Возле вождей

ВЕРЧЕНИЕ В КРУГОВЕРТИ, ИЛИ ЕЩЕ ОДНА ПОПЫТКА РАЗГАДКИ СТАЛИНСКОЙ СМЕРТИ

По поводу смерти И. В. Сталина написано много воспоминаний, и, к величайшему сожалению, ни одно из них не стыкуется. Появилось немало и исследований-расследований, однако до сих пор их почему-то никто не захотел обобщить, чтобы найти нить истины, по которой и попытаться дойти до самой сути.

Попытаемся заняться в меру возможностей этим мы и обратимся к архивам воспоминателей. Приведем отрывок из воспоминаний действительного члена АМН СССР профессора А. Л. Мясникова (1899–1965), известнейшего врача-терапевта, директора Института терапии АМН СССР, лауреата международной премии «Золотой стетоскоп», опубликованный в «Литературной газете» 1 марта 1989 года. Профессор был участником консилиума у постели И. В. Сталина:

«Поздно вечером 2 марта 1953 года к нам на квартиру заехал сотрудник спецотдела Кремлевской больницы: «Я за вами — к больному хозяину». Я быстро простился с женой, мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас проф. Н. В. Коновалов (невропатолог) и Е. М. Гареев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево (напротив нового университета). Мы в молчании доехали до ворот — колючая проволока по обе стороны рва и забора, собаки.

Наконец мы в доме (обширном павильоне с просторными комнатами, обставленными широкими тахтами; стены отделаны полированной фанерой). В одной из комнат уже был министр здравоохранения (новый — А. Ф. Третьяков; Е. И. Смирнов был еще в декабре снят в связи с ревизией министерства правительственной комиссией и перешел вновь в военное ведомство на прежнее амплуа начальника Военно-санитарного управления), проф. П. Е. Лукомский (главный терапевт Минздрава). Известные невропатологи Роман Ткачев, Н. Филимонов, Иванов-Незнамов — терапевт Лечсанупра Кремля.

Министр рассказал, что в ночь на второе марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи видел его за столом (он смотрел в замочную скважину). Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между сто-лом и диваном. Был он без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал все дальнейшее время.

Консилиум был прерван появлением Берия и Маленкова (в дальнейшем они приходили и уходили не иначе как вдвоем). Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и наш народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем все, что в силах медицины, и т. д. «Имейте в виду, — сказал он, — что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и все, что найдете нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи».

Эти слова были сказаны, вероятно, в связи с тем, что в это время часть профессоров — «врачи-убийцы» — сидела в тюрьме и ожидала смертной казни. На следующий день было опубликовано первое правительственное сообщение о болезни Сталина, «для лечения товарища Сталина привлечены лучшие медицинские силы» — с перечислением наших фамилий и званий, упомянуто было также, что «лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского правительства».

Сталин лежал грузный, он оказался коротким и толстоватым, лицо было перекошено, правые рука и нога лежали как плети. Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейна-Стокса). Кровяное давление 210/110. Мерцательная аритмия. Лейкоцитоз до 17 000. Была высокая температура — 38° с десятыми… При выслушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах легких ничего патологического не определялось. Диагноз нам представлялся, слава Богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Лечение было назначено обильное…

Состав консилиума решил остаться на все время, я позвонил домой. Мы ночевали в соседнем доме. Каждый из нас нес свои часы дежурства у постели больного. Постоянно находился при больном и кто-нибудь из членов Политбюро ЦК — чаще всего Ворошилов, Каганович, Булганин, Микоян.

Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным — смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения, хотя и надеется, что медицинские мероприятия смогут если не сохранить жизнь, то продлить ее на достаточный срок. Мы поняли: речь идет о необходимом фоне для подготовки организации новой власти, а вместе с тем и общественного мнения.

Тут же мы составили первый бюллетень о состоянии здоровья И. В. Сталина (на 2 часа 4 марта). В нем имелась многозначительная фраза: «Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление жизненно важных функций организма». Этим как бы выражалась в осторожной форме некая надежда на «восстановление», то есть расчет на некоторое успокоение страны. Тем временем всем членам ЦК и другим руководителям партийных и советских органов был послан вызов срочно прибыть в Москву для обсуждения положения в связи с предстоящей смертью главы государства.

Болезнь Сталина, конечно, получила широкий отклик в нашей стране и за рубежом. Но, как говорится, от великого до смешного один шаг. В медицинских учреждениях — ученом совете министерства, президиуме академии, в некоторых институтах — были созданы совещания для обсуждения, как помочь в лечении Сталина. Вносились предложения о тех или иных мерах, которые предлагалось направлять консилиуму врачей. Для борьбы, например, с гипертонией советовали способы лечения, разработанные в институте терапии (и было странно читать направленные мне мои же рекомендации). Далее прислали описание метода лекарственного сна, а между тем больной был в глубоком бессознательном состоянии — сопоре, то есть спячке. Профессор Неговский предлагал лечить расстройство дыхания аппаратом искусственного дыхания, разработанным им для спасения утопающих и отравленных угарным газом, — его машины даже подогнали к дому, но, увидев больного, автор согласился не настаивать на своем методе (зато он «примазался» к консилиуму, что было ему как партийному человеку, конечно, интересно; однако бюллетень ему не давали подписывать, и поэтому его имя не печаталось в газетах).

С почтой шли трогательные обращения и письма. В адрес консилиума врачей выражалась вера в спасение жизни гениального вождя, отца и учителя, мольба об этом изредка с акцентом грозного требования, хотя чаще в духе доверия и уверенности в силе советской медицины. Молодые офицеры и красноармейцы предлагали свою кровь для переливания — всю до капли, и некоторые писали, что не колеблясь готовы отдать свое сердце («пусть хирурги вырежут мое молодое сердце и вставят товарищу Сталину»).

Необходимо отметить, что до своей болезни — последние, по-видимому, три года — Сталин не обращался к врачам за медицинской помощью, во всяком случае так сказал нам начальник Лечсанупра Кремля. Несколько лет назад, живя на своей даче под Мацестой, Сталин заболел гриппом — у него был Н. А. Кипшидзе (из Тбилиси) и М. М. Шихов, работающий в Бальнеологическом институте в Сочи. Рассказывали, что он был суров и недоверчив. В Москве он, по-видимому, избегал медицины. На его большой даче в Кунцеве не было даже аптечки с первыми необходимыми средствами: не было, между прочим, даже нитроглицерина, и если бы у него случился припадок грудной жабы, он мог бы умереть от спазма, который устраняется двумя каплями лекарства. Хоть бы сестру завели под видом горничной или врача под видом одного из полковников — все-таки человеку 72 года!

С каких пор у него гипертония — тоже никто не знал (и он ее никогда не лечил). Светлана, его дочь, интеллигентная и симпатичная молодая жена Ю. А. Жданова, сына Жданова (доцента-химика, заведовавшего отделом науки ЦК), рассказывала, что на ее просьбы показаться врачам «папа отвечал категорическим отказом». Тут же я вспомнил слова, сказанные Сталиным Г. Ф. Лангу, когда тот жил у больного Горького: «Врачи не умеют лечить. Вот у нас в Грузии много крепких столетних стариков, они лечатся сухим вином и надевают теплую бурку».

Светлана Иосифовна нас приглашала к обеду и ужину и старалась своей простотой и сдержанной любезностью не вносить ни излишней натянутости, ни мрачного молчания. Обедал с нами также К. Е. Ворошилов, казавшийся мне симпатичным старым папашей, озабоченным болезнью близкого человека.

Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только на один короткий миг нам показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружавших его. Тогда Ворошилов склонился над ним и сказал: «Товарищ Сталин, мы все здесь твои верные друзья и соратники. Как ты себя чувствуешь, дорогой?» Но взгляд уже ничего не выражал, опять сопор. Ночью много раз казалось, что он умирает. На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы прибыла молодая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт». Переполох. Уже в деле врачей-убийц фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства. Теперь, вероятно, мы… Ведь до сих пор в своих медицинских заключениях не указывали на возможность инфаркта. А они уже известны всему миру. Жаловаться на боли, столь характерный симптом инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить и в пользу инфаркта.

Консилиум был в нерешительности. Я первый решил пойти ва-банк: «Электрокардиографические изменения слишком монотонны для инфаркта — во всех отведениях. Это мозговые псевдоинфарктные электрокардиограммы. Мои сотрудники по ВММА получали такие кривые в опытах с закрытой травмой черепа. Возможно, что они могут быть и при инсультах».

Невропатологи поддержали: возможно, что они мозговые, во всяком случае, основной диагноз — кровоизлияние в мозг — им достаточно ясен. Несмотря на самоуверенный дискант электрокардиографички, консилиум не признал инфаркта В диагноз был, впрочем, внесен новый штрих: возможны очаговые кровоизлияния в мышце сердца в связи с тяжелыми сосудодвигательными нарушениями на почве кровоизлияния в базальные ганглии мозга.

Утром пятого у Сталина вдруг появилась рвота кровью: эта рвота привела к упадку пульса, кровяное давление пало. И это явление нас несколько озадачило — как это объяснить?

Для поддержки падающего давления непрерывно вводились различные лекарства. Все участники консилиума толпились вокруг больного и в соседней комнате в тревогах и догадках. Дежурил от ЦК Н. А. Булганин. Я заметил, что он на нас посматривает подозрительно и, пожалуй, враждебно. Он блестел маршальскими звездами на погонах, лицо одутловато, клок волос вперед — немножко похож на какого-то царя Романова или, может, на генерала периода русско-японской войны. Стоя у дивана, он обратился ко мне: «Профессор Мясников, отчего это у него рвота кровью?» Я ответил: «Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера — в связи с гипертонией и инсультом». — «Возможно? — передразнил он неприязненно. — А может быть, у него рак желудка, у Сталина? Смотрите, — прибавил он с оттенком угрозы, — а то у вас все сосудистые да сосудистые, а главное-то и про…» (Он явно хотел сказать — провороните или прошляпите, но спохватился и закончил: «пропустите».)

Врачи же почему-то не удосужились взять рвоту на исследование.

Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневник, составляли бюллетени. Тем временем на втором этаже собрались члены ЦК: члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому хозяину. Помню, Н. С. Хрущев… также держался дверей, во всяком случае, и в это время иерархия соблюдалась: впереди Маленков и Берия, далее Ворошилов, потом Каганович, затем Булганин, Микоян. Молотов был нездоров, гриппозная пневмония, но он два-три раза приезжал на короткий срок.

Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть ожидалась с часу на час.

Наконец она наступила — в 21 час 50 минут 5 марта.

Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось и сердце остановилось — в просторную комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько — около тридцати минут или дольше. Свершилось, несомненно, великое историческое событие. Ушел из жизни вождь, перед которым трепетала вся страна, а в сущности, в той или иной степени и весь мир. Великий диктатор, еще недавно всесильный и недосягаемый, превратился в жалкий, бедный труп, который завтра же будут кромсать на куски патологоанатомы…

…Сильный склероз мозговых артерий, который мы видели на вскрытии И. В. Сталина, может возбудить вопрос: насколько это заболевание — несомненно, развившееся на протяжении ряда лет — могло сказаться на состоянии Сталина, на его характере, на его поступках в эти годы. Ведь хорошо известно, что атеросклероз мозговых сосудов, приводящий к нарушению питания нервных клеток, сопровождается нарушением функций нервной системы. Прежде всего со стороны высшей нервной деятельности отмечается ослабление процессов торможения, в том числе и дифференциального. Легко себе представить, что в поведении Сталина это проявлялось потерей ориентации — что хорошо, что дурно, что полезно, а что вредно, что допустимо, что недопустимо, кто друг, а кто враг. Параллельно происходит так называемое обострение черт личности: сердитый человек становится злым, несколько подозрительный становится подозрительным болезненно, начинает испытывать манию преследования — это полностью соответствует поведению Сталина в последние годы жизни».

Таково заключение специалиста-медика. Полагаю, что жестокость и подозрительность Сталина, боязнь врагов, утрата адекватности в оценке людей и событий, крайнее упрямство — все это создал в известной степени атеросклероз (вернее, эти черты он усилил). Управлял государством, в сущности, больной человек. Он таил свою болезнь, избегал медицины, он боялся ее разоблачений. Склероз сосудов мозга развивается медленно, на протяжении многих лет. У Сталина были найдены очаги размягчения мозга очень давнего происхождения. Как известно, при этом заболевании умственное восприятие может совершенно не страдать или страдать мало. Поэтому такие старики могут сохранять многие проявления умственной деятельности на должной высоте, другие же стороны психической сферы (особенно эмоциональные реакции) могут сильно меняться.

Запомним, читатель, по воспоминаниям профессора А. Л. Мясникова сотрудник спецотдела кремлевской клиники заехал за ним поздно вечером 2 марта 1953 года.

А по воспоминаниям Н. С. Хрущева следует: «Сталин заболел в феврале 1953 года. Маленков, Берия, Булганин и я были у него на даче Ближняя 28 февраля в субботу ночью. Как обычно, обед продолжался до 5–6 часов утра. Я был уверен, что на следующий день, в воскресенье, Сталин вызовет нас для встречи, но от него не было телефонного звонка».

Устав ждать, Хрущев разделся и лег спать, но тут зазвонил телефон. Маленков сказал: «Слушай, только что звонила охрана с дачи Сталина. Они думают, что со Сталиным что-то случилось. Будет лучше, если мы поедем туда. Я уже сообщил Берия и Булганину. Будет хорошо, если ты приедешь».

По Хрущеву выходит, что Берия о случившемся со Сталиным поставил в известность Маленков. Маленков звонит Хрущеву 1 марта в конце дня. Год 1953-й не високосный, следовательно, воскресенье следующего дня приходилось на 1 марта.

Через 15 минут Хрущев был в Кунцеве. Там уже были Берия, Булганин и Маленков. Они стояли около двери комнаты, в которой лежал больной Сталин. От охраны они узнали, что Сталин лежал на полу большой комнаты, в которой он обычно отдыхает. Тогда же охранники подняли его с пола и переложили на диван в маленькую комнату.

Дальше Хрущев продолжает: «Когда нам все рассказали, мы решили, что неудобно явиться к Сталину, когда он в таком непрезентабельном состоянии. Мы разъехались по домам».

Можете себе представить такое поведение единомышленников, которые, узнав о тяжелом состоянии сослуживца, ночью приезжают к нему на квартиру, садятся около двери в комнату, в которой находится больной, и, не войдя в нее, не вызвав врачей, убираются восвояси.

Не можете?

И я не могу!

А Хрущев как бы откровенничает: «Поздно ночью Маленков позвонил второй раз: «Охрана Сталина звонила опять. Они говорят, что со Сталиным что-то определенно не в порядке… Мы поручили вызвать Кагановича и Ворошилова, которых с нами не было накануне, а также врачей».

Врачи приехали, когда уже было светло. К этому времени больной ненадолго пришел в сознание. Когда врачи брали у него пробу мочи, он пытался прикрыть себя левой рукой. Потом в течение дня снова очнулся. Медсестра покормила его с ложечки супом и сладким чаем. Сталин поднял левую руку и показал на стену над диваном, начал двигать губами, как будто пытался что-то сказать, и даже сделал подобие улыбки. На стене висела картинка из журнала «Огонек», на которой девочка кормит ягненка с ложечки. Потом он будто бы протянул руку Хрущеву и другим, стоящим возле него.

(А по воспоминаниям Г. М. Маленкова он подал руку только ему и больше никому не подавал. О Господи, даже пожатие сталинской руки поделить не могут!)

Врачи, выходит, были вызваны лишь спустя двенадцать часов после того, как больного хватил удар, и он находился, по свидетельству сподвижников, в крайне тяжелом состоянии.

А теперь послушаем свидетельства личного охранника И. В. Сталина, майора в отставке Алексея Трофимовича Рыбина: «Итак, 38 февраля 1953 года, в субботу вечером, после просмотра в Кремле кинокартины к Сталину на дачу в Кунцево приехали Берия, Маленков, Хрущев, Булганин. В четыре часа утра 1 марта гости уехали. После отъезда гостей Сталин лег спать.

В полдень охрана заметила, что в кабинете и комнатах нет никакого движения. Это всех насторожило. Но около половины седьмого вечера в кабинете и общем зале зажегся свет. Однако вызова не последовало ни через час, ни через два, ни через четыре часа.

Охрана заволновалась. Распорядок дня Сталина явно нарушался, хотя обычно по воскресеньям он оставался неизменным. Начали подозревать неладное, но зайти боялись. Наконец появился повод: около одиннадцати вечера пришла почта.

Помощник коменданта дачи П. Лозгачев взял письма и направился на доклад. Прошел одну комнату, вторую, наконец заглянул в малую столовую и увидел, что возле стола на ковре, как-то странно облокотившись на руку, лежал Сталин. Он еще не потерял сознания, но говорить уже не мог. Все же, видимо, услышал шаги вошедшего и слабой рукой как бы позвал к себе. П. Лозгачев подбежал и спросил: «Что с вами, товарищ Сталин!» В ответ услышал невнятный звук, что-то вроде «дз»…

Вбежали другие сотрудники охраны. Сталина перенесли в большой зал на тахту, укрыли пледом. По всему было видно, что он озяб, очевидно, на полу, без помощи пролежал часа три-четыре.

Позвонили Маленкову, доложили о случившемся. Примерно через полчаса Маленков перезвонил и сказал: «Берия я не нашел. Ищите его сами». Прошло еще около получаса. Звонит Берия: «О болезни Сталина никому не говорите и не звоните».

В три часа ночи второго марта подошла к даче машина. Все думали: наконец-то прибыли медики. Ничего подобного. Оказалось, что приехали Берия и Маленков. Берия, задрав голову, прогромыхал в зал. У Маленкова скрипели ботинки. Он их снял и, держа под мышкой, вошел на носках. Встали соратники поодаль от больного, некоторое время постояли молча Сталин в этот момент сильно захрапел. Обращаясь к Лозгачеву, Берия сказал: «Ты что наводишь панику! Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Не поднимай шумиху, нас не беспокой и товарища Сталина не тревожь». Лозгачев стал доказывать, что Сталин тяжело болен и ему срочно нужна медицинская помощь. Но соратники не стали слушать и поспешно удалились из зала.

Ночью 2 марта медицинскую помощь Сталину никто не оказал…

В 7.30 утра в Кунцево приехал Хрущев и сказал, что скоро будут врачи из Кремлевской больницы. Врачи появились между половиной девятого и девятью. Таким образом, Сталин находился без медицинской помощи тринадцать — четырнадцать часов».

Врачи, в том числе и специалист по сердечно-сосудистым заболеваниям П. Е. Лукомский, как пишет А. Т. Рыбин, очень сильно волновались, руки у них дрожали. Даже не смогли снять с больного рубашку — так волновались. Пришлось разрезать ее ножницами. Осмотрев больного, установили диагноз: кровоизлияние в мозг. Приступили к лечебным процедурам — инъекция камфоры, пиявки, кислородное вдувание. О хирургическом вмешательстве речь не шла. Какой хирург мог взять на себя ответственность?

К тому же Берия нагонял на врачей страх зловещим вопросом: «А вы гарантируете жизнь товарищу Сталину?»

Такие вот расхождения трех разных лиц. А ведь охрана не только допускала тех или иных людей к Сталину, но и четко фиксировала в служебных ведомостях приходы и уходы их.

Отнюдь не случайно врачи к больному не допускаются. Соратники, понимая, что дни вождя сочтены, точно стремятся ускорить его гибель…

Четверка приближенных в лице Л. П. Берия, Н. А. Булганина, Г. М. Маленкова и Н. С. Хрущева неожиданно смелеет настолько, что на свой страх и риск 4 марта 1953 года при живом еще вожде публикует «Правительственное сообщение» со следующим эпилогом: «ЦК и Совет Министров СССР сознают все значение того факта, что тяжелая болезнь т. Сталина повлечет за собою более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности ЦК и Совета Министров, в руководстве партией и страной, со всей серьезностью учитывают все обстоятельства, связанные, с временным уходом т. Сталина от руководящей и партийной работы».

А Сталин в это время был еще жив, хотя в публикуемых бюллетенях о состоянии его здоровья появились слова: «участились явления периодического дыхания с длительными паузами (дыхание Чейна-Стокса)». Медикам стало ясно, что часы Сталина сочтены.

Один из руководителей бывшего Девятого управления КГБ, Герой Советского Союза, генерал-майор Михаил Степанович Докучаев имеет на сей счет свою версию: «Накануне, 1 марта, вечером, он (И. В. Сталин) долго работал, в связи с чем, полагали врачи, с ним произошло несчастье. По некоторым предположениям сотрудников охраны, Сталин мог выйти из кабинета в туалет и, возвращаясь, зацепить ногой за ковер и упасть, что, возможно, и послужило причиной трагедии…

…После обнаружения Сталина 2 марта (новая неточность, недопустимая со стороны сотрудника бывшего КГБ!) утром лежащим на полу начальник личной охраны полковник М. И. Старостин немедленно сообщил об этом своему руководству. В ответ последовал звонок от Берия, который предупредил, чтобы о состоянии Сталина никуда больше не звонить и никому не сообщать. Маленков и Берия не замедлили прибыть на дачу. Они вошли в кабинет, где Сталин лежал на диване. В это время Сталин сильно захрапел, из чего Берия сделал вывод, что Сталин спит, и они уехали».

Этика военной субординации не позволяет капитану делать замечания генералу, да еще Герою Советского Союза, и тем не менее я не могу принять всерьез столь поспешные констатации по столь серьезному поводу уважаемого Михаила Ивановича Докучаева.

Но Сталин живет еще 2, 3, 4 марта, и только 5-го газеты сообщают:

«ПАТОЛОГОАНАТОМИЧЕСКИЙ ДИАГНОЗ

«ЭПИКРИЗ

«ИЗ ПРОТОКОЛА № 1 ЗАСЕДАНИЯ КОМИССИИ ПО ОРГАНИЗАЦИИ ПОХОРОН ТОВАРИЩА СТАЛИНА

(Позволю себе привести лишь пункт первый)

Комиссия считает целесообразным: вскрытие и долговременное бальзамирование тела товарища Сталина произвести в специальной лаборатории Мавзолея В. И. Ленина».