Восемь дорог Желтого источника

Глава 1.22 Господин Синь

Тот, кто не так давно еще был Всесильным Несокрушимым императором, и сейчас не утратил величия, только величие это казалось под стать этому месту: мощная, по-прежнему грузная, будто оплывшая, фигура, крупная голова; лицо, приобретшее явные звериные черты, но вместе с тем вполне узнаваемое, темно-синяя с красными полосами кожа. Руки, больше напоминающие лапы. И ярко-оранжевые, горящие предвкушением глаза, словно обведенные углем… Сейчас Цзя Циньху был даже больше похож на себя, чем обычно.

— Не обманывают ли меня мои глаза? — И голос остался тем же самым, что ему помнилось — неторопливым, обманчиво ленивым и сладким, будто вываренный мед. Липкий, ядовитый. В такт словам колыхался в лапах багровый веер. — Не-е-эт, не обманывают. Ох и балует меня, Владыка Янь-ван, каких гостей прислал… долгожданных.

Ярко-красные губы растянулись в слащавой улыбке. И целителю, слишком хорошо помнившему, что именно она означала, пришлось сделать долгий вдох, чтобы унять снова поднявшуюся волну омерзения.

— Разве могли мы не поздравить Золотого Тигра Поднебесной с новой должностью, столь соответствующей его возвышенной сути? — господин Гэн говорил степенно, с исключительно вежливой полуулыбкой на устах, но от повисшего в воздухе напряжения сдавило виски.

Впрочем, сам Жестокосердный выказал свое раздражение лишь тем, что немного сузил глаза.

— Белый Дракон, — протянул он и вздохнул притворно: — Ты подавал большие надежды, жаль, что они не оправдались. Род Ян прервался, а весть о твоей смерти доставила мне истинное удовольствие, хоть и была довольно предсказуема.

— И все же мой клинок достиг цели, — при этих словах, брошенных в лицо бывшему императору с ледяным спокойствием, рыжие тигриные глаза на миг метнули острый взгляд в целителя, и тот вздрогнул. — Видеть вас здесь — мое утешение, ведь это значит, род Цзя утратил покровительство и защиту Небес.

Веер в черных когтях затрещал, рассыпаясь в труху. Тот, кто не так давно еще звался Цзя Циньху, поднялся со своего золотого седалища и сделал несколько шагов, спускаясь по черным ступеням.

— Ты забыл, с кем разговариваешь, самозва-анец? — ядовито улыбаясь, произнес он — и сверкнул глазами, резко сбрасывая маску. — Я напомню. Всем вам… Каждому.

Он щелкнул пальцами — на мгновение показалось, что в них снова раскрылся веер — на сей раз непроглядно-черный, как сама мгла.

Рядом коротко выругался колдун и успел только вскинуть руки в странном жесте, явно собираясь творить какие-то чары, когда Тьма сорвалась с пальцев князя ада, растекаясь сразу несколькими потоками, мгновенно застывающими черным лавовым стеклом. Эти огромные — от пола до самого потолка — плоские лезвия прошили пространство зала словно острейший нож свежий соевый сыр, отрезая каждого из них друг от друга — и от остального мира.

И удара сердца не прошло, как целитель обнаружил себя в ловушке в тесном замкнутом пространстве: ни дверей, ни окон, кругом лишь черные, слегка мерцающие, стены, в которых множились, будто издеваясь, сотни… тысячи его собственных отражений. И прямо перед ним стоял Цзя Циньху, в предвкушении жмуря круглые янтарные глаза. Все это так походило на давний кошмар, что пришлось даже ущипнуть себя за руку, чтобы убедить себя в обратном. Нет, чем бы все происходящее ни было, ко сну оно не имело ни малейшего отношения.

— Лянь Чжэнь, Лянь Чжэнь… Я приютил тебя, возвысил… И вот чем ты мне отплатил. — Жестокосердный медленно обходил целителя по кругу, вынуждая того крутиться на месте, подобно трусливому псу. Медовый голос его стал столь приторным, что хотелось сунуть голову в таз с горячей водой, лишь бы избавиться от этой назойливой сладости. — Чистый, как священная яшма, снаружи и совершенно гнилой внутри, — он поцокал языком, будто от огорчения. — Но до сегодняшнего дня я не отказывал тебе в уме. Зачем ты явился?

— Чтобы посмотреть в глаза тому, кого убил, — ответил целитель тихо, и тысячи его отражений в черных зеркалах задергались, кривляясь и хихикая…

И, вторя им, рассмеялся Сунди-ван:

— Так осмелел? Тогда ты дважды глупец. Ах, стой-ка… — холодные огненные опалы впились в него пристальным взглядом, легко читая то, что он сам полагал надежно спрятанным. — Тебя грызет чувство вины… Хочешь избавиться от него, искупить содеянное? В этом я могу помочь.

В лапе его появилась сотканная из Тьмы плеть. Стоило ему лишь взмахнуть — черные щупальца мгновенно бросились на целителя, хлестнули по плечам, рукам и бедрам, стягивая, словно гусеницу в шелковичном коконе, так, что едва не затрещали кости. Нечеловечески сильные пальцы схватили оглушенного целителя за волосы, подтащили вплотную к одной из стен. Острый гладкий коготь издевательски пощекотал под его подбородком, и он ощутил, как течет по шее горячий ручей.

— Смотри, Лянь Чжэнь, смотри внимательно. — Волосы дернуло так, что из глаз брызнули слезы. Отражения в черном стекле истаяли, уступая место совсем другим картинам. Теперь перед ним, как на ладони, корчились в страшных муках люди, терзаемые множеством демонов. — Вот, что случается здесь с такими, как ты, клятвопреступниками. Сначала их обездвиживают и стягивают веревками горло, — толстые пальцы охватили шею. — Потом большими молотками дробят колени и локти… Сдирают кожу, выкалывают глаза, вырывают клещами печень… — речь князя демонов стала почти воркующей и еще более липкой. Он говорил с придыханием, почти возбужденно.

Слушать все это было невыносимо, но куда мог деться бедный целитель?

— Боль… только она одна честна и понятна. Только она может искупить все… Все, понимаешь? Правда для этого ее нужно много, очень много… Я сам займусь тобой, Лянь Чжэнь, и проведу через все ее виды и оттенки. О, нам не будет нужды думать о времени. Ты окунешься в боль, искупаешься в ней, как грязнуля в горячем источнике. И когда я испробую все и насыщусь, только тогда я прощу тебя, мой презренный друг, а ты очистишься от скверны. Не этого ли ты хочешь?

Липкий мед, смешанный с патокой, заливал уши, просачивался в сознание, не позволяя думать. Все, что целитель мог — смотреть расширенными слезящимися глазами на мучения несчастных и слушать…слушать… Речи Жестокосердного туманили разум, затягивали в мутную словесную трясину.

— Чем ты лучше них? — нашептывал голос. — Такой же грешник и убийца. Тебе одна дорога — к ним… ко мне.

«Да, — соглашался он безвольно, — ничем не лучше».

— Вот видишь? Тогда покорись и позволь избавить тебя от чувства вины…

Темные плети, уловив его покорность, слегка ослабили хватку, скользнули вниз, к ладоням — и тут же отпрянули. Правую кисть будто огнем обожгло. И это ощущение вдруг вернуло способность мыслить.

«Что же я делаю?», — пронеслось в голове. Он сглотнул, но заставил себя стоять ровно и послушно, и дышать так же, как раньше.

Путы почти исчезли, остались только те, что захлестывали запястья.

— Так что ты мне ответишь? Идешь ли со мной? — Сунди-ван в предвкушении провел по алым губам лиловым языком.

Целитель Лянь медленно повернул к нему голову, так же неспешно вращая запястьями, будто разминая их.

— Нет, — ответил он твердо — и приложил ладонь с начертанным на ней защитным иероглифом к черным «браслетам» на руках. Щупальца Тьмы тут же испуганно поджали «хвосты». — Вы неверно поняли меня. Я хотел извиниться перед вами за то, что все получилось именно так. Но я не раскаиваюсь. И теперь еще больше убежден, что сделал все правильно. Если тем самым я погубил свою душу… пусть так. Я готов принять за свой поступок любое наказание, которое назначит мне Владыка Янь-ван!

Имя Великого князя ада зазвенело, отражаясь от стен, пола, потолка. Тысячи отражений целителя в зеркалах задрожали, падая ниц. Рыжие глаза сверкнули гневом.

— Ах ты, червь! — рявкнул бывший император Поднебесной, выхватывая из-за пояса тяжелый меч. — Все равно окажешься в моей власти и тогда пожалеешь, что не издох под забором, как бродячий пес.

Лишь невысокий рост и врожденная ловкость помогли Лянь Чжэню уйти от страшного удара, и тот пришелся на одну из стен. Стекло пошло трещинами, а потом с оглушительным звоном раскололось и рухнуло вниз лавиной черных лезвий, норовя изрубить-изрезать-искромсать.

Целитель отскочил в сторону, но стеклянные клинки, легко порвав одежды, вошли в плечо, бедро, скользнули по ребрам, заливая белый шелк красным. Десятки крошечных осколков злыми осами впились в кожу рук и лица. Он сделал шаг назад и, желая защитить глаза, вскинул руки, острый металлический уголок царапнул ладонь — табличка. Все это время он сжимал ее и сам не замечал этого.

«Вот же выход, — отстранено подумал он, — был… поздно…»

Рассекая воздух, меч Сунди-вана летел прямо на него. Лянь Чжэнь успел лишь дернуться и поднять руки еще выше, чтобы основной удар пришелся на них. Тело одеревенело, предчувствуя чудовищную боль.

«Дзонг!» — раздался лязг металла о металл, и расходящиеся волны от удара сотрясли тело так, что он упал навзничь. Рук он не чувствовал вовсе… Боли, что странно, тоже.

«Дзинь-дзинь-дзинь», — заскакали по каменному полу слитки желтого металла. Почему-то два…

По ушам ударил полный ярости рык. В следующий миг целителя, будто куклу, вздернули за грудки, и он увидел перед собой темно-синее, в багровых полосах, лицо, звериный оскал и горящие ненавистью оранжевые глаза. Только видение это было подернуто золотистым маревом.

— Тваааарь, — было последнее, что он услышал, потом левую ладонь ожгло огнем, взгляд заволокло черной пеленой, а через несколько мгновений, показавшимися едва ли не вечностью, он обнаружил себя стоящим перед вратами Великолепия. На тыльной стороне его ладони сияла одноименная печать.

«Как? — растеряно думал он, глядя на нее. — Я же не успел… «Воззвать к Хозяину Желтого источника и преломить табличку» — я же не сделал ничего из этого. Или сделал?..»

«…которое назначит мне Владыка Янь-ван! Владыка Янь-ван… Янь-ван…» — зазвенело в ушах эхо его же крика. Выходит, Влыдыка его услышал. А что до таблички…

Тут плечи целителя затряслись от неуправляемого, нервного смеха. Как он ни пытался сдержать его, как не закрывал ладонью рот, ничего не помогло — хохот так и рвался наружу, скручивая тело, сгибая его пополам. Глаза слезились, мышцы живота свело, будто судорогой.

— Выходит Сс-сунди-ван сам того не вв-ведая, помог мне — расколол т-т-абличку с печатью Вв-владыки. — от смеха целитель снова начал запинаться. Слова хотели быть озвученными, и он произносил их вслух, хоть вокруг и не было ни единого слушателя. — Неудивительно, что он т-так разозлился.

Отсмеявшись вволю, Лянь Чжэнь выпрямился и в смешанных чувствах взирал какое-то время на врата Великолепия.

— Что ж, дороги назад нет, — рассудил он и, осмотрев себя, истекающего кровью, добавил: — Великолепие мое, конечно, спорно, но теперь я вполне соответствую этим вратам хотя бы по цвету.

Он усмехнулся, подумав, что эта шутка вполне пришлась бы по вкусу Рэн-лану. И ощутил искреннюю благодарность к варвару и колдуну. Если бы ни его помощь, разговор с бывшим императором мог бы завершиться совсем скверно.

— Храни тебя Небо, Жадный Волк, — произнес он и, вздохнув, добавил: — Пусть бережет оно и тебя, моя госпожа, где бы ты сейчас не была.

С этими мыслями он медленно поковылял к Вратам, оставляя на своем пути дорожку из красных капель.

Происходящее не пугало его и не вселяло трепета. Все виделось, словно во сне, на сей раз скорее чудесном, чем дурном: Тьма расступилась перед ним, повинуясь сияющей печати на руке, будто распахнулся огромный полог — и он пошел дальше, с любопытством смотря по сторонам, и уже не чувствовал ни боли, ни даже неловкости.

Там, где он оказался, было светло. Этот свет не бил по глазам, но окутывал, мягкий, тихий, белый, чистый как сама чистота. Он пронзал насквозь, доставляя блаженство и радость своим присутствием.

Широкая дорога под ногами разошлась-разбежалась на несколько, а чуть дальше эти новые дороги снова разбегались множеством путей и тропинок. Они перевивались, заплетались и расходились в стороны, будто ветви старого раскидистого дерева.

— Здравствуй, дитя! — услышал он дивный Голос — и даже замер от его звучания, благоговея. — Что ты выберешь: идти дальше или родиться заново?

«Остаться здесь», — чуть было не ответил он, но вовремя спохватился и проглотил дерзкие слова.

Голос не рассердился, даже рассмеялся тепло, вызвав этим тихим смехом прилив безбрежного счастья.

— Идти дальше, — ответил он наконец. Не потому, что задумался, а потому, что хотел слушать еще и еще. — Хочу искупить вину перед Небом, служа людям.

— Это мудро, дитя. — согласился Голос. — Правила таковы, что ты должен оставить взамен что-то важное… Чем ты дорожишь?

— Умением исцелять, — ответил он, холодея.

— Этот дар принадлежит людям, не тебе, — последовал мягкий ответ. — Я в растерянности, дитя. От много ты отказался сам. Ты ничего не имеешь и любую милость воспринимаешь как дар Небес. Мне нечего взять. Проходи, но помни: то, что ты возжелаешь для себя, будет у тебя отобрано.

Эти слова отозвались внутри и облегчением, и светлой печалью. Вспомнилась хрупкая фигурка в красном, бархатистые карие глаза, вкус девичьих губ, их нежность. Вспомнилось, как тонкие фарфоровые пальчики перебирают струны, невыразимо прекрасная мелодия, что льется из-под них… Небожители не принадлежат людям, они лишь одаривают своим взглядом, присутствием, одним прикосновением вселяют надежду, меняют жизни — и идут дальше, оставляя в душах смертных тихое обожание и… любовь… Нет, ему нечего бояться.

— Благодарю, — шепнул он, улыбаясь, не замечая хрустальные дорожки на своих щеках, — я готов.

Тепло и свет заполнили его до самых кончиков волос. Ему казалось, что он идет, не касаясь земли, а за ним вместо дорожки из алых капель тянется вереница ярко-красных, как одежды его госпожи, хризантем.