Восемь дорог Желтого источника

Глава 1.24 Господин Гэн

Он единственный из всех действительно желал встретить здесь Цзя Циньху, и ощущения, испытанные при виде уродливого, звероподобного, но, вне всякого сомнения, его нового облика оказались весьма далеки от страха или ярости. Облегчение… огромное, непомерное, будто с плеч его пала гора.

Не зря… Всё, ради чего он жил последние годы… все усилия, жертвы, потери, сделки с совестью — всё было не зря: род Цзя утратил Небесный мандат, и отныне все члены его не могут считаться подлинными владыками Поднебесной. Не победа, пока еще нет, но и не поражение, а это уже немало. Значит, прав был Тан Лан. И он сам, что ему доверился. И имя Тяньжу — «небесная опора», даровал советнику тоже не зря.

Радости не было: он сомневался, что еще способен испытывать подобные чувства. А те отголоски, которые порой долетали легкими порывами ветра, смутно волнуя и тревожа, имели аромат лепестков снежной сливы. Он запретил себе думать об этом.

Удовлетворение… Пожалуй, так. И Тигр, разумеется, ощутил его за стеной из равнодушия и выверенных слов. И пролилось оно князю ада уксусом на раскрытую рану, резануло слух фальшивой нотой в мелодии циня… Оттого и поддался он ярости, в то время как сам Ян Байлун оставался спокоен.

Когда его враг спустил на них тьму, Белый Дракон даже не стал хвататься за меч, лишь отшатнулся, когда пространство рядом взрезала черная стена быстро застывающего мрака. Краем глаза заметил, что Лу Цунь также отпрыгнул к центру, держа наготове глефу.

Все закончилось так же быстро, как и началось: вот они стояли перед Сунди-ваном впятером в огромном зале, а теперь их только двое, и зал значительно уменьшился, но насколько точно — не поймешь: черные зеркальные стены, бесконечно отражаясь друг в друге, создавали иллюзию нескончаемой множащейся пустоты. Цзя Циньху исчез.

Ян Байлун сделал несколько неспешных шагов, осматриваясь, и встретился взглядом с генералом.

Тот был хмур, собран, и тоже ступал мягко, поворачиваясь так, чтобы держать в поле зрения как можно больше пространства. И его. Не доверяет, и он совершенно прав.

Жестокосердный появился из Тьмы внезапно, вместе с массивным золотым троном — и господин Ян едва не поморщился: он терпеть не мог дешевые фокусы. На врага своего бывший император не обратил никакого внимания, будто того и не было, зато на генерала смотрел так, как смотрит сытый кот на сидящую перед ним мышь.

— Лу Цу-унь, — лениво произнес он, расплываясь в улыбке и поманил того движением пальцев: — подойди.

Генерал шагнул вперед и замер в приветственном поклоне.

— Ну-ка, посмотри на меня, — продолжил старый Тигр, не скрывая издевки. — Ммм… Какой честный открытый взгляд. Но что скрывается на дне его? Как, неужели измена? Ты побледнел, генерал… Кажется, я угадал.

— Я выполнял ваш приказ. — Лу Цунь опустил глаза, и напоминал загнанную в угол собаку. Упрямую, огрызающуюся.

Неожиданно и весьма любопытно.

— Разве?

— Я действовал в ваших интересах, — говорил генерал убежденно. — Вы хотели получить царство Шу и клинок Владыки Ада — я приложил все усилия для этого.

— Не дело коня судить об интересах всадника, — отрезал Цзя Циньху. — Его дело идти туда, куда приказали. Ты получил распоряжение — и что же ты сделал? Проявил самоуправство. Ты изменник, Лу Цунь… Я доверял тебя, я сделал тебя генералом… Как посмел ты предать мое доверие?

Тигр играл, смеялся, и даже не думал этого скрывать.

Краска бросилась в лицо генералу.

— Разве не эту участь вы и готовили мне? — спросил он дерзко, глядя в светящиеся рыжими всполохами глаза своего собеседника.

Хмм, похоже Великий Тигр допустил промах: недооценивать союзников столь же опасно, как и врагов.

— А разве отдать жизнь за своего государя — не честь для воина?

Жестокосердный поднял с трона грузное тело, медленно спустился с пьедестала и остановился напротив Лу Цуня. На правителя земли Шу Сунди-ван не посмотрел ни разу за все это время.

И чем дальше, тем больше у того росло ощущение, что все происходящее сродни представлению, рассчитанному на единственного зрителя. И он пока не понимал, с какой целью. Это… раздражало.

— Отдать жизнь, но не покрыть позором имя! — воскликнул генерал.

Цзя Циньху рассмеялся, сделал легкий взмах когтистой лапой — и в ней появилась черная плеть.

— Имя… — Презрительно скривился он. — Слава… Да кто бы знал о тебе, если бы не я? Или, может, ты рассчитывал, что я приближу тебя к себя, возьму на свою гору еще одного тигра? — на лице генерала проступила смущенная злость, — Что, правда рассчитывал? Тогда ты еще глупее, чем я думал. Таких как ты тщеславных щенков возвышают лишь затем, чтобы воспользоваться их горячностью — и бросить на растерзание хищникам.

«Например, дракону», — усмехнулся про себя Ян Байлун, наблюдая за этой сценой. Весьма познавательно, но довольно утомительно.

— После столь вдохновенных разговоров о прошлом, не лучше ли нам всем вернуться к настоящему? — Низкий, хорошо поставленный голос его заполнил странный зал, отразился от стен — и по ним пробежала легкая, на грани видимости, рябь.

Князь демонов тут же повернулся в его сторону с такой улыбкой, будто только этого и ждал.

— А, правитель Ян! Я и забыл о тебе… Как невежливо с моей стороны уделять внимание лишь одному гостю. Не переживай, для тебя я тоже припас развлечение, и куда более изысканное.

Цзя Циньху щелкнул плетью — и еще одна стена Тьмы выросла перед Белым Драконом, отсекая его от остальных присутствующих, оставляя одного на дне колодца с черными зеркальными стенами.

Он считал, что готов ко всему, и уже ничто не способно ошеломить его или привести в замешательство.

Он ошибался.

Чернота одной из стен стала еще глубже, зашевелилась клубком растревоженных змей, сквозь нее проступил величественный силуэт мужчины лет пятидесяти… Правитель узнал его еще до того, как услышал голос.

— Что я вижу? Слезы? Это слабость, Байлун. Ты не имеешь на нее право. Вставай и сражайся как положено.

Фигура отца вытянулась. Он смотрел на нее снизу вверх, словно снова был восьмилетним мальчишкой, дрожащим, хнычущим от боли и обиды. Тьма расступилась, превратилась в один из залов его дворца.

А потом воспоминания замелькали перед глазами, сменяя друг друга так быстро, что даже дыхание сбилось: в каждом из них отец хмурил широкие брови, или сжимал презрительно губы, или раздраженно пощипывал аккуратную бородку.

«Ах ты устал? Кого это волнует? Ты сделаешь то, что должен. Или ты настолько слаб, что не способен на это?..» — «Ты пожалел слугу?.. Те, кого ты щадишь, первыми начнут презирать тебя. Жалость — это слабость, сын. Ты должен выжечь ее из своего сердца каленым железом. Я займусь этим…» — «Ты не имеешь право быть слабым, Байлун, запомни. Слезы и сомнения — непозволительная роскошь для тебя…»

Он помнил все: как вставал, сцепив зубы и размазывая слезы по лицу, как умывался ледяной водой и снова принимался за учебу, когда казалось, что голова его не способна больше соображать, как впервые дрожащей рукой высек прислужника, как по приказу отца обезглавил глупого щенка со смешными пятнистыми ушами, а потом казнил беглого преступника… как, будучи тяжело болен, исполнял обязанности сына правителя и принимал гостей, сидя в тяжелом церемониальном наряде, и никто не догадался о его состоянии… как кусал тайком подушку, стараясь унять боль в груди, когда его старую кормилицу, к которой он был привязан, отослали на край света.

Все детство он страдал, считая, что отец его ненавидит, что издевается над ним изощренно, желая вытравить все хорошее, что в нем есть. Потом ему стало все равно. А потом он преисполнился благодарности за жестокие уроки — иначе разве смог бы семнадцатилетний мальчишка удержать власть после смерти отца и братьев? А он сумел. Вот только… Когда дело касалось младшего сына, Ян Вей не отличался особым терпением.

«Ты разочаровал меня… Ничтожество, слабак… Проще научить обезьяну играть в сянци»

Господин Ян считал, что все давно отболело, но выслушивать эти слова снова и снова оказалось крайне неприятно. Что-то скручивало его изнутри, заставляло вжать голову в плечи. Разумеется, он не поддался этому чувству, но это стоило определенных усилий.

— Я отомстил за тебя, я лишил род Цзя Циньху небесного покровительства, отсек эту разъедающую опухоль от тела Поднебесной…

— Во что ты превратил нашу землю, несчастный ты идиот!

Вдох… глубокий вдох и долгий выдох. Хороший удар… Очень хороший.

Он вздохнул с облегчением, когда фигура отца побледнела и медленно осыпалась белесым прахом. Ветер подхватил его и понес траурной лентой все дальше и дальше.

Он прислонился затылком к одному из столбов, украшенных серебром и нефритом и замер, восстанавливая дыхание и заставляя сжатые в кулаки пальцы расслабиться. Что же, это было весьма… познавательно.

— Бай! Это ты? — окликнул его хрустальный женский голосок.

Он замер и медленно, давая себе время, повернулся на его звук, уже зная, кого увидит.

Красивая, словно статуэтка, женская фигурка. Прическа с двумя заколками — простая, но элегантная, подвижное лицо с умными сияющими глазами и маленькими смешливыми губами. Его драгоценная шпилька… Небо, какая же юная! Сколько же лет прошло с тех пор…

— Баоцинь… — Имя ее сорвалось с губ. Непривычно… сложно.

— Бай! — Она подошла совсем близко, заглянула в глаза, прелестно хмуря тонкие брови. — Великий дракон еще помнит свою глупую жену? — и прижалась к его груди, порывисто, искренне.

Он не смог отказаться от этого дара: мягко заключил ее в объятия и лишь на мгновение позволил себе представить, что она и вправду рядом, и не было никогда этих долгих лет. И почти получилось. Лишь одно не давало ему покоя — ее волосы совершенно не имели аромата. Разум его говорил, что они должны пахнуть свежим лотосом и сладковатым рисовым паром. Неужели он забыл его? Или, может, теперь он был связан с другой?..

— Я любила тебя, помнишь? — спрашивала она.

— Да. — До последнего вздоха. Он всегда это знал. Вместе с ней умерла и часть его сердца.

— И ты… Ты тоже меня любил.

— Да. — И это правда. Иногда он хотел, чтобы это было не так. Бесконечным множеством длинных одиноких ночей.

— Тогда почему? — она чуть отстранилась, чтобы встретиться с ним взглядом. Слезы в уголках глаз делали их еще глубже, еще бездоннее. — Почему ты не сдержал своих обещаний? Ты говорил, что защитишь меня, что позаботишься о нашем сыне… Почему, господин мой?

Баоцинь шептала так жарко. Так ждала его ответа. Только что он мог ей сказать?

Вся воля его, все хладнокровие не помогли: он отвел взгляд и вдохнул глубоко и прерывисто, смотря исключительно вверх.

— Прости, — ответил он после долгого молчания, все еще не разжимая рук. — Моя вина, мне с ней жить.

Больше она не спрашивала ни о чем, не ругалась, не плакала, — только смотрела неотрывно, без укора, но с таким сожалением и печалью, что в груди заломило, будто кто каленый клинок провернул. Это длилось так долго, что он потерял счет времени. А когда пришел в себя, Баоцинь уже не было, только на рукавах его и пальцах остался тонкий светлый пепел. Без цвета и запаха.

«Цзя Циньху… Ты хорошо изучил меня… ".

Его мысли были прерваны детским криком.

— Отец!

Он обернулся резко, дернулся. Будто ждал. Конечно, ждал… Ведь это так предсказуемо, и так… невыносимо.

Мальчик десяти лет, так похожий на него самого, сел перед ним и склонился в почтительном поклоне.

— Я так рад тому, что вы пришли, Ваше Величество.

— Встань, МинТао, — голос дрогнул, сын тут же вскочил и поднял на отца встревоженный взгляд.

Ян Байлун шагнул ему навстречу и сделал то, что должен был сделать давно — так крепко прижал к себе, что МинТао от неожиданности охнул — а потом сам опустился вниз перед ошеломленным мальчиком, так чтобы глаза их оказались друг напротив друга. И смотрел в детские глазенки, неожиданно мудрые и понимающие, и все не находил нужных слов.

Какая ирония: он всегда считал своего отца жестоким. И сам многократно превзошел его в этом. Жестокость отца спасла ему самому жизнь. Его жестокость — отняла жизнь у сына.

Маленькая ладонь боязливо коснулась его плеча, а потом — он на миг прикрыл глаза — лица, проводя по щеке так, словно стирала с них что-то.

— Ты ведь знал, что я все слышал. Знал, что я задумал. Ты мог меня остановить, — произнес его сын… или воспоминание о нем. Какая разница? — Но не стал…

— Не стал, А-Мин, — он аккуратно взял пальцы сына в свои. Они оказались мокрыми, и понадобилась целая вечность, чтобы понять, почему.

— И сделал бы это снова?

«Нет, никогда… снова пережить такое? Потерять и его, и большую часть своей души?»

Но МинТао смотрел так, что ложь, даже та, что призвана не туманить разум, а смягчать боль, мучительно сходила с души размоченной коркой, обнажая воспаленную язву.

«Да, А-Мин. Сделал бы. Я не жду, что ты поймешь меня. Но если бы я мог отдать свою жизнь в обмен на твою, то умер бы счастливым».

Слова не прозвучали: есть свой предел и у каменных сердец. Да и было ли оно когда-нибудь таким? Теперь оно ощущалось не холодным твердым сгустком, а истертой, снова срощенной, зарубцованной, покрытой уродливым роговым слоем, но все еще живой мышцей.

Когда детская фигурка исчезла, осыпалась невесомым пеплом к его коленям, он сцепил зубы, чтобы не взвыть от вновь нахлынувшего ощущения потери.

— Какое изысканное блюдо на моем столе, — бывший Император Поднебесной появился из ниоткуда, смахнул рукавом осевшую пыль, и сладострастно облизнул алые губы. — Белый Дракон раздавлен, размяк и льет слезы. Какое унизительное, какое жалкое зрелище. Металл, обращенный в глину. Я в полнейшем восторге.

Посмотри, чего стоят твои усилия — горсть пыли и пепла. Все, до чего ты дотрагиваешься, превращается в прах. Все те, кто имел несчастье оказаться рядом с тобой, мертвы. Да, ты сумел лишить род Цзя защиты Небес, но тебе никогда не стать хорошим правителем. Ты — смерть и разрушение, Ян Байлун.

Слова бывшего императора жгли, вызывали бессильную ярость — до того острую, что хотелось то ли броситься на него и по-звериному разорвать горло, то ли закрыть руками уши, чтобы не слышать всего этого. Но он слушал, слушал липкий довольный голос, проговаривающий вслух те мысли, которые он так старался в себе задавить, и ярость становилась уже похожей на бешенство, остервенелую, исступленную злость… Она захлестнула его — обжигающе-ледяная, словно вода Желтого Источника — поднялась волной оглушительно и резко — и замерла на миг… И в это мгновение он ощутил себя балансирующем на тонком — тоньше шелковой нити — лезвии клинка… По одну сторону этого лезвия — жизнь… неизвестная ему, хранящая в себе новые и новые разочарования, по другую — смерть, обещающая небывалое удовольствие расправы, освобождение от душевных мук и терзаний. Дороги назад не было.

— Я отдал тебе любимую дочь, мою Мэйхуа, — продолжал кривляться Тигр. И у Белого Дракона зачесались когти — так захотелось свернуть ему шею. Но из сумрака проступил новый силуэт — хрупкий до болезненности — маленькая женская фигурка в нежно-розовом нижнем платье. Мэймэй… Распущенные волосы ее черным блестящим водопадом скользили по плечам, рукам, груди. Она боялась его, он помнил это — но сколько достоинства в ней было. Сколько скрытого мужества и настоящей, глубокой чувственности… — Разве ты смог оценить мой дар по достоинству? Разве смог ее сберечь? Как же ты собрался защитить всю Поднебесную?

Тигр рассмеялся, ударил лапой — и силуэт Цзя Мэйхуа рассыпался прахом.

Дракона захлестнула новая волна ярости, лапы его, стоящие на ведомой лишь ему острой кромке покачнулись, крылья встрепенулись, взгляд выхватывал лишь два лживых, безмерно раздражающих рыжих глаза и скалящуюся в издевательском рыке красную пасть, которую следовало, давно следовало разодрать без жалости. Он уже собрался исправить это упущение — пусть для этого и нужно было прыгнуть в пропасть — когда легкое дуновение ветра донесло до него аромат сладкого риса и цветов сливы, а слух уловил тонкую, едва уловимую мелодию циня.

Время замерло, и он замер вместе с ним. Только слегка шевелились чуткие ноздри, жадно вдыхая желанный запах. Пепел, что висел в воздухе легчайшей пыльной вуалью приобрел нежно-розовый оттенок.

«Если нет кожи, на чем держаться меху? Если нет души, разве сможешь получить благословение Неба? Пока живо сердце, пока хранит оно искру тепла, все возможно, мой господин. За долгой холодной зимой приходит весна… Пусть лепестки мэйхуа нам напомнят от этом», — пела мелодия.

И уже не пепел — ароматые цветы сливы летели по воздуху, очищали разум, помогали вернуть утраченное самообладание.

Втянулись в пальцы алмазные когти, исчезли крылья, пропала звериная жажда крови. Человек остался… и с открытыми глазами сделал шаг в сторону, уходя с проклятого лезвия.

Наваждение исчезло: правитель царства Шу снова стоял перед князем ада в комнате с зеркальными стенами. В нескольких шагах от них замер Лу Цунь.

— Битва окончена, — Ян Байлун говорил ровно так, как ощущал себя сейчас: спокойно, уверено и слегка отстранено, — все камни снова вернулись в чаши. Достоин ли я благосклонности Неба, решать не вам. Я потерял слишком многих, чтобы сдаться на вашу милость. Быть мне жизнью или смертью, таким, как вы я не стану — вы сами вложили в мои руки ключ к пониманию этого.

Он раскрыл ладонь, открыв взору присутствующих маленький нежно-розовый цветок.

Гневно задышал генерал. Глаза Сунди-вана недобро сверкнули, губы искривились в злой улыбке.

— Ты так уверен, Дракон? Что ж, подойди и посмотрим. — Он описал руками маленький круг — будто огладил небольшой мяч — и протянул господину Ян таинственно мерцающий мешочек из Тьмы. — Выбирай.

И когда его гость, нахмурившись, разглядывал золотую табличку в своих пальцах, расхохотался.

— И почему я не удивлен?

На металлическом слитке в ладони Белого Дракона, щетинясь множеством резких линий, ясно читался иероглиф «Разрушение».