Восемь дорог Желтого источника

Глава 1.20 Госпожа Дин

Ближе к вечеру в крепости поднялась ужасная суета. Поначалу госпожа Дин даже решила, что на них кто-то напал. Но оказалось, все не так страшно.

Комендант Шэн У получил срочное послание от своего начальника. Тот писал, что некий сановник Яо — очень важная фигура в государстве Юй — вместе с дочерью совершают паломничество к святым местам и сейчас находятся неподалеку. Дочь сановника — барышня Яо — неожиданно изъявила желание посетить древнюю крепость и посмотреть, как живут в ней «простые солдаты». Сановник в дочери души не чает, к тому же девушка слаба здоровьем, поэтому он уступил ее просьбам и известил начальника коменданта Шэн У о своем решении. Начальник тут же послал гонца с приказом принять важных гостей и потакать всем их желаниям: ведь сановник Яо — один из тех вельмож, которые выступают против союза земель Юй и Хань, и от его мнения зависит многое.

— Как же я рад, что вы сейчас здесь, — говорил им комендант в перерывах между хлопотами. — Разве мог бы я сам, недостойный, развлечь беседой столь важного сановника? Да и барышню занять было бы совсем нечем. Нет-нет, ваше появление здесь — благословение богов.

«Ох, не вышло бы обратного», — вздохнула про себя девушка.

На миг ее бросило в холод, и снова вспомнились обжигающе-холодные воды Желтого источника. Как ни старалась она, все не могла отделаться от мысли, что их всех затягивает в середину огромного водоворота, все быстрее и быстрее…

Господин Бин не беспокоил ее больше и обращался к ней лишь тогда, когда того требовали обстоятельства. Она не боялась, что он захочет получить ее силой: слишком уж кичится своим благородством. К тому же ремесло научило ее разбираться в мужчинах. Она прекрасно помнила, как смотрят те, кем движет вожделение. Этому человеку она была не нужна. Не страсть направляла его, а тщеславие. И все же он вызывал в ней страх. Тем как легко и привычно убивал и тем что, глядя в глаза, говорил именно то, во что она так отчаянно не желала верить. Рядом с ним она ощущала себя товаром. И, что хуже всего, начинала думать, что так и будет всегда, что поздно и невозможно изменить хоть что-то.

Высокопоставленные гости прибыли утром на роскошной повозке и с многочисленными слугами.

Сановник Яо — солидный господин лет пятидесяти — не скрывал своего неудовольствия от вынужденной задержки, да еще в таком захолустье. Он соблюдал необходимые приличия, но смотрел так сурово и хмуро, что сразу становилось ясно: если бы ни дочь, ноги бы здесь его не было.

А вот барышня Яо… Она сразу показалась госпоже Дин странной. Совсем юная, легкая, тоненькая до болезненности, она была необычайно весела и оживлена. Смеялась она слишком громко и разговаривала слишком быстро и много. Слишком ярко блестели ее глаза и слишком явный румянец проступал на округлых щечках. Все в ней было слишком, для того, кто счастлив и радостен.

Только тогда она затихала, когда смотрела на молодого коменданта. Тогда глаза ее становились огромными, будто у ребенка, маленький ротик приоткрывался восторженно, будто она видела чудо и не могла найти слов. Лишь мгновение длилась эта тишина, а потом девушка начинала смеяться еще громче, порывалась куда-то бежать и задавала бедняге Шэн У такое количество самых разных вопросов, что он не понимал, на какой из них ему следует отвечать.

Саму госпожу Дин барышня Яо очень быстро назначила своей наперсницей и, когда они оставались наедине, общалась с ней с подкупающей искренностью и почти неприличной откровенностью.

Все разговоры между девушками, с какой бы темы не начались, сразу же сводились к обсуждению достоинств коменданта Шэн У.

Госпоже Дин приходилось соглашаться, что он благороден, мужественен, добр и красив как небожитель. Что голос у него — мелодичнее напевов флейты, что глаза его горят ярче звезд на небе, что наверняка ему предстоит совершить много великих и славных дел. Одним словом, очень скоро стало ясно, что барышня Яо всерьез увлеклась молодым комендантом.

Отец ее этого не замечал, должно быть, привык к странностям в поведении дочери, да и в его присутствии она вела себя немного тише. А вот самого Шэн У эта почти детская в своем простодушии влюбленность ужасно смущала, и он не знал, как себя с ней вести, чтобы и не обидеть ее, и не поощрить, и не прогневить ее отца.

После обеда сановник Яо стал значительно благодушнее: ему по вкусу пришлось и угощение, и традиционное для земли Хань сливовое вино, а больше всего — беседа с господином Ву. Пожилой предсказатель оказался бесценным кладезем легенд и приданий. Разговор о священных камнях также заинтересовал сановника, и он попросил рассказать о них подробнее.

— Воистину странно! — воскликнул он позже. — Не знал, что в этих краях с ними связывают какие-то легенды. Однако в землях, откуда родом моя бабка, когда-то давно был интересный обычай: если дела в семье шли плохо, один из родственников уходил в горы и там творил особые практики и молитвы. Дух его укреплялся, а тело обращалось в камень. И пока тот не разрушался от ветра, дождя и времени, благословение лежало на всех потомках этого рода.

Все это было удивительно, но вряд ли могло им чем-то помочь.

Потом господина Ву попросили погадать, и он снова подкидывал монеты и чертил небесные карты. Сановнику Яо выпали тревоги, хлопоты и важные дела, коменданту Шэн — военные подвиги. А вот барышне Яо монеты не захотели говорить о будущем.

— Небо молчит, не стоит его беспокоить, — извиняясь, произнес прорицатель.

Госпожа Дин боялась, что беспокойная девица устроит скандал или будет хныкать и ныть, но та на редкость равнодушно пожала плечами и пристала с очередными вопросами к предмету своего обожания.

Даже ночью не вышло от нее отдохнуть: она убеждала всех, что боится спать одна, а присутствие госпожи Дин ее успокаивает, и упросила ту одну-единственную ночь остаться в ее покоях.

До самого часа крысы она притворялась веселой и взбалмошной и все твердила своей поверенной о том, как красив молодой комендант, как вежлив, как завидует она его будущей жене, ведь отец никогда не позволит ей даже помыслить о таком браке… А потом замолчала, будто все силы покинули ее в одночасье, и долго смотрела в окно.

— Я скоро умру, — вымолвила она, и голос ее был нежен и тих, как свет нарождающегося месяца. — Да-да, госпожа, не спорьте. Господин Ву пожалел меня сегодня, но я знаю, о чем на самом деле ему поведали монеты. Каждый раз мне выпадает одно и то же, кого бы я не спрашивала. Я давно привыкла и сама чувствую, что в чертогах Янь-вана для меня уже приготовили место.

Девушка повернулась к госпоже Дин — и та чуть не вскрикнула: разве мог этот взгляд, уставший и мудрый, принадлежать юному созданию? На миг ей показалось, что глазами барышни на нее взирает древнее существо. Но сомкнулись на долю мгновения длинные ресницы — и наваждение рассеялось.

— Я испугала вас? Но это совсем не страшно. Только грустно… очень грустно от того, что пройдет год-другой, и никто обо мне не вспомнит. А мне хочется, чтобы все было не зря. Раз жизнь моя оказалась не долговечнее капли росы, пусть хотя бы смерть будет иметь значение, — голос ее вновь стал громче, речь — торопливее. — Вот уже несколько ночей подряд мне снится один и тот же сон. В нем приходит ко мне мой предок, говорит, что мне уготована важная роль в событиях грядущего, и что духи услышат мои просьбы. Только до сегодняшнего дня я не знала, о чем их просить. Комендант Шэн…

— Вы же знакомы всего один день! — госпожа Дин, наконец, вновь смогла говорить. От слов барышни Яо она впала в оцепенение. Они казались невозможными, слишком пугающими, чтобы быть правдой.

— Должно быть, я кажусь вам слишком легкомысленной, — печально улыбнулась девушка. — Один день — это так мало. Но у меня такое чувство, что я спала… всю жизнь свою спала и только сейчас проснулась. Он такой добрый и такой красивый… А красота, — она внимательно посмотрела в глаза госпожи Дин, — способна лишать воли слабых. Понимаете?

О да, она понимала.

— Пойдемте со мной, пожалуйста, — барышня вдруг оказалась совсем рядом, ее маленькая ладонь неожиданно сильно сжала пальцы. — С вами мне легче и спокойнее. Ну а если ничего не выйдет, мы обе посмеемся над еще одной глупой выходкой малышки Яо.

И госпожа Дин послушно отправилась за нею следом. Молча, не сопротивляясь, даже не спрашивая ни о чем. Она должна была отговорить взбалмошную девицу, разбудить служанок, послать за сановником, но она не сделала ничего: невидимые руки каменной тяжестью легли ей на плечи, колдовской туман заволок разум, и бороться с ним не было никакой возможности.

Вместе с барышней Яо они вышли двор. Свет нарождающейся луны, тусклый и ложный, не помогал глазам, а лишь подчеркивал густую шевелящуюся темноту в углах и у крепостной стены. Девушка огляделась и остановилась ровно в центре двора.

— Здесь, — шепнула она завороженно. — Пусть это будет здесь.

Потом распустила волосы, скинула нижний халат, показавшийся в темноте почти белым, и опустилась на колени.

Слова молитвы зазвучали низко, тревожно. Негромко, но госпоже Дин казалось, что звуки обступают ее, оглушают, обволакивают и, сгущаясь, твердеют, становятся плотными, сухими, царапают кожу жесткой шершавой поверхностью, оставляя на ней запах пыли, земли и камня…

— … камень небесного сада домой не вернется. Будет служить не богам он, а человеку. Пусть род Шэн У провожает удача. Мне же его благодарность платою станет.

Госпоже Дин стало страшно, хотелось крикнуть, остановить этот странный ритуал, но она не смела, не могла даже губами пошевелить.

Барышня Яо же, произнеся последние слова, замолчала, сникла, села на пятки, обхватила себя руками и прижалась лбом к коленями.

— Холодно, сестрица, укрой меня, — медленно, еле слышно прошептала она.

Госпожа Дин торопливо подхватила одежды девушки, набросила их на ее спину, подобно легкой накидке — и не удержалась, вскрикнула, когда легкий светло-серый шелк облепил фигурку девушки гладким ровным коконом. На глазах тот затвердевал, становился крепче, тяжелее. И скоро свет звезд отразился от гладких, будто полированных боков уже знакомого Камня.

Чары спали, и госпожа Дин, все еще трясясь от ужаса и не зная, что ей делать, закричала «Помогите».

Голос срывался, звучал сипло и беспомощно, но на звук его сбежались почти все обитатели крепости: и комендант, и господин Бин, и сановник Яо и даже старик Ву.

«Что случилось, госпожа?» — «Почему вы здесь?» — «На вас кто-то напал?» — спрашивали они

Она лишь смогла протянуть дрожащую руку в сторону Камня и пробормотать: «Барышня Яо… это барышня Яо».

Бин и дедушка Ву поняли все, стоило им увидеть знакомые очертания блестящий серой глыбы.

Зато сановник разволновался.

— Причем здесь моя дочь? Что с ней? Где она?

Ответ госпожи Дин он счел невразумительным. Из него он уяснил одно: девушка и ее новая знакомая вышли ночью во двор, а потом с первой что-то произошло. Слуги бросились искать барышню. Разумеется, тщетно. Только на земле кто-то нашел драгоценную шпильку из ее прически. И это лишь усилило всеобщее напряжение.

— Найдите мою дочь! Бросьте на поиски всех людей! — требовал разъяренный сановник от коменданта. — Клянусь Небом и самим богом войны: или я уеду отсюда с ней, или вернусь, но уже с войском!

Шэн У побледнел, пообещал сделать все возможное, хотя сановник уже его не слушал, а в гневе отправился лично на поиски дочери. Потом комендант приказал обыскать каждую комнату и закоулок в крепости. И снова это не принесло пользы.

Вся бессильная злость его обрушилась на камень.

«Кто притащил сюда этот булыжник? За что все эти беды обрушились на мою голову? И все из-за этой сумасбродной девицы, будь она неладна!» — то и дело восклицал он, в сердцах пиная светло-серые, почти молочные, бока.

Сердце госпожи Дин сжалось: на поверхности Камня проступили сверкающие алые капли, будто он плакал кровавыми слезами от обиды и боли. Она кинулась к нему, раскинула руки, желая обнять, согреть, пожалеть, чтобы человеческому сердцу, заключенному в грубые оковы, стало легче, чтобы не ожесточилось оно, не наслало на эту землю вместо удачи несчастья. Но стоило лишь коснуться теплой каменной кожи, как перед глазами все замелькало-закрутилось так, что пришлось зажмуриться крепко-крепко.

Когда же она осмелилась открыть глаза, то обнаружила себя в таком странном месте, что кровь стыла в жилах: небольшая комната из черного нефрита, совершенно пустая. Лишь на одной из стен висит огромное зеркало, тоже черное. И что-то клубится, шевелится в его недрах.

Госпожа Дин, страшась, приблизилась к нему, заглянула в темную глубину — и волосы зашевелились на ее голове: оттуда смотрела на нее она сама, обнаженная, с распущенными волосами, прекрасная и пугающая. Молочная кожа отражения сияла, словно белая лилия в лунном свете, волосы блестели, будто были покрыты лаком, алые губы казались выпачканы кровью. Но страшнее всего были глаза — бездонные, как сама Тьма, смотрящие с сытой, почти благодушной издевкой.

Существо в зеркале улыбнулось манко, провело руками по нежным плечикам, слега сжала грудь, дразнясь и завлекая, огладила бедра.

— Разве ты не хороша, Сяомин? — спросила она девушку, и давнее имя в устах этого создания прозвучало особенно гадко. — Ведь красота, действительно, может лишать воли, так пользуйся, почему нет?

С этими словами жуткая красавица протянула ей невесть как оказавшийся в руках черный мешочек, будто из воздуха вынула.

— Ну же, смелее, — засмеялась она и нижнюю губку прикусила, став еще привлекательнее, еще опаснее.

Госпожа Дин приблизилась, смотря лишь на плотную переливающуюся мглу в белых ладонях, запустила пальцы в ее недра и схватила один из холодных металлических слитков. Наугад, не думая, лишь бы только побыстрее оказаться от этого существа подальше.

Она не успела. Тонкие сильные пальцы вдруг ухватили одежду на ее груди, дернули на себя. Ярко-красные губы резко прижались к ее собственным, обжигая неживым холодом — и разлились-распались темно-золотым мерцающими потоком, как и вся фигура отражения вместе с зеркалом, комнатой и всем, что ее окружало. Этот поток подхватил ее и понес, словно щепку, во Тьму все дальше и дальше.

Она уже не боялась и совсем не мерзла. Даже с отстраненным любопытством осмотрела табличку.

«Великолепие».

Вспомнились алые врата, горящие ярче пламени, заметные, красочные, лучезарные. Вспомнился дорогой красный шелк и сверкание драгоценностей, краска для губ и румяна. Вожделение в устремленных на нее взглядах. Молочная сладость фигуры в отражении и кровавые губы…

Госпожа Дин рассмеялась устало и печально: «Все одно к одному. Олень не станет лошадью, если спилить ему рога. Значит, не стоит и пытаться…»

И когда воды Желтого источника схлынули, а мрак рассеялся, уступив место стенам Главного Дворца во владениях Владыки Преисподней, она уже смирилась с неизбежным. Единственным, что мешало ей воззвать к Янь-вану в этот самый момент, было то, что в зале она оказалась не одна.

«Сяомин?» — «Госпожа Дин?»

Глаза сначала выхватили из полумрака силуэты — белый и синий, лишь потом она узнала их: господин Рэн — он подошел совсем близко и предложил свою помощь и господин Синь — то замер в нерешительности, но смотрел встревоженно.

«Как на благородную смотрит. Глупенький…»

— Ты в порядке?

Она встала, опираясь на протянутую руку.

— Все хорошо, — нервное хихиканье сорвалось с губ само собой. Она улыбнулась игриво и тайком показала варвару свою добычу.

Он нахмурился.

«Ты упомянула, то хочешь перемен, но эти врата лишь подтолкнут тебя…»

Она не дала ему договорить — протянула руку и ласково погладила по плечу.

— Знаю, знаю… Я передумала. То был каприз — плывущие облака и утренняя роса. Прощай, Жадный волк… и прости…

Рэн не стал ни останавливать ее, ни отговаривать. Но складка между бровей его так и не разгладилась. Она отметила это мельком — и тут же позабыла, потому что глаза ее смотрели вовсе не на него.

Ноги несли ее дальше, к тому, кого она столько дней избегала. Ну что же… Сейчас ей предстоит увидеть, как наивное восхищение в его глазах сменится презрением, как разольется в них душной горечью разочарование. Пусть… какая теперь разница?

— Вы приняли за яшму осколок черепицы, Синь-лан.

Щеки его слегка порозовели от смущения, ореховые глаза, опушенные черными ресницами, смотрели почти с благоговением. В этот миг он казался совсем юным.

«Мальчик… чистый, доверчивый», — с болью подумалось ей.

— Нет, — произнес он убежденно. — Если вы яшма, то яшма эта рождена в Персиковом саду…

Она не сдержалась: пальцы сами потянулись к его щеке, и она помедлила немного, перед тем как коснуться его лица, словно боялась запятнать этим прикосновением.

— Я куртизанка… распутная девка, — она улыбнулась через силу, готовясь к тому, что он оттолкнет ее.

Но в глазах его, цветом напоминающих дикий мед, отразилась печаль.

— Я знаю, кто вы, — сказал он просто. Она вздрогнула, ожидая того, что последует за этой фразой, — Воплощение богини искусств и фея. Вы не переубедите меня в обратном.

И прежде, чем она рассердилась, продолжил, торопясь и слегка сбиваясь.

— Однажды мне посчастливилось видеть вас и слышать вашу игру на празднике Середины Осени. С тех пор я убежден в этом. Я был тогда раздавлен, почти убит, но глядя на вас, слушая вас, я забыл обо всех невзгодах. Эта мелодия до сих пор со мной. Я помнил ее даже здесь, у Желтого источника. Свое имя забыл, а ее — помнил.

Как вы играли, госпожа… ваш сицзюнь пел о вечном, о любви, о красоте, о светлой печали, о расставаниях и встречах, о гармонии и мире. Не ваша вина, что в это время толпа раздевала вас глазами. Они не видят, не способны понять… Вы — небожительница, случайно попавшая в грубый земной мир. Никакая грязь не прилипнет к вашим стопам.

Он говорил так горячо, искренне. А в конце и вовсе опустился перед ней на колени и поклонился, словно она, и вправду, была святой.

Госпожа Дин замерла, не дыша.

«Что он делает, сумасшедший? Разве может хоть кто-то думать так?»

— Простите их, госпожа. Тех, кто считает иначе… Души из слепы. — он вновь поднял на нее глаза. Она нашла в них мольбу и отчаяние. — Я всего лишь простой целитель, но если я могу хоть что-то для вас сделать…

Он слегка вздрогнул, будто вспомнив что-то, а потом достал из рукава и протянул на раскрытой ладони золотой слиток.

— Если хотите…

«Целитель…»

Она смотрела попеременно то на узкие изящные ладони, которые умели продлевать жизнь, а не отнимать ее, то на иероглиф «Тайник» на табличке.

— Рэн-лан сказал, этот путь хорош, чтобы затаиться и не привлекать к себе внимания. Может, вы захотите как-нибудь распорядиться им?

Она смотрела в его глаза, кажущиеся сейчас почти золотыми — и ощущала, как где-то в груди становится теплее, как это ощущение вытесняет из тела холод, как исчезает комок в горле, который не давал говорить и дышать.

— Встаньте, Синь-лан, — попросила она приветливо.

И когда он поднялся, улыбнулась так нежно, как только умела, и коснулась его губ своими, ласково, трепетно. Он, ошеломленный, встретил ее поцелуй так бережно, словно вся она была тоньше шелковинки и хрупче лепестка жасмина. На вкус его губы были как дивный горный родник. И она не помнила, когда еще испытывала такое блаженство и умиротворение.

— Спасибо, — шепнула она, прерывая поцелуй, — никто не делал для меня большего. Никто не обнимал мою душу.

Она взяла его руки в свои и, повинуясь порыву, расцеловала их, благодарно и кротко.

Решение пришло внезапно — и она чуть не засмеялась от простоты его и легкости.

— Спасибо, спасибо, — говорила она, глядя в глаза, ясные, словно осенние воды, — пусть мой дар принесет тебе счастье.

Потом сделала шаг назад, улыбнулась, крикнула «Владыка, взываю к тебе!» и разломила табличку.

А он непонимающе смотрел на свою ладонь, на золотой гладкий слиток и иероглиф «Великолепие» на нем.

— Зачем же?.. — только спросил он.

— Я хочу покоя, — ответила она, смотря на то, как сияющая печать со знаком «Тайник» появляется на ее руке, и продолжила, глядя на него с нежностью: — Хочу стать достойной тебя. Если когда-нибудь мы снова увидимся… и даже если нет.

Проводить себя она не позволила, побоялась, что расплачется от переполняющих ее чувств. Светлых, да удивительно светлых, и все же… Интересно, когда-нибудь он поймет, что именно для нее сделал? Что, сам не зная того, уберег от опрометчивого решения?

Перед вратами Иллюзий она остановилась и некоторое время разглядывала их: простые, с облупленной зеленой краской, удивительно… никакие. Посмотришь — и не вспомнишь. Именно то, что надо.

Во Тьму за аркой она шла, зажмурившись, наугад. И открыла глаза только тогда, когда различила за смеженными веками свет; и удивительно приятный голос, напоминающий чем-то тот, другой и потому вдвойне располагающий, зазвучал одновременно отовсюду. Он лился с небес, сочился из самой земли и рождался внутри нее, будто там натянуты были звонкие струны. Она внимала этому голосу и незаметно перебирала пальцами, желая запомнить, запечатлеть его мелодию.

— Здравствуй, дитя, — сказал он ей. — Ты готова сделать свой выбор? Что ты предпочтешь: идти дальше или родиться снова?

Лишь одно биение сердца она колебалась. Заманчиво, очень заманчиво. Но начав сначала, не совершит ли она прежние ошибки? Не придет ли туда, где стоит сейчас?

— Я хочу идти дальше, — ответила она, и тепло внутри нее подтвердило, что она выбрала правильно.

— Тогда тебе придется что-то отдать. Такова плата, — произнес Голос. — Ну-ка, подумаем, может, талант к музыке или…

Она не стала слушать дальше. Ответ давно вызрел в ней и ждал своего часа.

— Я отдам свою красоту. Забирай ее. Она не принесла мне счастья. Не хочу лишать воли слабых, — она усмехнулась, — и быть пешкой в руках сильных.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — произнес Голос, немного помолчав. Сейчас он казался ей задумчивым и слегка печальным, и ей вдруг захотелось его успокоить.

— Не бойся, я не пожалею о ней.

— Отважное дитя… — Теперь Голос звучал довольно. Ей стало совсем легко и тепло, словно ее гладят заботливые, нежные руки. Те самые, которые она целовала. — Иди же смелей.

Только теперь она заметила, что среди сотен дорог, разбегающихся во все стороны, одна светится ярче, так и манит за собой. Девушка улыбнулась, вздохнула глубоко и сделал по ней несколько небольших шагов. Свет окружил ее ласковым коконом, и она растворилась в нем так, что уже не понимала, где он, а где она. Ей было уютно, тепло и радостно, и все казалось — стоит посмотреть вверх — и она увидит над собой золотистые глаза, лучащиеся восхищением и любовью.