У нас на Севере

XIX

Словно разомлев от жары, гудок долго пытался заявить о себе полным голосом, но, кроме надсадного густого хрипа, ничего не получалось. Люба Мальцева подняла от бумаг голову. По заводскому двору спешили к проходной рабочие дневной смены. Многие были в майках, и Люба знала, что ребята из механического сейчас пойдут на реку, чтобы смыть с себя пот, а заодно и усталость. И хотя в директорской приемной было куда прохладней и чище, чем в цехе, Люба с удовольствием отправилась бы с ребятами. Но уйти нельзя было, так как Павел Степанович, директор, не выходил из кабинета и мог вызвать Любу каждую минуту. Она с досадой и сожалением отвернулась от окна и снова взялась за бумаги. Впрочем, уголком глаза Люба все время наблюдала за двором, и как только основной поток схлынул, решительно отодвинула палки в сторону. Все документы давно были приведены в порядок, ей оставалось только ждать. И вот это-то всегда страшно нервировало Любу, хотя внешне она ничем не выдавала своего недовольства. Она работала секретарем два года и научилась владеть собой. Но все-таки обидно: почему она должна торчать здесь лишние часы?

Люба достала из сумочки маленький напильничек и принялась тщательно подравнивать пунцово-лаковые ногти. Покончив с этим, она столь же заботливо, заученными движениями, стала взбивать и без того пышные каштановые волосы, но тут ее прервал телефонный звонок.

— Приемная директора завода, — привычным сухим тоном сказала Люба и, выслушав до конца, тем же бесстрастным голосом ответила: — Хорошо. Сейчас я спрошу Павла Степановича.

Она встала, открыла обитую кожей дверь и произнесла:

— Павел Степанович, меня просят зайти в комитет комсомола. Я вам сегодня не понадоблюсь?

— Нет, нет. Я же говорил, кажется, чтобы вы не оставались после пяти. Я предполагал, что вы уже ушли.

Люба рывком закрыла дверь.

«Ну, конечно! — подумала она. — Когда же это он говорил? И ведь знает же, что я ни разу не уходила без разрешения. Как только не стыдно!»

В комитете ей сказали:

— Вот какое дело, Мальцева. В колхоз «Восход» — ну, ты знаешь, это километров двенадцать за Двиной — завтра отправляется группа наших девушек. Комитет решил направить тебя с ними в качестве старшего. Пойдут еще ребята, чтобы помочь там механизировать ферму, но они будут действовать самостоятельно. Поможете колхозникам в тереблении льна и в других работах, там скажут — в каких. Ну и, конечно, выступите с концертом.

— Но почему именно я? — изумилась Люба. — Разве у нас других комсомольцев мало?

— Все уже бывали в колхозах не раз. А ты у нас лучшая солистка, спортсменка, грамотный человек — вполне сумеешь это дело возглавить.

— Нет, я не понимаю, товарищи! — Обычное хладнокровие изменило Любе, она с возмущением поднялась со стула; вытянутая в стрелку левая бровь, приподнявшись, круто переломилась. — Надо же все-таки учитывать мое служебное положение.

— Мы как раз все учли, — спокойно и непоколебимо сказала невысокая, коренастая девушка, Вера Логинова, бригадир одной из комсомольско-молодежных бригад в механическом, старый член комитета. — Если тебе что не ясно — спрашивай: посоветуем, поможем.

— Мне многое не ясно, — резко и многозначительно сказала Люба, демонстративно отвернувшись от Веры. — Во всяком случае, я должна сначала поговорить с Павлом Степановичем.

— Мы уже говорили с ним, — невозмутимо ответила Вера Логинова. — Он сказал, что с этим поручением ты безусловно справишься.

— Ах, так! Ну, хорошо, — не удостаивая Веру взглядом, сказала Люба. — Вы решили вопрос обо мне формально, вы даже не хотите выслушать меня — что ж, это дело вашей комсомольской совести. Я вынуждена подчиниться.

Она круто повернулась, но Вера внезапно спросила:

— Люба, ты переписываешься сейчас с Володей?

— А почему это тебя интересует?

— Извини, конечно, за нескромный вопрос, но, видишь ли, недавно мы получили от него письмо. Он там спрашивает и о тебе.

— Можешь передать ему привет, я не возражаю, — насмешливо проговорила Люба и, ни с кем не попрощавшись, вышла.

Члены комитета некоторое время растерянно молчали. Наконец, секретарь, молодой человек в очках, вопросительно произнес:

— А может, не стоит ее посылать с таким настроением? Чего доброго, она и другим настроение испортит.

— Не испортит, — уверенно отозвалась Вера. — Я девчат наших знаю, не поддадутся. А Любке это на пользу пойдет, засиделась она в своей канцелярии. Пусть жизнь посмотрит, а то у нее одни танцульки на уме…

«Это все Верка придумала, больше некому, — зло размышляла Люба, торопливо шагая по заводскому двору. — А я-то ее подругой считала. Ладно, в колхоз я схожу; но Верке я это припомню. И какое ей дело до Володи? Ей-то не все равно, переписываюсь я с ним или нет? Наши дороги разошлись, и незачем было напоминать о старом…»

В «Восход» они пришли к десяти утра. День выдался такой же солнечный, знойный, как и вчера. Как видно, погода установилась надолго. Дорогой девушки собирали цветы, шутили, дважды купались в Двине. Люба сторонилась подруг — не потому, что осуждала их за бездумное веселье, а потому, что ее по-прежнему угнетала необычная командировка да и вчерашняя злость на Веру Логинову все еще не улеглась. Ее удивляло, что девушки восхищаются окружающим простором. Ничего такого живописного или оригинального Люба вокруг не видела. Как и везде, здесь было то же синее небо над головой да однообразно зеленый ковер скошенного луга, заставленный серыми, похожими на большие грибы, стогами. Люба устало шла по пыльной дороге, почти не поднимая глав, и где-то глубоко в душе таилось беспокойство: что-то будет дальше? Где они будут ночевать? Какую работу им дадут? Встретит ли она Володю, а если встретит — как вести себя с ним?..

Лишь однажды, когда они шли возле самого берега Двины, Люба была приятно поражена красотой и мощью красавицы-реки. Под городом Двина была стеснена каменными набережными и многочисленными стоянками судов, а здесь раскинулась широко и привольно, так что противоположный берег казался далекой неведомой страной, куда надо добираться на океанском пароходе. Правда, там тоже виднелись луга, скирды сена, деревни, лес, но все в иных очертаниях и странно заманчивой перспективе.

В этом месте река сильно обмелела, обнажив длинную песчаную косу. Вспененные песчаные гребешки, словно подгоняемые легким ветерком, бежали навстречу девушкам, и Люба долго не могла оторвать взгляда от этого ласкового желтого прибоя. По нему хотелось пробежаться босиком, а потом лечь и греться в его сыпучих волнах, пока светит солнце.

И какая-то волнующая, нежданная гордость пробудилась в Любином сердце, когда одна из девушек звонко запела:

Встреченные у околицы детворой, девушки быстро нашли контору колхоза. Люба, как старшая, пошла в контору, а остальные расположились перед окнами, чтобы подкрепиться после дороги прихваченной из дому снедью.

Люба сразу узнала Бескурова и невольно спряталась за спину чернобородого колхозника, сидевшего недалеко от дверей. «Боже мой, как я могла забыть, что он здесь? Ведь Зоя сто раз мне об этом твердила. А может, он не узнает меня? Нет, обязательно узнает, ведь прошло совсем немного времени…»

Помимо того, что ей стыдно и неловко было вновь встретиться с Бескуровым после того злополучного вечера, Любу еще больше страшило, что он начнет расспрашивать ее о Зое. Но бежать было некуда да и глупо. В конце концов, она попросит дать им работу и сейчас же уйдет, а потом уж она найдет возможность избежать с ним встречи. Несколько успокоившись, Люба стала осматриваться и прислушиваться к тому, что тут происходило.

В конторе сидело несколько мужчин: один чернобородый, жилистый, в сатиновой рубахе (тот, за которого Люба пряталась), другой в полувоенном костюме, в хромовых сапогах («наверно, уполномоченный, — решила Люба), третий длинношеий, с маленькой лысой головой, с благообразным невозмутимым лицом. Бескуров за что-то отчитывал лысого, а тот плавно разводил руками, негромко, с выражением полной непричастности ко всему случившемуся, ответствовал:

— Поломки у всякого могут произойти, известно, машина — не человек. Дайте запчасти, мы живо все оборудуем, от других не отстанем.

— Вы уже отстали, Яков Игнатьевич, — все более хмурясь, говорил Бескуров. — Придется теперь переправлять комбайн в Ельники.

— Мы справимся своими жатками, дайте только запчасти, — сказал лысый.

— Платон Николаевич, — обратился Бескуров к «уполномоченному». — Съезди в сельхозснаб, раздобудь запчасти во что бы то ни стало. А комбайн, видимо, придется все-таки переправлять.

— Нет никакого резону, Антон Иванович, — вмешался чернобородый. — По ихней дороге он два дня до Ельников пробуксует, время упустим. Дельнее перевезти туда нашу жатку, пущай Костя им подсобит. — Чернобородый неодобрительно взглянул на лысого и добавил: — Что-то у них каждый год в это время машины ломаются… Я, бывало, уж весь хлеб в поставки отвезу, а они только разворачиваются.

— Типун тебе на язык, Матвей, — огрызнулся лысый. — Я да я, а у самого одна шлея. Не нужен мне твой Костя, на своем поле без тебя управимся.

— Поле-то общее, а не твое, — сказал чернобородый. — Нет, Антон Иваныч, лучше тебе самому туда съездить, поглядеть, что и как. На слово не полагайся.

— Ладно, — кивнул Бескуров, — выясним все на месте. Костя поедет со мной. Еще что? Да, запчасти. Сейчас же, Платон Николаевич, поезжай в город. Комбайн пока пусть работает у тебя, Матвей Сидорович. Ну, пошли.

В эту минуту в контору, пропуская мимо себя выходящих мужчин, вошла высокая светловолосая девушка в простеньком ситцевом платье и в стоптанных запыленных туфлях на босу ногу. Она заговорила еще от дверей:

— Антон Иванович, к нам шефы пришли, а вы ноль внимания. А, вот вы где! — улыбнулась она, обнаружив Любу. — Ну что, говорили с председателем?

— Да нет, — зябко дрогнув плечами, сказала Люба и поднялась со скамьи. — Он занят был.

Бескуров, не скрывая удивления, протянул Любе руку.

— Здравствуйте. Где же это вы прятались? Вот так встреча. Как же вы к нам попали?

— Я не одна, нас тут группа девушек с завода, — стараясь овладеть собой, ответила Люба.

— Знаю, что группа. Но вы-то как?.. — Он взглянул на Клаву и переменил разговор. — А механики ваши пришли? Директор обещал послать специалистов — ферму механизировать.

— Они, наверно, завтра будут, я точно не знаю.

— Ну, так куда же мы их направим, Клавдия Васильевна? — спросил Бескуров. — Лен теребить?

— Неужели у вас и льнотеребилок нет? — спросила Люба, слыхавшая от девчат, что при тереблении очень портятся руки.

— Пока нет, да у нас и льна-то немного, — улыбнулся Бескуров и этим окончательно рассеял опасения Любы. — Посеем больше — и льнотеребилка будет. Она сейчас у соседей работает.

— Нет, на лен не стоит, Антон Иванович, — сказала Клава. — Как установили поощрительную оплату льноводам, так с тех пор они и на поле никого не подпускают. Дайте лучше шефов мне на силосование. Трактор и силосорезка на ходу, а людей нет. Мы бы сегодня обе ямы в первой бригаде засилосовали.

— Правильно, — одобрил Бескуров. — Эта работа веселая. Давайте, действуйте. А потом мы с вами, Люба, поговорим.

Люба испуганно взглянула на него и сейчас же вышла. Клава осторожно спросила:

— Оказывается, вы знакомы?

— Так, случайно… Она была как-то на вечеринке у жены. Я даже не знаю толком, что она за человек, но любопытно бы с ней поговорить.

— Люба, Люба, — повторила Клава в раздумье. — И с того же завода. А вдруг?..

— О чем вы, Клавдия Васильевна? — поинтересовался Бескуров.

— Гадаю на кофейной гуще, — рассмеялась она. — Ну, я пошла, Антон Иванович.

— Минутку… — Он чуть не схватил Клаву за руку, но вовремя удержался. Их взгляды встретились. Бескуров тихо сказал:

— Какая вы необычная… в этом ситцевом платьице. Вообще, вы каждый день другая, просто удивительно.

— Мне надо идти, Антон Иванович, — так же тихо, словно она произносила что-то недозволенное, сказала Клава.

— Да, да, идите, — все-таки дотронувшись до ее руки, рассеянно проговорил Бескуров…