У нас на Севере

XXV

Еще до экзаменов, исподволь, Борис Белимов начал: прощупывать почву насчет предстоящего назначения. Ему не хотелось после окончания совпартшколы попасть в другой район — там его могли не знать, все пришлось бы начинать сначала. А в своем Бориса хорошо помнили, с некоторыми старыми друзьями он переписывался. В школу его направили из газеты, туда он и мечтал снова устроиться — пусть не редактором, то хотя бы заместителем. Теперь-то, после школы, он имел полное право претендовать на повышение.

И еще было одно обстоятельство, почему его тянуло домой… С Клавой Борис порвал три года тому назад и до последнего времени редко вспоминал о ней. Однако в душе у него сохранилась своеобразная благодарность к ней за то, что их разрыв произошел тихо, без скандала и лишних упреков. Этого он опасался тогда больше всего. В самом деле, вздумай Клава жаловаться, написать в райком — и его репутация оказалась бы испорченной, школы ему бы не видать. Правда, Борис хорошо изучил Клаву, узнал ее слабости и действовал наверняка. Он ушел от нее еще до своего отъезда, а когда написал из школы, чтобы она не ждала его, Клаву, по-видимому, это не очень огорчило. К тому же они не были зарегистрированы. Она просила лишь помочь окончить техникум, вот и все. Несмотря на то, что у Клавы вскоре появился ребенок, Бориса не мучили угрызения совести. Ну, чем он виноват, что разлюбил Клаву? Конечно, было бы гораздо лучше, если бы ребенка не было, но тут уж ничего не исправишь. Борису предстояло пробить дорогу в жизни, а Клава не только не помогла бы ему — напротив, она всегда его стесняла. Самым мрачным и роковым в своей жизни Борис считал тот день, когда решился взять Клаву с собой в город. Ведь потребовалось всего несколько месяцев, чтобы убедиться, что он совершил ошибку. Хорошо еще, что у него хватило ума вовремя исправить ее.

Чувствуя себя свободным, полный радужных надежд на будущее, Борис со свойственной ему педантичностью взялся за учебу. Конспектируя какой-нибудь труд классиков марксизма-ленинизма, он уже мысленно прикидывал, где и при каких обстоятельствах применит в качестве непререкаемого авторитета ту или иную цитату. Это вдохновляло его, и он неутомимо заполнял различными выписками тетрадь за тетрадью. На втором году учебы Белимов решил, что зря забросил журналистику. Поскольку фактического материала у него не было, он взялся за рассказы и стихи. Два или три рассказа ему удалось поместить в областной газете, стихи тоже увидели свет, правда, порядком сокращенные и исправленные. В результате Борис получил от знакомых письма, в которых они восхищались его талантом. Значит, там, дома, рассказы читали, о них говорили и восхищались, а ничего другого Борису и не требовалось. Подождите, друзья, то ли еще будет — хотелось ему ответить, но он благоразумно удержался и написал только, что считает эти опыты всего-навсего пробой пера.

Белимов был разборчив в выборе знакомых, старался сойтись с теми курсантами, кто имел вес и мог рассчитывать на хорошее назначение. Впрочем, его знали все: он выступал на собраниях, участвовал в дискуссиях, писал в стенгазету статьи и эпиграммы. Вспоминая иногда свое прошлое — работу в сельсовете, а потом в МТС, Борис насмешливо говорил о себе: каким же я тогда был неотесанным! Но уже и в те времена он был высокого мнения о своих дарованиях и не сомневался, что добьется успеха. Так оно и случилось. Да, Клава молодец, что не пошла никуда жаловаться, а он правильно поступил, что поддержал ее намерение учиться в техникуме. Это отвлекло ее от бесполезных переживаний, а его избавило от лишних упреков. Теперь Клава снова в деревне. Что ж, она ведь и не мечтала о большем. Они избрали разные пути в жизни и могут не обижаться друг на друга. Но, черт возьми, интересно взглянуть, какой Клава стала сейчас?

Как всегда, Белимову повезло: его направили в родной район. Он даже не стал допытываться в обкоме, на какую должность он может там рассчитывать, так как был уверен, что сумеет с помощью друзей устроиться сообразно своим способностям. Теперь он знал себе цену!

И вот он сидит в вагоне поезда, бегущего на север… Странно устроен человек! Сколько бы раз он ни уезжал и ни возвращался в родные места, всегда он волнуется так, словно дома его ждет что-то необыкновенно новое и радостное, хотя все там было знакомо и заранее известно. Самое удивительное состояло в том, что в дороге Борис много думал о Клаве. Что же это было такое? Любовь, жалость, проснувшееся чувство к сыну или просто любопытство? Ну да, ему хочется посмотреть, какой он, сын, а заодно поговорить с Клавой о ее новой жизни. Конечно, она будет рада, если он навестит ее. Пожалуй, если бы ей дать телеграмму, она встретила бы его на станции.

Дорога от станции до райцентра показалась Белимову длинной и скучной. Однако окраина города поразила его происшедшими переменами. На пустыре, где раньше торчали редкие худосочные сосенки, вырос целый поселок из сборных стандартных домов. А рядом возвышались кирпичные стены ремонтных мастерских лесозаготовительного комбината. Оглядевшись, Борис подумал: «Да, город растет, тут есть где развернуться».

С автобусной остановки он сразу направился к сестре, которую, будучи председателем сельсовета, от правил в город «искать счастья» на год раньше, чем приехал сюда сам. Сейчас она работала мастером в «Швейпроме». В деревне оставалась одна мать, не пожелавшая покидать родной угол и по-прежнему трудившаяся в колхозе.

Был выходной день, и Борис не сомневался, что застанет сестру дома. Но ее не оказалось. Ключ от квартиры ему передали соседи, сообщившие, что Паша скоро придет. Борис даже обрадовался этому случаю. Он быстро снял запыленную одежду, умылся, надел все лучшее, что у него было — рубашку, галстук, песочного цвета костюм. Когда Паша появилась на пороге и увидела разодетого брата, она всплеснула руками и совсем не по-родственному, робко и неуклюже, поцеловала его в щеку. Хотя сестра была на три года старше Бориса, она издавна признавала его превосходство и робела перед ним.

— Я думала, ты к вечеру приедешь. Ну, ничего, я сейчас.

Она засуетилась, собирая на стол.

— Все одна? Замуж не собираешься? — спросил Борис, искоса оглядывая себя в зеркале.

— Куда мне! — махнула рукой Паша. — Раньше не вышла, теперь уж поздно.

— Ничего не поздно, девка ты видная, зарабатываешь порядочно. Подожди, я присмотрю тебе жениха, довольна будешь.

— Нет уж, я как-нибудь сама. Ты свою жизнь устраивай.

— Устрою, не беспокойся. Второй раз не ошибусь.

Паша вздохнула и достала из-за комода пол-литра.

— Выпьешь с дороги? — вопросительно посмотрела она на брата.

— Давай, — согласился Борис. — В школе у нас насчет этого строго было. Как там наша мать живет-может?

— Все так же. Приходила недавно, просила помочь картошку выкопать.

— Меня, пожалуйста, от этого увольте, не могу.

— Я отпуск возьму, схожу. Одной ей все равно не сделать.

Борис выпил одну, затем вторую рюмку, но закусывал вяло, на вопросы сестры отвечал рассеянно, коротко.

— Трудно было учиться?

— Смотря для кого. Для меня нетрудно.

— Куда ж теперь тебя назначат? Многих за это время в колхозы послали, может, и тебя туда? Ты ведь недавно из деревни, дело, скажут, знакомое.

— Мало ли что! — раздраженно сказал Борис. — Я им не для того учился, чтобы в деревне все знания растерять. Ежели бы я захотел, мог бы в областной газете остаться, да не захотел из принципа, поняла?

— Да мне-то что? — смешалась она. — Тебе виднее… Налить еще?

— Нет, хватит, — вдруг отказался Борис, хотя перед тем намеревался выпить третью рюмку. — Ты, случайно, Клаву не встречала? Не заходила она к тебе?

— Что ты, разве она пойдет? Видела как-то на улице, так она и не поздоровалась. А я-то тут при чем?

— Конечно, не при чем, да тебя никто и не обвиняет… Ладно, сестра, спасибо за угощение, хочу по городу пройтись, посмотреть, что и как… Может, в парке задержусь, так ты не жди, ложись.

— Клавка-то сама в колхозе, а Женя с бабушкой здесь, — как бы между прочим сказала Паша.

— Чего же она их в деревню не берет?

— Возьмет, как только обживется. Ясно, не станет там одна жить.

— Да, я так и знал, что она этим кончит. Таким, как она, и образование не поможет. Ну, я пошел.

— Зайдешь к ним?

— Не знаю. Вряд ли…

Борис соврал: его обуревало нетерпение посмотреть на сына. Клаву он не рассчитывал застать дома, и это радовало его. Главное — увидеть сына, а потом и с Клавой разговаривать будет легче. Правда, перед ней Борис не испытывал особой неловкости и был уверен, что она не станет ворошить старое, но все-таки встреча с Клавой волновала его. Что ни говори, а она, наверное, переменилась за эти годы. Той, прежней Клавы, Борис не боялся, а этой, новой, еще не знал.

Он зашел в ближайший магазин и купил конфет и плитку шоколаду. Затем свернул с проспекта в переулок, миновал Комсомольский сквер и очутился на тихой, уставленной деревянными одноэтажными домиками улице. Здесь каждый отрезок тротуара и каждый дом были знакомы ему. А вот и длинное, барачного типа, здание с многочисленными окнами и узкими простенками. Во дворе играли ребятишки. Борис издали несколько минут смотрел на них, надеясь узнать среди играющих сына, но потом сообразил, что вряд ли бабка отпустила бы маленького Женю без присмотра. Ведь ему шел всего третий год… Самым трудным для Бориса было пройти мимо окон и не встретиться с теми, кто знал его. До второго крыльца было метров тридцать, не больше, и Борис, нагнув голову, не оглядываясь, почти пробежал это расстояние. В тамбуре он перевел дух, осторожно заглянул в полутемный коридор. Кажется, никого. Налево, в конце коридора, располагалась общая кухня, там какая-то женщина стирала белье, стоя спиной к Борису. Он незаметно прошмыгнул мимо. Наконец-то знакомая дверь. Не дождавшись на свой стук ответа, Борис в нетерпении взялся за ручку и переступил порог.

В комнате никого не было. Но это не смутило Бориса. Теперь, когда посторонние не могли его увидеть, он почувствовал себя гораздо увереннее. Да, это была та самая комната — все осталось в ней так же, как и два с половиной года назад. Стол в простенке, между окнами раздвижная ширма, за которой стояла кровать Клавы, этажерка с книгами, фотографии на стенах. Вот тут висела его карточка в рамке — теперь ее нет. Зато чуть повыше бросался в глаза увеличенный снимок Жени, как видно, недавно сделанный, потому что он сидел за маленьким столиком, чинно опершись подбородком на маленькую ладошку и смотря на мир строго и серьезно, будто взрослый. Сердце Бориса дрогнуло, когда он уловил в лице ребенка что-то свое, отцовское. Но все же больше было в нем материнского, особенно разительно напоминали Клаву глаза и подбородок. Борис долго не мог оторвать взгляда от снимка, потом спохватился: хозяев нет, он должен выйти. Но раз комната не была заперта, значит, бабушка где-то поблизости и скоро придет. В конце концов, он не чужой здесь, имеет право посидеть, пока она явится. Вот было бы здорово, если бы сейчас вбежал сынишка и этак строго спросил: «Вам, дяденька, кого?» Наверное, он на дворе и можно ожидать, что не в меру услужливые соседи сообщат ему, что пришел папа. Не может быть, чтобы Бориса никто не видел, когда он проходил мимо окон.

Дверь открылась, но в комнату вошел не Женя, а Клава. Она стирала на кухне и скорей почувствовала, чем заметила, что кто-то прошел с улицы в коридор. А так как она знала, что бабушки нет, то решила на всякий случай замкнуть комнату на замок. Увидев Бориса, Клава инстинктивно притворила поплотнее дверь и обессиленно прислонилась к косяку. С минуту они молча смотрели друг на друга. Вдруг чьи-то детские голоса раздались в коридоре, и Клава, побледнев, быстро заперла дверь на внутренний крючок. Борис понял этот жест по-своему.

— Здравствуй, Клава. Я не знал, что это ты стирала на кухне. Мне просто повезло, что застал тебя дома.

Он улыбался, протягивая ей руку, но в общем чувствовал себя неуверенно и досадовал, что Клава может заметить это. Она, все так же прислонившись спиной к косяку, принялась вытирать палец за пальцем мокрые руки, но, вспомнив, что сюда в любую минуту может постучаться сын, неприязненно спросила:

— Зачем ты пришел? Что тебе от нас нужно?

Но Борис уже овладел собой. Черт возьми, вот как она разговаривает с ним! Это она-то, боявшаяся слово против сказать! Ну, его не так-то просто сбить с толку. Во всяком случае, можно поговорить спокойно, они же взрослые люди.

— Мне, конечно, ничего от тебя не нужно, — сказал он примиряюще, — но разве я не могу зайти к тебе? Ведь мы столько времени не виделись.

— Вот поэтому-то и незачем было приходить, — приглушенно проговорила Клава, холодно смотря на него. — Помнишь, ты сам ушел отсюда, никто тебя не гнал. И обратно тоже никто не зовет.

— Не будем вспоминать старое, Клава… хотя бы при первой встрече. Расскажи лучше, как живешь, работаешь.

— Как видишь. И живу, и работаю. — Она нетерпеливо пожала плечами, как бы давая понять, что считает его вопрос не относящимся к делу.

— Тебе неприятно, что я пришел?

— Да, неприятно. И потом, мне просто некогда.

— Ах да, стирка. Ты разве редко бываешь дома?

— Редко.

Нет, он положительно не узнавал Клаву. Как она переменилась — и внешне, и душевно. Ничего подобного Борис не замечал в ней раньше. Сейчас он даже в какой-то степени гордился ею. И даже то, что его появление неприятно Клаве, почти не оскорбило Бориса. Он не верил, что она сказала это искренне…

— Ну, расскажи, по крайней мере, как тебе нравится работа? Кстати, ты могла бы попроситься в свой колхоз, все-таки было бы легче.

— Работа как работа. Мне очень нравится. Я ухожу, Борис, вода стынет.

Клава откинула крючок, прислушалась. В коридоре тихо. Наверно, бабушка увела Женю с собой. Но они могли в любой момент вернуться. Клава хотела открыть дверь, но Борис удержал ее.

— Ну, а как Женя? Как бы мне увидеть его?

— Зачем? — вспыхнула Клава. — Он знает, что отец уехал насовсем, он тебя не ждет. Ты ему не нужен, понимаешь? Он ведь даже не носит твоей фамилии. И незачем ему знать, что у него такой отец. Мало того, что ты бросил ребенка, ты еще хочешь, чтобы он всю жизнь чувствовал себя брошенным? Нет, нет и нет! Уходи и больше не приходи к нам, слышишь?

— Подожди, Клава, — нахмурился Борис, растерянный и озлобленный. — Я давал деньги на его воспитание. И буду давать, хотя по закону не обязан этого делать. Но главное не в этом. Я часто вспоминал о нем и о тебе там, в школе. И вот видишь, как только вернулся, я сразу пришел к тебе. Почему ты не хочешь поговорить со мной по-человечески? Раньше ты была другой. На что ты надеешься? Рассчитываешь найти Жене второго отца? Вряд ли тебе это удастся, поверь мне…

— Я сказала: ты его не увидишь, — ледяным тоном повторила Клава. — Надо было об этом раньше думать, теперь поздно. И я не верю тебе. Ты остался таким же эгоистом, каким и был. Деньги твои мне больше не нужны, я сама теперь зарабатываю достаточно. Слишком поздно ты пришел, вот и все. А сейчас уходи.

— Я не могу и не хочу уходить, — упрямо проговорил Борис. — Я имею право видеть сына и увижу его. Ему уже сказали, что я здесь.

— Кто сказал? — Клава испуганно схватилась за крючок.

— Соседи, — усмехнулся он.

— Все равно! Нет, нет… Ты не должен о ним встречаться, Борис, — почти с мольбой обратилась она к нему. — Ни ему, ни тебе это не нужно, это просто твоя прихоть.

Его злило это неожиданное сопротивление. Нет, не о такой встрече мечтал он, сидя в вагоне. Ему захотелось во что бы то ни стало подавить это сопротивление, эту ненависть, которую он, кажется, ничем не заслужил. Но как? Пообещать Клаве, что он еще подумает и, может быть, совсем вернется к ней и сыну? Нет, слишком рискованно. Во-первых, неизвестно, где он будет работать и какие перспективы перед ним откроются, во-вторых, и без обещания Клава никуда не денется, если он вдруг решит с ней сойтись. Когда он увидит сына и подружится с ним, тогда она наверняка станет мягче. Какая мать оттолкнет отца своего ребенка? Но, с другой стороны, настаивая на встрече с сыном, он уже тем самым дает Клаве повод надеяться. Пожалуй, это тоже не совсем разумно. Пока вполне достаточно, если он просто издали поглядит на Женю. Можно даже и на руках подержать, не признаваясь, что он отец. А там видно будет.

Хладнокровно обдумав все это, Борис сказал:

— Ты ошибаешься, Клава. Это не прихоть. Пусть я не увижу сына сегодня, если уж ты так этого боишься, но я приду завтра, послезавтра, когда угодно. И ты не имеешь права мне запретить.

— Нет, я имею право, — снова твердо ответила она. — Ты его не увидишь. Завтра я увезу его с собой в деревню.

— Вот как! Что ж, можешь везти, я приеду и туда, — спокойно заявил он.

— Попробуй только, и я всем расскажу, какой ты отец, — угрожающе сказала Клава.

— Ну, ну, не горячись, — смутился Борис. — Какая тебе от этого польза? Это же дело семейное, незачем давать повод для оплетен. Ладно, мы еще поговорим, сейчас ты просто не в духе. Да, Клава, не о такой я встрече мечтал, ты меня удивляешь.

Клава молча открыла дверь. Она шла о пкоридору, не оборачиваясь, а Борис шагал сзади и с безотчетным волнением ласкал взглядом ее волосы, плечи, бедра — всю фигуру, такую знакомую и в то же время с трудом узнаваемую. Клава как будто стала выше, стройнее, иной Борису показалась и походка — легкая, уверенно-спокойная.

На пороге кухни она остановилась, хотела кивнуть ему, но раздумала и прошла дальше. Борис вышел на крыльцо. Постоял с минуту, в нерешительности опустив глаза. Вокруг никого. Ступая на носки, вернулся в коридор и осторожно заглянул в полуприкрытую дверь кухни. Клава стояла к нему в профиль, черпая воду из большого оцинкованного бака. Тяжелое раздумье тенью лежало на ее лице. Борис и хотел, чтобы она заметила его, и боялся этого. «Лучше в другой раз, — решил он. — Все это вышло слишком уж неожиданно для нее…»