

— Да он, может, вовсе не злится, а просто ему стыдно перед тобой, вот он и сторонится. Думаешь, ему легко было переживать? По-моему, как раз стыд, а совсем не гордость мешает Володе подойти к тебе. А это другое дело. Ведь с Любой-то у него все кончилось?

— Кто его знает. Когда она уезжала, Володи не было, да ведь за ним не уследишь.

— Хочешь, я поговорю с ним? — движимая тем же чувством, с каким Лена уверяла ее, что Бескуров любит, предложила Клава.

— Ладно, поговори, мне-то что? — с деланным безразличием сказала Лена, хотя глаза ее, отражавшие малейшее движение души, сразу просияли.

— Сегодня же постараюсь его увидеть. Ну, заговорились, а время-то бежит. Надо бы мне сразу на ферму идти, а потом уж домой.

— Не спеши, успеешь еще набегаться. Подожди, я умоюсь, вместе пойдем.

— Нет, побегу. Вечером увидимся, обо всем переговорим…

Центральная ферма в эти дни превратилась в своеобразный строительный объект. Трое слесарей с завода вместе с механиком из МТС и колхозными плотниками устанавливали водоснабжение и подвесную дорогу для вывозки навоза. Пока, однако, дояркам приходилось убирать двор и носить воду вручную. За этим и застала их Клава. Стадо паслось теперь на богатой отаве и хорошо наедалось, но заведенный еще летом порядок — подкармливать коров, пока имелась зелень, неукоснительно соблюдался. Для этого использовались та же отава, корнеплоды, отходы овощеводства, отчасти концентраты, которые удавалось приобрести в райпотребсоюзе за проданное в госзакупки молоко. Хлопот у доярок было много, но жалоб стало меньше. Даже толстушка Дуся ворчала вполголоса и на замечания огрызалась реже, да оно и не удивительно: она надаивала от коров своей группы почти столько же, сколько и черноглазая старательная Аня Сушкова. Азарт соревнования захватил и Дусю, хотя вслух она называла все это не иначе как «мурой» и демонстративно отворачивалась от доски показателей, которую аккуратно заполняла Татьяна Андреевна. Самым неприятным было для Дуси расписываться в авансовой ведомости, так как получала она пока меньше всех. Это уязвляло ее самолюбие, но и вызывало хорошую злость на работу, выполнять которую она считала себя способной не хуже других. Все дело было в том, что Дуся не хотела на виду у всех проявлять особого рвения и «лезть», как она выражалась, в передовики, подобно Ане.

Клава, приглядывавшаяся к Дусе больше, чем к другим дояркам, скоро раскусила упрямицу и, чтобы не смущать зря девушку, перестала обращать на нее внимание. Те или иные советы она давала в присутствии всех доярок, а те и виду не подавали, что многие замечания относятся специально к Дусе. Если бы замечания были обращены прямо к ней, Дуся наверняка обиделась бы, как это и бывало раньше, а так она чувствовала себя чуть ли не равной с самой Анной Михайловной, не говоря уже об Ане. Так оно и шло, пока Дуся не стала догонять свою соперницу. А та ее постоянно подзадоривала: то о надоях спросит, то расскажет, как у нее Белянка хорошо отдает молоко, то вдруг начнет охать и ахать, говоря, что Дуся хитрая, дает своим коровам больше подкормки и непременно обгонит ее, хотя и притворяется неопытной.

Доярки уже заканчивали уборку и собирались ехать косить отаву, когда на ферму неожиданно пришел Бескуров. Клава услышала его голос из молокоприемной, где она с Татьяной Андреевной подводила итоги работы доярок за август. Сначала он разговаривал со слесарями, и она думала, что он уйдет, но вдруг Бескуров очутился у самых дверей молокоприемной и громко сказал:

— Здравствуйте, товарищи. Попрошу всех ко мне, у меня есть для вас хорошая новость.

Доярки моментально сгрудились вокруг председателя. Татьяна Андреевна открыла дверь, и все они во главе с Бескуровым ввалились в молокоприемную. Заметив Клаву, он кивнул ей и весело продолжал:

— Только что принесли из сельсовета телефонограмму: через неделю состоится районное совещание животноводов. Приятная новость, а?

— Кто же от нас поедет? — робко спросила Аня.

— Все поедете, только придется в две очереди, чтобы стадо без присмотра не осталось. Как, товарищи, не стыдно нам будет там? Я думаю, что не стыдно, надои-то ведь растут. А раз так, то правление решило каждую из вас премировать за честную работу ценным подарком. Вот, пожалуй, и вся новость. Ну, само собой, лучших доярок райком и райисполком премирует особо, как и раньше было.

— Да у нас и лучших-то нет, все пока серединка на половинку, — улыбнулась Анна Михайловна. — Хватит нам и того, чем колхоз порадует. И то честь большая.

— Ладно, ладно, не прибедняйтесь, Анна Михайловна, — мягко сказал Бескуров. — Было бы желание работать, а успехи придут, верно, Дуся?

— Я не знаю, Антон Иванович, — прячась за Аню, пробормотала та.

— Зато я знаю, — улыбнулся Бескуров. — Какой, однако, у вас скромный народ, Клавдия Васильевна. А ведь какое дело делают — огромное дело! Спасибо вам за ваш труд, товарищи.

Доярки потупились, смущенные и радостные, лишь Анна Михайловна негромко ответила:

— И вам спасибо за внимание да за честь, какую нам оказываете.

— Да, надо бы нам договориться, кто из вас на совещании выступит. Там ведь люди обязательства будут брать, неудобно, если мы промолчим. Как вы считаете?

— Конечно, неудобно, — оглядываясь на подруг, сказала Аня.

— Пусть Анна Михайловна выступит, она сумеет, — предложила одна из доярок.

— Что ж, если надо, выступлю, — неожиданно для всех согласилась Анна Михайловна. — Клавдия Васильевна подучит, коли что…

— Зачем? — возразил Бескуров. — Вы лучше посоветуйтесь между собой, а сказать вы и сами сможете, я уверен. О своей работе, о планах… Как, по-вашему, сумеем мы к концу года получить по две тысячи литров молока от каждой коровы?

Доярки переглянулись, лица их стали серьезными. Никто не решался заговорить первой, и невольно все взгляды вновь обратились на Анну Михайловну. Та, помолчав, сказала:

— Трудно, Антон Иванович, но можно. С кормами теперь у нас лучше будет, желание у нас есть. Конечно, страшновато поначалу да и времени мало осталось. Это не шутка — две тысячи-то. По полторы раньше не надаивали, а тут этакое дело. Как вы, девушки?

— Ой, больно уж много, Анна Михайловна, не осилить, — тряхнула черными косичками Аня, а у самой глаза так и загорелись от отчаянного желания осилить такую необыкновенную задачу. — Вы-то как, Анна Михайловна, смогли бы?

— Возьмешься — и ты сможешь, — скупо улыбнулась Анна Михайловна. — Но уж стараться надо по-настоящему, девушки. Конечно, Антон Иванович, — повернулась она к председателю, — всем этой цифры не одолеть, но близко к двум тысячам большинство будет. Эх, кабы нам пораньше спохватиться, с января бы сразу, тогда и разговору бы не было.

— Ну, с января мы другой разговор поведем, — посерьезнев, сказал Бескуров. — За две с половиной тысячи будем бороться, не меньше. Все возможности для этого есть, а каких еще нет — создадим, можете не сомневаться. Все в наших руках.

— Тогда, конечно, другой разговор.

— Кормов бы только побольше.

— Вот механизация будет, опять-таки облегчение.

— Нас не забывают, а мы уж отблагодарим.

Доярки еще долго переговаривались и, наконец, решили, что 1800 литров они сумеют надоить в среднем от каждой коровы. Так они и велели сказать Анне Михайловне на совещании.

Прощаясь, Бескуров пошутил:

— За такое решение стоило бы вам сообщить, какие кому подарки будут, да рано еще, не скажу. Одно могу пообещать: самым красивым из вас — Дусе и Ане — обязательно по хорошему платью преподнесем. Чтоб не стыдно было и на свадьбе надеть.

Обе девушки зарделись и замахали руками. Их тормошили до тех пор, пока они не выбежали из молокоприемной. Бескуров смеялся вместе со всеми и вышел последним. Но через минуту вернулся и, приоткрыв дверь, сказал:

— Клавдия Васильевна, прошу вас, объявите о совещании на других фермах. Я пойду во вторую бригаду.