Возле вождей

АХ! ОХ! А В КРЕМЛЕ ПЕРЕПОЛОХ!

Эта басня была написана мною, когда И. В. Сталин разыграл кремлевскую охрану, что называется, «в подкидного».

Известный киноактер Михаил Геловани, желая лучше вжиться в роль вождя, испросил разрешения три дня в месяц находиться около Верховного, дабы лучше изучить его манеры держаться, двигаться, говорить, и так преуспел в искусстве перевоплощения, что хозяин рискнул проверить идентичность двойника с оригиналом перед кремлевской охраной.

Для экзамена был выбран один из осенних вечеров. Договорились с Геловани и членами Политбюро ЦК партии в 18.30 одновременно выйти из первого и третьего подъездов здания правительства и проследовать в Большой Кремлевский дворец на импровизированный ужин.

Ровно в 18.30 Геловани в форме генералиссимуса в окружении членов Политбюро, а Сталин в такой же форме, только в сопровождении прикрепленного к нему охранника Хрусталева, одновременно вышли на кремлевский двор. Наружную службу сразу же залихорадило. Большая ее часть пошла сопровождать Геловани, меньшая — начала метаться от одного Верховного к другому, и лишь совсем маленькая группа людей из охраны почетным эскортом последовала за Сталиным.

Как не помешался от поступающей информации ответственный оперативный дежурный Кремля Колотушкин, ума не приложу. По первому звонку ему сообщали, что из третьего подъезда в полном одиночестве вышел Хрусталев (по оперативным соображениям доклад делался по прикрепленному) и вдоль фасада движется к первому подъезду здания правительства. А по второму звонку докладывали: «Из первого подъезда здания правительства вышел с соратниками Раков (второй прикрепленный вождя) и пересекает кремлевскую площадь по направлению к Большому Кремлевскому дворцу».

Ежу понятно, что ответственному оперативному дежурному Кремля было от чего потерять голову: по территории Кремля одновременно шествуют два Иосифа Виссарионовича Сталина, и оба в форме генералиссимуса. Предположить, что вождь проделывает с охраной злую шутку, ответственный дежурный не мог, а потому на звонивших распалялся, доуточнял, заискивал, лебезил, дабы добраться до истины…

Ни первому, ни второму из звонивших он, разумеется, не мог сказать, что двух Иосифов Виссарионовичей Сталиных в природе нет, ждал признания ошибки одним из звонивших… А охранникам наружки помимо сообщений нужно было еще и безопасность вождей обеспечивать, потому сообщения их были предельно краткими и касались лишь сути дела. В голове ответственного дежурного Колотушкина каша заваривалась густая-прегустая, и кто ее будет расхлебывать, ведомо было только Генсеку.

Я с большинством наружки увязался за Геловани и образумился только у Благовещенского подъезда Большого Кремлевского дворца, куда с редкими сопровождающими, чуть припозднившись, подошел сам бог, сам царь, его величество Иосиф Виссарионович Сталин.

— Кого вы сопровождали? — строго спросил он сотрудников наружки.

— Товарища Сталина! — бойко отрапортовал самый находчивый.

— Товарища Сталина? — изумился Верховный. — Извольте тогда ответить, кто же перед вами?

— Перед нами… перед нами… перед нами… — заморгал служака, — вы, товарищ Сталин!

— Сколько же в Кремле товарищей Сталиных? — не унимался вождь. — Хрена от пальца отличить не можете, охраннички липовые. — И, хлопнув входной дверью, проследовал во дворец, где, еле сдерживая смех, его ожидало Политбюро во главе с… Геловани.

Но профессиональный актер не мог простить прекрасно сыгранной роли талантливому статисту.

Хохот был готов раскатиться осенним громом по анфиладам дворца, однако «святой Лаврентий», приметив в глазах Верховного тучу, мгновенно переориентировался.

— А вы, Красиков, почему опростоволосились? Столько раз дежурили у квартиры вождя, неоднократно удостаивались чести личного разговора с Генеральным секретарем, а понеслись за Геловани? Неужто сходство столь идентично, что не различили?

Берия намекал на оспенное лицо Сталина, и первое, что напрашивалось сорваться с языка для объяснения ситуации: в сумерках различия сглаживаются. Но подспудным чувством я догадался: Берия провоцирует меня именно на такое объяснение. Верховный, походя видимо, обидел председателя Комитета госбезопасности, и тот изыскивает способ «возвращения долга» через подставных лиц. В данном случае через меня.

— Почему же нет различия, Лаврентий Павлович? Очень даже разительные различия имеются, — отвечаю. — У товарища Сталина осанка и манеры природные, выработанные годами. В них пластичность и собранность, воля и убедительность, интеллигентность и мудрость. У товарища же Геловани они только намечаются и потому выученные, вымученные, театрализованные, если хотите. Спутать лица никак нельзя. Я и не спутал, а лишь присоединился к большинству…

— Что-о-о? — побагровел Сталин. — Вы, будучи уверены, что товарищ Сталин оставлен без охраны, кинулись к ошибающемуся большинству? К переохраняемо-му Геловани? Правильно я вас понял?

— Так точно, товарищ Сталин, вы поняли меня правильно. Ошибающееся большинство перетянуло меня на свою сторону и повлияло на выбор ситуации.

— Ошибочным оказался выбор. Преступным, можно сказать. — Прищурился Сталин. — Хорошо хоть не оправдываетесь. Другие вон ловчить стали… — И, сменив гнев на милость, добавил: — Впредь перед принятием решения соображайте. Думайте. Вы еще человек молодой. На вашем пути всякое может встретиться: и ошибающееся большинство, и устойчивое меньшинство. Учитесь правильно ориентироваться в ситуации.

Проверка убедила нас, что охрана слабо знает в лицо членов правительства. Мне известно, что готовят ее по фотокарточкам и по инструкциям. Следует пересмотреть подготовку и обучение охраны. Заставить готовить ее по документальным фильмам, по персоналиям, по ориентированию на местности, по привычкам охраняемых, по их манерам двигаться, говорить, по одежде.

— Учтите это, товарищ Спиридонов, — обратился на прощание Верховный к стоящему неподалеку коменданту Кремля. И, взмахом руки отпустив охрану, увлек свиту на собственную половину Большого Кремлевского дворца.

После проверки в воинских подразделениях началась невообразимая переподготовка. Отделами службы в каждой части по два и по три раза в неделю демонстрировались отрывки из документальных и хроникальных кинофильмов перед караульными, заступающими в наряд.

Додумались даже сходных двойников из службистов для каждого члена Политбюро подобрать, которые стали прогуливаться через импровизированные стендовые посты.

Однако испытания с двойниками продолжались недолго. Подобранные в двойники офицеры, желая получше вжиться в роли, не только начали копировать положительные привычки, присущие оригиналам, но порой и запомнившиеся им комические стороны охраняемых.

Так, ныне покойный Петр Кабанов, вжившийся в роль вождя, и Николай Минеев, заменяющий В. М. Молотова, ни с того ни с сего около учебного поста принялись обсуждать поведение тогдашнего Председателя Организации Объединенных Наций Трюгве Ли.

— Нэ правильно вэдет сэбья этот Трюгвэ Лис, — по-сталински возмущался Кабанов. — До сих пор, поны-маешь ли, нэ принимает в Объединенную Нацию Китайскую Народную Рэспублику. Нэльзя долго тэрпеть такой бэзобразия.

— Ти, как всегда, прав, Коба! — уступчиво соглашался Молотов — Минеев. — На первом же заседании снова поставим вопрос о приеме Китайской республики в ООН…

— Поставьте! Поставьте! Да понастойчивее. Бэзобра-зиэ! Государство с миллиардним населением до сих пор не принято в члени ООН, — сердился Сталин — Кабанов и важно шествовал на шаг впереди перед Молотовим — Минеевым.

Такие сценки разыгрывались, разумеется, перед друзьями-сослуживцами, а не на глазах командования. Но имеющий уши да слышит, а имеющий очи да видит.

Услышали и увидели инсценировки на вождей те, кому в обязанность входило все видеть и слышать. А увидев и услышав, страшно перепугались.

Мыслимое ли дело: сегодня переодетые в вождей двойники обсуждают политические вопросы, а завтра им в голову взбредет бытовые вопросы членов Политбюро разрешать… Куда занесет их молодая, необузданная фантазия, одному Богу ведомо. А шишки да тумаки учителям получать.

Потому потихоньку-полегоньку разжаловали «новоявленных вождей» в рядовых офицеров, и не только разжаловали, но, похоже, так «мягко» с ними побеседовали, что двойники не то что ради службы, но и ради развлечений больше никогда вождей не копировали. Не то что, к слову сказать, преуспевающие писатели Борис Леонов и Феликс Чуев, по сегодняшний день надрывающие животы друзьям комическими сценками из выдуманных ими историй жития того или иного государственного деятеля нашего недавнего прошлого. Ан не смеяться над ними следует, а глубоко скорбеть по случившемуся.

Выпустив несколько книг по мистике, при подготовке этой книги я натолкнулся на эпиграмму Радека и был поражен логическими и стихотворными совпадениями: Радек во второй половине двадцатых годов, я в первой шестидесятых писали, по сути, об одном и том же лице, с незначительными расхождениями.

Во второй половине двадцатых годов Ворошилов обвинил Радека в том, что тот плетется в хвосте Льва — Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Что же касается «святого Иосифа», меня не оставляют сомнения, а Геловани ли в описываемом случае играл роль сталинского двойника. Геловани, как известно, ростом был выше Сталина, и если для кинофильма это было несущественно, то в жизни и в быту кремлевская охрана подставку обнаружила бы пренепременно. А тут на всю службу точно затмение нашло: наружная охрана почти поровну поделилась сопровождать и вождя, и его двойника, да так ретиво, что генералиссимус приревновал охрану к двойнику.

Как пишет в книге «Двойник Сталина» Варлен Львович Стронгин, возможны были подставные лица для исполнения тех или иных церемоний «вылитых балабосов», что по-еврейски означает «вылитых хозяев», каким являлся некий Христофор Голыптаб, при определенном макияже как две капли воды схожий с И. В. Сталиным.

X. Голыптаб вместо И. В. Сталина через Москву на кладбище сопровождал гроб с телом С. М. Кирова и изображал на своем лице такую скорбь и потрясение, от которых плакали все непосвященные.

Эту подмену заметил Молотов, и зрачки его нервно сверкнули сквозь пенсне, заметил ее и Ворошилов… но даже и бровью не повел. И только Буденный смотрел на Христофора елейно и покорно.

Сталину поведение X. Гольштаба понравилось, и он распорядился в будущем использовать двойника на эпизодических, не слишком официальных ритуалах.

Хотя когда опускали крышку на гроб Кирова, спазмы так сдавили горло Христофору, что у него задрожали губы, на глаза навернулись слезы и он готов был разрыдаться и только неимоверным усилием воли сдержал себя.

Однако именно эта борьба чувства с долгом в кинохронике до глубины души растрогала Сталина, и он впоследствии благословлял вместо себя Христофора на трибуну Мавзолея принимать здравицы и поздравления.

Подготавливал Христофора к вживанию в образ вождя некий церемониймейстер-дрессировщик Семен Ильич. Обычно он спрашивал у двойника: «Готов?» — и, не дожидаясь ответа, легким толчком в спину отправлял на задание словом «Пошел!».

Не знаю, Семен ли Ильич, Илья ли Семенович нечто подобное проделал у всех на глазах однажды в Мавзолее с «вождем пролетариата». Шла многочасовая ноябрьская демонстрация… Мела легкая поземка. И кто хоть однажды стоял на трибуне Мавзолея, тот знает, что люди на нем предоставлены всем ветрам. Чтобы окончательно не закоченеть, они нет-нет да и спускались с трибуны в Мавзолей, чтобы обогреться горячим глинт-вейнчиком или стопочкой коньячку. Так поступил и Иосиф Виссарионович. Обогрелся стопочкой. Постояв несколько минут, потянулся за второй, и тут на его протянутую руку легла чья-то тяжелая, не менее властная рука.

Взгляды вождя и церемониймейстера встретились. Члены Политбюро замерли. И тут на лице вождя заиграла блаженная улыбка, второй рукой он ласково похлопал руку запрещающую и от второй стопочки отказался.

Прежде чем приступить к исполнению роли вождя, Христофор Гольштаб, по Стронгину, подвергся небольшой пластической операции. Врач приказал двойнику лечь на диван и положить голову на подушку. Затем принес в лабораторию большую электролампу и направил свет на лицо Гольштаба.

«Это нужно! — тоном приказа произнес врач. — Закройте глаза!» Христофор подчинился и ощутил первый укол в лицо, затем второй, третий. «Потерпите! — командовал врач. — Это нужно!» Лицо Христофора пылало от уколов, а врач посыпал пораженные места едким порошком. И на два дня запретил лицо мыть и трогать. Через два дня оно покрылось мелкой рябью и стало схожим с лицом Сталина.

В начале сорок второго года двойника долго подготавливал к заданию плотный, средних лет мужчина с целеустремленным взглядом.

Он сказал, что немцы забросили в Москву двух диверсантов, хорошо знающих русский язык, одетых в офицерскую форму, мужчину и женщину. Они имеют задание убить И. В. Сталина.

Следовательно, на Христофора Гольштаба возлагается ответственнейшая задача отвлечь внимание диверсантов на себя. Для чего на двойника надели длиннополую шинель, фуражку с высокой кокардой, усадили в правительственную автомашину и в сопровождении — эскорта заставили курсировать по маршруту: загородный дом — Кремль — загородный дом.

Семен Ильич радостно потирал руки, москвичи поверили, что Сталин находится в Москве.

Помимо Христофора Гольштаба упоминают и еще одного двойника Сталина, уроженца Винницы, Евсея Лубицкого, до невероятности схожего с Верховным. Ссылаясь на его воспоминания, журналисты утверждают, что он до самой смерти главы государства поднимался на трибуну Мавзолея в дни всенародных торжеств. Встречался с иностранными делегациями, появлялся на официальных приемах, что очень раздражало Молотова, Кагановича, Ворошилова, Хрущева и остальных.

За восемь месяцев до смерти вождя Лубицкого арестовали за то, что он «слишком много знает», и сослали на остров в Белом море. Однако после смерти Сталина освободили и разрешили жить в глухом районе Казахстана.

Лубицкий доверил часть своей жизни любимой женщине, любимая женщина — своей подруге, подруга — другу, а тот, как говорится, пересказал смолоду и селу и городу.

Сегодня по рукам москвичей гуляет рукопись аж о четырнадцати двойниках Генсека ВКП(б) — КПСС. Сколько же их было на самом деле, знают, пожалуй, только руководители спецорганов, но те предпочитают хранить молчание.

А по воспоминаниям сына Г. М. Маленкова Андрея из книги «О моем отце Георгии Маленкове», именно в начале 1942 года И. В. Сталин выезжал на некоторое время в Куйбышев (сегодняшняя Самара), куда, на случай захвата немцами Москвы, перебазировалась часть Советского правительства во главе с В. М. Молотовым.

Было ли все вышеозначенное на самом деле, придумано ли досужими людьми, гораздыми на всевозможные домыслы и мистификации, утверждать не берусь. Сам Сталин однажды заявил: «Поскольку это не исключено, значит, возможно».

…Но это была не первая моя встреча с вождем. Первая произошла в августе 1949 года в первом корпусе здания правительства.

В Кремле помимо часовых, привязанных к определенному месту, в то время имелись и посты дозорные, сторожевые. На один из них после прохождения определенной подготовки и инструктажа и был поставлен я.

Принял пост и вижу: по коридору шествует генералиссимус. Строевым шагом чеканю навстречу, вскидываю руку к козырьку и рапортую:

— Товарищ Генералиссимус Советского Союза, дежурный поста курсант Красиков.

Сталин, выслушав рапорт, спрашивает:

— Почему вы не в тенниске, товарищ курсант?

— Я в тенниске, товарищ Генералиссимус Советского Союза.

— Вы неправильно поняли меня, — говорит Сталин. — Я спросил, почему рукава вашей гимнастерки коротки, как у тенниски.

— Полагаю, это произошло потому, товарищ генералиссимус, что комплекты верхнего летнего обмундирования новобранцев находились в стирке и потому укоротились. Командование, похоже, решило сэкономить и еще одного летнего комплекта обмундирования новобранцам не выдавать, так как в конце октября предстоит переход на зимнюю форму одежды.

— Доложите командиру, — прерывает Сталин, — чтобы вас срочно переобмундировали.

— Слушаюсь! — соглашаюсь я. Поднимаю трубку прямого телефона и передаю указание генералиссимуса. Едва успел доложить, как наряд караула сменили и повели на склады. Вызвали портных. Прямо на складах подогнали новую форму одежды и через три часа караульных вновь выставили на посты, в новой, только что с иголочки одежде.

В феврале 1950 года без меня меня женили, то есть избрали членом участковой избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет СССР. Председателем комиссии по Кремлевскому избирательному участку была жена Яна Феликсовича Дзержинского — Лихова Любовь Федоровна. При проведении инструктажа я находился в наряде и самых последних указаний начальства по подготовке и проведению выборов не знал.

Выборы проходили в клубе имени Свердлова, в 14-м корпусе Кремля, где сегодня располагается резиденция Президента Российской Федерации.

После смены наряда пожаловал на второй этаж клуба, разместился рядом с Любовью Федоровной и стал помогать ей выдавать и отмечать в ведомостях бюллетени.

Проголосовали Андреевы, Кагановичи, Ворошиловы, Микояны, Молотовы. Поток избирателей стал заметно ослабевать, и вдруг в тишине раскатывается зычный голос коменданта Кремля Н. К. Спиридонова:

— Внимание!

Поворачиваю голову на голос и вижу: комендант левой рукой делает решительную отмашку от себя. Все военнослужащие при этом мгновенно срываются с мест и бросаются бежать. Побежал и я. Но все побежали прямо на коменданта и за него, а я со второго этажа ринулся на лестницу, ведущую в цокольное помещение. Перескакиваю три-четыре ступени и вижу: снизу, навстречу мне, поднимается Иосиф Виссарионович Сталин, а за ним прикрепленный офицер. Лифтов тогда в здании клуба не было.

Понимаю, что вдвоем на лестнице нам не разминуться, и на ходу влипаю спиной в стену, освобождая свободный проход генералиссимусу.

Поравнявшись со мной, Сталин интересуется:

— Куда торопимся, товарищ курсант?

Но я настолько оторопел, настолько испугался неожиданного столкновения, что ничего сказать не могу и лишь ловлю ртом воздух.

— Ничего, ничего, успеете, — успокаивает меня вождь и, миролюбиво похлопывая по плечу, с улыбкой интересуется: — Фамилию-то свою не забыли?

— Никак нет, товарищ Сталин. Красиков моя фамилия.

— Красиков? — спрашивает вождь. — Вы случаем не родственник Петра Ананьевича Красикова?

— Далекий, товарищ Сталин. — Двоюродным, не то троюродным братом приходился Петру Ананьевичу мой дед Егор Красиков.

— То-то. А я думаю, где мне приходилось встречать столь похожего человека. Очень схожи вы с молодым Петром Ананьевичем. Очень. Скоропостижно рано скончался Петр Ананьевич. Верным ленинцем был. Пусть земля будет ему пухом…

Еще раз окинул меня взглядом и стал медленно подниматься по лестнице к урнам для голосования.

Мне же при голосовании Сталина по распоряжению командования в зал идти было нельзя. Оставаться на лестнице нелепо, и я, дабы избежать греха, спустился на первый этаж цокольного помещения.

Однако уйти оттуда никуда не могу: на дворе зима, а моя шинель находится в раздевалке центрального подъезда административного здания.

Через несколько минут Сталин спускается вниз не один, а в сопровождении коменданта Кремля Н. К. Спиридонова и его первого заместителя генерала П. Е. Ко-сынкина.

Генералы идут, соблюдая субординацию, не рядом с вождем, а чуть приотстав, по-гусиному цугом, в спину друг другу. Вождь неторопливо, негромко что-то говорит коменданту, тот четко отвечает. Все шествуют мимо меня, и жестом руки Сталин дает понять — разговор окончен.

Тучный комендант при этом так лихо поворачивается на 180 градусов, что лоб в лоб сталкивается с заместителем. Косынкин не увидел жеста вождя и продолжал двигаться в затылок шефу до тех пор, пока не врезался в лоб Спиридонова. Искр, посыпавшихся из генеральских глаз, я не видел, увидел только едва заметную улыбку, шевельнувшую усы вождя, и настроился поскорее вернуться к рабочему столу, ан не тут-то было: генералам нужен был козел отпущения.

— Куда тебя понесло? — спрашивает Спиридонов. — Все люди как люди, ушли в укрытие, лишь ты один понесся как баран на новые ворота. Удивляюсь, как ты еще товарища Сталина не снес. Три битых часа на инструктаже объясняли, куда по тревоге идти, где идти. Все поняли, крбме тебя.

— Но я не был на инструктаже, товарищ генерал. В наряде находился. По вашей команде понял, что надо уходить со второго этажа, а куда — не понял. Ближе всего ко мне оказалась лестница. На нее и побежал. Извините. Интуиция подвела.

— Ох-хо-хо-хо! — заколыхался Спиридонов. — У него, оказывается, интуиция есть. А у тебя лишь чугунный лоб и никакого соображения! — накинулся комендант на Косынкина. — Таким лбом либо сваи забивать, либо грецкие орехи колоть. Фингал больше сливы вон взошел…

— Синяки от меди сходят. Разрешите к синяку пряжку ремня приложить, — пытаюсь я разрядить ситуацию.

— Катись отсюда, — рявкнул Косынкин. — Не то мы приложим тебе куда следует пару горяченьких, чтобы впредь голова соображала.

Покорно ухожу. Обескураженный сажусь рядом с Любовью Федоровной и всем видом показываю, что, кроме подсчета количества проголосовавших, меня ничто больше в жизни не интересует.

На древнем Боровицком холме в юго-западной части Кремля москвичам видно величественное здание Большого Кремлевского дворца, включившего в себя гражданские и церковные постройки пяти столетий. В их композицию входят Грановитая палата и Святые сени XV века, Золотая царицына палата — XVI, Теремной дворец — XVII и дворцовые церкви XIV–XVII веков.

Этот архитектурный ансамбль неоднократно перестраивался и обрел современный облик в 1839–1849 годах. Именно тогда по проекту К. А. Тона была воздвигнута новая часть дворца с фасадом, выходящим на Москву-реку. Этот фасад ныне не только поддерживает горизонталь кремлевской стены, но и всей архитектурной композицией ориентирован на фасадную панораму.

Прежние, доминирующие в Кремле, вертикальные линии соборов и колоколен при сооружении дворца как бы нивелировались и привнесли в архитектонику Кремля элементы фронтальности, в которые древние архитектурные памятники стали довносить новые горизонтальные линии и уравновешивать его.

А возведенные на месте древних дворцов Василия III и Ивана IV парадные и жилые покои Теремного дворца царя Михаила Федоровича с многоярусным силуэтом, многоцветными изразцами, островерхими башенками и кровлями при возведении Большого Кремлевского дворца были введены в композицию комплекса, над ними появилась единая кровля свода, где хоромы построены как четырехстенные русские избы с тремя окнами по карнизу, а крыльцо расписано яркими цветными красками и украшено нарядными шатрами, арками и белокаменными львами.

Интерьер же Теремного дворца обставлен по традициям обстановки боярских хором первой половины XVII века. Рамки окон исполнены в виде квадратиков, треугольников, в них вставлены цветные слюдяные пленки, что придает помещению сказочный, таинственный вид и загадочность.

Пол теремных комнат выстлался дубовыми плахами, в будние дни покрывался яркими сукнами, а в праздничные украшался дорогими коврами.

В первой передней комнате с расписными сводами, резными подоконниками и нарядными изразцовыми печами бояре и думские дьячки ожидали выхода царя, восседая на широких лавках. Здесь иногда государь принимал и иностранных послов.

Кабинет царя с изразцовой печью и царским троном доуточнял назначение помещения. Среднее окно здесь именовалось челобитным. Из него во двор на шелковом шнуре опускался почтовый ящик, предназначенный для сбора писем, посланных на имя государя.

Личный покой государя завершается опочивальней, созданной и обставленной с теплотой и уютом. В центре опочивальни челном плывет деревянная резная кровать с высоким шелковым балдахином. Ее декоративные узоры на спинках и сводах отлично гармонируют с рисунками бортов. Среди сотрудников Кремля бытует мнение, что к царю Михаилу Федоровичу кровать перешла от Ивана Грозного, почему в обиходе и покои по сей день именуются покоями Ивана Грозного.

Неся дозорную службу в помещениях дворца, я захотел уточнить, высокого ли роста был царь Иван Васильевич Грозный. Рулетки с собой не оказалось, и потому я взял да и разлегся на царской кровати государевой опочивальни. Вытянуться не успел. Выяснилось, что это прокрустово ложе мне всего до щиколоток. Очень огорчился оттого, что Иван Великий оказался не таким уж великим по росту. Тяжело вздохнул от расстройства и увидел над собой глаза проверяющего посты начальника караула.

— Ты нешто государь, чтобы на царевой кровати возлежать? — интересуется офицер.

Желая свести происшествие к шутке, я отвечаю:

— Не смей, смерд, покой государя нарушать. Голову снесу.

Но лейтенант шутки не принял. От моей ли наглости или от своей самоуверенности он вышел из себя и входить назад не собирался.

— Встать! Смирно! — скомандовал.

И я, забыв про царский сан, качнулся не царем Иваном, а обыкновенным ванькой-встанькой и бросил руки по швам.

Кому из нас подфартило больше: мне ли, на минуту представившему себя царем, или лейтенанту, царем командующему, — неизвестно. Но когда я по команде из царя был возвращен в рядового Советской Армии, лейтенанта это очень позабавило:

— Так-то вот лучше! Тоже мне царь выискался.

Из-за настырности лейтенанта я вжиться в роль государя не успел, о чем до сих пор горько сожалею. А назавтра в приказе коменданта Московского Кремля значилось: «Объявить рядовому Красикову С. П. выговор за недостойное поведение в покоях Ивана Грозного».

Покорный смерд понес наказание, так и не испытав, сколь тяжела шапка Мономаха.

Возникли любопытные, пожелавшие узнать, в чем выразилось недостойное поведение рядового Красикова в покоях Ивана Грозного. Появились на сей счет и свои версии. Одни говорили, что в них-де была развешана для просушки одежда царя, в которую я будто бы вырядился, в левую руку взял царский посох, а правую, как на державу, положил на футбольный мяч и зычно приказал:

— Звать ко мне аглицкого посла немедля!

Вторые уверяли, что в царском халате я кривлялся перед зеркалом, придавая лицу державное выражение. Третьи и вовсе невесть что несли, и все, однако, были близки к истине: не лезь, холоп, в государев чертог.

Не один я пытался примерить на себя царские кровати и троны. Пытался примерить их и поэт Ярослав Смеляков, а примерив, вот к какому пришел выводу:

Рядом с царской опочивальней находится государева молельня с изумительным иконостасом, вмонтированным в резную деревянную панель филигранной работы с золоченым орнаментом. Лики святых в нем русскими художниками XVII и XVIII веков выписаны с великим тщанием и любовью. Нагрешил. Попроси Всевышнего грехи отпустить.

Когда очередной раз я оказался в одиночестве перед иконостасом, я мысленно попросил у Него прощения, и мне показалось, что святые посмотрели на меня с глубокой скорбью и печалью.

За три с лишним столетия Теремной дворец претерпел множество невзгод. При захвате Москвы Наполеоном из него начисто исчезла вся старинная мебель вместе с парчовыми тканями. Пострадала и живопись. (При реконструкции Большому Кремлевскому дворцу и теремным помещениям предполагалось вернуть утраченный облик.) Существующая сегодня роспись была выполнена в 1836 году. Тогда же и делались попытки восстановления древнего облика портала, ведущего в терем.

Высокое архитектурное совершенство, богатейшее убранство фасадов и восстановленный в первозданном виде интерьер сделали Теремной дворец уникальным памятником истории и культуры XVII века. А его архитектура должным образом повлияла на общую композицию и неповторимое своеобразие всего облика Большого Кремлевского дворца.

Говоря о службе в Кремле, нельзя не сказать хотя бы кратко о его архитектурных памятниках, расположенных на Соборной площади: это Успенский, Благовещенский и Архангельский соборы, церковь Ризположения, колокольня Ивана Великого со звонницей, Грановитая палата и здание Патриарших палат. Раньше здесь проходили торжественные шествия по случаю больших церковных праздников, с необыкновенной пышностью проводились венчания на царство и коронации императоров; перед Красным крыльцом Грановитой палаты встречали иностранных послов.

Сегодня эти традиции возрождаются.

Производились и похоронные процессии, направляющиеся в Архангельский собор — усыпальницу московских великих князей и царей, и в Успенский собор — место погребения московских митрополитов и патриархов.

Первостепенную роль в ансамбле Соборной площади играет, разумеется, Успенский собор, вокруг которого как бы вращается весь архитектурный хоровод построек.

Собор был возведен итальянским архитектором-инженером Аристотелем Фиораванти по образу и подобию Успенского собора XII века города Владимира, чем подчеркивалась преемственность власти от древней столицы Северо-Восточной Руси, а через нее — связь с Киевом и Византией.

Построенный в 1479 году, Успенский собор создает ощущение суровой, мужественной силы. В 1498 году в нем проводилось венчание на великое княжение Дмитрия — внука Ивана III, в 1547 году — на царство Ивана VI, в 1721-м — коронация Петра I.

Здесь проходили церемонии бракосочетания сына Дмитрия Донского князя Василия I с литовской княжной Софьей Витовтовной, Ивана III — с Софьей Палеолог, Василия III — с Еленой Глинской — матерью Ивана Грозного.

Собор напоминает огромный парадный зал с четырьмя круглыми столпами и двумя квадратными, спрятанными за иконостасом.

В 1481 году иконник Дионисий, поп Тимофей, да Ярец, да Коня украсили собор трехъярусным иконостасом. Из живописной композиции конца XV — начала XVI века до наших дней сохранились «Семь спящих отроков эфесских», «Сорок мучеников севастийских»; в центральном куполе собора — изображение Христа Вседержителя, в остальных четырех куполах — «Саваофа», «Спаса нерукотворного», «Спаса Эммануила», «Знамение Богоматери». В парусах — евангелисты, а на сводах и верхних ярусах южной и северной стен — главные евангельские сюжеты: «Рождество», «Сретение», «Сошествие во ад», «Вознесение», «Введение во храм» и «Преображение».

На протяжении столетий интерьер собора несколько раз преобразовывался. Из сохранившихся и поныне является моленное место Ивана Грозного, появившееся в 1551 году, через четыре года после венчания Грозного на царство.

Рядом с Большим Кремлевским дворцом располагается собор Благовещенский — домовая церковь русских великих князей и царей, в котором совершались обряды бракосочетания, крещения детей, ежедневные моления. Строительство собора велось по указанию Ивана III с 1484 по 1489 год. Из летописи узнаем: великий князь «заложил церковь каменну Благовещение Пресвятые Богородицы на своем дворе, а за ней палату заложил».

Новый изящный, на высоком подклете небольшой собор был увенчан тремя главами и окружен открытой галереей-папертью со сходами на Соборную площадь. Во время пожара 1547 года собор пострадал, и при восстановительных работах в шестидесятых годах XVI века галереи-паперти перекрыты сводами, по углам возвели четыре привела в виде небольших церквей: «Александра Невского», «Архангела Гавриила», «Собора Богоматери» и «Входа в Иерусалим». Над центральной частью храма с западной стороны появились еще две маковки, отчего собор стал девятиглавым, а кровля его покрылась золоченой медью, после чего храм стал именоваться «златоверхим».

В 1572 году с юго-восточной стороны собора было пристроено крыльцо с резным полихромным декором из белого камня, а придел в южной паперти превратился в личную молельню Ивана Грозного. В результате чего парадный и живописный облик Благовещенского собора стал соответствовать его прямому назначению — дворцового царского храма.

Четыре мощных крещатых столпа поддерживают устремленные ввысь ступенчатые своды. Важнейшую роль в интерьере играет яшмовый пол, в XVI веке перенесенный из собора Ростова Великого, и один из древнейших высоких иконостасов с иконами XIV–XV и XVI–XIX веков. В двух чинах-ярусах иконостаса центром монументальной композиции, состоящей из девяти икон, является Христос в белоснежных одеждах, восседающий на троне. К Нему с обеих сторон устремлены фигуры святых в молитвенных позах. Иконы деисус-ного чина («деисус» в переводе с греческого «моление») воплощают молитвы о спасении человечества на Страшном суде, где фигура каждого святого воспринимается самостоятельно и самостоятельно несет идею смирения, любви, преданности, душевной ясности или суровой величавости.

Над деисусным чином располагается праздничный чин из пятнадцати икон с изображением основных христианских праздников и событий из жизни Спасителя. Из памятников древнерусской и византийской живописи впечатляют иконы «Богоматерь Одигитрия» и «Спас на престоле» XVI века. А из настенной живописи собора — изображенный в центральной главе «Спас Вседержитель», а в двух других — «Богоматерь» и «Саваоф».

На столпах помещены изображения киевских, владимирских и московских князей: среди них византийский царь Константин и царица Елена, царица Феодора и царь Михаил, киевская княгиня Ольга и князь Владимир, Александр Невский и первый московский князь Даниил Александрович.

Среди композиций наиболее древней является «Троица». В росписи центральной части храма звучит тема княжеского родословия, среди князей изображены Даниил Александрович и Дмитрий Донской, Василий I Дмитриевич, Иван III, Василий Ш.

Как предшественники христианских мудрецов воспроизведены «портреты» греческих философов Платона и Анахарсиса, Гомера с венком на голове и Вергилия в широкополой шляпе и в красной мантии.

Над входом в галерею Симон Ушаков поместил изображение «Спаса нерукотворного».

Строителями Благовещенского собора были псковичи. Они возвели и небольшую одноглавую церковь Ризположения, расположенную с западной стороны Успенского собора. Эта церковь по заказу патриарха Никона стала дворцовой и в отличие от Благовещенского собора отошла к женской половине царской семьи, в связи с чем была соединена переходом с хоромами цариц и царевен. Росписи западной, северной и южной стен ее посвящены Богородице, в связи с посвящением Ей храма, и рассказывают в пятнадцати сценах о Марии, Иоакиме и Анне, о Ее жизни в родительском доме, в храме, о Ее замужестве, рождении Сына Спасителя и об успении.

Четырехъярусный иконостас в серебряном окладе по мастерству исполнения является одним из лучших произведений первой половины XVII века. Местный чин его украшает икона «Троица» кисти На-зария Истомина-Савина. А освящает храм уникальное паникадило 1624 года, работы мастера котельных дел Дмитрия Сверчкова, автора решетки шатра в Успенском соборе и решетки у раки царевича Дмитрия в соборе Архангельском.

В южной, так называемой «княжеской» части Соборной площади, против собора Благовещенского, возвышается собор Архангельский. Он был построен в 1333 году при князе Иване Даниловиче Калите, который первым и был погребен под его сводами. С той поры собор нарекли усыпальницей великих московских князей, их чад и ближайших родственников — князей удельных.

По указанию государя всея Руси Ивана III старый храм был разобран, и на его месте в 1505–1508 годах возведен нынешний собор Архангельский. Строительство его и колокольни Ивана Великого завершило формирование архитектурного ансамбля Соборной площади.

Архангельский собор — это пятиглавый шестистолпный крестовокупольный храм, с узкими щелевидными окнами, четырехэтажным притвором, куда ведут боковые входы и где на уровне третьего этажа находятся хоры. Западный же, главный, вход в собор заглублен в арочную лоджию, над которой во втором ярусе располагается двойное окно, а в третьем — группа небольших окон круглых. Подлинным украшением собора является резьба по порталам и капителям, орнамент которой нигде не повторяется.

По указанию царя Алексея Михайловича в 1652 году иконописцы Симон Ушаков, Степан Рязанец, Яков Казанец и Сидор Поспеев сделали тщательные прориси по стенописям XVI века, полностью повторив первоначальную роспись собора, произведенную во времена правления царя Ивана Грозного.

Главный великокняжеский храм Кремля посвящен архангелу Михаилу, покровителю ратного дела. Его стены расписаны батальными сценами, проникнутыми пафосом борьбы и победы русичей по сходству со сценами летописными. Так, сцена «Взятие Иерихона» напоминает о взятии Казанского ханства, а «Гедеон посекает мадимитян» подводит к реальным сражениям, изобилующим боевыми эпизодами.

Поскольку Архангельский собор до XVII века был усыпальницей московской правящей династии, то нижний ярус его является галереей надгробных изображений от Ивана Калиты до Василия III, которые в соборе и погребены.

Ближайшее к южному входу в собор захоронение — Ивана Калиты 1340 года, над ним — условное изображение князя — собирателя земли Русской. Здесь же покоятся продолжатели политики отца, его сыновья — Симеон Гордый и Иван Красный, а внук Калиты — Дмитрий Иванович Донской — захоронен в следующей тройке гробниц, князья которой перешли в открытые выступления против Золотой Орды.

В алтарной части собора располагается гробница Ивана Грозного и двух его сыновей — царевича Федора и Ивана, а также известного полководца начала XVII века князя Михаила Скопина-Шуйского, организатора разгрома войск Лжедмитрия II. Захоронение же «боярского царя» Василия Шуйского расположено у северо-западного столпа. У юго-западного захоронены первые цари из династии Романовых.

После перенесения столицы Российской империи из Москвы в Петербург императорский некрополь переместился в Петропавловский собор северной столицы. Исключение составляет лишь захоронение Петра II у северо-западного столпа, скончавшегося в Москве в 1730 году.

Кроме захоронений в соборе находятся две раки с мощами Михаила Черниговского, в 1245 году убитого в Золотой Орде, и царевича Дмитрия-младшего, сына Ивана Грозного: рака с его мощами была перенесена в Кремль в 1606 году из Углича.

Всего в соборе 54 захоронения, 52 — под плитами пола и две раки на полу.

Помимо пересчисленных и официальных захоронений в подвалах собора имеются еще и многочисленные захоронения лиц менее известных, относящихся к родственникам государей и князей, которых, по принятому тогда обычаю, хоронили в наглухо закрытых белокаменных гробах не в земле, а в подвалах Архангельского собора, за коваными металлическими дверями с крепкими железными задвижками, замыкаемыми на огромные, тяжелые замки.

При очередном осмотре территории Кремля и ее построек мне было поручено обследовать состояние подземных коммуникаций собора, в том числе и его подвалов с захоронениями. Подходило время обеда. Комиссия изрядно проголодалась. А я проводил обследование тщательно, медленно, досконально, что многим явно не нравилось. Стоя в проходе двери в подвал захоронений, они то поторапливали меня, то поругивали и, потеряв терпение, пригрозили навсегда закрыть в этом подземелье.

Не обращая внимания на ворчание, я продолжал честно исполнять обязанности, и те, видя, что я ни на какие ухищрения не поддаюсь, действительно захлопнули металлическую дверь, задернули засовы и закрыли их на замки.

Решив, что все это проделывается с целью испуга, я завершил обследование и, полагая, что члены комиссии стоят за дверью, ожидая, когда я начну кричать, в дверь колотить не стал, надеясь, что сослуживцы натешатся и сами распахнут двери. А потому сел на один из саркофагов (в подвале находились только захоронения) и с включенным фонариком стал ожидать разрешения ситуации. Часов с собой у меня не было. Время контролировать я не мог. Электрический свет в подвале был отключен, видимо потому, чтобы не тревожить покойников. Между тем свет фонарика начал слабеть, слабеть и наконец угас совершенно. Полнейшая темнота в склепе среди покойников меня, однако, совсем не испугала: я верил, что сослуживцы стоят за дверью, а потому закрыл глаза и задремал.

Сколько дремал — неизвестно. Во сне по милости Божьей мне ничего не показалось. Сотрудники же, заговорившись, ушли на обед, а когда, спустя полтора часа, снова сошлись вместе для продолжения осмотра, выяснилось, что я отсутствую. Тогда-то только и вспомнили, где они меня оставили, а вспомнив, на полусогнутых от страха ногах спустились в подвал и распахнули дверь. Резкий свет ударил в глаза. Я поднялся с белокаменного саркофага, как из гроба, и увидел, что мои однополчане чего-то страшно боятся. Чего? Вышел на белый свет, кинул взгляд на часы Спасской башни и ужаснулся:

— Господи! Я провел наедине с покойными наследниками князей и государей около двух часов. Что это за шуточки и как их изволите объяснить? — спросил у старшего в звании полковника. — На коленях просите прощения, не то сию же минуту позвоню коменданту Кремля (а комендант Кремля Николай Кириллович Спиридонов страшно справедлив был и неимоверно крут), и всем вам, а больше всех вам, товарищ полковник, ой как не поздоровится…

— Охолонь. Пожалей старика, — взмолился седой ветеран. — Ну какая тебе корысть? Заболтались и забыли. В голове не держали тебя пугать, и наказывать. Охолонь.

И я охолонул. Но не в склепе, а на самом что ни на есть сквозном ветру. Надо же, два часа вместе с покойниками и покойницами провел — и ничего. Даже во сне никто меня не потревожил. Добрые, видать, люди в гробы легли, и души их, чтобы меня не испугать, не захотели вступать с моей душой в контакт.

На Соборной площади раньше, да и теперь, производится развод караулов, занятия по строевой подготовке.

При Сталине эти церемонии происходили пренепременно с оркестром и песнями.

И…

И когда мы с песнями шагали по брусчатке, нет-нет да и отодвигалась занавеска у рабочего окна кабинета вождя. В окне возникал во всем величии Иосиф Виссарионович, а мы, равняясь направо, просто вбивали ногами камни брусчатки в землю.

Где-то теперь Украина дорогая? Флот Черноморский с нами делит? В Североатлантический пакт рвется… Охо-хо-хонюшки хо-хо!

…Не знаю, из-за чего у военнослужащих Отдельного полка специального назначения долгое время происходили разборки с сокольническими парнями, но ходить в. одиночку в этот парк становилось небезопасно не только рядовым и сержантам, но и офицерам. Гражданские ухари однажды так отделали командира третьего батальона на глазах подчиненных, что его друг командир полка, украинец по национальности, вывел подразделение на плац, построил коробкой и наглядный урок обучения провел следующим манером:

— Полк, смирно! Третий батальон, стягнуть капелюхи, заплющить вочи, склонить выи! Хай вісь полк баче, як вам соромно!

Занятия строевой подготовкой при моей службе в Кремле проводились иногда по шесть часов в день. Проснешься и от зари до заката вдалбливаешь брусчатку в грунт Соборной площади. Голова гудит, ноги подкашиваются, а стоящий перед тобою командир механически повторяет:

— Ать-два! Ать-два!

Никакие разумные доводы ни тогда, ни теперь не могут переубедить любителей строевой подготовки в том, что проку от нее сегодня на грош. При Петре I люди шли в атаку со штыками наперевес. На них с флангов неожиданно могла напасть неприятельская конница, ударить другие рода войск. Необходимы были срочные перестроения колонн для отражения атак.

Сегодня же строевая — своего рода ухарство, демонстрирующее не боеспособность подразделения, а его фанфаронство.

Когда-то будто бы заспорили штатские и военные, кто из них умней. Спорили-спорили, а резонного подтверждения безапелляционного приоритета одних над другими найти не могли. Хотели уже, несолоно хлебавши, разойтись, и вдруг один из генералов прозрел и вопрошает:

— А скажите-ка, штатские, если вы такие умные, то почему строевым шагом не ходите?

Штатские не ходят. А военные до сих пор взбрыкивают.

Будучи плоскостопным по рождению, я строевую переносил болезненно и при удобном случае всячески пытался от нее улизнуть.

Улизнул и на этот раз, да не один, а с сослуживцем Виктором Касаткиным. Чтобы не идти на строевую, мы придумали причину: нам-де необходимо пойти на хозяйственный склад и заменить головные уборы. Сами же отправились в ГУМ, где купили себе по пыжиковой шапке. Счастливые, забылись и вошли в Кремль не через Никольский, а через Спасский проход, где и попались на глаза командирам своих подразделений, занимающимся с подчиненными строевой подготовкой.

— Касаткин! Красиков! Ко мне! — скомандовал наш непосредственный начальник подполковник Иванов Лука Николаевич.

Рубим — аж брызги летят. Представляемся.

— Почему отсутствовали на занятиях? Где были?

— На складе, — отвечает Касаткин. — Меняли каракулевые шапки на пыжиковые.

Иванов насторожился.

Пыжиковые шапки тогда только-только начинали входить в моду, и их днем с огнем достать было невозможно, а тут, оказывается, все очень просто: обменял военную каракулевую шапку на пыжиковую и ходи кумом королей и сватом министров.

— Много их там? — интересуется Иванов.

— Не густо, — отвечаю я, поддакивая Касаткину.

— Рррота, смирно! — горланит подполковник. — Приказываю каждому лишнюю каракулевую шапку срочно обменять на складе на пыжиковую. Пыжиковых шапок немного, потому прошу поторопиться. Вольно. Ррра-зойдись!

Офицеры, один другого обгоняя, понеслись на склад.

— Товарищ подполковник, я пошу… — пытается остановить стихию Касаткин. Но где там? Иванов бежит впереди всех.

Видя, что ничего поправить нельзя, мы, давясь смехом, бежим в противоположную сторону и два дня стараемся не попадаться сослуживцам на глаза. Изобьют. Изувечат. Вон ведь как хочется на халяву в пыжик обрядиться. Может, и обрядятся, только на свои, на кровные, а не на государственные.

Чижик-пыжик, где ты был?