Воспоминания фронтового радиста (от Риги до Альп)

Первый салют

3 августа началась Белгородско-Харьковская наступательная операция войск Воронежского и Степного фронтов при поддержке Юго-Западного фронта. Ее еще называют Харьков-3. Это название не случайно.

Наши войска уже два раза занимали его. Первый раз в 1942 году, второй — зимой 1943 года, и теперь за него воевали третий раз, а я второй.

Белгород — он перед нами, совсем близко. Это основательно укрепленный опорный пункт врага.

По опыту предыдущих боев стоит сделать очень хороший бросок и город наш.

Только все не так просто. Чтобы добраться до немецких укреплений, требуется преодолеть болото, форсировать реку и забраться на кручу правого берега.

Если пехота это осуществить может, то саперам для прохода артиллерии и танков на виду у немцев весьма не просто сделать проходы через болото и навести понтонный мост через реку.

Зимой мы уже занимали Белгород. Тогда этих препятствий не заметили. Болото и реку форсировали по льду. Единственная трудность — вскарабкаться на высокий крутой обледенелый правый берег.

Наступление начали войска, находящиеся на правом берегу, правее нас. Мы пока что в зрителях.

Наступающие войска нам не видно. Все маскирует зелень: там на много километров леса и сады.

Наблюдаем внешние признаки боя. Над лесом узкой полосой, почти перпендикулярно к реке, поднимаются столбы пыли и дыма от удара, нанесенного авиацией и артиллерией по объектам врага. Послышалась частая ружейно-пулеметная стрельба.

Представляю, как наши идут в атаку. Вдруг все стихло. Неужели атака захлебнулась? Минуты томительного ожидания. Нет, все удачно.

Наблюдаем новый удар авиации и артиллерии, теперь намного впереди предыдущего. Следовательно, атака удалась, наши продвинулись вперед. Так продолжалось несколько раз.

И вот бой уже на окраине города. Все внимание противника туда, где атакуют наши.

Саперы воспользовались замешательством врага и быстро навели понтонную переправу.

Не теряем времени, бежим по понтонному мосту, карабкаемся на откос. Короткая схватка у крайних домиков и двигаемся к центру города.

Зимой все было совсем по-другому. На улицах искрился снег, развалин практически не было, жители встречали с восторгом. Сейчас много развалин и мало жителей. Те, что есть, какие-то пришибленные, тусклые вылезают из подвалов. Продвигаемся к центру, стрельба затихла. Город наш.

На севере тоже успех. Освобожден город Орел.

Развернул радиостанцию, наступило время сеанса связи. Головная станция объявила перерыв связи до утра. На отведенной нам улице облюбовали небольшой кирпичный домик рядом с домом, где разместился полковник.

Заходим. Большая, уютная, хорошо меблированная комната. Справа печь, отделанная фигурным кафелем, который в середине как бы отклеился.

Присматриваюсь, а там неразорвавшийся снаряд от «Катюши». Кто знает, когда он вздумает взорваться. Может достаточно маленького толчка, если по улице проедет тяжелая машина или пройдет танк. Скорее наружу.

На дверях чем-то подручным, не-то мелом, не-то углем написали «осторожно мины».

Судьбу больше не испытывали. Расположились в просторном, чистом подвале соседнего дома. Притащили соломы, получилось вполне уютно. Вечер, включил радиостанцию, настроился на Москву.

Левитан своим неповторимым торжественным голосом читает приказ Верховного Главнокомандующего: «В честь освобождения городов Белгорода и Орла произвести в Москве артиллерийский салют, 20 залпов из 120 орудий».

Первый салют — явление неординарное.

Уже после войны я где-то читал воспоминания офицера-артиллериста, являющегося участником и одним из исполнителей того первого салюта, проведенного в столице, в Москве.

Он пишет, что решение на проведение салюта руководству страны пришло либо неожиданно, либо явилось давно, но было очень засекречено. Во всяком случае, на подготовку к салюту отвели очень мало времени, а трудности были величайшие.

Удалось выяснить, что последний подобный салют был проведен еще в царские времена. Все необходимое для проведения салюта, а именно специальные орудия и боеприпасы к ним, сохранились, но разбросаны по складам, находящимся в различных местах.

В первом салюте требовалось провести 20 залпов из 120 орудий. Немалые трудности представлял выбор площадки для размещения большого количества орудий и обеспечение синхронности, то есть одновременности проведения выстрелов всеми орудиями одновременно.

Первый послевоенный салют в ознаменование победы над врагом в прошедшей войне мне посчастливилось наблюдать 9 мая 1946 года в городе-герое Ленинграде (Санкт-Петербурге). Тогда я там жил в общежитии, учился в институте, который закончил в 1948 году.

Сценой для необычного зрелища выбрали Неву с ее «державным течением» и одетыми в гранит берегами. Артиллерийскую группу разместили на правом берегу реки, на набережной Петропавловской крепости. Своеобразным «партером» в этом необычном театре были мосты — Кировский (Каменноостровский), Дворцовый, а также дворцовая набережная на противоположном, левом берегу Невы. Многотысячные толпы зрителей заняли «места в партере» и на других мостах и набережных реки.

Прогремел первый залп салюта. Высоко в небе вспыхнули огни красочного фейерверка, умножились, заиграли в водах Невы, стеклах окон дворцов. Задребезжали стекла окон дворцов на противоположном берегу. Залп был столь силен, что, как я от кого-то слышал, стекла в некоторых окнах дворцов разбились. За первым залпом последовали следующие.

Этот салют существенно отличался от обычного праздничного фейерверка, когда орудия стреляют поодиночке, по очереди. Зрелище было действительно величественным, впечатляющим. Среди зрителей вряд ли кто остался равнодушным, большинством овладели сильные эмоции, для некоторых эмоциональная психологическая нагрузка оказалась столь велика, что произошел нервный срыв и потребовалась врачебная помощь. Возможно, что здесь сказалась пережитая блокада и вообще тяготы войны.

Позже началась трансляция оперы композитора Бизе «Кармен» из Большого театра Союза ССР.

Приемник радиостанции рассчитан на работу с головными телефонами, но в передатчике радиостанции имеется достаточно мощная модуляторная лампа.

Мне удалось использовать ее как усилитель мощности для работы с динамиком без нарушения схемы передатчика. Это позволило нам слушать музыкальные передачи с определенным комфортом.

Еще не закончилась увертюра, как к нам пожаловал заместитель комполка по политчасти. У него профессиональный интерес — чем занимаются радисты на отдыхе.

Вообще-то посторонние радиопередачи слушать запрещалось. Подумалось — сейчас отругает и заставит выключить станцию. Получилось иначе, остался слушать.

Наша музыка привлекла и полковника, и начальника штаба, и еще несколько офицеров.

Получилось коллективное прослушивание оперы. Наибольшее впечатление осталось от куплетов Тореадора.

Текст и музыка куплетов полны героизма, отваги. Все это понятно солдатам, бередит их душу. Жаль, что не помню фамилию исполнителя.

Главные герои оперы — Кармен и Тореадор. Это сильные, увлекающиеся натуры. Одним из наиболее ярких запоминающихся фрагментов оперы являются куплеты Тореадора.

Невероятная эмоциональная сила сочетания слов и музыки завораживает слушателя.

Большинство мужчин невольно представляет себя на месте Тореадора, появляется жажда совершить беспримерный героический подвиг.

После небольшой передышки снова бой: если зимой мы действовали севернее Харькова, то теперь наша дорога на Харьков.

Ежедневно внимательно слушаю сводки центрального радио.

Боюсь пропустить сообщение о Дмитровске.

Удивляюсь: Дмитровск южнее Орла и Кром, а их уже освободили. В чем дело: я прозевал сообщение или там еще бои? Наконец долгожданная весть.

Мой город освобожден 12 августа. Теперь тревожусь о судьбе своих родственников.

Сегодня полковник для НП выбрал хату почти на самой передовой. Время к полудню, Миша находится с ним.

Дежурить в ранние утренние часы не всегда ему доверяю. Побороть сон в предрассветные часы очень трудно, а когда в наушниках убаюкивающее поет морзянка, еще труднее.

Миша хороший специалист и вообще хороший парень, но нужной фронтовой закалки у него еще нет.

Сзади хаты, почти у самой стены, кем-то отрыта щель. Залез в нее, это защита от обстрела. Лучшее укрытие трудно придумать. Метрах в 20 от хаты заросли кукурузы. Ощутил потребность оправиться по малому. На передовой для этого из окопа или щели не вылезают.

В моем случае непосредственной угрозы не чувствовалось, защищали хата, да и противник особой активности не проявлял.

Вылез из щели и бегом в кукурузу. Только добежал, слышу выстрел тяжелого немецкого миномета.

Чувствую, что мина летит сюда, ко мне. Залег в кукурузной борозде.

Взрыв раздался где-то рядом. В меня попал комок земли. Поднялся, смотрю. Вот это да. Мина попала в щель, где я только что был.

По зорьке вслед за полковником приехали на НП. Если позволяли условия, полковник ночевал в ближайшей деревне, где размещался штаб полка. Нам, радистам, строго-настрого было приказано находиться с полковником на НП или в штабе. Телефонисты и разведчики-наблюдатели со своими стереотрубами постоянно были на НП, а мы ночевали в деревне.

НП в этот раз на передовой, слева и справа от нас окопы. Лошадь с повозкой укрыть негде.

Ваню с повозкой отправил в тыл, вместе с экипажем полковника. День выдался горячий. Пару раз даже мы с Мишей участвовали в отражении атаки.

На голове наушники, в руках чьи-то автоматы, они остались от эвакуированных раненых, строчим из них.

Душа замирает: еще немного и не выдержим, отойдем.

К вечеру не только все атаки отбили, но потеснили противника, продвинулись вперед.

Дежурный телефонист говорит, что меня спрашивает кто-то из штаба полка. Я удивился, мое начальство в дивизии, а в полку я только оперативно подчиняюсь полковнику.

Взял трубку.

Сообщили печальную новость — ранен ездовой Ванюша, его отправили в госпиталь.

Жаль Ванюшу, хороший был парень. Однако сказалась жестокая фронтовая действительность. Первый вопрос задал не о нем, а о лошади с повозкой: как они, целы ли.

Мне рассказали, что по месту расположения штаба полка был артобстрел, ездового ранило, а лошадь и повозка целы. Предложили оставить их у себя, до тех пор, пока пришлют нового ездового.

С этим я не согласился. Во-первых, без лошади мы свою задачу выполнить не сможем, во-вторых, могут подменить привычную нашу кобылу Рамку, так ее звали, на какую-нибудь клячу.

Через некоторое время на нашей повозке приехал посыльный. Он привез ужин и еще что-то телефонистам, передал мне вожжи от лошади и быстренько ушел.

Осматриваю свое «хозяйство». С лошадью и сбруей все вроде в порядке, а повозка «чистая», нет в ней ничего, нет мешка с ячменем, нет ведра, нет вещмешков и оружия. Кто-то все забрал, по-армейски это называется «проявил находчивость».

Самая ощутимая потеря — ячмень и ведро. Чем кормить, как поить лошадь — проблема, и решать ее нужно срочно.

Ячмень второй раз не выдадут, а ведро еще и табельное имущество, за его утерю спросят.

С вещами и оружием проще, где-то недели через две выдадут новое белье, портянки и другие мелочи, оружие после очередного боя можно подобрать любое.

Пока мы с Мишей переживали все происшедшее, полковник поехал ночевать в деревню и приказал нам прибыть туда же.

Быстро собрались — и вслед за полковником.

Прибыли, остановились у колодца. Наша кобыла просит пить.

В соседней деревне почти у каждого колодца «журавли», а в нашей, как нарочно, нет ни одного и до воды далеко. Перед нами две задачи — ведро и веревка, до воды в колодце метра три.

В поисках ведра обошли почти всю покинутую жителями украинскую деревню. Похожа она на русскую, только хаты как будто только что снаружи побелены. Большинство дворов огорожено плетнем, на улицу — ворота и калитка.

Увидел порожек в калитке, очень высокий, перешагнуть его можно с трудом, называется по-местному «перелаз». Сделано это для того, чтобы, когда открыта калитка, мелкая живность не могла убежать со двора на улицу.

Удивили туалеты, они во дворе. Это яма, на которую сверху положены две дощечки, это не удивило, удивило другое. С трех сторон яма огорожена плетнем, с четвертой – открыта, иногда все ограждение — четыре кукурузных стебля по углам.

Увидел ведро, на вид хорошее, словно новое, лежащее в бурьяне, обрадовался, подошел. Оно оказалось без дна. Подобных находок было несколько. Ведро все же нашли. Попалось мятое, старенькое, но целое.

Ведро есть, нужна веревка. Воспользоваться вожжами не решились, потом не прицепим как нужно, но выход нашли: соединили четыре своих пояса.

Достали воду, напоили Рамку, она выпила ведро воды, и еще просит. Мы в растерянности — можно дать ей еще или нет. Все же дали, выпила еще полведра.

Дело в том, что обращаться с лошадью мы не умели. Я, хоть и из сельской местности, как кормят и поят знаю, а сколько чего давать не знаю.

Миша коренной москвич. Он с лошадью знаком как со средством передвижения.

В Москве гужевого транспорта было порядочно не только до войны, но и после нее, до пуска метро. Еще когда пустили метро, Леонид Утесов пел известную песню, где были такие слова: «Чтоб запрячь тебя, я нынче отправляюсь от Сокольников до парка на метро».

Миша говорит, что лошадь после того как напилась, должна двигаться, иначе у нее заболят ноги.

И вот, чтобы «спасти» лошадку, Миша запряженную Рамку (распрячь ее не умеем) начал водить вокруг колодца. Картина впечатляющая.

Мимо проходит полковник, с удивлением спрашивает: «Что это у нас происходит?» Мы ему все объяснили.

Сперва он от души посмеялся. Затем не без удовольствия показал, как нужно распрягать и запрягать лошадь.

Он бывший конник Буденного. Потребовал, чтобы мы под его контролем все повторили. Оказывается — хомут одевают вверх ногами, а потом поворачивают, а всю упряжь нужно затягивать очень туго, иначе будут потертости. На ночь Рамку распрягли.

Запрячь лошадку утром полковник нам не доверил, прислал своего кучера.

Лошадь такая умница, подставляет голову так, чтобы удобнее было одеть хомут.

Приехали на НП, распрягли Рамку, пустили пастись. По совету артиллеристов, у них тоже лошади здесь, стреножили кобылу, чтобы не ушла далеко.

Поскольку паек нашей Рамки пропал, приходится добывать корм. Говорят, хорошая пища для травоядных — кукурузные початки.

Заросли кукурузы рядом. Кукурузные початки в состоянии молочно-восковой спелости. Это самое то, что нужно.

Заросли кукурузы — хорошая маскировка. Незаметно для противника можно запасти корм.

Довольно быстро нарвали большую кучу початков. Завернули свое «богатство» в плащ палатку, получился огромный узел.

Подумали, что корма хватит больше, чем на сутки. Только ошиблись, Рамка все съела и еще просит. Пришлось повторить.

Двух узлов ей хватило.

Так мучились две недели, кормили, поили, научились запрягать. В конечном счете, очень привязались к нашей Рамке.

Когда прибыл через две недели новый ездовой, Рамку ему передал с сожалением, хоть и трудно с ней было.

Что удивительно, все дни Рамка была под бомбежками и артобстрелами, кругом погибали люди, а она оставалась цела и невредима, словно над ней защитный колпак был.

Снова у нас темные ночи, как тогда под Воронежем, когда командовал сперва отделением, а затем взводом в танковом десанте, пока не ранили. Как и тогда, ночное небо прочерчивали ракеты.

Стемнело, сижу в нашей уютной землянке. На столе горит трофейная свечка. Это картонная круглая коробочка, похожая на обрезанное от бутылки донышко с невысоким бортиком и фитилем посередине.

После жаркого дня приятно ощущать легкую прохладу землянки.

В «антрактах» между ракетами ищу глазами на небе Большую Медведицу, нахожу Полярную звезду и поглядываю на север, в сторону своей родины.

А еще вспоминаю свою любимую песню «Темная ночь». Слова и музыка песни не позволяют остаться равнодушным… Впечатление, что ее авторы находятся рядом со мной. В песне и героизм, и романтика.

О войне много песен, но только эта глубоко врезалась в душу и навсегда осталась в памяти.

Благодушное настроение нарушил шум пролетающего вблизи чужого самолета.

Только что заняли деревеньку. Улица еще интенсивно обстреливается. Пробираемся задворками на западную окраину.

Впереди взревел мотор немецкого танка. Осторожно приближаемся к месту, откуда был слышен шум мотора.

Танка уже нет, ушел. В воздухе еще следы выхлопных газов, медленно выпрямляется примятая трава.

На улице стало спокойно, по ней проезжает артиллерийская батарея, пушки на прицепе у автомашин. К нам подходит артиллерист, спрашивает:

– Танки немецкие были?

Я отвечаю:

– Были, один только что ушел, примятая им трава еще не выпрямилась до конца.

Артиллеристы обрадовались. Говорят, что мы их сейчас догоним и всыпем как следует.

На сердце отрадно — раньше мы бегали от немецких танков, а теперь они бегут от наших артиллеристов.

Время перевалило за полдень. Связываюсь с батальонами. Комбаты докладывают, что начатое утром наступление развивается успешно, продвинулись порядочно, километра на два.

Полковник решает направиться в один из батальонов. Наша небольшая группа в пути. В ней командир полка, начальник штаба полка, несколько офицеров, радисты, телефонисты, разведчики-наблюдатели.

Идем гуськом по тропинке, налево большой глубокий овраг. Дно оврага с соседней высотки, занятой противником, не просматривается, наша тропинка тоже.

По дороге, проложенной по дну оврага, непрерывной лентой движутся обозы с боеприпасами для передовой, навстречу редкие санитарные повозки с ранеными.

Нашу тропинку пересек небольшой молодой овражек, узкий и глубокий, ответвление от большого.

Спустились в овражек на короткий привал.

Стоим, опершись спиной на крутой склон. Противоположный склон от меня метрах в 12–15, поросший мать-и-мачехой. Разглядываю ее листочки. Слева от меня радист Миша и полковые радисты, справа — начальник штаба полка, еще кто-то, крайний справа — полковник.

У противника ударили два тяжелых миномета. Чувствую, что мины «наши», летят к нам. Меня удивила точность, с которой выпущены мины.

Немецкие наблюдатели нас не видят, радиостанции мы не выключили, запеленговать нас не могли, неужели у нас в тылу их наводчик?

Мина, в результате особенности своей траектории, может поражать цели, находящиеся за укрытием.

Вначале мина круто идет вверх. Скорость ее полета постепенно уменьшается до почти полной остановки при переходе от подъема к падению. В это мгновенье она как бы зависает.

При благоприятных условиях наблюдения ее можно увидеть и проследить дальнейший полет до цели, на которую она обрушивается почти вертикально и взрывается.

Мину в поле из нашего оврага видно не было. Ее я увидел, когда она упала метрах в 12–15 передо мной, на противоположный склон оврага.

Сперва поднялось облачко пыли, затем сверкнул, как искра или молния, небольшой красный огонек, вторая мина разорвалась тоже в овражке против полковника.

Услышал не грохот взрыва, а какой-то треск. Успел подумать, что меня сейчас прошьет туча осколков.

Дальше провал памяти. Взрыв, видимо, оглушил меня, на какое-то время я отключился.

Открываю глаза. Мучает вопрос на каком я свете, на том, или на этом?

Вижу, как над местом взрыва на противоположном склоне поднимается дымок, на листья мать-и-мачехи оседает пыль. Похоже, что я на этом свете.

Пошевелил руками, ногами — целы. Попробовал осторожно приподняться — могу, все вроде в порядке.

Осматриваюсь. Вся одежда, обмотки изорваны в клочья.

На них есть следы крови, но ранения не чувствую. Может быть и ранен, но боль может появиться позже.

Рядом лежит Миша, он как будто дышит, но без сознания, лицо странное, в каких-то буграх. Пригляделся, а оно у него нашпиговано осколками.

Справа поднимается полковник, подходит ко мне, остальные все лежат, то ли ранены, то ли убиты, говорит: «Что радист, живой?» Затем распорядился, чтобы я всех пострадавших отправил в санбат, а затем сам прибыл к нему в батальон.

Понимаю, что чем быстрее окажут помощь тем, кто ранен, тем лучше.

Кругом никого нет, за помощью обратиться не к кому.

Если бы кто и был, то вряд ли помог. Во время наступления всем, кроме санитаров, оказывать помощь раненым запрещалось.

Выход нашел. Подключил радиостанцию к одному из телефонных проводов, проложенных в большом овраге (у походной радиостанции такая возможность предусмотрена) и кому-то доложил о случившемся.

Мне ответили, что сейчас меры примут.

Чтобы ускорить дело, сразу начал вытаскивать пострадавших из большого оврага.

К приезду санитаров, а они приехали быстро, вытащил почти всех.

Остался один. Видок у меня еще тот, гимнастерка вся в лохмотьях, брюки, обмотки в крови, чья кровь — моя или чужая, не поймешь.

Навьючиваю на себя обе радиостанции, свою и полковых радистов, а это четыре упаковки, общим весом около 60 килограмм, да еще свой автомат и шмотки (шинель в скатке, вещмешок).

С трудом поднялся. Потихоньку пошел.

Нагрузка такая, что каблуки в землю вдавливаются.

Иду напрямую, мне не до маскировки. Мечтаю об одном — дойти бы как-нибудь. На меня со всех сторон ругань, мат, причина для этого вполне объективная — демаскирую их позиции.

С великим трудом, чуть не падая от усталости, добрался к своим, связь обеспечил.

На следующий день, приведя себя в порядок, помывшись, обнаружил, что меня все же ранило. Небольшой осколок попал в указательный палец левой руки, и там остался.

По приказу полковника пришлось прогуляться в медсанбат. Сам я этому событию большого значения не придал.

Осколок вытаскивать не стали. Хирург сказал, что получится большая травма, чем от осколка.

Идем проселочной дорогой километрах в полутора-двух от передовой. На небе яркое солнышко, кругом поля.

На передовой затишье, раздаются редкие выстрелы.

Скорее почувствовал, чем услышал выстрел немецкой пушки. На него я даже не среагировал, цель была где-то в стороне.

Внезапно в стороне от нас, метрах в ста-ста пятидесяти, высоко в небе взрывается снаряд.

Звуки взрыва и полета осколков были какие-то необычные.

Осколки шумят, как шмели, а здесь звук другой.

Сообразил, что это шрапнель. Она широко применялась в первой мировой и гражданской войнах, в эту войну была редкостью. Шрапнель — это снаряд, заряженный пулями — металлическими шариками, которые при взрыве снаряда разлетаются на большое расстояние.

Одна из пуль летит к нам, кто мишень?

Мишенью оказалась наша кобыла Рамка. Пуля угодила ей в бок. Звук раздался такой, словно громко ударили в огромный барабан.

Соскочили с повозки, ищем глазами рану. Крови, раны не видно, а на наших глазах у Рамки на боку набухает огромная шишка. Пуля попала в ребро, это и спасло Рамку, даже ребро не сломалось, не треснуло. Попади пуля между ребер, не жить нашей кобыле. Лошадь отделалась ушибом, а мы испугом.

Заняли мы деревеньку, раскинувшуюся недалеко от плотины, у пруда на степной речушке. На берегу пруда — колхозная банька. Очень она мне понравились. В парной «хитрая» печь.

Пар получается «с камней», на которые воду «кидают» через окошко вверху печи. Пар получается «крутой».

От дверей сходни ведут в пруд. Можно окунуться или прыгнуть на достаточно глубоком месте. Не требуется месить грязь у глинистого берега.

Так эта баня меня очаровала, что сочинил простенькое, не очень совершенное стихотворение.

Мимо проходит колонна самоходных орудий, которые недавно начали поступать в войска. Назначение их – поддержка пехоты в обороне и, особенно, в наступлении. Они, как говорится, наступающую пехоту могут поддержать «огнем и колесами», то есть двигаться вместе с ней.

Установки быстроходные, маневренные, имеют облегченную броню спереди и боков, а сверху и сзади — натянут брезент.

Учитывая свой танково-десантный опыт, подумал, что не простая задача у артиллеристов, трудно будет в боях, им не позавидуешь.

После небольшой передышки снова наступление в направлении Харькова.

Зимой 1943 года мы шли севернее — на Богодухов, Ахтырку; теперь идем прямо на Харьков.

С января 1919 года по 24 июня 1934 года Харьков был столицей Украины. В 1934 году столица перенесена в Киев.

Если взглянуть на карту, расстояние между Белгородом и Харьковом небольшое, всего километров пятьдесят. Нам на этот путь потребовалось целых 18 суток ожесточенных боев.

Харьков — один из ближайших к моему Дмитровску крупнейших политических и хозяйственных центров бывшего СССР.

Некоторое влияние его мы ощущали. В 1935 году к нам в район, а район был «сплошной коллективизации», пришла первая в области колонна из 9 тракторов, «интернационал» Харьковского тракторного завода, построенного одновременно со Сталинградским.

В Харькове я был с экскурсией в 1937 году. Запомнился тракторный завод, вернее дорога к нему, на завод нас не пустили. По-существу, было три параллельных дороги. Посередине, на небольшой насыпи, нечто вроде бульвара. Там двухколейные трамвайные пути, асфальтированные пешеходные дорожки, по краям посадки деревьев. Слева асфальтированное шоссе, а справа дорога для тракторов.

В одной из газет того времени прочел, что в Харькове на государственные средства и авансирование населением строится велосипедный завод.

Кто желает, может внести определенный взнос и получить велосипед, когда завод начнет их выпускать.

Предложение заманчивое. До этого в России своих велосипедов не было. Велосипед был редкостью. Мы решились и сделали взнос, через год получили машину.

К городу подошли со стороны сельскохозяйственного института. Тогда мы даже не догадывались, какая у него богатая история. Институт один из старейших в бывшем союзе и на Украине. Основан он в 1816 году возле Варшавы. После нескольких перемещений обосновался в Харькове.

Здание института — железобетонная громадина, расположено поперек полосы действий полка.

Здание оказалось препятствием для действий нашей могучей артиллерии, поддерживающего нас дивизионе АРГК, 120 мм пушек.

Кто-то предложил закатить пушки в здание, получится вроде дота. Саперы определили, что здание для этого годится, перекрытия выдержат. Задача в том, как быстро затащат многотонные пушки на второй этаж, с первого артиллерия не может вести эффективный огонь.

Нас торопит то, что пехоте трудно, она залегла, ждет поддержки. Вместе с саперами все, кто не на передовой, в бешенном темпе заняты постройкой своеобразной эстакады.

Происходящее похоже на развороченный муравейник. На маленьком пятачке каждый занят чем-то полезным, кто тащит бревна, кто доску, кто-то что-то рубит, прибивает.

Общими усилиями под руководством саперов эстакаду соорудили за несколько минут. Теперь нужно тащить пушки. Дело усложняется тем, что возят пушки казенником вперед или, как образно выразился Твардовский, «пушки к фронту едут задом».

Нам их приходиться тащить передом, на верху не развернуть. Одни тянут за прицепленный к пушке канат, другие приподнимают станины лафета с сошниками.

В дело идут импровизированные рычаги, применяются подручные средства — колья, бревна и т.п.

Не прошло и часа, как грянул первый артиллерийский залп, затем второй, третий. Эффективность огня очень высокая. В основном бьют прямой наводкой.

Такого натиска противник не ожидал, начал отступать, оказывая незначительное сопротивление. Некоторого успеха добились и наши соседи.

Пехоте без поддержки артиллерии действовать сложно.

Снова возимся с пушками. Со спуском их на землю, что не проще, а может и сложней подъема, справились успешно, даже без единой травмы.

Боясь окружения, противник уже не отступал, а бежал.

Наконец, достигли центра города, где встретились с частями, наступающими с других направлений. Город освобожден, город наш.

Вечером 23 августа Левитан прочитал приказ Верховного Главнокомандующего о том, что войскам, освободившим Харьков, объявить благодарность, а в Москве произвести салют.

Снова наступление. Впереди г. Валки, районный центр харьковской области, возник в 1646 году как оборонительная крепость от набегов кочевников.

Успешно продвигаемся, преодолевая упорное сопротивление противника.

В конце операции, у самого города остановились перед неожиданным препятствием.

Перед нами длиннющий коровник, метров 50–60 длиной. Перед ним огромная не то лужа, не то болотце. В здании засели немцы, их поддерживает всего один танк. Он, ловко маневрируя, неожиданно появляется то с одной, то с другой стороны здания, препятствуя нашему продвижению вперед.

В первый момент ему удалось нас обмануть, создать впечатление, что танков несколько.

В сложившейся обстановке быстро разобрались, танк выманили и подбили. Преодолев это последнее препятствие, мы совместно с другими частями освободили город.

Победа в Харьковской битве вселила в нас уверенность и вдохновила на новые подвиги. Все горели желанием продолжить преследование противника, выйти к Днепру и форсировать его.

Наши мечты охладило решение Верховного командования: нас оставили здесь на формировку, к Днепру мимо нас прошли другие части.

В первых числах октября большой приятной неожиданностью для нас явилось награждение большой группы солдат и офицеров правительственными наградами за успешные действия в период Курской битвы.

Многое напомнило о тех ожесточенных сражениях. Практически каждому уцелевшему в этой битве было что вспомнить.

Многие из нас попадали в критические ситуации, когда на принятие единственного правильного решения отводились буквально мгновения. Некоторые из нас были легко ранены и оставались в строю.

Теперь, находясь на формировке, в свободные минуты делились воспоминаниями о пережитом. С болью вспоминали погибших друзей, товарищей. Мне было приятно, когда я услышал, что за участие в Курской битве меня наградили медалью «За отвагу».

Невольно вспомнил о своем ранении в том злосчастном овраге, когда рядом погибли мои товарищи.

Тогда полковник послал меня в медсанбат. В медсанбате хирург осмотрел мой палец и решил, что удалять осколок не стоит. Он сказал: «Если сделать операцию по извлечению осколка, то травма получится больше, чем от ранения». Так осколок остался у меня до сих пор, как память о Курской битве и как образец крупповской стали.

Еще в ходе Курской битвы узнал об освобождении родного Дмитровска от немцев. Естественно, мне очень захотелось узнать о судьбе своих родственников, живы они или нет.

Я подумал, что такие вопросы волнуют не одного меня. В то же время я понимал, что сразу после освобождения города у городских властей достаточно разнообразных срочных и текущих дел.

Поэтому свой запрос я послал не сразу, а недели через две в адреса райкома партии, горсовета, школы.

С тех пор прошло уже почти два месяца, а ответов нет. В чем причина? Или письма пропали где-то в пути, может поезд с почтой разбомбили, или затерялись в бумагах у адресатов.

Только что собрался писать снова, как пришел долгожданный ответ.

Ответила мне только секретарь райкома партии Нина Жарикова. Это моя знакомая, учились в одной школе, в одном классе.

С трепетом разворачиваю письмо. Сообщение печальное. Родственники мои погибли во время одного из артиллерийских обстрелов города. Выражает мне соболезнование, сочувствует моему горю. Пытается как-то поддержать, подбодрить. После войны приглашает в родной город, где меня ждет приличная работа, например, редактором местной газеты.

Сообщение потрясло. Я тяжело переживал случившееся, никак не мог смириться с мыслью, что остался один. Еще в начале войны в первую военную осень под Москвой погибла моя хорошая знакомая, можно сказать невеста.

Теперь я лишился и родителей. Нет у меня никого. Если останусь жив, мне некуда вернуться. В нашем домике живут чужие люди, нигде меня никто не ждет.

Когда слышу арию Мистера Икс из одноименной оперетты, на глаза невольно набегает слеза.

Вспоминается тот тяжелый для меня 1943 год. Тогда узнал, что остался один-одинешенек на белом свете, что нигде мне не светит родное окно.

Трудные дни были у меня. Перед глазами стояли то мама, то наш домик. Не хотелось верить, что все это я потерял навсегда.

Такое тягостное состояние у меня продолжалось несколько дней. Прервало его неожиданное возвращение из госпиталя моего друга — радиста Левы.

Выяснилось, что ранение у него было не тяжелое, как предполагали сперва, а легкое. Вылечили его быстро и он снова в строю. Сумел Лева вывести меня из постоянной депрессии, а тут еще и серьезная работа подвалила.

Вместо сгоревшей под Белгородом зимой этого года нашей автомобильной радиостанции РСБ, пришла новая. Вернее, прислали только автомашину, а радиостанцию было приказано отремонтировать и установить уцелевшую старую.

Замена была неравноценная. Вместо сгоревшей полуторки «ГАЗ» с кабиной – пришел «козлик». В нем все размещалось очень тесно. Не было своего мотор-генератора для электропитания радиостанции, а был только один умформер, который приводился в движение либо от мотора автомобиля, либо от аккумуляторов.

Рабочее место радиста было не очень удобное, и, конечно, не было спальных мест.

С ремонтом дело обстояло сложно. Приемник радиостанции был цел, а в передатчике пуля пробила высоковольтный воздушный конденсатор. Его нужно было менять.

Такой ремонт могла сделать только армейская мастерская.

Начальник связи дивизии обращался туда уже несколько раз, но всегда получал отказ. У них не было необходимых запчастей и получение их в перспективе не предвиделось.

Хоть это и не положено по правилам, решили отремонтировать радиостанцию сами.

Пострадавший конденсатор представляет собой своеобразную маленькую этажерку. На металлических стойках с помощью насажанных на них изоляторов закреплены полочки — металлические пластинки. Если пострадали пластинки, то дело поправимое, а если изоляция, то мы бессильны что-либо сделать.

Вытащив конденсатор из передатчика и осмотрев его, обнаружили, что пострадала пара пластинок, они пробиты пулями и искорежены, изоляторы целы.

Стали ломать голову, где взять подходящий материал для изготовления пластинок.

Для пластинок требуется тонкий металлический лист, совершенно гладкий и устойчивый к коррозии.

Опять выручили союзники. Предъявляемым требованиям отвечала жесть от четырехугольных банок с американской тушенкой.

Вырезали пластинки, отремонтировали конденсатор, поставили на место.

Включили, проверили передатчик. Результаты порадовали. Передатчик работает, настройка не нарушилась. Найденное нами решение позволило временно выйти из положения, но в общем представляло откровенную халтуру.