У нас на Севере

II

В начале июля, в один из теплых, солнечных, но не знойных дней, наступивших после затяжных моросящих дождей и потому особенно приятных для не избалованных хорошей погодой северян, Антон Бескуров сидел в кабинете секретаря партийной организации Екимовского и ждал, пока тот кончит разговор по телефону. Вызов был неожиданный, и Бескуров терялся в догадках, что бы это значило. Опять какое-нибудь поручение? У него и без того их уйма. Скорей всего, по чьей-нибудь жалобе. Екимовский заведовал отделом кадров и, естественно, мог вызвать в любое время. Но на этот раз, неизвестно почему, Антона томило недоброе предчувствие.

— Так вот, Антон Иванович, — сказал Екимовский, худощавый, очень высокий, с угловатой бритой головой и редкими седыми бровями на таком же угловатом, костистом лице. — Вчера я был в райкоме, речь шла о нашем подшефном колхозе «Восход». Помогаем мы им в общем неплохо, но и похвалиться особо пока нечем. Сам знаешь, какие там дела. Председатель у них не ахти какой руководитель, сжился с беспорядками, а теперь серьезно заболел. С желудком что-то. Сейчас в больнице лежит, потом на курорт поедет, ну, и в общем просит его освободить. Колхозу нужен хороший, настоящий хозяин…

— Так там же заместитель есть, свежий человек, добровольно из райцентра уехал, — поспешил сказать Антон.

— Звонков-то? — Екимовский колюче глянул из-под седых бровей. — Не то, Антон Иванович, не то. Знаешь, как к нему колхозники относятся? Да и поехал-то он туда потому, что теща приказала. Видишь ли, с хозяйством ей трудновато стало управляться, вот она и вызвала Звонкова на подмогу. Я вот говорил в райкоме, и мне прямо указали на твою кандидатуру.

— Вот как! — усмехнулся Бескуров, весь внутренне похолодев.

— Именно, — безжалостно подтвердил Екимовский, не любивший начинать подобные трудные разговоры издалека. — Я тут советовался с нашими, и мы тоже считаем, что ты справишься с этим делом.

— Это почему же вы так решили? Просто хотите отыграться на мне? — уже весь дрожа от возмущения, сказал Бескуров.

— Мы, конечно, ничего без тебя не решали. Но считаем, — подчеркнул Екимовский, — что ты смог бы оправдать доверие нашей парторганизации и колхозников. Подожди, дай досказать… В том-то и гвоздь, что колхозники первые подсказали райкому твое имя — тебя ведь там хорошо знают. И мы твои способности знаем. И наконец, как коммунист, ты должен отлично понимать, какое значение придает партия подъему сельского хозяйства. Тысячи посланцев партии уже давно работают в колхозах. Могу назвать некоторые знакомые тебе фамилии…

— Нет, я не понимаю — почему именно я? — вспыхнул Бескуров; он встал со стула, но тут же снова сел. — Какие у меня способности? Ведь я же давно оторвался от сельского хозяйства.

— Вот именно — оторвался. Увидел, что в деревне плохо — и уехал. А между прочим, тогда ты уже был коммунистом, — жестко проговорил Екимовский и вышел из-за стола; окупая улыбка раздвинула его тонкие губы. — Ну, не буду тебя агитировать, не умею я это делать. Надеюсь, ты понял меня. Иди, подумай, посоветуйся с женой. Ежели надумаешь — шагай завтра прямо в райком к Василию Васильевичу Комарову, а не надумаешь — позвони мне, вот и все. Как решишь, так и будет. Без личного же согласия такие дела не делаются, сам знаешь. Ну, до завтра.

Бескуров едва пожал сухую, горячую руку Екимовского и вышел из кабинета.

Возмущение, обида и горечь охватили его на улице. Итак, рушилось все, к чему он стремился и чего достиг. Почему именно он, а не кто-то другой? И без того жизнь была нелегкой, и вот еще одно испытание. Допустим, Антон знает сельское хозяйство, но ведь тут главное — знать людей, как Екимовский этого не понимает? Или делает вид, что не понимает? Что он там толковал о райкоме? Наверняка сам же порекомендовал Антона, а теперь ссылается на райком: совестно, небось, признаться. Еще бы! Попробовал бы сам веяться за такое немыслимое дело, наверняка заговорил бы по-иному. Тоже, нашел чем упрекнуть: уехал из деревни. Пожил бы он сам тогда в деревне. Да будь Екимовский семи пядей во лбу, все равно ничего не изменил бы. Плюнул на все и тоже сбежал бы в город…

Сбежал? Что ж, перед самим-то собой нечего душой кривить: тогда Антон действительно сбежал. Иного слова не подберешь. И сбежал-то тайком, боясь быть уличенным в трусости. Да, он видел, что в деревне было трудно, плохо, не раз у него чесались руки взяться за наведение порядка, возникала мысль как-то все перевернуть, изменить, но… испугали трудности, жалко стало молодых сил, способных, как думалось ему, на что-то большее. С тех пор много воды утекло, и колхоз, писала мать, пошел в гору, за прошлый год выдали по два килограмма хлеба на трудодень, по полтора рубля деньгами. Выходит, нашлись люди, которые и без Антона сумели многое сделать. У них-то, видать, сердце не дрогнуло и сил хватило. А он скитался в это время по району, выписывал квитанции, приглядывался, как живет народ, даже критиковал многих председателей колхозов за бесхозяйственность, а потом уезжал, сидел в своей уютной бухгалтерии и заставлял себя не думать о том, что видел в деревне. Но о ней напоминало все: и газеты, и разговоры на собраниях, и особенно поездки в подшефный «Восход». Еще совсем недавно, в мае, Бескурову пришлось прожить там две недели. Сев шел туго, и Антон с головой окунулся в несвойственные ему заботы: выступал на заседаниях правления, вносил предложения, стыдил нерадивых, с раннего утра носился по бригадам, тормошил всех и вся. Ему, как новому человеку, бросалось в глаза многое такое, что для остальных как-то примелькалось, казалось привычным, неизбежным, но что на каждом шагу тормозило дело. Уезжал Антон с острым сожалением, что не успел сделать и десятой доли из задуманного.

Все это так, но теперь речь идет совсем о другом. Ему предлагали взять на себя всю ответственность за большое и сложное хозяйство — и не на неделю, даже, быть может, не на год. И это в тот момент, когда там все находится в трудной, подчас противоречивой перестройке, когда многое, по сути, предстоит делать сначала и заново. Как убедить и доказать людям, что они могут, если захотят, жить лучше, чем они живут и хозяйствуют сейчас? Черт возьми, все это еще с час назад показалось бы Бескурову очень простым (он читал в газетах об опыте лучших председателей), но насколько же трудным представлялось теперь, когда он мысленно увидел себя в роли председателя. В том, что колхозники его изберут, Антон почти не сомневался, хотя в глубине души не отвергал и возможность провала. Что же сказать завтра Екимовскому? Антон понимал, что выбор парторганизации пал на него не случайно, что в него действительно верили, и именно это доверие заставило его, наконец, принять решение. Да, просто немыслимо отказаться, раз ему доверяют. Как он будет смотреть в глаза товарищам, если откажется? И, кроме того, если уж говорить откровенно, Бескурову всегда было как-то стыдно перед самим собой за свой давний побег из родного дома, за свое нынешнее благополучие, за те не очень-то сложные обязанности, которые он исполнял. Неужели же Бескуров не способен на что-нибудь большее? Нет, будь что будет, а он попробует. Так завтра и скажет в райкоме: если вы считаете, что я справлюсь, я согласен.

И вдруг Антону стало жарко, кровь отчаянно застучала в висках: а Зоя? Как он мог забыть о ней? Что он ей-то скажет? За месяцы, прожитые с ней, Бескуров достаточно изучил ее привычки и наклонности, многое казалось ему странным в ее характере, а временами они просто не понимали друг друга, хотя до сих пор и избегали ссор. Любовь сглаживала острые углы, и Антон, закрывая глаза на некоторые странности жены, продолжал чувствовать себя таким же счастливым, как и в первые дни. И лишь теперь, в ту минуту, когда он принял решение и вспомнил о Зое, он с беспощадной отчетливостью понял, что это счастье может оказаться недолговечным… А вдруг Зоя не поедет с ним? Антон почему-то припомнил ее несложную биографию: родилась и росла в деревне, окончила там не то пять, не то шесть классов, потом переехала к старшему брату в райцентр, мыкалась по разным учреждениям, пока не устроилась официанткой… Боже мой, причем тут биография? Какое это имеет значение, когда весь вопрос в том, любит ли она его? Нет, опять не то. Дико было бы сомневаться в ее любви — все эти месяцы казались обоим медовыми. Значит, дело за тем, захочет ли Зоя расстаться с привычной обстановкой, с многочисленными друзьями и знакомыми, добрую половину которых Антон так и не успел узнать.

Бескуров хотел было сразу же пойти в столовую и поговорить с Зоей, но на половине пути раздумал. О таких вещах не говорят на людях. В последнее время он вообще избегал без нужды появляться в столовой, где Зоя работала уже не официанткой, а буфетчицей. Бескуров не имел никакого прямого отношения к выдвижению жены, однако чувствовал, что его служебное положение тут сыграло определенную роль. Ему было очень неловко, и он даже упрекал Зою за то, что она согласилась на предложение заведующей. Зоя только усмехалась и была страшно довольна. Антон примирился и с этим, хотя ему было горько и обидно узнать, что буфет для Зои, как видно, оказался заветной целью ее мечтаний.

Придя домой, Бескуров, пожалуй, впервые внимательно и с затаенной грустью оглядел свое укромное, милое жилище. Да, Зоя была отличной хозяйкой. Она любила вещи и каждой из них, начиная от гардероба и кончая пудреницей, умела найти свое место — именно то, на котором вещь выглядела особенно красиво. Антон пренебрежительно относился к разного рода безделушкам, они всегда ему мешали, падали при малейшем прикосновении, даже тогда, когда он просто ходил по комнате, но Зоя и тут умудрилась сделать так, что мраморные слоники, вазочки, коробки и салфеточки со временем оказались словно приклеенными к своим местам, придавая комнате нарядный, неповторимый облик. И Антон не только больше не ронял их, но привык и даже как-то полюбил. Он вертел сейчас в руках самого маленького слоника, удивлялся его миниатюрности и вспоминал, как они с Зоей покупали весь этот набор. Один он, конечно, никогда не додумался бы купить эти пустяки, но искреннее, почти детское восхищение Зои умилило его, и он радовался, что смог угодить ей. Дома она долго подыскивала слоникам место, ставя их то на комод, то на этажерку, наконец, расставила полукругом на туалетном столике в углу, и потом они долго сидели обнявшись и придумывали вслух, что бы такое приобрести, чтобы украсить их и без того уютное «гнездышко»…

Да, все это было и есть и стало неотделимой частью его жизни. Трудно даже представить, как он жил бы без Зои. Но поедет ли она с ним? Понятно, ехать ей придется не сейчас, позже, когда Антон обоснуется в деревне по-настоящему. Он постарается это сделать поскорее, потому что мысль о предстоящей разлуке с женой даже на несколько дней угнетала Антона. Чего это она так долго не идет? Бескуров уже в десятый раз беспокойно посмотрел на часы и вспомнил: она ведь всегда запаздывала. И всегда так мило, искренне и весело извинялась, что он попросту забывал ее упрекнуть.

Бескуров заставил себя взять газету и читать. Это была своя районная газета, которую Бескуров обычно начинал читать с четвертой полосы — остальные лишь бегло просматривал. Но сейчас он сразу устремил взгляд на третью страницу, где были помещены письма и корреспонденции из колхозов. Так вот, значит, как обстоят дела. В «Красной звезде», оказывается, все еще выжидают, когда подрастут травы. Как будто они везде растут одинаково! Бескуров знал тамошнего председателя: нерасторопный, закоснелый мужик… Но, с другой стороны, попробуй угляди за всем. Нет, одному не управиться. Нужны люди, помощники, инициаторы, а не равнодушные наблюдатели. В «Восходе» они есть, а если еще поискать — найдутся новые. Но поедет ли Зоя? У них ни разу не возникал разговор о деревенской жизни, лишь однажды, вернувшись от матери, по-прежнему остававшейся в колхозе, Зоя облегченно вздохнула: «Ох, наконец-то я опять дома. Скучища там — просто ужас. С ума можно сойти…» А пробыла в деревне всего один день. Да, но тогда ведь с ней не было Антона. Это совершенно меняет дело.

Бескурову пришлось прочесть газету от передовой до объявлений, а жены все не было. Ожидание становилось невыносимым. Черт возьми, опять наверно встретилась на углу с Любкой и перебирает косточки своим знакомым. Просто удивительно, до чего любят эти женщины всюду совать свой нос, судачить о пустяках. Ясно, что Любка портит жену, и пора этому положить конец. Как этого не понимает сама Зоя? А, да что говорить, остальные знакомые у нее не намного лучше. Но они, видите ли, «настоящие интеллигенты», а что это означает — Зоя и сама толком объяснить не может.

Бескуров был основательно взвинчен, и Зоя, едва открыв дверь, тотчас увидела, что он не в духе. Однако это ничуть не смутило ее, не испортило того радостно возбужденного настроения, в котором она находилась. Все было так хорошо: на работе полный порядок, ее по-прежнему все любили и уважали, а главное — она только что смотрела чудесный фильм в конторе «Кинопроката», куда приглашали далеко не каждого. Конечно, Зоя не могла отказаться от приглашения, тем более, что Любка заранее расписала подруге некоторые пикантные подробности картины. Зоя даже хотела и Антона пригласить, звонила ему в торг, но его там не оказалось.

— Ты не подогрел суп? — оживленно заговорила она, кладя сумочку на комод. — Я забыла взять из столовой что-нибудь на второе, да нам и супу хватит. Есть еще кисель, хочешь? Я сейчас соберу. Чего это ты сегодня такой хмурый?

— Я уже собрался идти встречать тебя. Это ни на что не похоже, — сдержанно сказал Антон: ему не хотелось начинать серьезный разговор с упреков.

— И чудесно, если бы встретил. А ты все боишься, что я потеряюсь? — с ласковой улыбкой спросила Зоя. Теперь она решила не говорить ему о «Кинопрокате», раз уж не удалось пригласить его. — Ох, и ревнивый ты у меня. Соскучился? И я тоже. — Она повернула его голову к себе и поцеловала в губы. — Ну и отлично. Сейчас будем ужинать.

Так часто кончались их размолвки, и тут Антон не в силах был ничего изменить. Вот и сейчас у него отлегло от сердца. Он смотрел, как Зоя надевала свой цветастый яркий передник, как зажигала керосинку, ставила суп, причесывалась перед зеркалом, ласкал взглядом ее темно-каштановые волосы, разрумянившееся лицо, тугую девичью грудь под нарядным зеленым платьем — и едва удерживался, чтобы не встать и не прижаться к жене, к ее горячему плотному телу, как делал это раньше. Но она сама подошла к нему, села на колени, снова поцеловала и, надув губы, обиженно спросила:

— Нет, почему все-таки ты сегодня такой скучный?

— Видишь ли, у меня был серьезный разговор с Екимовским…

— О чем? Что-нибудь неладно?

— Нет, все хорошо, но… Понимаешь, меня парторганизация рекомендует председателем нашего подшефного колхоза.

Зоя порывисто встала.

— Пусть ищут дураков в другом месте. Екимовский просто хочет выслужиться, вот он и мудрит. Ну, и что ты ему ответил?

Резкий тон жены возмутил Антона. «Как для нее это просто… и грубо: там дураки, мы умные. А я ждал совета, помощи». Он сказал устало:

— Пока ничего определенного. Оставил до завтра.

— Незачем и оставлять было. Пускай бы не надеялись и думать об этом забыли. Ну, с какой это стати ты должен ехать в колхоз? Вот еще! Как будто и не провинился, и не заворовался, с чего они на тебя напустились? Во всяком случае, насильно они не имеют права тебя посылать.

— Никто насильно и не посылает. — Бескуров поднял голову, испытующе посмотрел на жену. — Но я, очевидно, соглашусь. Я не могу иначе.

— Вот как! — От неожиданности Зоя тяжело опустилась на стул, но сейчас же вскочила, отошла к комоду. — Это ты серьезно?

— Да, кажется, вполне серьезно. Пойми, я не могу иначе…

— Тут и понимать нечего! — почти выкрикнула Она. — Я завтра сама пойду к Екимовскому и все ему выскажу. Они приневолят тебя, я знаю. Наверно, уж пообещали дать выговор. Есть другие, более подходящие, а твою семью они не имеют права разбивать. Только начали жить и вот, пожалуйста…

— Разбивать? — Бескуров готовился к этому и все-таки растерялся: сердце застучало с перебоями, и почему-то похолодело лицо. — Но почему же разбивать?

— Ты сам этого хочешь, а не я. Кто тебя заставляет ехать в деревню? Что ты там не видел? И как там можно жить? Нет, я не представляю, я просто не могу… — Она обернулась, хотела поймать его взгляд, но Антон смотрел куда-то мимо нее невидящими глазами. Тогда Зоя тихо окликнула:

— Антон! — И стремительно подбежала к нему, прижала его голову к груди. — Антоша, милый, ну, признайся, что ты пошутил, да? Разозлился, что я опоздала, и решил пошутить, правда? Как тебе не стыдно! Ну, скажи, что никакого разговора с Екимовским не было, и давай ужинать, я очень есть хочу.

Антон чуть не задохнулся от внезапного прилива нежности к ней. Он обнял жену за талию, и так они пробыли долго, не в силах говорить. Нет, расстаться с Зоей невозможно. Он так любил ее! И она его любила, в этом не оставалось никакого сомнения. То, что она сказала вначале, было вызвано именно глубоким чувством к нему. Она вся дрожала в его руках и все сильнее прижимала голову Антона к себе, как бы не желая отдавать его кому бы то ни было. И не отдаст, какой бы ответ ни дал он завтра в райкоме. Да, их жизнь только начинается, она права, и они всегда будут вместе, не все ли равно — где. Главное — вместе, а остальное не имело значения. Сейчас Антон понимал, почему Зоя вспылила в первый момент: все это оказалось для нее слишком неожиданным и невероятным. Понадобится немного времени, и Зоя примирится с его решением, с мыслью о переезде и загорится желанием устроить их жизнь на новом месте не хуже, а лучше, чем здесь. Требуется лишь время, вот и все. По правде сказать, любая женщина в ее положении поступила бы точно так же. Да и ему, Антону, нелегко расставаться со всем обжитым и знакомым и браться за новое сложное дело. Пожалуй, он разговаривал с Екимовским ничуть не мягче. А теперь острота первого впечатления сгладилась, и Антон уже полон всяких замыслов на ближайшее будущее. То же самое случится и с Зоей. Нужно дать ей успокоиться, у них есть-еще время все обдумать и решить, что и как.

Антон осторожно приподнял жену на руках, перенес ее через комнату и опустил возле керосинки.

— Гляди, суп уже кипит, — весело сказал он. — Давай, я нарежу хлеб.

Зоя сняла суп и поставила на керосинку чайник. Бескуров не сводил с жены восхищенного взгляда. «Все будет хорошо, — думал он. — Она поймет меня, об этом и толковать нечего. Поплачет, может быть, так ведь на то она и женщина. У них всегда такие вещи переживаются иначе. Уж не за это ли мы и любим их?»

Теперь уж не он, а Зоя выглядела хмурой и расстроенной. Она рассеянно, почти машинально собирала на стол и все молчала, молчала, как видно, решая про себя какой-то трудный вопрос. А Антон болтал о всяких пустяках и делал вид, что ничего, собственно, не произошло. Наконец она спросила:

— Так ты завтра скажешь Екимовскому?

— Ну, да, — беспечно ответил он. — Вернее, я ему только позвоню, а говорить буду в райкоме. И обязательно, имей в виду, скажу, что поссорился с женой.

— Ладно, делай как хочешь, — медленно проговорила Зоя. — Я тут не виновата…