У нас на Севере

XXIII

Звонков бросился выполнять поручение секретаря райкома. Сердце его трепетало от радостного предчувствия. «Вот оно! Теперь-то уж Бескуров не вывернется. А он-то, чудак, воображал: пришел, увидел, победил… Как бы не так! На придирках да на угрозах хотел выехать. Нынче, брат, не те времена. Отольются ему теперь наши охи да вздохи. А Бескурова не будет — все Платону в ноги поклонятся. Платон себя покажет, дайте срок. То, что он успел сделать — это лишь цветочки, ягодки-то впереди».

Звонков знал, как многие в колхозе только руками разводили, дивясь расторопности завхоза. Еще бы! Всем известно: Бескуров обещал было пилораму достать — и не достал. А Платон Николаевич поехал, двух суток не прошло — и вот она, чудесная машина, стоит за околицей, развевая желтые опилки, до позднего вечера сотрясаясь в лихорадочной работе. Лес везли сюда не только из окрестных деревень, но и из-за Согры — никому не отказывал Платон Николаевич, цену брал справедливую: с кого — со скидкой, а с кого — с накидкой. Спорить с ним не приходилось: нужда в тесе у всех была огромная. До десятка лошадей кинуто на вывозку леса, заготовленного еще прошлой зимой да так и оставленного у пня. Быстро росли штабели колхозного тесу, но так же быстро и рассасывались: на ток, на ремонт ферм, еще куда-то… Своих плотников не хватало — Звонков брал людей и со стороны. Раздобыл он себе и шофера: разбитного парня с одним глазом (другой был выбит в драже), веселого и отчаянного лихача. Один был за ним недостаток — любил выпить, а будучи навеселе, болтал иногда лишнее. Ну, ничего, будет у Звонкова власть — он укоротит шоферу язык…

Первым делом Платон Николаевич побежал к Саватееву. Тот в последние дни не вставал с постели, но как только увидел Звонкова в окно — вскочил, засуетился, побежал открывать дверь (теперь она всегда была на запоре). Еще в сенях нетерпеливо, со страхом и надеждой спросил:

— Ну, какие вести?

— Одевайся и иди в контору, — приказал Платон Николаевич. — Лысов приехал. Дошла до них жалоба, понял? Но ты и виду не подавай, будто и ведать ничего не ведаешь. Шарф на шею намотай да костыль и справку не забудь.

— Да может, он и не спросит про справку-то?

— Спросит или нет, а ты покажи, не бойся. Гляди, не проговорись.

— Ладно, — кивнул Саватеев. — Да ты объясни, как он… Куда ветер-то дует?

— Куда надо, туда и дует, — усмехнулся Звонков. — Пожалуй, каюк будет нашему председателю. Ну, ты шевелись, хромай скорей туда, пока Бескуров не приехал.

Выйдя от Саватеева, Платон Николаевич задумался: кого же из тех ребят послать к Лысову? Выбор пал на Толю Утусикова, смирного и малоразговорчивого парня, работавшего подручным в колхозной кузнице. Многого от него не добьешься, зато и лишнего не скажет. Был такой факт? Был… А больше ничего и не надо. И Звонков решительно направился к кузнице…

Тем временем Лысов, сидя в председательском кабинете, допрашивал Давидонова. Давидонов был напуган нежданным вызовом, не знал, чего от него хотят, и отвечал односложно, а то и просто ограничивался кивком головы. Федор Семенович скоро отпустил его и уже через пять минут разговаривал с Саватеевым. Потом пришел, как был — в фартуке, с засученными по локоть рукавами — Толя Утусиков… Картина казалась Лысову ясной. Оставалось еще побеседовать с секретарем парторганизации Сухоруковым, но тут Федору Семеновичу передали, что вернулся Бескуров и сейчас он будет здесь.

Лысов подумал, что все складывается как нельзя лучше. Нет, лично против Бескурова Федор Семенович ничего не имел. Правда, где-то в душе у него сохранился неприятный осадок от первой встречи с Бескуровым в райкоме, но это было давно, и теперь, когда Бескуров так глупо дискредитировал себя, Федор Семенович даже сочувствовал ему. Конечно, если бы Комаров послушался в то время доброго совета и не настаивал на своем предложении рекомендовать Бескурова в «Восход», все было бы иначе. Звонков отлично бы управился здесь без посторонней помощи, у Бескурова был бы чистый послужной список, а у райкома меньше оказалось бы минусов. Хорошо еще, что Комаров поехал в обком до этой скверной истории, но уж на пленуме разговора о ней не избежать. Раз уж это случилось, надо быть до конца объективным и вскрыть истинную подоплеку событий. Разумеется, Комарову это будет очень неприятно, но что же делать… Ошибки надо признавать не только с глазу на глаз, а и всенародно.

…Бескуров узнал о приезде Лысова не позже чем через четверть часа после появления секретаря на территории колхоза. По пути в третью бригаду Антон побывал на картофельном поле, затем у льноводов и тут ему сообщили о Лысове. Первой мыслью было — вернуться, самому рассказать о том, как идут дела, но, поразмыслив, Бескуров отказался от этого намерения. «Зачем? Пусть походит один, с народом поговорит, а то привыкло районное начальство с одними председателями истину выяснять. Нет, не стоит его стеснять».

Откровенно говоря, Антон давно ждал кого-либо из района, слишком много накопилось у него разных вопросов, по которым хотелось бы посоветоваться с более опытными людьми. Лучше всего, если бы приехал сам Комаров или же Атаманов, но раз они заняты — Бескуров был бы рад любому знающему и, главное, понимающему жизнь человеку. Возможно, дела в колхозе идут хуже, чем сам Антон думает. Со стороны всегда видней, а он все эти дни настолько увяз в повседневных заботах, что ему, конечно, трудно окинуть и критически, трезво оценить общее положение. Во всяком случае, оно представлялось Бескурову далеко не блестящим, хотя он и не мог не видеть, что некоторые сдвиги определенно имеются. Правда, постороннему их не так-то легко будет заметить, ибо выражались они, эти сдвиги, не в гектарах и процентах, а происходили в сознании людей, но именно это и представлялось Бескурову самым ценным из того, что ему удалось сделать за два месяца. Он, конечно, отдавал себе отчет в том, что сделано пока мало, но ведь всякое большое дело имеет свое начало и в данном случае, что бы там ни судачили маловеры и нытики, начало было положено хорошее. Впереди оставалось еще много трудностей, но уже и Овчинников, и Сухоруков, и Клава, и Костя Проскуряков, и сам Бескуров — все они и десятки других колхозников верили, что сумеют преодолеть эти трудности. А это было главное.

Все-таки приезд Лысова несколько смутил Антона. Не потому, что он мог отругать за недостатки (ругать было за что), а потому, что Антон хорошо помнил предыдущие встречи со вторым секретарем и чувствовал какую-то скрытую неприязнь в его отношении к нему, Бескурову. О причинах личного характера не может быть и речи. Лысов воздержался тогда на бюро, значит, он считал Бескурова неподходящей кандидатурой в «Восход» и, очевидно, предпочитал видеть здесь председателем Звонкова. Но ведь окончательно вопрос решали не они, а колхозное собрание. Звонков это сразу понял и, кажется, не имеет сейчас каких-либо претензий к Бескурову. Правда, по некоторым вопросам у них бывали стычки и разногласия, но они вызваны интересами дела, которому оба служат. Смешно было бы, если бы они по всем вопросам думали одинаково. Бескурову приходилось иногда резко поправлять завхоза, отвергать его «прожекты», если они оказывались преждевременными, но и это казалось Бескурову в порядке вещей. Как же иначе? Пока он здесь председателем, его святой обязанностью является следить за всем и строго блюсти интересы колхоза. Вот почему Бескурова беспокоили слухи о кое-каких неблаговидных комбинациях Звонкова, однако не настолько, чтобы он мог позволить себе отвлечься хоть на день от других неотложных и куда более важных дел. Возможно, в дальнейшем серьезного разговора со Звонковым не избежать, но тогда уж пусть он пеняет на себя.

Да, Лысов будет прав, если даст председателю взбучку за отдельные промахи и недоделки, но, черт возьми, неужели все этим и кончится?

Бескуров пришел в контору усталый и несколько подавленный тем, что ему пришлось увидеть и узнать в третьей бригаде. Федор Семенович по-прежнему занимал председательское место, поэтому Антон взял у стенки свободный стул и присел поодаль, как посетитель. Он был без кепки, в белой, с закатанными рука вами, запыленной рубашке с потемневшим от пота воротом. Лицо, как всегда, было выбрито досиня, лишь ямка на подбородке темнела, запорошенная дорожной пылью. Голубые глаза смотрели из-под сдвинутых русых бровей устало и серьезно.

— Ну-с, товарищ Бескуров, как дела? — начал Федор Семенович, открывая блокнот и подчеркивая некоторые цифры карандашом.

— Какие именно? Дел, сами знаете, много, — улыбнулся Антон.

— Могу уточнить, если вы сами не в состоянии выделить главное, — сказал Лысов, желая сразу перейти на официальный тон. — Например, почему вы медлите с севом озимых и тем самым тянете район назад? Позвольте, позвольте, я назову цифры…

— Я их знаю, — ответил Бескуров спокойно. — Никого тянуть назад мы не собираемся, это не в наших интересах. Верно, сроки уходят, но еще не ушли. До пятого сентября сев закончим, задержка получилась из-за поломки трактора. Завтра он будет на ходу.

— Не правда ли, все очень просто по-вашему: подвела техника, а мы-де тут не при чем? — задетый его спокойствием и уверенностью, съязвил Федор Семенович.

— Да, техника частенько нас подводит, потому что распоряжаемся-то ею не мы. Я предлагал бригадиру тракторной бригады пахать участок у Кривой березы, а он говорит: мои ребята там работать не будут, невыгодно… Поехали к Починку и поломались. Но я не оправдываюсь. Нам недостает еще организованности и оперативности, а это такая штука, которую враз не приобретешь.

Федор Семенович захлопнул блокнот и откинулся на спинку стула. Он был явно возмущен. Подумать только, Бескуров не хочет оправдываться! Он даже не прочь пофилософствовать, словно разговаривает с каким-нибудь репортером. Да и то так рассуждать может лишь руководитель передового колхоза, имеющий за плечами многолетний почет и заслуги. А он-то что о себе воображает?

— Интересно, чем вы объясните тот факт, что колхоз хуже всех в зоне ведет сдачу хлеба? Тоже неорганизованностью? В таком случае разрешите напомнить вам, товарищ Бескуров, что райком затем и рекомендовал вас сюда, чтобы покончить с отставанием и неорганизованностью. И вы даже заверяли бюро, что справитесь с этим, не так ли?

Бескуров провел загорелой ладонью по волосам. Все, что он передумал и пережил за эти трудные дни, вспомнилось ему разом, и оттого, что эти переживания никому не интересны и не нужны, на душе стало горько и пусто. Предстоял никчемный разговор, с которым необходимо было поскорей покончить и отдохнуть, а потом подумать о том, что делать дальше.

— А вы бы хотели, товарищ Лысов, чтобы я за два месяца все вверх дном перевернул? Такого заверения я не давал и не мог дать. Можно подумать, что вы сроду не бывали в «Восходе» и не знаете, какие порядки существовали здесь годами. Но если вы обладаете секретом, как за короткий срок изменить эти порядки, сделать их идеальными, — я с благодарностью воспользуюсь вашими советами.

— Что же, вы так и собираетесь всю жизнь работать по чужим подсказкам? — зло спросил Федор Семенович; он уже почувствовал, что с этим Бескуровым церемониться нечего.

— Иногда это бывает полезно. Итак, я вас слушаю.

— Да, придется послушать! — вскочил со стула Федор Семенович. — За два месяца вы, конечно, не сделали здесь погоды, но отличиться сумели. Райкому известно все о тех безобразиях, которые вы тут натворили. Мне остается выяснить лишь немногое.

— Что вы имеете в виду? — спросил Бескуров.

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Не разыгрывайте из себя простачка, товарищ Бескуров. Я говорю с вами как с коммунистам по поручению первого секретаря райкома товарища Комарова. К нему поступила на вас жалоба, и я убедился, что в ней изложены только факты, возможно, даже не все…

— А, жалоба, — равнодушно сказал Бескуров. — Это интересно.

— Это очень печально, товарищ Бескуров, во всяком случае для вас, — внушительно проговорил Лысов. — Скажите, на основании какого Устава и каких законов вы отдали восемьдесят гектаров колхозного сенокоса Северному лесопункту?

— На основании здравого смысла, товарищ Лысов. Эти отдаленные лесные и частично заболоченные участки не выкашивались много лет и пропадали зря. Нынче мы получили с них сотни центнеров сена. Какое же тут преступление? Притом, это сделано по решению правления.

— Многие члены правления были против, но вы их не стали слушать. А гектары вам понадобились для сводки, чтобы вылезти в передовики. Такова подоплека этой незаконной сделки с лесопунктом, товарищ председатель.

В голосе Федора Семеновича слышалось нескрываемое торжество, смешанное с презрением, но Бескуров отнюдь не выглядел виноватым и уничтоженным.

— Мне нужно было сено, чтобы кормить скот, а не гектары. Ваше утверждение — это досужая выдумка. А сено мы будем иметь, — упрямо сказал Антон, чувствуя, однако, что ему становится все труднее сдерживать себя.

— Что ты инвалида войны гнал на работу, угрожал ему и другим урезать приусадебные участки — это тоже выдумка?

— Я не угрожал, а предупредил всех, кто не работает в колхозе, что, кроме прав, у них есть и обязанности. Об этом записано в Уставе артели. О каком инвалиде идет речь? Не о Саватееве ли? Вы говорили с ним?

— Да, и не только с ним.

— Тогда понятно, — усмехнулся Бескуров. — Интересно, показывал он вам документ об инвалидности?

— Конечно. Неужели вы думали, что я поверил бы на слово?

— Документ фальшивый, дата на нем подделана. Вас ввели в заблуждение, товарищ Лысов. Впрочем, я нисколько не удивляюсь — этот Саватеев способен на все. Он здоров не хуже нас с вами, но шкурник закоренелый. И главное, на него смотрят другие. Его жена и дочь выходят на работу, когда вздумается, остальное время заготовляют грибы и ягоды. Как прикажете поступить с этой семьей?

— Это дело правления. Как бы там ни было, угрозы — не метод руководства. Вы совершенно забыли о воспитательной работе с людьми.

— Равных людей надо воспитывать по-разному. Шаблона тут быть не может.

— Как раз вы и следуете этой прописной истине. Одним угрожаете, других без причин одергиваете, третьих спаиваете. Довольно разнообразные у вас приемы, ничего не скажешь.

— Все это ерунда, выдуманная каким-то злопыхателем, — раздраженно сказал Бескуров. — Я считаю, что райком, рекомендовавший меня сюда, обязан не только критиковать и поправлять меня, как коммуниста, но и защищать от явной клеветы и извращения фактов. А вы как будто рады, что на меня поступила вздорная жалоба. Это не по-партийному…

— Вон как! — зловеще процедил сквозь зубы Федор Семенович. — Вы еще осмеливаетесь учить райком, как ему следует поступать? Ну, знаете, это уж слишком! Будьте уверены, на бюро мы дадим достойную оценку вашему поведению. Отрицать очевидные факты, всячески выкручиваться и…

— Вот что, Федор Семенович, — холодно перебил Бескуров, — давайте лучше кончать. Вы хотите, чтобы я признал факты? Пожалуйста, вот они. Да, я настаивал на том, чтобы отдать лесопункту заброшенные участки сенокоса и получить сено, да, я предупреждал злостного лодыря и нарушителя Устава Саватеева, что он будет лишен привилегий и прав колхозника, если не станет честно работать в колхозе. Все это было. Был и такой случай, когда я угостил ребят рюмкой водки, потому что они работали ночью под дождем, устали и продрогли по дороге.

— А потом выдали им самовольно сотню рублей? — напомнил Лысов.

— Да, выдал и считаю, что они их честно заработали.

— А как обстоит дело с бригадиром третьей бригады?

— Прохоровым? Его придется снимать.

— Вот, вот! — подхватил Лысов, уже ничему не удивляясь. — На каком основании?

— Оснований более чем достаточно. Сегодня я обнаружил скирду хлеба, которую Прохоров попросту пытался скрыть. Поставки хлеба сдерживает сознательно и не первый год. Бригаду превратил в свою вотчину, общественным добром распоряжается, как бог на душу положит. Весной разбазарили полсотни поросят, но в книгах нашей бухгалтерии об этом ни слова. Часть молока с фермы исчезает неизвестно куда. До сих пор все как-то сходило с рук, хотя Звонков, оказывается, знал о некоторых махинациях Прохорова…

— Если бы знал, он принял бы меры, будьте спокойны. Нечего впутывать в эти дела других. Дай бог расхлебаться с тем, что вы сами успели натворить. Ведь вы рассказали не все. Последний вопрос: почему вы, товарищ Бескуров, до сих пор не перевезли и, кажется, не собираетесь перевозить сюда жену?

— Жену? — Бескуров посмотрел прямо в лицо Лысову и докончил: — Об этом я с вами не буду говорить, Федор Семенович.

— Можешь не говорить, я и без того все знаю. Что ж, на этом, пожалуй, кончим. Остальное выяснится завтра на партийном собрании. Будьте добры, пошлите кого-нибудь за Сухоруковым.