Возле вождей

БЕЗ «ЯТИ» — ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА ПАЛЬМИРО ТОЛЬЯТТИ (Публикуется со значительными сокращениями)

«Письмо ЦК КПСС на предварительную встречу о подготовке международного совещания поступило в Рим за несколько дней до моего отъезда. Поэтому, а также ввиду отсутствия многих товарищей мы не имели возможности коллективно обсудить его в руководстве партии…

Это письмо будет представлено ЦК партии, который соберется в середине сентября, однако остается твердо установленным, что мы примем участие, и притом активное, в подготовительной встрече. Однако у нас сохраняются сомнения и оговорки насчет целесообразно-ста международного совещания, в особенности потому, что сейчас становится все более и более очевидным, что помимо китайской партии в нем не будет участвовать группа партий, которой нельзя пренебрегать. На этой предварительной встрече, несомненно, окажется возможным изложить и обосновать нашу позицию, в частности потому, что она сохраняет целую серию проблем международного рабочего и коммунистического движения. В данной памятной записке я сделаю краткий обзор этих проблем — также и с целью облегчения дальнейшего обмена мнениями с вами, когда это станет возможным.

…В основном наш план основывался на следующих положениях.

Никогда не прекращать полемику против принципиальных и политических позиций китайцев. В то же время предлагаем организовать серию встреч по группам партий для углубленного изучения и лучшей формулировки задач, которые встают перед различными секторами нашего движения… Кроме того, если бы были определены задачи и политическая линия в каждом секторе, то, возможно, удалось бы отказаться от проведения международного совещания, если бы такой отказ оказался необходимым для того, чтобы избежать формального раскола…

На деле же проводится иная линия, и, по моему мнению, последствия этого не очень хороши…

Мы с определенным пессимизмом оцениваем перспективы нынешнего положения как в международном плане, так и в нашей стране. Положение стало хуже по сравнению с тем, что было два-три года назад…»

Пальмиро Тольятти уверяет коммунистов, что реакционные империалистические круги ведут себя все настойчивее, о чем свидетельствуют события во Вьетнаме, на Кипре. Ссылается на убийство президента США Джона Кеннеди, на Общий рынок, организованный в Западной Европе, на сильную экономическую конкуренцию США, противостоящую экономикам социалистических стран, и продолжает:

«Единство всех коммунистических сил в единых действиях. Надо, чтобы они стали выше идеологических разногласий, в борьбе против самых реакционных группировок, ибо сегодня только единство является неотложной необходимостью, и нельзя согласиться с тем, что из него могут быть исключены Китай и китайские коммунисты…

Нельзя демонстрировать только оптимистическую картину рабочего и коммунистического движения в западных странах. Наше развитие и наши силы еще не соответствуют в настоящее время тем задачам, которые перед нами стоят…

Каждая партия должна научиться действовать самостоятельно. Самостоятельность партии, решительными сторонниками чего мы являемся, это не только внутренняя потребность нашего движения, но и существенное условие нашего прогресса в нынешних условиях…

У значительной части коммунистов вызывает беспокойство факт возникновения столь острого спора между двумя странами, которые стали социалистическими в результате победы двух великих революций. Этот факт вызывает дискуссии по поводу самих принципов социализма, и нам приходится прилагать большие усилия, чтобы объяснить, каковы были исторические, политические, партийные и персональные обстоятельства, которые привели в настоящее время к возникновению ссоры и конфликта. (Имеется в виду конфликт во взаимоотношениях того времени между СССР и Китаем, между КПСС и КПК. — С. К.)

В Италии находятся зоны, населенные беднейшими крестьянами, среди которых китайская революция довольно популярна именно как крестьянская революция. Это обязывает партию обсуждать китайскую позицию на широких открытых собраниях.

На албанцев, наоборот, никто не обращает внимания, хотя у нас на юге имеются некоторые этнические группы, говорящие на албанском языке.

Помимо конфликта с китайцами в социалистическом мире имеются и другие проблемы, к которым нужно привлечь внимание.

Неправильно говорить о социалистических странах, в том числе и о Советском Союзе, будто бы там все всегда обстоит хорошо… Во всех странах возникают трудности, о которых необходимо говорить открыто.

Критика в адрес Сталина оставила довольно глубокие следы и, самое серьезное, — вызвала известный скептицизм, с которым даже близкие к нам круги эту критику воспринимают. Не разрешена проблема, как культ Сталина стал возможен. Объяснение его только значительными личными пороками Сталина находят явно недостаточным. Пытаются выяснить, каковы были политические ошибки, которые содействовали зарождению этого культа.

Проблемой, привлекшей наибольшее внимание, — это относится и к Советскому Союзу, и к другим социалистическим странам — является, однако, проблема преодоления режима ограничения и подавления демократических свобод, которые были введены Сталиным. Не во всех социалистических странах наблюдается в этом смысле одинаковое положение.

Создается общее впечатление медлительности и противоречия в деле возвращения к ленинским нормам, которые обеспечивали бы как внутри партии, так и вне ее большую свободу высказываний и дискуссий по вопросам культуры, искусства и политики. Нам трудно объяснить себе эту медлительность и это противодействие, в особенности учитывая современные условия…

Один факт, который нас беспокоит и который мы никак не можем в полной мере объяснить, — это проявление центробежной тенденции среди социалистических стран. В ней скрывается несомненная и серьезная опасность, которой, по нашему мнению, должны заняться советские товарищи. В этой тенденции, несомненно, есть элемент возрождающегося национализма…»

Памятной записке Пальмиро Тольятти предпослано следующее послесловие нового Генерального секретаря Итальянской коммунистической партии Луиджи Лонго: «Публикуемая нами записка по проблемам международного рабочего и коммунистического движения и по вопросам его единства была закончена товарищем Тольятти за несколько часов до того, как его постигла роковая болезнь, которая унесла его навеки.

Этот документ предполагалось перепечатать на машинке, пока товарищ Тольятти съездит в «Артек», в международный пионерский лагерь. По возвращении он собирался еще раз посмотреть перепечатанный текст…

Мы полагаем, однако, что и без такого окончательного просмотра можно рассматривать оставленный нам текст как точное выражение его мыслей по поводу затронутых в нем вопросов. Руководство нашей партии с большим волнением ознакомилось с документом, подготовленным товарищем Тольятти, признало, что «в нем с величайшей ясностью изложена позиция нашей партии в отношении нынешней ситуации в международном коммунистическом движении», и считает его своим документом.

Поэтому мы публикуем памятную записку товарища Тольятти как точное выражение мнения нашей партии по проблемам международного рабочего и коммунистического движения, по вопросам его единства».

Таким образом, «Памятная записка Пальмиро Тольятти» была опубликована. Джинн из бутылки выпущен.

Первому секретарю ЦК КПСС, Председателю Совета Министров Н. С. Хрущеву оставалось пребывать на своих постах несколько недель. А что же касается его гнева, он был гневом обреченного.

Отдыхал Хрущев на даче, расположенной между Ливадией и Нижней Ореандой, которая была выстроена Сталиным для Ялтинской конференции, проводившейся в ливадийском дворце. Дворец царская семья построила здесь только потому, что в Крыму оказалось наибольшее число долгожителей. Царская диаспора собиралась жить долго.

Дом из белого песчаника хорошо сохранял прохладу. Но Хрущев большую часть времени предпочитал проводить под полотняным навесом на пляже, куда были перенесены и правительственные телефоны. Ночевал здесь же в деревянной будке, построенной чуть выше пляжа.

По решению Совета Министров члены Политбюро отдыхали два раза в году: Хрущев предпочитал первый раз отдыхать в апреле, дабы в кругу семьи отмечать день рожденья; а второй — в конце лета, когда шумные компании детей и студентов с моря убирались…

Пока ожидали правительственную делегацию из Москвы, случилось событие чрезвычайной важности: ночью на дачу скрытно пробралась супружеская пара и притаилась в заросшем колючками гроте. Им так уютно в гроте показалось, что они даже вздремнули на радостях и не услышали, как Хрущев прошел к морю на утренний моцион. Выкупался, полежал в шезлонге, отшлепал ладонями на животе «гопака». Поэт при том мысленно сочинил стихи:

Шарканье явно чужих ног охрана услышала лишь тогда, когда Хрущев возвращался с моря и в такт шагам напевал: «Гром победы раздавайся». Тут-то из грота и грянул гром настоящий. Сначала раздалось нечто похожее на шипенье, за шипеньем покатились камни, а за камнями с криком и плачем выкатилась незадачливая пара, оказавшаяся просителями.

— Отец родной, не прикажи казнить, прикажи миловать, — запричитала женщина. — К ногам твоим припадаем. — И при сем протягивала письмо.

Хрущев так оторопел от их внезапного появления, что, не поворачиваясь, дал задний ход и чуть не сбил охранника. Но охранник вовремя сориентировался и выступил вперед, прикрыв премьера своим телом.

— Что вас толкнуло так поступить? — рассерженно спросил непрошеных гостей насупившийся Хрущев.

— Квартиру пятый год не дают, — вставил слово мужчина. — Живем где попадя. В семье — двое детей.

— Здесь-то как оказались? — все больше суровел хозяин.

— Через забор перемахнули. Холодно в гроте. Сыро. Ночью даже костерок соорудили. Дыма в тумане не видно. Да сами в дыму едва не задохнулись.

— Возьмите у них письмо! — распорядился хозяин. — Квартиру вам дадут. Но методы обращения к правительству вы избрали глубоко неверные.

— Знаем, что неверные, — соглашались просители. — Отчаянье заставило. Правды ни от кого добиться не смогли, потому и обеспокоили вас, дорогой Никита Сергеевич. Извините великодушно.

При слове «дорогой» Никита Сергеевич круто повертел шеей, как бы отстраняясь и в то же время принимая ласковое поглаживание. Жалобщиков выдворили, а в охране начался настоящий переполох. Хрущев превратился в громовержца. Так содрогал землю, аж стонала она. Неожиданно превратившись в Угрюм-Бурчеева, он то и дело изрекал:

— Под трибунал отдам бездельников! Что это за охрана, которая под носом ничего не видит? Возможно ли такое? На даче просители живут. И сигнализация почему-то не сработала? И часовые ни хрена не увидели? Как это понимать?

А понимать надо было просто: московские охранники передоверились местным. Местные заверили москвичей, что территория и помещения дачи ими осмотрены. Приезжие решили осмотр провести только визуальный, дабы не порвать о колючки одежду и обувь. Прилегли вечерком на землю, посмотрели во все четыре стороны света на росу, обрызганную закатом. И, не увидев следов сбитой на землю росы, заключили, что по траве никто не ходил.

По оказии вместе с упоминаемыми членами Политбюро из Москвы были вызваны председатель КГБ В. Е. Семичастный и начальник того же ведомства генерал Н. С. Захаров. Часть охраны срочно заменили, но в Москву предусмотрительно не отправили. Выжидали. На досуге переговорили с дочерью Никиты Сергеевича Радой и упросили ее взять на себя роль посредника в столь щепетильном деле.

Рада все сделала как надо.

— Доброе утро, папочка! — поприветствовала утром отца. — Легко ли спалось-отдыхалось?..

— Ты не знаешь, что за безответственных охраннич-ков мне подсунули?

— Наслышана, папочка! Обошлось ведь. Постарайся не вспоминать о неприятном. Ты же отдыхать приехал. Так пойдем лучше поплаваем.

— Идем, — снизошел отец. Дочка напоминала ему молодую жену и вызывала приятные ассоциации. Далеко в море, однако, заплывать отец не любил, предпочитал плескаться рядом с берегом.

Поплыли они с дочуркой вдоль побережья на городской пляж, на котором тьма-тьмущая отдыхающих. Хрущева признали и начали скандировать:

— Никита Сергеевич! Никита Сергеевич! К нам, к нам плывите!

Поплыли. И Никита Сергеевич почувствовал потребность с народом пообщаться. Заговорил и такую сердечную заботу проявил, что нарадоваться не мог на столь впечатлительное и отзывчивое сердце. Настроение поднялось, и пошли они с дочерью с пляжа, тепло взявшись за руки, столь счастливые, что пролетающие чайки притормаживали, дабы полюбоваться милой и сговорчивой парочкой. А отец нет-нет да и кидал на красивую умную дочь ласковые взгляды. Дочура почувствовала изменение в настроении бати и отважилась:

— Простил бы ты этих военных, пап, которые жалобщиков-то просмотрели. Наказания они, разумеется, заслужили, но не столь же сурового, как военный трибунал. Ты же знаешь, что трибунал обязательно настроится на желание главы государства и может подвести их к высшей мере. А у них у всех семьи, дети… Пожалел бы ты их, пап…

Хрущев остановился. А Рада продолжала:

— Ты же добрый, папуля! И знаем это теперь не только мы, но и весь мир. Такую реабилитацию невинных провел. И вдруг — военный трибунал по твоему же указанию.

— Хватит! — не выдержал Хрущев. — Считай, уговорила. Объяви от моего имени, пусть с каждого по лычке или по звездочке военной снимут и по выговору влепят.

Рада рассмеялась:

— Так-то оно так… Да по воинскому уставу за один проступок дважды не наказывают. Выбери наказанье одно.

— А ты что, и воинский устав изучила? — размяк отец.

— Изучить не изучила, а знакомилась обстоятельно.

— Коли так, будь по-твоему. Пусть понизят в звании. Объяви только построже, без улыбочки. А то в твоих устах наказание сможет благодарностью выглядеть.

Следует признать, что охрана дачи Хрущева в Ливадии, в отличие от охраны других правительственных особняков, обеспечивалась слабо. По периметру территория не охранялась совсем, охранялась только с моря около главного двухэтажного дома.

Ливадийская и пицундская дачи воздвигались и усовершенствовались в честь предполагаемого визита в СССР президента США Дуайта Эйзенхауэра, приезд которого был сорван запуском Пентагоном в наше воздушное пространство самолета-шпиона, управляемого кадровым американским разведчиком Пауэрсом.

Главной достопримечательностью ливадийской дачи был живописный и уютный окультуренный грот. Рассаженные вокруг него кактусы, агавы, положенные огромные валуны среди мелких морских камней создавали здесь своеобразную идиллию. В гроте было три помещения: маленькая кухня, комната отдыха с двумя кроватями, тумбочками, стульями и зеркалами и зал для переговоров. В нем лучше всего было находиться после спада жары, когда с моря тянул освежающий ветерок. На столе Хрущева имелись четыре разноцветные кнопки, нажатием которых он вызывал либо официанта, либо секретаря, либо начальника охраны и приказывал:

— Принесите нам по рюмочке коньяку.

Или:

— Закажите катер для морских прогулок.

На катере, кстати, тоже всегда имелись продукты питания, телевизионное и радийное обеспечение, медицинская аптечка. Обслуживал премьера тщательно подобранный экипаж.

В мою бытность на территории дачи неподалеку от грота сохранялся еще деревянный домик Сталина. Позже рядом с ним в виде шатра построили дворец с крышей и раздвижными стенами. В солнечную погоду стены раздвигались и освежали людей влажным морским йодистым воздухом, а в непогоду — сдвигались. При Брежневе этот дворец превратился в своеобразное место заседаний, где имелась кухня, зал с синхронным переводом, кабинет для главы государства.

Из-за скверной погоды Хрущевым было принято решение перелететь из Крыма на Кавказ, из Ливадии — в Пицунду.

Пицундская дача чем-то напоминала ливадийскую. В ней имелся такой же бассейн с подогревающейся морской водой. Стоило нажать кнопку, и сделанные из легкого алюминия стены бассейна раздвигались, открывая вид на море. Создавалось впечатление, что плывешь не в бассейне, а в самом что ни на есть открытом море, ибо по желанию можно было и волны образовать, и течение воды устроить. А назрела вдруг необходимость государственными делами заняться, рядом в плавающем буе встроен телефон: бери трубку и веди разговоры хоть с Вашингтоном.

В сумеречную погоду бассейны освещались мягким электрическим светом, напоминающим свет солнца из-под вуали облаков. А потянет к сказочности, поверни включатель — и морская вода начнет переливаться всеми цветами радуги, тут не только «каждый охотник желает знать, где сидит фазан», но и каждый «фазан» может знать, где плывет хозяин.

В Пицунде Никита Сергеевич по случаю и без случая продолжал на охрану гневаться. Ни с того ни с сего потребовал от начальника внешнего караула «убрать часовых, чтобы не мозолили глаза». А военный возьми да вспыли:

— Не выполню я этого. Ибо в таком случае я не могу ручаться за вашу безопасность.

— Что-о-о-о? Как вы смеете мне возражать? Доложите по командованию, я отстраняю вас от несения службы.

Начкара отстранили. Тот с горя напился чачи, присмотрел на пляже красивую утешительницу. Шепнул на ухо другу-сослуживцу, где его в случае чего искать, и исчез с глаз долой и от главного, и от непосредственного по службе начальства.

А Хрущев в то время расхаживал метра на два впереди прибывших из Москвы членов Политбюро, поучая их премудростям житья-бытья. И не просто поучал, но по ходу дела интересовался, как поучительный урок слушателями воспринимается. При этом выяснилось, что Косыгин все поучения прослушал, за что тут же получил такую взбучку, что на глазах его выступили слезы. Попутно досталось и заместителю начальника личной охраны В. И. Бунаеву.

Обычно Н. С. Хрущев прихватывал на прогулку миниатюрный радиоприемник «Соня». Так было и на сей раз. Но при разносе Косыгина Хрущев принялся жестикулировать руками и заметил, что Косыгин испуганно отшатывается. Поняв, в чем дело, Персек повесил «Соню» на дерево, еще немного для куражу погневался, походил взад-вперед и увидел, что приемника след простыл.

— Где приемник, Бунаев? — спросил он прикрепленного.

— У вас в руках был, Никита Сергеевич, — ответил подполковник.

— Был в руках, — передразнил Хрущев. — Был да сплыл. А вот куда, это я у вас хочу узнать. — И, круто повернувшись, зашагал от компании в сторону. Зашагал навсегда. Больше эти члены Политбюро с ним компании водить не станут.

До чего довел бы его гнев, судить не берусь, но на просеке появился полуглухой и веселый Клим Ворошилов.

— Голубчик! — радостно закричал обрадованный конармеец. — Куда ты запропал? Битый час ищу. Ты отдыхать приехал или работать?.. — И, насильно подхватив Персека за руку, поволок его к уютному гроту. К Хрущеву с Ворошиловым присоединился вначале А. И. Микоян, а позже компанию дополнили А. И. Аджубей, Л. Ф. Ильичев и В. И. Поляков.

Никита Сергеевич последнее время гневался не только на охрану и на соратников, но даже и на лично преданных ему друзей — Николая Викторовича Подгорного и Леонида Ильича Брежнева за то, что те позволяли себе в его присутствии курить. Курильщиков он не жаловал. Гневался с громом и молнией, с грозными окриками и даже с рукоприкладством. Подгорного, закурившего однажды при нем на Внуковском аэродроме, он с криками: «Пошел вон!» — грубо оттолкнул от себя.

А перед очередным чествованием космонавтов на Красной площади стрепетом кинулся на закурившего Брежнева, вместе с губами схватил у него сигарету с мундштуком и так рванул, что сначала раздался резкий щелчок брежневских губ, а затем щелчок кинутого на асфальт мундштука.

— Сколько раз нужно тебе говорить: не дыми мне в лицо! Сколько раз говорить?

Будущий Генсек на выходку Хрущева никак не среагировал, продолжал разговаривать с Шелепиным, будто ничего не случилось.

Я поднял мундштук и протянул его Брежневу.

— И ты с ним заодно? — взвизгнул премьер почти в микрофон. Подбежав, снова выхватил мундштук у Брежнева и с негодованием запустил его на лестницу.

Сотрудники охраны подобрали инкрустированную дымокурню, но передавать мундштук Брежневу не рискнули: очень уж много неприятных воспоминаний нес он владельцу.

Как знать, может, именно толчки в спину, окрики и вырванный из губ мундштук и стали впоследствии теми каплями, которые и настроили членов Политбюро на смещение Хрущева.

На какое-то время дача замолкла, как бы затаилась. Но вот из грота робко вылетела песня, а следом за песней, вальяжно отфыркиваясь, вывалились раскрасневшиеся А. И. Аджубей и Л. Ф. Ильичев. Друзей распирало желание сказать друг другу самые приятные признания, какие только есть в русском языке, но так как сказать их с глазу на глаз не получалось, они решили прибегнуть к помощи подставного лица, в данном случае стоящего на посту часового. Первым отважился начать славословие Аджубей:

— А скажи-ка мне, братец, кто сейчас самый главный философ современности?

— Величайший философ современности Ныкита Сер-геевыч Хрущов!

— Никита Сергеевич, само собой разумеется. А второй кто?

— Второй вы, Алексей Иванович, — отвечал военный.

— Не! Не я, — расплывался в улыбке Аджубей. — Не я, а Леонид Федорович Ильичев, стоящий перед тобой собственной персоной.

— Да-да-да-да-да! — подтверждал Ильичев, петушком покачиваясь на носках, и еще раз подтвердил: — Да-да-да-да-да!

— А кто самый известный идеолог, интересуюсь? — в свою очередь осведомился Ильичев.

— Вы, Леонид Хфедоровыч, — сообразил часовой.

— Опять ты ошибся, братец! — поправил секретарь ЦК несмышленого солдата. — Величайшим советским идеологом по вкладу в науку и литературу является Алексей Иванович. Алексей Иванович, встань передо мной, как лист перед травой. — Аджубей встал. — Видишь теперь кто?

— Да будет тебе! — умилялся Аджубей. — За что ты меня так? Ну не надо! Прошу тебя, не надо!

— А скажи-ка ты мне, служивый, что такое кузькина мать и с чем ее едят? — потешался зять владыки.

Солдат совсем опупел от напасти, — вскинул винтовку на изготовку и заплакал:

— Вы не имеете права приставать ко мне с вопросами. Часовой есть лицо неприкосновенное и о похабных матерях знать не должон. Ишшо што выдумали, с чем ядят кузькину мать. С чем ее ядят, почем я должон знать… Стрельну вот сщас в воздух, узнаете тогда, с чем ядят.

Пришла пора трухнуть Аджубею с Ильичевым:

— Не вздумай, — зашептали, как зашипели, они. — Тебя же за это или на гауптвахту отправят, или под трибунал отдадут. Тоже мне, какой обидчивый выискался. Пойдем лучше от греха подальше, — проговорил знатный идеолог, — а то и в самом деле палить начнет. Видишь, глаза-то у него, как у бугая зенки, выкатились.

Обхватив друг друга за плечи, славно покачиваясь, пошли они петь дифирамбы в наплывающий с моря туман. Не знали еще, сердечные, что их словесные воздаяния похвал как вошли, так и выйдут из тумана неопох-меленными. Места же величайших философов современности, как и величайшего советского идеолога, окажутся вакантными по сегодняшний день, хотя претендентов на них изыщется великое множество.

В гроте останутся только Хрущев и Микоян. Уйдет, сославшись на недомогание, Ворошилов. За ним откланяется и удалится В. И. Поляков.

На рабочем столе Персека ожидали решения неотложных дел: зеленая папка с материалами зарубежной прессы, красная — с шифровками послов и серо-голубая — с бумагами из различных ведомств.

Раскрыв серо-голубую папку, Хрущев узнал, что к нему настойчиво просится на прием французский промышленник Гастон Палевский. Однако Никиту Сергеевича, как и Микояна, постоянно преследовала мысль, что задумали в Москве во время их отсутствия члены Политбюро.

Вынув из кармана небольшие прямоугольные часы, подаренные известным американским физиком Лео Сци-лардом, стальной футляр которых состоял из двух расходящихся в разные стороны половинок, Хрущев, как бы забавляясь, стал бесцельно открывать и закрывать их: часы от этого подзаводились и были надежны тем, что не разбивались при падении. Упав из рук несколько раз, они продолжали идти как ни в чем не бывало. А древнего предсказания, что часы падают не к добру, Хрущев не знал.

Лидер размышлял, что следует предпринять для безопасности и сохранения власти. Он понимал, что в его низвержении задействованы большие силы. Так стоит ли противопоставлять им кажущуюся силу свою и подвергать опасности людей, семью и государство?

Не зря же затеяна эта игра с Аджубеем. Накануне отъезда в Пицунду Хрущев поручил зятю деликатную поездку в ФРГ, с целью подразузнать, как говорится, на месте политическую обстановку в этой ведущей капиталистической стране и попытаться установить прямые контакты с ее руководством. Усердие Алексея Ивановича обернулось конфузом. В ответ на осторожный зондаж немцев, сможет ли улучшению отношений между Россией и Западной Германией способствовать ликвидация берлинской стены, Аджубей, ничтоже сумняшеся, заявил: «Когда придет Никита Сергеевич и сам убедится, какие немцы прекрасные ребята, то от берлинской стены не останется камня на камне». Заявление зятя, записанное КГБ на магнитофон, было истолковано как предательское и стало компрометирующим материалом.

Хрущев попросил Аджубея явиться к Подгорному, а тот достал из стола донесение и зачитал: «Находясь с группой советских журналистов в Западной Германии, А. И. Аджубей во время одного из интервью заявил: «Вы спрашиваете о берлинской стене? Не волнуйтесь, приеду в Москву, скажу папе, и мы ее сломаем!»

Так или иначе все происходило, но суть сообщения давала основания полагать, что снос берлинской стены намечался еще при Хрущеве, и понятно, что к объяснению по столь решительному заявлению зятя тесть готов не был и потому заметно волновался.

Зазвонил правительственный телефон-вертушка. Сообщили, что произведен еще один успешный запуск космонавтов. Хрущев с Микояном поочередно поздравили покорителей космоса, пожелали благополучного возвращения и на радостях прошли прогуляться вдоль побережья.

О море, море, кто тебя усеял грустными мечтами?..

Редко море бывает веселым. Даже в абсолютный штиль, когда вблизи оно переливается бликами и солнечными зайчиками, вдалеке веселость как бы приглушается спокойным раздумьем, напоминающим грусть. Происходит это, видимо, потому, что море чаще бывает свидетелем разлук, нежели встреч. К нему, как к другу, люди идут смыть наносное и поверить сокровенное.

Вот и теперь, когда Хрущев поверял думы Анастасу, на самом деле он поверял их морю, доверял вечности. Если вы захотите когда-то узнать раздумья Хрущева в последние дни его правления, поезжайте на пицундское побережье и прислушайтесь. Море при этом то вспыхнет фейерверком, то зааплодирует всплесками, то захохочет гомерическим хохотом. Оно раскроет состояние души того экспрессивного, эмоционального, нервного, неровного и самоуверенного человека.

Когда же в соленые, насквозь прозрачные, до дна видимые воды Черного моря с разбегу нырнет бесштанный голопопик, на память придут скабрезные строки неизвестного автора, подводящие итог правлению этого случайно оказавшегося на гребне власти человека:

Грубо отесаны стихи, но по существу справедливы.

В последние годы правления Хрущева дифирамбы и фанфары в его честь звенели несмолкаемо. Начинал их, как обычно, серый кардинал — Михаил Суслов, и не в глаза, не возле, а далеко со стороны. Уезжал в отдаленные области и как бы ненароком аукал: «Дорогой Никита Сергеевич!» Аукал, аукал, а в Москву возвращаться не торопился до тех пор, пока не получалось как по пословице: «Как аукнется, так и откликнется». Ждать отклика приходилось недолго. Ибо если сам кардинал с партийного амвона возликовал, то пение его тут же подхватывали партийные протодьяконы Кириленко, Брежнев, Подгорный, Микоян, с оглядкою — Косыгин.

Льстивых эпитетов в честь лоснящегося владыки не жалели. И вот без них уже не обходится ни одно выступление, ни маломальское торжество, ни простой разговор. Владыка к эпитетам привыкает. Они становятся бальзамом его души, необходимой приправой к каждому в его честь словесному блюду, которое на самом деле является словесным блудом. И владыка уже не просто человек, а непогрешимый мессия, пророк страны, которая дышит на ладан, но делает вид, что крепка и могуча, и потихоньку подпевает трубадурам.

Какое же емкое слово «трубадур», от слов «труба» — «дура». По-другому-то оно должно бы трубадулом называться.

Не соглашаться с Персеком нельзя. Возражать — опасно. Остановить самолюбование кумира возможно только пощечиной. Орджоникидзе однажды попробовал остановить пощечиной Сталина, и… и… до сих пор историки гадают, сам ли Серго ушел из жизни или ему быстро помогли?

Согласимся, не каждый отважится на такой поступок. С Хрущевым на такой поступок не отважился никто. И он, сидя в кресле премьер-министра и партийного босса, стал откровенным бунтовщиком. А бунт его был направлен против русской имперской истории: его либеральные реформы угрожали самому существованию империи. И причиной его падения был волюнтаризм по отношению к российской традиции. Иными словами, Хрущев был первым советским диссидентом. Как выразился Уильям Шекспир, «без спора безумство сильных требует надзора».

Сегодня Хрущева олицетворяет медная голова двуликого Януса, стоящая надгробьем на Новодевичьем кладбище. Эта голова распорядилась отдать Украине Крым, порезать автогеном авиацию и флот, разрушить деревни, ликвидировать подсобные хозяйства, уничтожить личный крестьянский скот, передать КНР Порт-Артур, порт Дальний, КВЖД, а затем разорвать с ней дипломатические отношения, снять с поста министра обороны героя страны маршала Жукова, начать строительство домов без кухонь, колотить ботинком в ООН, ездить верхом на свинье.

Раньше эта голова лоснилась на солнце всеми цветами радуги. Теперь позеленела от злости и, низвергнутая с постамента, как срубленный кочан, смеется в траве до ужаса и дрожи.

Горько видеть голову без туловища средь барвинков и левкоев, а еще страшнее встречаться со срубленной улыбающейся головой.

Не продумал скульптор крепление головы и посадил ее на винт, не предполагая, что не согласные с думами этой головы люди будут без конца ее откручивать. Да и мудрено не открутить голову, у которой не все винтики на месте.

Но когда видишь медную голову на траве или на клумбе, на память приходят слова А. С. Пушкина:

Вот моя дословная запись беседы с этой тогда еще живой удалой головой:

— Необходимо повернуть европейские реки, текущие в Северный Ледовитый океан, в Волгу, чтобы не дать пересохнуть Каспийскому морю. Строительство таких каналов обойдется государству не больше суммы, затраченной на строительство Куйбышевской ГЭС.

Зато, если на пути течения рек построить сеть электростанций, за год можно возвратить все средства, затраченные на строительство каналов. Кроме того, из Каспия можно отвести оросительные системы: в засушливых степях вырастить урожаи. А через некоторое время можно будет и Иртыш повернуть в Среднюю Азию…

— Но эти «преобразования» в кавычках могут привести к необратимым последствиям в экологии. Льды Севера начнут таять и наползать на материки. Поселки же и города, построенные на берегах бывших рек, захиреют и вымрут. Все это не так просто, как вам на первый взгляд кажется, Никита Сергеевич!..

— Больно вы самостоятельными стали, молодые люди, — обиделась голова. — Разумному слову не внимаете. Не завидую я вашему будущему. — И зашагал прочь.

Да и я не завидую будущему, которое нам создали Хрущев и Горбачев. Но в назидание лоснящимся головам хочу сказать:

Голова же на надгробном памятнике Н. С. Хрущеву, исполненная Эрнстом Неизвестным, не только отделена от тела, она водружена как бы на прерванную ленту Мебиуса, то есть взгромоздилась на прерванную вечность. Она и нарушила обычный ход вещей, отбросив Россию на десятки лет назад.

Не отправь Политбюро эту голову вовремя на пенсию, сколько б еще немыслимых бед смогла натворить она! Не знаю, что осталось в тщательно охраняемых архивах, но, полагаю, документы об участии Маленкова, Хрущева и других чиновников, замешанных в массовых репрессиях против людей, должны сохраниться. Про Хрущева же известно, что даже после прекращения репрессий Украина под его началом буквально стонала от беззаконий. Даже жестокий Сталин вынужден был послать ему телеграмму со словами: «Уймись, дурак!» На тот раз предупреждение подействовало. Но позже Хрущев уему в беззакониях не знал. Стал мнить себя разбирающимся в литературе, живописи, в музыке. Запугивал и высылал из страны творцов, не согласных с его воззрениями.

Коснемся еще одного вопроса, больного вопроса — отношения к Церкви И. В. Сталина и Н. С. Хрущева.

В самом начале 30-х годов Н. К. Крупская провозгласила лозунг «Свободу детям от религиозного дурмана!»… «Библию для верующих и неверующих» на скорую руку тут же сварганил Емельян Ярославский, в просторечии именовавший себя грешником Минаем.

Застонав, рухнул от рук «преподобных грешников» храм Христа Спасителя, не вынес Господь, чтобы стояли его стены, оскверненные нечестивцами-обновленцами, которые на так называемом «соборе» провозгласили «анафему» святейшему патриарху Тихону, расстрелянным митрополиту Киевскому — Владимиру, митрополиту Петроградскому и Гдовскому — Вениамину и другим великомученикам российским… Храм рухнул, а на его месте образовалась лужа имени Лазаря Кагановича.

В 1933–1934 годах в Москве остаются действующими лишь 24 православных прихода и несколько обновленческих. В 1933 году наркомом просвещения А. С. Бубновым и Н. К. Крупской была выдвинута идея сноса храмов и построения на месте «дурмана и оболванивания людей» общеобразовательных школ. В течение двух последующих лет по бубновской инициативе были снесены храмы: Космы и Дамиана по Старомонетному переулку, храм Николы на Столпах (XVII века) и палаты боярина Матвеева в Армянском переулке; снесена колоннада и древний храм Спаса Нерукотворного (храм Параскевы Пятницы на Божедомке), основанные в XV веке. В 1938 году снесены храм и колоннада на Пречистенке; на Старом Арбате и в Серебряном переулке — колокольня XVII века и здание храма Николы Серебряного XVIII века. На Поварской — храм Бориса и Глеба, на месте которого построили институт имени Гнесиных. На Большой Молчановке — храм Николы на Курьих Ножках. На Малой Бронной — храм Воскресения Словущего, где один из приделов посвящен преподобному Сергию Радонежскому. Иными словами, нарком просвещения Бубнов разрушил не меньше трех сотен по стране и более двух десятков храмов в столице.

Наступил 1941 год, грянула Великая Отечественная, и жизнь показала, что истинной Церковью руководит сам Иисус Христос, ибо очищение Церкви произошло кровью тысяч архипастырей, пастырей, монашествующих иноков и мирян.

4 ноября 1941 года в Елоховском соборе состоялась литургия в день праздника иконы Казанской Богоматери, по-другому именованной иконы Богоматери всех Скорбящих Радости, на литургии протодиакон храма Святителя Николая, что на Новокузнецкой улице, отец Иаков Абакумов, родной брат начальника СМЕРШа и заместителя наркома обороны СССР Абакумова, впервые произнес многолетие Сталину. Обладатель низкого, звучного баритона, он произнес: «Богохранимой стране Российской, властям и воинству ея… и первоверховному вождю…», а молящиеся тысячами голосов грянули: «Многие лета!» А протодиакон Иоанно-Предтеченского храма с Красной Пресни провозгласил «вечную память» воинам, убиенным на поле брани.

Эта литургия предуведомила выступление Сталина 7 ноября 1941 года, которое начинается словами: «Братья и сестры! Да осенит вас победоносное знамя Александра Невского…» С этого момента начался путь сближения Церкви и советской власти. Обращение Сталина к воинам и мирянам было поддержано посланием митрополита Сергия (Старогородского). А в декабре 1941-го был открыт храм в Ельне, неподалеку от передовой, в котором перед советскими воинами совершилось молебствие с пожеланием им победы и с провозглашением многолетия вождю всех народов — товарищу Сталину.

С начала Отечественной войны во многих церквах страны произносились страстные, убежденные проповеди. Вот как звучала проповедь протоиерея Николая Ренского, настоятеля храма Святого Апостола Филиппа, в день памяти воина-великомученика Феодора Страти-лата: «Еще молодым священником служил я в Москве в древнем храме преподобного Феодора Студита у Никитских ворот. Феодор Студит во святом крещении получил имя Феодор в честь воина Феодора. В храме погребены все предки Александра Васильевича Суворова. И вот сегодня, когда враг у стен Москвы, я вместе с вами обращаюсь с мольбой к мученику Феодору Стратилату. Да осенит его воинское знамя наши полки и да будет с нами Бог и победа!»

После победы стали открываться храмы в Москве: Всесвятский (у Сокола), Введенский (в Вешняках), Скорбященский (на Б. Ордынке), Малый собор (в Донском монастыре), Трапезный храм (в Новодевичьем), Троице-Сергиевская лавра Открыты Московская и Ленинградская духовные академии, семинарии — Московская, Ленинградская, Саратовская, Киевская, Одесская, Ставропольская, Минская, Луцкая. На Поволжье вел службу отец маршала Василевского Михаил Василевский.

Повторное гонение на Церковь началось при Хрущеве. Его десятилетнее правление для православных христиан было годами тяжелых, изнурительных мучений. Был закрыт и осквернен памятник 1812 года, собор в городе Кобрине, взорван огромный Гродненский собор, Никольский собор в Витебске, соборы в Челябинске, Донецке, Полтаве, Николаеве.

Разрушены: Ильинская церковь — резиденция молдавского митрополита в Кишиневе, колокольня Пятницкой церкви в Чернигове, церкви Спаса Преображения, Иоанна Воина и Михаила Архангела в Харькове, Покровская церковь в Киеве, соборы в Могилеве, Брянске.

В Москве снесены храм Ржевской Богоматери (XVIII века, на Поварской), храм Иоакима и Анны (на Б. Якиманке), Грузинской Богоматери с Покровским приделом (близ Воронцова поля), храм Святого Николая (в Ямах, вблизи Землянки на улице Ульяновской), храм Тихвинской Богоматери XVIII века (у Киевского вокзала). В Ленинграде — Греческая церковь; церковь Святого Николая на улице Марата, храм Святой Троицы — на Сенной. Закрыли соборы епархий в Кишиневе, Черновцах, Виннице, Розно, Риге. Собор Святых Петра и Павла в Гомеле, собор в Красноярске.

Венцом богохульческой деятельности Хрущева стал взрыв Преображенского (названного в честь Преображенского полка) собора в Москве, построенного в 1709 году Петром Первым.

Причиной начала единения советской власти с Русской Православной Церковью послужила победа Сталина над левыми силами в партии. Если бы не были ликвидированы эти силы, никакого бы единения народа в Отечественную войну не произошло, оказалось невозможным бы и сотрудничество Церкви с правившей тогда властью.

Создается впечатление, что некто зомбирует наших лидеров. Ибо не пройдет и двадцати лет после ухода Хрущева с поста, как меченный природой восприемник довершит задуманное предшественником уничтожение огромного государства. Он не станет печалиться по содеянному. В 1996 году «лучший немец года» выдвинет себя кандидатом в Президенты Российской Федерации. В предвыборной гонке отправится в Омск и получит там хорошую, прямо скажем, заслуженную затрещину от болеющего за судьбу Родины омича Малькова. В качестве поддержки омича появится частушка:

В 1990 году «лучший немец года» при переговорах с канцлером Германии Колем на даче в Архизе поставит вопрос о скоропалительном выводе наших войск из Германии. По подсчетам военных, вывод войск по тем временам определялся суммой в двести миллиардов марок. Коль в качестве откупного предложит Горбачеву сто миллиардов. Не давая ему договорить, Горбачев запросит четырнадцать. Коль изумится… Еще бы! Предлагают сто, а запрашивают четырнадцать. Спроста ли? Непохоже, У русских есть на этот счет мудрая поговорка: «Не так он прост, этот прохвост, как совсем не просты все его хвосты».

За что же Германия хотела расплатиться? Во-первых, за то, что наша собственность, оставшаяся в Германии, была оценена в двести миллиардов марок и по немецкому закону «О новых собственниках» пожизненно принадлежала нам с правом наследия. А во-вторых, Америка, к примеру, две своих бригады выводила с Филиппин двенадцать лет. А Горбачев с Шеварднадзе три армии в полмиллиона человек вывели в течение полугода. Тридцать тысяч солдатиков при этом кинули в палатки под Смоленском и заставили в них зимовать. Сколько при этом их простудилось и умерло? Сколько стало инвалидами? Сколько?..

С помощью леди Тэтчер Горбачев издаст в Англии свои доклады таким тиражом, что если поделить его на жителей королевства, то каждому достанется по три экземпляра этого «бесценного» труда. Но к этому гонорару прибавится затем Нобелевская премия мира, а детям Шеварднадзе — за бесценок шикарная квартира в Париже.

Спустя полгода Горбачев попросит у Коля кредит на шесть миллиардов марок, который нашим внукам предстоит скоро возвращать. Представляете, читатель, получить немецкий долг в двести миллиардов марок отказался, а кредит на шесть миллиардов марок взял.

Наполеон Бонапарт однажды изрек: «Стадо баранов, предводительствуемое львом, сильнее стада львов, предводительствуемых бараном». Сегодня овечьи стада на мясо-бойни водят прикармливаемые бараны. Прозрейте, россияне, и не допустите к власти прикармливаемых колетэт-черами сладко блеющих баранов.

…Время Хрущева можно назвать временем полумер, которое Илья Эренбург окрестит «оттепелью». По воле «лоснящейся головы» тогда же наступила эпоха «реабилитанса». Сотням тысяч осужденных была сохранена жизнь. Приоткрыв «железный занавес», мы стали получать почти секретную информацию.

В 1963 году в Париже ничтожно малым тиражом была издана история русской аристократии в пятидесяти томах, под редакцией президента общества по родословным делам Николая Иконникова. В 41-м томе этого издания даются подробнейшие сведения о боярском роде Хрущевых, ведущих свою родословную летопись с XV века. Японский документалист Такиси Хиросэ, опираясь на брачные записи в церковных и регистрационных книгах и на проверенные факты по ближайшим родственникам, утверждает, что двоюродный дядя Хрущева был флигель-адъютантом у Александра II, отец служил в ведомстве внутренних дел, родной дядя был банкиром.

По женской линии род Хрущевых состоял в родстве с Гогенцоллернами. Российская барышня в 1846 году стала женой принца Карла (идентичность немецких и российских записей сходится). А Елизавета Хрущева была замужем за великим Николаем Рубинштейном.

Знал бы Иосиф Виссарионович, как плохо работали его отделы кадров, очень бы опечалился. А вспомнив, «какого змия взлелеял на груди своей», даже бы прослезился, наверное. Да и я только-только начал понимать, откуда у Н. С. Хрущева такие барские замашки.

Стемнело. Засветились первые звезды, и к прогуливающимся подбежал дежурный охраны:

— Никита Сергеевич, вас просит к телефону Суслов.

Хрущев с Микояном не спеша поднялись в дом. Хрущев поднял трубку.

— Собрался пленум по сельскому хозяйству. Все съехались. Ждем вас, в связи с острейшими разногласиями в руководстве.

— А без меня не можете разобраться? — следует вопрос Хрущева.

— Сможем не только сейчас, но и в дальнейшем.

Раздался щелчок, и правительственная связь прервалась.

— Звонил Суслов, — сказал Хрущев. — Говорит, возникли срочные вопросы по сельскому хозяйству. Настаивают на приезде. Летим.

— У тебя же завтра встреча с Гастоном Палев-ским, — отвечает Микоян. — Не надо давать пищи для досужих домыслов капиталистам. Прими его, и полетим.

Хрущев с доводами Микояна не согласился. Начальникам охраны было приказано готовиться к срочному выезду в Москву. Те объявили тревогу, и выяснилось, что отстраненный Хрущевым начкар внешней охраны дачи отсутствует. Обратились за помощью к другу начкара и срочно отправили за отсутствующим. И когда начкар пребывал в теплых объятиях местной пригожуни, во дворе дома раздался душераздирающий вопль: «Ураган! Ураган! Ураган!» Погода же на дворе стояла абсолютно штилевая. Податливая подруга смекнула, что непривычный крик является позывным сигналом.

— По-моему, зовут вас! — шепнула она между поцелуями не в меру горячему кавалеру.

— Меня! — снисходительно согласился тот. Быстро выпрыгнул в окно и, на ходу приводя себя в порядок, бегом помчался за посыльным.

А в расположении части уже заседал местный трибунал. Три генерала с несколькими старшими офицерами расселись подковой за длинным столом и с ходу приступили к допросу:

— Где изволили пребывать и почему вовремя не явились по тревоге?

— Я не видел и не слышал сигнала.

— Допустим. Почему находились вне части?

— Я был отстранен товарищем Хрущевым от командования караулом и решил никому не мозолить глаза.

— У кого же все-таки изволили пребывать?

— Столь огромному коллективу этого я не скажу.

— Объясните тогда только мне, — попросил непосредственный начальник.

— Пожалуйста. — И офицер незаметно для других положил перед полковником презерватив.

— Что? Выходит, ты нас на х… посылаешь?

— Никого я никуда не посылаю. Я вам объяснил, почему отсутствовал. А где был, не скажу, и не вынуждайте меня.

— Оставьте его в покое, — миролюбиво попросил один из генералов. — Если виноват, накажите, но не заставляйте его выдавать женщину. Она не служит в нашем ведомстве и не знает, можно с ней отлучаться нашим сотрудникам или нельзя.

12 октября утром Хрущев принял французского промышленника и засобирался в Москву. На крыльце его дожидалась сестра-хозяйка с большим букетом осенних цветов.

— До свиданья, Никита Сергеевич! Жаль, что мало отдохнули. Приезжайте еще.

Хрущев при ее словах чуть не расплакался. Сдержанно поблагодарил сердобольную женщину и уселся на переднем сиденье ЗИЛа. В аэропорту принял традиционный рапорт личного пилота генерала Н. И. Цыбина и вдвоем с А. И. Микояном прошествовал в хвостовой салон. Приятелям нужно было обсудить предстоящую ситуацию и выработать программу действий. Во все время перелета они ни разу не вышли из салона и ни разу не притронулись к еде.

Самолет подрулил к правительственному павильону аэропорта Внуково-2. Прибывших встретили председатель КГБ В. Е. Семичастный и начальник Девятого управления КГБ В. Я. Чекалов. Семичастный вежливо поздоровался и доверительно сообщил:

— Все в Кремле, Ждут вас.

Хрущев с Микояном переходят в ЗИЛ-111, Семичастный за эскортом не следует, делает вид, что его машина забарахлила, приотстает и по радиотелефону информирует Л, И. Брежнева о ситуации, Хрущев без помех доезжает до Кремля и вдвоем с Микояном проходит в комнату заседаний Президиума ЦК, Семичастный в своих воспоминаниях об этом свидетельствует:

«Когда приехали в Кремль и они зашли в зал, я немедленно сменил охрану на квартире и на даче. Предварительно отпустил в отпуск начальника охраны Литовченко, был такой.

Оставил за него молодого хлопца Васю Бунаева. Я его в Кремле прижал в переходах: «Слушай! Сейчас началось заседание Президиума ЦК. Все может быть. Я выполняю волю Президиума и ЦК. Ты как коммунист должен все правильно понимать. От этого будет зависеть решение твоей дальнейшей судьбы. Имей в виду — ни одной команды, ни одного приказа, ни одного распоряжения не выполняй без моего ведома. Я тебе запрещаю».

…Я не закрывал даже Кремля для посещения людей. Люди ходили, а в зале шло заседание Президиума ЦК. Я по Кремлю расставил, где нужно, своих людей…

Брежнев и Шелепин беспокоились.

Я ответил: «Не надо ничего лишнего. Не создавайте видимости переворота».

На Президиуме доклад об ошибках Н. С. Хрущева сделает А. Н. Шелепин. Затем подаст бумагу А. И. Микояну и тоном приказа скажет: «Читай!»

В резолюции Президиума ЦК говорилось: «Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев по состоянию здоровья просит освободить его от занимаемых должностей в связи с уходом на пенсию».

Микоян пробежал бумагу глазами и молчит.

— Чего ты мямлишь? — посуровел Шелепин. — Читай!..

Микояну на помощь пришел сам Хрущев. Он опять стащил с ноги ботинок, начал колотить им по столу, выкрикивая:

— Это заговор! Это произвол! Я требую немедленного созыва Пленума ЦК.

— Хорошо! — согласились члены Президиума. — Едем на Старую площадь. Члены ЦК и секретари обкомов ждут нас.

Микоян попытался внести предложение об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК, но □ставить за ним должность Председателя Совета Министров. Его не поддержали.

Шелепин' взорвался:

— Ни за что!!! Вы поменьше бы предлагали, а то, не ровен час, и за вас возьмемся.

Микоян разгоряченно ответил:

— Мы здесь не пирог делим, а решаем судьбу великого государства. Деятельность Хрущева — большой политический капитал партии. И прошу мне не угрожать.

Утром 14 октября открылся Пленум ЦК. Делегаты ждали членов Президиума ЦК в гнетущей тишине. Первым в зал вышел Брежнев, за ним Подгорный, Суслов, Косыгин, замыкал шествие Хрущев.

Доклад для Пленума ЦК готовил Д. С. Полянский, а сообщение о решении Президиума ЦК сделал М. А. Суслов. Он нажимал на то, что Хрущев превратил пленумы ЦК в многолюдные собрания, где выступали все, кому не лень. Таскал за границу всю семейку, нарушал ленинские нормы работы Президиума и пленумов. Вышедший на трибуну постоянный представитель СССР в СЭВе М. А. Лесечко принялся рассказывать о том, как Хрущев поссорил СССР с Польской Народной Республикой. Попросил поляков при закупке у нас технико-экономических данных на самолет сельскохозяйственной авиации оставить на него цены одинаковыми с советскими, мотивируя это тем, что наши рабочие также хотят зарабатывать побольше. На что братья-поляки здорово обиделись.

За столом Президиума Хрущев сидел, низко опустив голову, не поднимая глаз, за власть не цеплялся, на прощание сказал:

— Я благодарю вас за то, что все же кое-что сказали положительного о моей деятельности. Рад за Президиум, в целом за его зрелость. В формировании этой зрелости есть крупица и моей работы…

Всех нас, и меня в том числе, воспитала партия… У нас с вами одна политическая и идеологическая основа, и против вас я бороться не могу. Я уйду и драться не буду. Еще раз прошу извинения, если когда-то кому-то нанес обиду, допустил грубость. В работе все могло быть. Однако хочу сказать, что ряд предъявленных мне обвинений я категорически отвергаю. Не могу сейчас все обвинения вспомнить и на них ответить. Скажу об одном: главный мой недостаток и слабость — это доброта и доверчивость, а может быть, еще и то, что я сам не замечал своих недостатков. Но и вы, все здесь присутствующие, открыто и честно мне о моих недостатках никогда не говорили, всегда поддакивали, поддерживали буквально все мои предложения. С вашей стороны отсутствовали принципиальность и смелость. Вы меня обвиняете в совмещении постов Первого секретаря ЦК и Председателя Совмина. Но будем объективны, этого совмещения я сам не добивался. Вспомните, вопрос решался коллективно, и многие из вас, в том числе и Брежнев, настаивали на таком совмещении. Возможно, было моей ошибкой то, что я не воспротивился этому решению, но вы все говорили, что так надо сделать в интересах дела. Теперь же вы меня обвиняете в совмещении постов.

Да, я признаю, что допустил некоторую нетактичность по отношению к работникам искусства и науки, в частности, сюда можно отнести мои высказывания в адрес Академии наук. Но ведь не секрет, что наша наука по многим вопросам отстает от зарубежной науки и техники. Мы же в науку вкладываем огромные народные средства, создаем все условия для творчества и внедрения в народное хозяйство ее результатов. Надо заставлять, требовать от научных учреждений более активных действий, настоящей отдачи. Это ведь истина, от нее никуда не уйдешь.

Вы меня обвиняете в том, что мы увезли с Кубы наши ракеты. А что же, мы должны были начать мировую войну?..

Почему же вы теперь хором обвиняете меня в какой-то авантюре по кубинскому вопросу, если все вопросы мы решали вместе?

Возьмем установку пограничной стены в Берлине. Тогда тоже решение вы одобрили, а теперь обвиняете меня…

Или наши взаимоотношения с руководством Китая. Они довольно сложны, и они еще будут обостряться. Вы столкнетесь с большими трудностями и сложностями через четыре-пять лет. Нам надо уходить, дать дорогу молодым. Но на прощание я хотел бы обратиться к Пленуму с просьбой…

— Этого не будет! — резко сказал Брежнев.

— Этого не будет! — визгливым голосом поддержал Брежнева Суслов.

У Хрущева на глаза навернулись слезы, но он продолжал:

— Очевидно, теперь будет, так, как вы считаете. Что ж, я заслужил то, что получил. Я готов ко всему. Вы знаете, я сам думал, что мне пора уходить, вопросов много, и в мои годы справиться с ними трудно. О том, что происходит сейчас, история когда-нибудь скажет свое веское правдивое слово… А теперь я прошу написать заявление о моем уходе, о моей отставке, и я его подпишу. В этом вопросе полагаюсь на вас.

Опыт перевода на пенсию персоны столь высокого ранга поучителен. В то время руководители спецслужб, узнав, что начальник внешнего караула пицундской дачи был отстранен Хрущевым от службы за строптивость, сочли самым целесообразным именно его и назначить во внешний караул охраны особняка Хрущева на Ленинских горах.

Если раньше Хрущева охраняли Л. Т. Литовченко, И. Т. Коротков, В. И. Бунаев, Н. Ф. Васильев, В. М. Божко, И. А. Балашев, Н. А. Козин, М. П. Солдатов, то теперь всех их заменили на других. Начальником личной охраны назначили Мельникова С. В., его помощником Лодыгина А. П. Замок на Ленинских горах был оцеплен охраной, как цепями.

Истинная правда, иногда держали цепи и для самих себя.

До 1953 года Булганин, Маленков, Хрущев, Суслов жили на бывшей улице Грановского (ныне Романова). В Кремле квартировали Андреев, Ворошилов, Каганович, Микоян, Молотов, Сталин, семьи Яна Феликсовича Дзержинского и Серго Константиновича Орджоникидзе.

После смерти Сталина было построено много правительственных особняков над Москвой-рекой на Ленинских горах. В новые дома предполагалось вселить всех членов Президиума ЦК. Однако Молотов и Ворошилов от переезда отказались, а переехавший ненадолго туда Каганович при выходе из членов Президиума потерял впоследствии право на особняк и вынужден был довольствоваться небольшой квартирой на Фрунзенской набережной.

Особняк Хрущева располагался между спортивным комплексом с левой и особняком Микояна с правой стороны.

Нину Петровну Кухарчук-Хрущеву интуиция подвела: перед снятием мужа она отдыхала с Викторией Петровной Брежневой на курорте в Карловых Варах. По примеру мужа ходила на два метра впереди перед Викторией Петровной и, узнав о непоправимом, осадила на четыре метра назад и стала ходить за спиной Виктории-победительницы, пока не догадалась срочно вылететь в Москву.

В особняк явилась с уже перерегистрированной в паспорте фамилией Кухарчук, но, уразумев, что дела не совсем плохи, занялась приведением в порядок хозяйства. Почему бесконечно поднимала трубку прямого телефона к дежурному и властным голосом требовала:

— Разыщите бельгийское ружье, которое было у Литовченко. Пропажа нашего имущества ляжет на вас.

Ружье нашлось.

— Разыщите одежную вешалку.

Вешалку караул искал три дня и, чтобы избавиться от назойливости хозяйки, купил сразу дюжину вешалок, которые и вручил Нине Петровне. Мелочась с инвентарем, Нина Петровна совершенно не видела, что происходит прямо перед носом.

На семидесятилетний юбилей Хрущеву надарили столько подарков, что они им просто потеряли счет. Абхазы, к примеру, поднесли две дубовые ракеты, одна из которых была по горлышко залита чачей, а вторая — отборным коньяком. Краны ракет были опломбированы, и в суете сует никто не мог догадаться о их содержимом. Догадались по садовнику.

У хозяев — горе, а садовник — в стельку пьян. День пьян, два, три. Подобрали. Умыли. Домой отпустили. Назавтра при пропуске попросили показать содержимое кейса: спиртного в нем не оказалось. Но не прошло и двух часов, как садовник начал выписывать такие кренделя вокруг деревьев, что яблони трепетали от испуга.

Дежурный по караулам пригласил садовника на беседу, и выяснилось, что спиртное он берет из ракет. Отпустил дежурный бедолагу-садовника, прихватил два солдатских котелка и последовал прямиком на красное крылечко, где возлежали дубовые ракеты. Не пропадать же добру. Нацедил одну и вторую посудину. Пригубил из одной. Подумал: надо Нине Петровне сказать. Но пригубил из другой и передумал. Стоит ли тень на плетень наводить. Обнаружится в ракетах недостача «горючего», виноватить начнут. Лучше помолчать. А хватятся, можно сказать: испарилось-де на солнце, в холодном месте, теневом, хранить их надо бы было… Так и не сказал.

14 октября 1964 года Хрущев приехал на территорию особняка под вечер, вдвоем с Микояном. Сделал два круга вокруг дома, а встречающим сказал:

— Они сговорились.

Микоян, желая поддержать соратника, добавил:

— Он забыл, что и при социализме может вестись борьба за власть…

Утром Хрущев об уходе на пенсию как бы забыл. Сделал легкую зарядку, аппетитно позавтракал, по телефону вызвал машины (однако автомашины его за ночь были лишены атрибутов, дающих возможность беспрепятственного проезда на любой светофор. Отныне о их выезде сотрудники ГАИ в известность больше не ставились).

Охранники недоумевали, куда это дед навостряет лыжи, но спрашивать его не решались. Когда же машины двинулись в сторону Кремля, из автомашины прикрытия по радиотелефону доложили:

— Мельников следует в Кремль. Въезжаем на Бородинский мост.

У военторга Хрущев опамятовался и попросил водителя вернуться на Ленинские горы. Его душили слезы. Однако в машине он сдерживал свои печали и только при въезде на территорию усадьбы расслабился:

— За что они меня так, под дых прямо? Неужли нельзя полегче, постепенней?

За отцом по пятам пошел Сергей Никитич и в меру возможного пытался его успокоить.

Новая власть начинала проявлять норов: часть дежурных, в том числе и бывшего начальника охраны внешней территории пицундской дачи, заставили взять под охрану освобожденную дачу в подмосковном поселке Петрово-Дальнее, сиротливо ютящуюся на высоком берегу реки Истры с тремя одноэтажными деревянными домами. Территория усадьбы ее поросла соснами. Однако ближе к дому деревья были вырублены и на их месте красовался яблоневый сад, с дорожками, обрамленными цветочными грядками, кустами жасмина и сирени. От ворот к дому шла асфальтированная дорога, оканчивавшаяся перед крыльцом прямоугольной площадкой.

Дачный поселок Совмина обслуживался небольшим клубом с кинозалом, в котором дважды в неделю демонстрировались фильмы, изредка давались концерты.

Дачи поселка отделялись друг от друга глухими заборами, выходящими на асфальтированную дорогу. Въезд в ворота охраняли женщины вневедомственной охраны, а у дачных ворот дачи Хрущева службу несли сотрудники Девятого управления.

Хрущевы пожаловали на постоянное жительство в Петрово-Дальнее 13 января 1965 года. Осмотрели дом. Головной дом внутри был уютным и просторным. Огромную бильярдную комнату его новая хозяйка присмотрела под столовую. Слева от крыльца головного дома стояло еще несколько строений: оранжерея с высокой трубой, летняя кухня и застекленная веранда из трех помещений.

Никите Сергеевичу по душе пришелся его рабочий кабинет — комната объемом около пятнадцати метров, две стены которой занимали окна, выходящие в сад и на веранду. В левом углу за дверью стоял большой сейф. На нем по желанию хозяина воздвигли деревянную картину, изображающую сидящую под деревом девушку с протянутой рукой, а за ее спиной — юношу, вооруженного луком с колчаном и стрелами: «Мольба к Судьбе и Судьбы коварство». Эту картину преподнес хозяину Джавахарлал Неру.

Рядом с картиной появилась акварель в зеленых тонах с видом на речку. Кровать поставили изголовьем к стене, а рядом с кроватью — ночной столик индийской работы.

Комната имела камин с вращающимся деревянным валиком, обтянутым фольгой, подсвечивающейся разноцветными электрическими лампочками. Шуршание фольги при включении камина создавало слуховую галлюцинацию потрескивающих углей, световая гамма производила впечатление пылания поленьев, а тепло, исходящее от лампочек, — иллюзию огня.

На стол в деревянном ящике водрузили английский проигрыватель. Пластинки с записями Руслановой, Зыкиной, Штоколова, русских, украинских народных и современных песен.

У окна в сад поставили красно-желтое кресло, подарок Урхо Кекконена. Президент Финляндии обрадовал затворника сувенирами и для прогулок, и для домашнего уюта. Спинка этого кресла при нажиме откидывалась, подножник приподнимался, и сидящему на нем человеку можно было принять полулежачее положение. За креслом располагался трехстворчатый гардероб, фанерованный под красное дерево. В нем расположили не только личные вещи хозяина, но и красивый деревянный ящик с тремя пистолетами: парабеллум, вальтер и макарбв-ский — подарки органов КГБ к семидесятилетию лидера.

Впоследствии, после ухода на пенсию коменданта С. В. Мельникова, сменивший его начальник охраны Василий Михайлович Кондрашов предложит хозяину оружие сдать, но в ответ Хрущев так посмотрит на него, что тот о сдаче оружия больше никогда не заикнется.

Пол кабинета застелили красивым белым ковром, поверх которого кинули полотняную дорожку к двухоконной комнате напротив, которую облюбовала Нина Петровна. В темном предбаннике сеней (три на четыре метра) поставили длинную нишу для ружей, с раздвигающимися фанерными дверцами. Пятьдесят одно ружье поднесли в день юбилея Сергеевичу. В 1968-м он решит коллекцию раздарить. По одному ружью поднесет сыну, внуку, врачу, охранникам. После него в доме останутся в основном ружья нарезные — красиво оформленные винтовки и карабины разных калибров.

При входе в дом через двойную, с тамбуром, двустворчатую дверь люди попадали в прихожую. Здесь от входа направо находилась комната Лены. У левой стены, разделенные тумбочкой, стояли две кровати, трельяж из светлого дерева, а у двери справа — трехстворчатый шкаф. Рядом с комнатной дверью шла дверь в коридор, из которого можно было пройти в кладовку с припасами. А налево — небольшая светлая комната, проходная.

Здесь над диваном водрузили картину Н. П. Глущенко «Днепр весной», в розовато-голубых тонах. За этой картиной Нина Петровна решила прятать ключи от любителя приложиться к стопарю зятя Алексея Ивановича. И, когда я позже выдам ее тайну мучающемуся с похмелья Аджубею, Нина Петровна целую неделю станет обдавать меня при встрече таким ледяным взглядом, что раскрывать ее секреты кому бы то ни было я навсегда зарекусь.

Столик у трехстворчатого окна проходной комнаты будет приспособлен для приходящей корреспонденции.

Осмотрев дом, Никита Сергеевич вышел пообщаться с охраной. Сыпал мелкий снежок. На обочинах тропинок лежали гурты снега. Хрущев начал рассказывать, как они в такую же ночь были приглашены президентом Югославии Иосифом Броз Тито вместе с послами зарубежных стран охотиться на медведей. В отличие от наших ведомственных хозяйств, оборудованных для безопасности членов правительств специальными охотничьими вышками, в югославских охотничьих хозяйствах для разжигания азарта охота на медведей ведется с высоких двухметровых неогороженных пней. Сделано это специально, чтобы стрелки помнили, что охотятся они на зверя, умеющего за себя постоять, а при случае поохотиться и на охотника.

— Расставили нас как пней по пням, — смеясь, говорил Хрущев, — и егери ушли зверя выгонять. Ну, думаю, ждать придется часа полтора. Но не успел так подумать, как вижу: мати ридна, прет на меня зверюга с такой наглостью, что у меня поджилки затряслись. Прицеливаюсь: бабах! Медведь приостановился и снова прет. Пока перезаряжал, он уже в десяти метрах оказался. Бью! Дрогнул, стервец, взвизгнул как-то по-лошадиному и попер к пню, на котором в заломленной, с пером, шляпе шпагой стоял посол Франции. Тот: бабах! бабах! А зверюга шоры на глаза нацепил и прет, что твой паровоз, аж пар столбом. У посла нервишки не выдержали, он прыг с пня — и наутек. А от медведя разве убежишь? Вижу — догоняет его зверюга, а стрельнуть не могу, посол тоже на мушке находится. На краю овражка вскакивает зверь на задние лапы и падает с послом в кусты, только треск кругом пошел. «Эх, едрена-зелена, — думаю, — этого нам только не хватало. Тито теперь на государственном уровне извиняться перед французами придется за случай на охоте. Да и мы замазаны. Хочешь не хочешь, а веселенькая сенсация получается: в Югославии на новогодней охоте глав правительств таких-то и таких-то государств медведь задрал французского посла… Перезаряжаю ружье для страховки и бегом на выручку. Смотрю, накрыл его зверюга всей кошмой и где почать местечко выбирает: не то жрет, не то кровь пьет. Дергается зверь как-то неестественно, будто икает. Прицеливаюсь и хлесть зверю в ухо. Дернулся тот и сразу же обмяк. На всякий случай загоняю новый патрон в патронник, для безопасности стреляю еще раз и сваливаю зверя в кусты. Посол весь в крови. Шляпа с пером на кустах висит, будто издевается. Но, к моему изумлению, встает французик и, этак подбоченясь, заявляет: «Месье Хрущев! А я нисколько не испугался!» Такой наглости я еще ни от кого в жизни не встречал. Так захохотал, что все охотнички с пней листопадом слетели. «Иди, — говорю, — кальсоны на всякий случай смени, а то смелость твоя очень уж в нос шибает».

При рассказе Никита Сергеевич прикладывал палку к ключице, вздрагивал, как от отдачи приклада, приседал, подпрыгивал, демонстрируя все перипетии приемов охоты, и, неожиданно загрустив, оборвал:

— Извините, режим. — И распрощался.

— Что это с ним? — спросил я коменданта, Сергея Васильевича Мельникова. Мельников дождался, пока Хрущев войдет в дом, спустил на меня всех борзых:

— Что с ним? Что с ним? Охотиться-то ему в Завидове не разрешают. Я несколько месяцев с ним потому об охоте не говорю, а тебя за язык дернуло. Болеть теперь будет охотой неделю, а то почитай и две, пока новой темы для разговора не найдет. Думать надо, едрена-мать…

Эх, сердобольный Сергей Васильевич! Вместе вы теперь на том свете с Никитой Сергеевичем и с Кондрашовым. Какие-то заботы тяготят вас там?..

Помимо дачи в Петрове-Дальнем при отправке на пенсию Хрущеву была выделена еще бывшая квартира писателя Михаила Александровича Шолохова в Москве по Староконюшенному переулку в доме № 19.

Сам ли Михаил Александрович отказался от квартиры, вынудили ли отказаться его? Неведомо. Шли досужие домыслы, что жены Михаила Александровича и Никиты Сергеевича являлись родными сестрами, так как носили одинаковые отчества: Мария Петровна и Нина Петровна. И Мария Петровна будто бы уговорила Михаила Александровича ангажировать свою квартиру Хрущевым. На самом же деле Нина Петровна с Марией Петровной никогда сестрами не были и совпадение их отчеств чисто случайное.

В квартире по Староконюшенному переулку Никита Сергеевич с Ниной Петровной почти не жили. Только разве в дни выезда в театр оставались в Москве заночевать, но случалось это очень и очень редко.

Н. В. Подгорный уверял, что Хрущев являлся заядлым рыболовом: «Однажды приметив, что моя мать всегда оказывалась с хорошим уловом, Никита Сергеевич подсаживался к ней поближе, брал ту же насадку, бросал леску в то же место, но рыба к нему не шла. Обидевшись, он поругался с мамой, а потом и со мной и грубо потребовал, чтобы рыбачка на рыбную ловлю вместе с ним не выходила. Хорошо, что нам пришлось разминуться по работе, а то дело могло бы кончиться скандалом».

Не поверить Николаю Викторовичу нельзя. Хрущев неоднократно пытался показать себя умелым рыболовом. Для чего тайком приказывал службе аквалангистов подкармливать рыбу именно в тех местах, где он рыбачит.

Для удовлетворения его тщеславных замыслов руководство службы безопасности и создало специальную группу аквалангистов, которые так наловчились насаживать рыбу на крючки удочек лидера, что тот всегда оказывался с уловом и радовался, как школяр.

Так он оказался первым в соревновании по лову рыбы в Семеновском, где устроил пикник для иностранных дипломатов и журналистов. На пикнике присутствовал известный режиссер-кукольник Сергей Образцов. Он догадался об удачливой рыбалке лидера и на вопрос, почему он без удочки, ответил: «Разве это рыбалка, если рыбу насаживают на крючок».

Известно, что сотрудники охраны такие рыбалки устраивали не только Хрущеву, но и высоким иностранным гостям, посещавшим Иссык-Куль и другие пригодные для ловли места.

Будучи на пенсии, Хрущев неоднократно вспоминал о рыбалках, пока не уговорил одного из охранников сопроводить его на подледный лов на Истру. Закупили мотыля, взяли финский коловорот, коробку со снастями, удилища, катушки.

Рыбаки Хрущева не признали. Охранник стал сверлить лед в приглянувшемся Никите Сергеевичу месте, а сверло возьми и булькни на дно. Что тут стряслось с Хрущевым!

— Вы не рыбак — разиня! — закричал он. — Лучший финский коловорот загубил. Где я теперь такое достану сверло? Это же подарок самого Урхо Кекконена. — И при этом вперял короткий указующий перст в небо.

Один из рыбаков, услышав тираду разгоряченного бранью рыбака, пошутил:

— Сверло Кекконена кеккокнули. Ай-яй-яй!

Хрущев при этих словах малость охолонул. Охранник молчал до самой дачи. На даче выпросил у истопника-кочегара пешню и клешни. Прорубил прорубь и извлек со дна злополучное сверло.

Хрущев расплылся в улыбке.

— Вы прорубили большую прорубь. Может, у нее попробуем удачи? Не сердитесь. Идемте.

Охранник уступил. Они несколько раз закидывали снасти, но счастье им ни разу не улыбнулось.

Не сложились у Н. С. Хрущева отношения и с живущими на дачах в Петрове-Дальнем бывшими заместителями Председателя Совета Министров М. А. Лесечко, И. То Новиковым и бывшим министром финансов А. Г. Зверевым.

Лесечко, как-то увидев идущего к кинозалу Хрущева, поспешно ретировался. Повернул в сторону и Хрущев: «Боится, что заведу разговор о его выступлении на Пленуме. Знает, как было дело, но навел тень на плетень, для чего, не знаю». С тех пор ни Хрущев, ни Лесечко в кинозал не ходили, лишив себя маломальского воскресного развлечения.

Ходить на прогулку Хрущев предпочитал с тростью из алюминиевой трубки с изогнутой ручкой, обмотанной изоляционной лентой. С собою прихватывал алюминиевый стульчик с полотняным сиденьем, носила его в зубах овчарка Арбат. На груди затворника постоянно висел неизменный цейсовский бинокль — подарок канцлера Аденауэра.

На опушке леса между соснами им было облюбовано местечко для отдыха и наблюдений, называемое Ужиной горкой, С нее открывалась панорама подмосковных далей, было видно, что происходит за забором. Здесь как-то заприметили Хрущева отдыхающие соседнего санатория. После чего встречи с ними стали скрашивать его одиночество.

В главке о И. В. Сталине я рассказал о появлении басни «Львиный хвост». На то же лицо, ту же тему писалась мною и басня «Осел».

Разумеется, басня появилась в периодике после смерти вождя всех народов и каким-то образом дошла до Хрущева. Меня ему представили.

— Молодец! Не в бровь, а в глаз! — похвалил Хрущев. — Давно этим балуешься?

— Недавно, — отвечаю. — Раньше больше стихи писал, заметки.

— Одобряю. — Постучал по плечу хозяин.

А когда началась им проработка художников-абстракционистов, поучения писателей, журналистов, в печати возьми да и появись басня «Расправа с Баснописцем»:

Эта басня родилась в связи со случайно услышанным диалогом на новогоднем банкете в «Метрополе» И. В. Сталина с поэтом-баснописцем С. В. Михалковым. Михалков тогда только что опубликовал в «Огоньке» басню «Винтик», написанную по поводу выступления И. В. Сталина на банкете в честь победителей, где Генсек сравнил людей с винтиками одного механизма.

Произнеся несколько тостов, Верховный начал куражиться и приказал пригласить к правительственному столу самого великого (руками указал какого) поэта. Сметливые службисты пригласили С. В. Михалкова

Михалков пожаловал и из собственных рук вождя получил фужер шампанского:

— Предлагаю выпить со мной за ваше последнее опубликованное произведение.

Последним опубликованным в «Огоньке» произведением Михалкова была басня «Винтик». И без того заикающийся Сергей Владимирович стал еще больше заикаться. В его руках началась настоящая буря в фужере.

— Б-б-благодарю, тттоварищ Сттталин! От души б-б-б-благодарю.

Сталин чокнулся с поэтом фужером, но шампанского даже не пригубил. С той поры резких басен с намеками Михалков старался не писать. Не пригубленный вождем бокал шампанского как у меня, так, полагаю, и у Сергея Владимировича стоит перед глазами зловещим символом напоминания о том, что потешаться над Львами и Маховиками и, Боже упаси, сердить их баснями ни в коем разе не безопасно.

Хрущев почему-то счел, скорее всего с чьей-то подачи, что «Расправа с Баснописцем» направлена против него, и для профилактики натравил на меня секретаря ЦК по идеологии Л. Ф. Ильичева. Ильичев слыл хитрым и коварным человеком. Он не сразу говорил, зачем и почему человека к себе вызвал, а как бы исподволь начинал его прощупывать.

— Как служится?

— Нормально.

— Звание не задерживают?.. — Знал, похоже, что присвоение очередного воинского звания задержали мне на два года.

— Начальству виднее, — отвечаю.

Подумал. Повертел в руках карандаш, пристально рассматривая его.

— А на настроении это отрицательно не сказывается?

— Не задумывался.

— Как же не задумывался, когда такую злободневную басню выдал?

Эх, Леонид Федорович, Леонид Федорович! Плохо же, однако, работают ваши референтики. Будь они посообразительнее, постарались бы, прежде чем вызывать на ковер, поднять жидкую по тем временам библиографию на начинающего литератора Сергея Красикова и убедились бы, что «Расправа с Баснописцем» опубликована за четыре года до развенчания писателей Хрущевым. И потому пришить вам мне идеологическую диверсию не удастся. Удостойтесь собеседованием и извиняйте.

— Басня писалась по другому случаю, — отвечаю. — К сегодняшним дням не имеет никакого отношения. Впервые была опубликована в газете «За коммунизм» Кормиловского района, Омской области в июне 1961 года.

— Вы могли бы показать мне эту газету?..

— Разумеется, надо только сделать соответствующий запрос в редакцию…

На том беседа и закончилась. Но Хрущев еще несколько дней при встрече со мной на дежурстве суровел лицом… Потом вроде бы пообмяк и впоследствии запамятовал, за что сердился.

И вдруг, спустя несколько лет, память его спружинила при следующих обстоятельствах. При очередном сопровождении его на прогулке по территории дачи я спросил:

— Никита Сергеевич, вы, помнится, давали указание Серову дорасследовать дело об убийстве Кирова. Не могли бы вы сказать, что нового прояснилось.

— Да, я давал указание, — полуутвердительно ответил Хрущев. — Кое-что прояснилось, но опубликовать этого нельзя. Можно будет лишь после нашей смерти. Сталин умел заметать следы. Он не только документов не оставлял, но и свидетелей. Наркомов внутренних дел Ягоды, Ежова — нет.

— Так все может кануть в Лету. Допустить этого нельзя. Вы столько знаете, Никита Сергеевич, того, что нам не известно. Пишите потихоньку, чтобы потом дети ли, внуки ли правду узнали и свои выводы сделали.

Хрущев резко повернулся всем корпусом:

— Согласен. Я буду диктовать, а вы пишите. Гонорар, как Семен Михайлович (имелся в виду Буденный), обещаю отдать вам до копейки, да еще и благодарность в книге выражу. Ну как, по рукам? — И глаза его озорно блеснули.

«Хитрит! — решил я. — Никто сейчас ему книги воспоминаний опубликовать не даст. Литзаписчиков же органы либо отведут, либо уничтожат. Дернул же меня лукавый с предложениями лезть».

А Хрущев наседал:

— Чего замолкли? Я человек слова. Выйду с просьбой в ЦК, и вас прикрепят литзаписчиком. Ну как, за дело?..

— Разрешите мне подумать, — осторожничал я.

— Чего тут думать. Работать надо.

— Не уверен я, что у меня хорошо получится, и смогу ли я оправдать ваше доверие. Сподручнее это сделать вашей внучке Юле или Раде Никитичне с Алексеем Ивановичем. Они признанные журналисты и всегда — под рукой.

— Нет! Все они ленивые.

— Так уж и все?

— Все.

После этого предложения пошло-поехало. Ни одного дежурства не проходило, чтобы Хрущев вновь и вновь не уговаривал меня быть его литзаписчиком.

— Человек вы смелый и, простите, изворотливый. Вон ведь как открутились от басни «Расправа с Баснописцем»: и написана она по другому случаю, и публиковалась раньше…

— Но это в самом деле так! — ответил я Хрущеву.

— Хорошо, пусть будет по-вашему. Но и здесь, может, придется…

— Что придется? Изворачиваться? — подхватил я незаконченную мысль Никиты Сергеевича.

— Не то я хотел сказать. Не так вы меня поняли…

— Правильно я вас понял, Никита Сергеевич, и никто сегодня быть вашим литзаписчиком не согласится из-за боязни не за себя даже, а за своих ближних. Нельзя родственников подставлять. Один у вас выход — вешайте на грудь портативный магнитофон и диктуйте. Территория дачи большая. Всюду подслушивающей радиоаппаратуры не навтыкаешь. Да и мало ли что бормочет старик себе под нос. А кассеты с записями расшифрует и перепечатает любая мало-мальски подготовленная машинистка. В таком случае будете отвечать только вы, и никто другой. Мой вам совет.

Стало ясно: при работе над рукописью Хрущев подставлять родственников боится. Предпочитает найти доверчивых рисковых рыцарей…

Но на этом разговор наш не закончился. Вооружившись фотоаппаратом, Хрущев как бы случайно стал выискивать сюжеты для своих снимков возле служебной избушки охраны.

День ищет, второй и, не выдержав, спрашивает Мельникова:

— Что-то я Красикова не вижу. Не заболел ли?

— Здоров. Завтра его дежурство.

Назавтра хозяин развел неподалеку огромный костер. Костры доставляли ему удовольствие в любую погоду. Дождь ли, снег ли, он собирал в лесу хворост, распалял костер, пек в нем картошку и вместе с внуками мог часами смотреть на огонь. Так поступил и на этот раз. Принакрылся бежево-зеленой накидкой, подаренной французским предпринимателем Буссаком, дождался, когда настанет мой выход на смену, и предложил вместе прогуляться.

Долго гуляли. Никита Сергеевич продолжал доказывать мне выгоды работы над его воспоминаниями, я по-прежнему ссылался на некомпетентность в этом виде литературы, но мы, я, думаю, отлично понимали, что друг друга дурачим.

Видя, что литзаписчиком быть я не собираюсь, Хрущев начал проявлять ко мне показное равнодушие. Среди охранников выбрал разговорчивого балагура с подходящей фамилией Разговоров и стал вместо меня приглашать его на совместные прогулки по территории дачи. У Разговорова на всякий случай имелся соответствующий примерчик из жизни, делиться которым он не только хотел, но и умел.

Заведет Хрущев речь об утреннем ужении рыбы — Разговоров — к месту словечко:

— А я, Никита Сергеевич, предпочитаю сомов руками брать.

— Как руками? — недоумевает Хрущев.

— Да просто… Сомы-то лягушек любят, мелкой дичью не брезгуют и готовы за нею хоть на край света ползти. Иногда от одного до двух километров от водоема уходят. Посмотришь по росе, трава приглажена. И — по следу, по следу — с косой или увесистой на-балдашиной. Сом, как всякий хищник, засаду предпочитает. Брать его осторожно надо, ибо неизвестно, кто кого выследит. Одного косаря сомище целый день по пойме таскал, тот все кулаки отбил, а они сому, как слону погремушка. Трепыхается крестьянин, а сомище, извернувшись, головой его о землю хрясть да хрясть. Звон в голове, как в колоколе. Видит, коса валяется. Схватил — и косой его, косой! Добил, смотрит, а нога точно в мялке побывала. Я трех двухаршинных таких «охотничков» выследил. Двух одолел легко. А с третьим так намаялся, так намаялся. Как он изловчился за левый локоть цапнуть, ума не приложу. Локоть будто кипятком окатило. Вижу глазищи навыкате и пасть, капканом защелкнута. Собрал остаток сил, и шасть рукой под жаберный дых, и рвать его, рвать. Ослабил сом локоть. А я не унимаюсь. Начал хищником как толкачом землю толочь. Обмяк он. А когда еще тумаков ему добавил, и совсем сник. Месяц потом сельчан сомятиной угощал, до сих пор вспоминают. Тиной, правда, попахивала, но есть можно.

— Допустим! Допустим! — хихикал Хрущев. — Но за два километра от водоема сом не уползет. Тут вы лишку хватили. Метров пять — десять — это я еще допускаю… но не две же тысячи. Я предпочитал ловить сомов возле водяных мельниц на тех же самых лягушек. Силища у зверюги лошадиная. Раз чуть с лодки не сволок. Час провозился, пока одолел.

— Но есть безотказный способ их ловли, — интриговал Разговоров. — Сомы молочко любят. И когда в летний день коровенки от слепней да зноя по брюхо в воду уходят, сомы тихохонько нырь под вымечко и посасывают молочко, как из сосочек. Наши мужики прикинули: а что, если… если без штанов войти коровой в воду да по-коровьи ноги расставить… Сработало!

— Что сработало? — давился смехом Хрущев.

— То! — упирал рассказчик. — Начинает сом тебя доить, а ты его за жабры и — на берег!

— Хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо! Хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо! — хохотал Никита Сергеевич. — Уведите меня. Уведите! До смерти уморит этот бестия…

С тех пор ему достаточно было лишь увидеть Разговорова, как на лице появлялась улыбка. С этой улыбкой он сторожко подходил к говоруну и заводил неторопливый разговор, но по всему было видно, что ждет не дождется от него потрясающих историй. Однако Разговоров любил не столько байками делиться, сколько ими подзаряжаться и потому ловко провоцировал Хрущева на рыбацкие воспоминания:

— Никита Сергеевич, злые языки говорят, будто при соревновании рыбаков на даче в Семеновском специальные аквалангисты вам на крючок рыбку насаживали.

— Чего не знаю, того не знаю! — отшучивался Хрущев. — Но когда я случайно подцепил крючком аквалангиста, то понял, что здесь что-то не так. Да, честно признаться, рыбалку я не очень жалую. Все от клева зависит. Другое дело охота.

— Без ружья?.. — перебил Хрущева Разговоров.

Никита Сергеевич не любил, когда его перебивали, однако легко ловился в расставленные Разговоровым сети и спрашивал:

— А ты знаешь такую?

— Не только знаю, однажды без единого выстрела целую стаю гусей домой загнал.

— Домашних?

— Диких! — убежденно говорил всезнающий охранник. — Снег раньше срока повалил и прижал косяки. День валит, второй. Крылья птиц снегом обмело. Вижу, сидят в сугробе. Ну и загнал в сарай целый табун, голов этак пятьдесят. Всю зиму с гусятинкой и холодцом (из ног) был. Отменный, скажу вам, холодец из гусиных лап получается. Одного сельчанина в гости пригласил, так после второго стопаря за уши от студня оттаскивал. Уши оторвались, а он продолжал употреблять холодец, даже без ушей.

Никита Сергеевич страсть любил посмеяться. Еще в бытность его Первым секретарем перед началом Пленума ЦК травил для шефа анекдоты Леонид Ильич. Травил, травил да и выдохся. А публика только разогрелась. Ей свежатинку подавай. А особенно жадным на анекдоты стал Никита Сергеевич. Подавай ему анекдот, с перцем испеченный, не то весь день гневаться станет.

В таких случаях на помощь призывали охрану.

— Неужто у тебя ни одного анекдота не завалялось? — обратился ко мне Брежнев. — Выручай, брат, век не забуду! — И большой палец правой руки на манер блатных как бы надкусил и вывернул.

Я ринулся Ильича спасать:

— Повели четыре брата-вологодца на рынок корову продавать. А дорогу к рынку весенним паводком размыло. Ни лодки, ни парома поблизости не оказалось, и решили братья половодье вплавь преодолеть. Плавать же никто не умел. Посовещались и надумали переплыть реку верхом на корове. Троих старший брат на корову усадил, а чтобы они с нее не попадали, ноги под коровьим брюхом бечевкой им перевязал. Сам взялся за хвост, и тронулись в путь. Плыли, плыли, и старший в испуге закричал: «Робята, корова трэшшину дала!» Сидящие на корове в воду сигать. Но поскольку ноги их под коровьим брюхом бечевкой перевязаны, то перевернулись головами вниз и затихли.

Старшего подоспевшие рыбаки извлекли, откачали и спрашивают: «Чьи лапти-то из воды торчат?» — «Да братенечки мои, видать, лапти сушат».

Никите Сергеевичу так анекдот в душу запал, время на трибуну подниматься, а он смеяться перестать не может. Хочет остановиться, но смех откуда-то из ляжек нервными толчками приливает и приливает. Силы на исходе, хоть ложись и умирай… А остановиться смеяться не может.

Трижды по три раза звонок прозвенел. Но не к лицу Первому секретарю ЦК партии в трясущемся, хохочущем состоянии перед людьми оказаться, и он просит на тридцать минут заседание перенести.

Ретивый администратор подскочил ко мне и прокурорским тоном пытает:

— Ты представляешь, чем это для тебя пахнет?

— Что?

— Твой анекдот.

— Чем же он пахнет?

— Контрреволюцией! Ты Пленум сорвал… А под это при случае любую статью закона подвести можно. Понял?

— Не понял.

— Не понял, так постарайся понять. Не то волком взвоешь.

Я постарался понять.

А другой дежурный понять не постарался и повеселил Персека анекдотом о том, как волк кобылу съесть захотел. Подошел к ней и говорит:

— Кобыла, кобыла, я съесть тебя должен.

Посмотрела кобыла на зверя и отвечает:

— Не можешь ты съесть меня, серый. У меня мандат под хвостом. Я застрахована.

Пошел волк мандат посмотреть, а кобыла хлесть ему копытами по зубам.

Завыл волк от боли и думает:

«Зачем мне сдался этот мандат, если я вовсе читать не умею».

Оба этих анекдота прошли на Пленуме частью хрущевского доклада и то и дело повторялись. Проникшись несчастной судьбой вологодских братеников, Хрущев, ругая за ошибки ленинградцев, с трибуны кричал:

— Вы дождетесь у меня, вологодцы. Я вам покажу волчий мандат…

А увещевая вятичей, по-отечески советовал:

— Эх, вологодцы, вологодцы, под какой кобылий хвост вы смотрите?

По поводу глубокого понимания Н. С. Хрущевым искусства живописи, и абстрактной в особенности, отлично высказался участник художественной выставки в Манеже Борис Жутовский:

«Одна из моих композиций в картине «50» посвящена встречам с Хрущевым. В нее будет включена наколотая на иглу редкая бабочка, подаренная мне когда-то сыном Хрущева в благодарность за то, что я помогал Эрнсту Неизвестному в работе над надгробным памятником его отцу, и фотография, сделанная в те дни в Манеже».

Круг художников, в котором находился Жутовский, был разгромлен тогда из-за игры случая. Одна команда живописцев, находящаяся у власти, решила, что настало время свести счеты с другой командой, которая приблизилась к этой власти, а чтобы уничтожить ее наверняка, придумала, как воспользоваться обстоятельствами и сделать это руками первого человека в государстве. Оппонентам выделили на втором этаже Манежа три зала.

Послушаем, что говорит об этом сам Б. И. Жутовский:

«…когда подъехал Хрущев, я пристроился к его свите и ходил за ним по первому этажу, слушал, как неведомый нам замысел приводится в исполнение.

Когда подошло время Хрущеву на второй этаж подниматься, я побежал вперед, поднялся раньше и попытался протиснуться сквозь толпу. Но из-за того, что меня хватает за руку один из охранников Хрущева и шипит: «Стой здесь и не выпячивайся», — я остаюсь с краю, у дверей. Через полминуты поднимается Хрущев. Он останавливается и, обняв Володю Шорца и меня за плечи, говорит: «Мне сказали, вы делаете плохое искусство. Я не верю. Пошли посмотрим». И мы втроем в обнимку входим в зал. Хрущев оглядывается по сторонам, упирается взглядом в портрет, нарисованный Лешей Россалем, и произносит сакраментальную фразу: «Вы что, господа, педерасы?» Он этого слова не знает, потому и произносит, как расслышал. Ему кто-то нашептал его. И он думает, что, быть может, перед ним и вправду извращенцы. Мы со страха наперебой говорим: «Нет, нет, это картина Леши Россаля. Он из Ленинграда». Хотя Леша и жил, и живет в Москве. Тогда Хрущев разворачивается корпусом, упирается в мою картину и медленно наливается малиновым цветом… Моих картинок в зале было четыре. И так получилось, что на все четыре его Бог вынес. Когда Хрущев подошел к моей последней работе, к автопортрету, он уже куражился.

— Посмотри лучше, какой автопортрет Лактионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нем дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Видать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить — жопа…

Вдруг за плечом у Хрущева всплывает физиономия одного из приближенных: «Никита Сергеевич, они иностранцам свои холсты продают». И глаза у Хрущева мгновенно стали как у неистового хряка перед случкой. Совершенно стальные. И в полной тишине он смотрит на меня. Набрав воздуха, я говорю: «Никита Сергеевич, даю вам честное слово, никто из присутствующих здесь художников ни одной картины иностранцам не продавал».

А Эрнст Неизвестный все это время зверюгой ходит. Он небольшого роста, черноглазый и дико активный. Крайне максималистичен. Вожак. Поняв, что, быть может, это действительно финал, он встал перед Хрущевым и говорит: «Никита Сергеевич, вы глава государства, и я хочу, чтобы вы посмотрели мою работу».

Хрущев от такой формы обращения оторопел и недоуменно пошел за ним в третий зал. А на лицах чиновников по отношению к Эрнсту засияли безмерное уважение и восторг.

Как только Хрущев увидел работы Эрнста, он опять сорвался и начал повторять свою идею о том, что ему бронзы на ракеты не хватает. И тогда на Эрнста с криком выскочил Шелепин: «Ты где бронзу взял? Ты у меня отсюда никуда не уедешь!» На что Эрнст, человек неуправляемый, вытаращил черные глаза и, в упор глядя на Шелепина, сказал ему: «А ты на меня не ори! Это дело моей жизни. Давай пистолет, я сейчас здесь, на твоих глазах застрелюсь».

Выходили мы с выставки с таким чувством, будто у выхода нас ждут «черные вороны».

Двое из нас, Эрнст и я, побывали на последовавших за выставкой трех встречах Хрущева с интеллигенцией. Они проходили ничуть не лучше, и ощущение от них оставалось такое же, как и от первой встречи: бесконечное свинство…»

Я согласен с Жутовским: Хрущев был из тех людей, кто не переносил зрелища чужого успеха, как Сталин — зрелища чужого счастья. Законченный лицедей и невежда притворялся, будто все знает, и умирал от жажды любого, даже дурного почета. Но политик успешно притворяться может только тогда, когда в душе бывает свободен от этой жажды.

Этот человек, на мой взгляд, не был бы ни премьером, ни Первым секретарем ЦК КПСС, отбери у него судьба нрав напористости. Прав не прав, он лез на рожон, как бык на трепыхающуюся красную тряпку.

Так случилось и тогда.

— Послушайте, вы не очень о себе возомнили? — начинал он сердиться. — Я уговариваю вас стать литзаписчиком моих воспоминаний, а вы нос воротите. Все ваши книги, вместе взятые, могут гроша ломаного не стоить по сравнению с этой работой.

— Никита Сергеевич, я прошу в таком тоне со мной не разговаривать. Не заслужил я. Не торопите меня и не оскорбляйте.

На том и разошлись. Хрущев снова стал наказывать меня показным равнодушием, а к себе привлекать наигранное внимание. Два раза навестил затворника Роман Кармен с дочерью Аленой и женой Майей. (Красавица Нина Орлова, увлекшаяся Василием Сталиным, Карменом была оставлена еще в те далекие годы.)

Расположились на опушке. Хрущев много говорил, сожалея о своих резких выступлениях в Манеже, на встречах с творческой интеллигенцией, оправдываясь тем, что поддался на уговоры Суслова и Ильичева, тогдашних идеологических секретарей ЦК КПСС.

В 1970-м внучка Юлия Леонидовна привезла на дачу Владимира Высоцкого. Они провели с хозяином целый день. Владимир Семенович был без гитары, однако по просьбе затворника кое-что спел.

Приезжал навестить затворника поневоле и Е. А. Евтушенко. Долго гостила на даче и старая польская коммунистка Вера Александровна Гостинская, с семьей которой Хрущевы некогда жили в одной коммунальной квартире на Ольшевской улице в Киеве. В Староконюшенном переулке навестил квартиру Хрущевых Ричард Никсон, однако хозяев не оказалось дома и встреча не состоялась. Полагаю, что замалчивание местонахождения Хрущева на этот раз произошло умышленно.

Несколько семейных выездов четой было сделано в театры… но к тому времени Хрущев стал плохо слышать реплики актеров и желание посещать театры само собой отпало. Досуг же надо было как-то коротать. Фотографирование утомляло. А энергии у пенсионера было — хоть отбавляй. Он то проводил соревнование внуков, то гидропоникой увлекался, чем привлек к своей плантации такое количество грачей, что возникла необходимость борьбы с ними. Однако птицы победили, и на следующий год перенесли гнезда поближе к посадкам, и так галдели целыми днями, что хоть уши затыкай.

Я не тяжело, но и не безразлично переносил отчуждение Хрущева. С одной стороны, меня с ним, кроме службы, ничего не связывало, а с другой — притягивало к этому неординарному, противоречивому и весьма общительному человеку. Когда же однажды походя им было заявлено:

— Не могли бы вы мне на глаза не попадаться, — я просто опешил.

— Никита Сергеевич, я выполняю служебные обязанности по обеспечению вашей безопасности. И сам уйти отсюда никуда не могу.

Однако на второй день упросил командование перевести меня на другой объект. Командование мои доводы уважило, и в Петрово-Дальнее я явился через несколько месяцев обменять летнюю форму караульных на зимнюю. Обменял. Погрузил на автомашину и пошел поздороваться, а заодно и попрощаться с хозяином.

Никита Сергеевич только что вышел на прогулку и был приятно удивлен моим появлением.

— С какими ветрами к нам?

— С осенними, Никита Сергеевич! С осенними. Летнюю форму караульных на зимнюю менял.

— Не рано ли?

— Может, и рано, да ночи стали прохладными, а к зиме лучше подготовиться заранее, нежели опоздать.

— Тут вы правы. Не проводите ли меня?

— С удовольствием! — отвечаю.

— Разрешите нам вдвоем с Сергеем Павловичем погулять, — обратился Хрущев к сопровождавшему его охраннику.

Охранник отстал.

— Сергей Павлович, зачем вы от меня сбежали? Не захотели рукописью заниматься, Бог с вами. Насильно мил не будешь. Но только вы ушли, как новый дежурный обвинил меня в космополитизме за то, что я попросил заменить советский телефонный аппарат на польский. Андрей Кириленко в ЦК вызывал, жизни учил. Диктовать запрещал. Вернулись бы. Кое-что нужно подредактировать, сырым материал получается.

Мы встретились взглядами и понимающе друг другу улыбнулись.

«Слава Всевышнему, работа над мемуарами ведется».

Едва так подумал, вижу — на нас камнем с неба пикирует черная птица. Я руками и шляпой пытаюсь отогнать ее, но Хрущев ловит меня за руки и весело хохочет.

— Это Кава! — говорит. — Лети к нам, Кава. Лети, не бойся.

Кавой оказался огромный, черный, с блестящим отливом грач. Он запросто уселся Хрущеву на плечо, сошел на висящий на груди радиоприемник и ловко нырнул голевой во внутренний карман пиджака хозяина. Вынырнул. Разгрыз семечко подсолнуха и нырнул снова. Оказывается, Хрущев приручил грача и перед каждой прогулкой насыпает в карманы семечек для угощения птицы.

— Маленьким из гнезда выпал и повредил крыло. Выходил, и теперь дружим, — произнес Никита Сергеевич с нежностью в голосе.

Кава внимательно прислушался и посмотрел на меня живыми бусинками, как бы подтверждая правильность сказанного.

Чтобы наш разговор не был услышан другими, Никита Сергеевич включил радиоприемник. Зазвучала музыка. Кава при музыке вставил клюв между ребер решеток на динамике и закрыл глаза.

Говорят, впоследствии грач стал таскать из дома блестящие предметы. Стащил золотую чайную ложку. Нина Петровна упросила офицера Никитина пристрелить воришку. Ее просьба была исполнена, а Никита Сергеевич, узнав о смерти птицы, так расстроился, что даже приболел.

Обстоятельства заставили меня провести на даче несколько дней, и каждый день по нескольку часов мы беседовали с хозяином.

Вот припомнившиеся темы наших бесед.

Я уверен, что Кирова убили по заданию Сталина. Убийцу Николаева чекисты дважды ловили у Смольного с оружием и отпускали.

Почему?

Почему охранник отстал от охраняемого на два марша лестницы? Разве по инструкции это допустимо?

К Кирову пришел старый большевик (фамилии не припомню) и сказал:

— Сергей Миронович, надо по-ленински руководить партией. Надежда только на вас.

Киров рассказал об этом Сталину. Сталин ответил двусмысленно:

— Хорошо, я тебе этого не забуду.

И… не забыл.

О разговоре убийцы Кирова Николаева со Сталиным знают Ворошилов, Молотов. Но они никогда ничего не скажут.

Я говорю:

— Вы заметно сдали за последнее время, Никита Сергеевич.

— Я ведь болею, — отвечает. — Поджелудочная железа мучает. Врачи на щадящую диету посадили.

— При этой болезни резкие боли? — спросил я.

— Не сказал бы. Медицина нынче на высоте. Мне делают уколы, боль не чувствуется, хотя болезнь продолжается. (Лицо его при этом стало грустным.)

— Ну, я пройдусь немножко один. — И пошел по тропке с деревянной инкрустированной клюшкой.

Вернулся.

— У нас никогда не было выборов в июне. В июне самая работа по заготовке сена.

Кава каркнул и привлек к нам массу ворон, грачей. Птицы начали кружить, галдеть, как бы показывая и говоря друг другу, что вот-де нехорошие люди поймали грача и не отпускают.

— Пальнуть бы по ним, — говорю.

— Что вы, что вы! — взмолился. — Птицы кроме вреда много пользы приносят. Уничтожают насекомых и даже грызунов.

27 августа 1965 года. Хозяин прошел мимо сторожки дежурных с пятью детьми, тремя сыновьями А. И. Аджубея: Никитой, Алексеем и Иваном; сыном Сергея Никитича — Никиткой и сыном Светланы Молотовой — Сергеем. На груди транзисторный приемник, через плечо на ремне перекинут морской бинокль. Проходя, сказал:

— Иду судить соревнования, кто быстрее и выше поднимется на дуб. Победителю приз — помидор.

Иван Аджубей ершится:

— Не хватало еще, чтобы я за помидор на дерево лез.

Никита Сергеевич:

— Ну тогда огурец!

— Огурец — другое дело.

…Я попросил напарника подстраховать соревнования, чтобы малыши не посваливались с деревьев и не поранили себя. Все обошлось благополучно. Победителем оказался сын Светланы Молотовой Сергей.

2 сентября 1965 года вечером хозяин на прогулке настроил приемник на китайскую волну. Из приемника лилась музыка, затем торжественные голоса по случаю выезда правительственной делегации Китая на встречу с красногвардейцами.

Заметив меня, моментально переключил приемник на другую волну.

Я прошу:

— Никита Сергеевич, можно ли послушать, о чем говорят китайские лидеры?

Хрущев снова настроился на Китай.

Я:

— Есть ли необходимость в китайской культурной революции? Декретами можно запретить и закрыть все, что угодно. Вся сила сегодня в руках Мао.

Хрущев:

— Я так не думаю. Оппозиция, видно, тоже имела под собой определенную силу. Грамотные молодые люди понимают, что Мао неправильную политику ведет. Все его попытки заглушить умные голоса дают печальные результаты. Вот он и решился на крайность.

Убрали неугодного главнокомандующего Пэн Дэхуэя. Отправили куда-то учиться, а затем распространили молву, что он отравился. Кто в это поверит?

…При прогулке меня несколько раз отвлекали: проводил Лену с подругой на японский балет. Встретил автомашину, прибывшую с сестрами-хозяйками.

Никита Сергеевич ушел на обед. Вышел с биноклем, а в дежурке неожиданно затрезвонил домофон. Поднимаю трубку. Нина Петровна говорит:

— Дежурный, верните Никиту Сергеевича в дом. Он второго не доел.

20 сентября 1965 года иду по территории дачи и вижу: Никита Сергеевич стоит на подставке у забора и в упор рассматривает в бинокль колхозников и колхозниц, убирающих картофель.

23 сентября звонок от Нины Петровны:

— Что вы думаете о лодках на пристани?..

26 сентября заболела овчарка Арбат. Повезли к ветеринару.

6 ноября 1965 года Никита Сергеевич вышел за территорию дачи с транзистором на груди. Встал рядом с людской очередью за продуктами в продовольственный магазин. На полную громкость включил транзистор и в такт музыке стал притопывать ногой.

Очередь потребовала убрать с глаз долой «этого шута горохового».

Сконфуженные, уходим.

— Так вы вернетесь или нет? — спрашивает Никита Сергеевич меня.

— Не все от меня зависит. Пошлют — вернусь. Попробую вернуться.

И… не вернулся.

Диктовать мемуары Хрущев начал в середине шестидесятых годов. Они касаются XX съезда КПСС, подготовки секретного доклада о Сталине, XXII съезда, выноса Сталина из Мавзолея, убийства Кирова и уничтожения двух третей делегатов XVII съезда партии, репрессий против военачальников и ленинградской верхушки, войны с Финляндией и договора с Гитлером, а также: Варшавского восстания, корейской войны, ареста Берия, берлинского и карибского кризисов, воспоминаний о Тито, Мао Цзэдуне, встреч с учеными и интеллигенцией.

Хрущеву трудно приходилось освобождаться от сталинского обаяния. Прозревать он начал только после встреч и бесед с Тито в Югославии, однако не поколебал ни одного из краеугольных камней сталинских традиций партийного руководства. Президиум ЦК партии при нем выступал в роли правительства. Им прорабатывались писатели В. Дудинцев, Б. Пастернак, А. Вознесенский, упоминаемые выше художники. Но сам Хрущев жестоко поплатился за свое неверие и пренебрежение к интеллигенции. Его вынудили «уйти по собственному желанию» те люди, которыми он себя окружил. Отвергая сталинское единовластие, Хрущев сохранял авторитарную систему правления. Попытался соединить власть светскую и духовную. Однако политическому деятелю Хрущеву не хватало политического мышления, за что он и был отстранен от руководства, и, не согласившись «с уходом на пенсию», принялся за мемуары, начав не писать, а диктовать их. Диктатор диктовал мемуары.

Кому в этом деле принадлежит приоритет? Приоритет в убеждении Н. С. Хрущева заняться мемуарами?..

Сын лидера, Сергей Никитич, уверяет, что ему.

Естественно, у меня возникает вопрос: почему же тогда литзаписчиками их не стали журналисты — внучка Хрущева Юлия Леонидовна, дочь — Рада Никитична, зять — Алексей Иванович Аджубей? И, наконец, сам сын Сергей Никитич, так много страниц посвятивший отцовским мемуарам в своей книге. Вон ведь какую книжищу одолел после смерти отца… А тут подставил несчастную женщину, да еще похваляется, как ее оберегал.

Будет, Сергей Никитич! Потомки Никиты Сергеевича оберегали только себя, как пращур оберегал только их. Себя не оберегал, за что и поплатился.

25 марта 1970 года председатель Комитета госбезопасности Ю. В. Андропов под грифом «Особой важности» доложил в ЦК КПСС следующее: «В последнее время Н. С. Хрущев активизировал работу по подготовке воспоминаний о том периоде своей жизни, когда он занимал ответственные партийные и государственные посты. В продиктованных воспоминаниях подробно излагаются сведения, составляющие исключительно партийную и государственную тайну по таким определяющим вопросам, как обороноспособность государства, развитие промышленности, сельского хозяйства, экономики в целом, научно-технических достижений, работы органов государственной безопасности, внешней политики, взаимоотношений между КПСС и братскими партиями социалистических и капиталистических стран и другие. Раскрывается практика обсуждения вопросов на закрытых заседаниях Политбюро ЦК КПСС…»

Андропов предлагает… принять срочные меры оперативного порядка, которые позволяли бы контролировать работу Н. С. Хрущева над воспоминаниями и предупредить вполне вероятную утечку партийных и государственных секретов за границу. В связи с чем советует: «Полагали бы целесообразным установить негласный контроль над Н. С. Хрущевым и его сыном Сергеем Хрущевым… Вместе с тем было бы желательно, по нашему мнению, еще раз вызвать Н. С. Хрущева в ЦК КПСС и предупредить об ответственности за разглашение и утечку партийных и государственных секретов и потребовать от него сделать в связи с этим необходимые выводы».

Так перестраховывался и зарабатывал политический капитал шеф КГБ Ю. В. Андропов на заключенном за деревянный забор Н. С. Хрущеве. Как нам сегодня известно, никаких секретных сведений военного и политического характера автор мемуаров не раскрывал. Однако спешно на заседании так называемой «ленинской коллегии», состоявшей из пенсионеров высокого ранга, 27 марта 1970 года Капитонову И. В. и Андропову Ю. В. поручили поговорить с Хрущевым Н. С. «в соответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро ЦК». А обеспокоились власти тем фактом, что за границей неожиданно для них появился кинофильм, где Хрущев на даче у костра рассказывает собравшимся о своей жизни. Рядом с хозяином постоянно находится его верный страж — немецкая овчарка по кличке Арбат. За допуск на дачу посторонних лиц и съемки кинофильма комендант дачи Сергей Васильевич Мельников был снят, а вместо него назначен Василий Михайлович Кондрашов.

После получения докладной Андропова Хрущева вызвал в ЦК КПСС секретарь ЦК КПСС А. П. Кириленко, с приглашением на беседу секретаря ЦК КПСС П. Н. Демичева и председателя Комитета партийного контроля А. Я. Пельше. Троица потребовала от мемуариста прекращения диктовки воспоминаний. Мемуарист вспылил:

— То, что вы себе позволяете в отношении меня, не позволяло себе правительство даже в царские времена. Я помню только один подобный случай. Вы хотите со мной поступить так, как царь Николай Первый поступил с Тарасом Шевченко, сослав его в солдаты, запретив там писать и рисовать.

Вы можете отобрать у меня все: пенсию, дачу, квартиру. Все это в ваших силах; и я не удивлюсь, если вы это сделаете… Ничего, я себе пропитание найду. Пойду слесарить, я еще помню, как это делается. А нет, так с котомкой пойду по людям. Мне люди подадут. А вам никто и крошки не даст, с голоду подохнете…

А в то время материалы пленки и распечатки пересекли несколько границ и оказались в издательстве «Литлл Браун», которое согласилось воспоминания издать, но для подтверждения подлинности авторства переслало Хрущеву из Вены ярко-алую и черную шляпы с огромными полями, попросив автора в них сфотографироваться и прислать фотографии в издательство.

Сергей Никитич сфотографировал отца с одной шляпой на голове, а с другой — в руке. Благословение на публикацию материалов было получено.

А правительственные верхи все еще лихорадило, и они поручили побеседовать с Хрущевым председателю КПК А. Я. Пельше и членам комитета С. О. Постовалову и Р. Е. Мельникову. Беседу застенографировали Солозонова и Макарова. Привожу краткие фрагменты из нее.

Совершенно секретно

беседы с т. Хрущевым Н. С. в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС

10 ноября 1970 года

Присутствовали: тт. Пельше А. Я.[3], Постовалов С. О.[4], Мельников Р. Е.[5] и т. Хрущев Н. С.

Т. ПЕЛЬШЕ. По поручению Политбюро мы пригласили вас в Комитет партийного контроля, чтобы вы дали объяснение по одному внешнеполитическому вопросу, связанному с вашими мемуарами, которые могут принести нашей партии и стране большой политический ущерб. Вы, возможно, в курсе дела, а может быть, и нет. По сообщению нашего посла в США т. Добрынина, 6 ноября в Нью-Йорке представители американского журнально-издательского концерна «Тайм» официально объявили о том, что они располагают «воспоминаниями Н. С. Хрущева», которые будут вначале опубликованы в журнале «Лайф», начиная с 23 ноября, а затем выйдут отдельной книгой под названием «Хрущев вспоминает». Книга будет пущена в продажу 21 декабря. На днях по линии ТАСС получена информация о том, что информационные агентства и иностранная печать широко муссируют эти сообщения о предстоящей публикации в США и ряде других стран Запада, в частности, в Англии, ФРГ, Франции, Италии, Швеции «воспоминаний Н. С. Хрущева».

Вы помните, что некоторое время тому назад у нас с вами была беседа у Андрея Павловича Кириленко, во время которой вам было сказано, что путь создания ваших мемуаров, связанный с вовлечением в это дело широкого круга людей, является непартийным. И тогда вы были предупреждены, что такой путь не исключает возможности утечки материалов. Вы видите, эта утечка материалов произошла, и в этой связи вы должны понять, что вы несете всю полноту ответственности за это дело.

Мы хотели бы заслушать ваше объяснение по этому вопросу и ваше отношение к этому делу. Может быть, вы прямо скажете нам, кому передавали эти материалы для публикования за рубежом.

Т. ХРУЩЕВ. Я протестую, т. Пельше. У меня есть свои человеческие достоинства, и я протестую. Я никому не передавал материал. Я коммунист не меньше, чем вы.

Т. ПЕЛЬШЕ. Надо вам сказать, как они туда попали.

Т. ХРУЩЕВ. Скажите вы мне, как они туда попали. Я думаю, что они не попали туда, а это провокация.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы в партийном доме находитесь.

Т. ХРУЩЕВ. Я никогда не был в Комитете партийного контроля. И в таком положении нахожусь впервые и в конце своей жизни, я уже не говорю деятельности. Деятельность моя окончена. И вы требуете от меня объяснения.

Т. ПЕЛЬШЕ. Правильно.

Т. ХРУЩЕВ. Я вам объяснил.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы ничего пока нам не объяснили.

Т. ХРУЩЕВ. Больше нечего объяснять. Никогда, никому никаких воспоминаний не передавал и никогда бы этого не позволил. А то, что я диктовал, я считаю — это право каждого гражданина и члена партии. Я отлично помню, что я диктовал. Не все можно опубликовать в данное время.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это ваше мнение. У нас с вами был разговор, что тот метод, когда широкий круг людей привлечен к написанию ваших мемуаров, не подходит, что секреты, которые вами излагались, могут попасть за рубеж. И они попали. Это теперь нас очень беспокоит.

Т. ХРУЩЕВ. Если вы помните, мне другое тогда было сказано. Мне сказали, чтобы я не писал и не диктовал. А я сказал, что это Николай I запрашивал шифровки. Я был удивлен, что в моей партии, которой я отдал жизнь, мы вернулись к николаевским методам.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Это неудачное сравнение. Неправильное.

Т. ХРУЩЕВ. Со мной поступили как с Шевченко.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Зачем такую параллель проводить.

Т. ХРУЩЕВ. Я против такой параллели.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы тогда этот совет не восприняли.

Т. ХРУЩЕВ. Нет. Пожалуйста, арестуйте, расстреляйте. Мне жизнь надоела. Когда меня спрашивают, я говорю, что я не доволен, что я живу. Сегодня радио сообщило о смерти де Голля. Я завидую ему. Я был честным человеком, преданным. Как только родилась партия, я все время был на партийной работе.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это мы знаем. Вы скажите, как выйти из создавшегося положения?

Т. ХРУЩЕВ. Не знаю. Вы виноваты, не персонально вы, а все руководство. Если бы руководство было внимательным и разумным, оно бы сказало: т. Хрущев…

Вы помните, т. Кириленко спросил: вы диктуете? Я ответил — да. Я понял, что, прежде чем вызывать меня, ко мне подослали агентов.

Т. ПЕЛЬШЕ. То, что вы диктуете, знают уже многие в Москве.

Т. ХРУЩЕВ. Мне 77 год. Я в здравом разуме и отвечаю за все слова и действия. Я думал, что т. Кириленко даст мне людей, которым бы я диктовал.

Т. ПЕЛЬШЕ. Почему вы раньше в ЦК не обратились? Когда вас вызвал т. Кириленко, уже было надиктовано много.

То ХРУЩЕВ. Откуда вы знаете? Вы говорите, что вы узнали по радио. Кто вам докладывает?

Т. ПЕЛЬШЕ. Наш посол официально сообщил.

Т. ХРУЩЕВ. Это может быть провокация буржуазной прессы. Поскольку моя фамилия представляет сенсацию, может быть, они создали материал на меня.

Т. ПЕЛЬШЕ. Как выйти из этого положения?

То ХРУЩЕВ. Не знаю. Я совершенно изолирован и фактически нахожусь под домашним арестом. Двое ворот, и вход и выход контролируются. Это очень позорно. Мне надоело. Помогите моим страданиям.

Т. ПЕЛЬШЕ. Никто вас не обижает.

Т. ХРУЩЕВ. Моральные истязания самые тяжелые.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вы говорите, что никому не передавали. Это очень важно в данной ситуации.

Т. ХРУЩЕВ. Я думаю, вы и т. Пельше отлично понимаете, что я никому не передавал и по своим убеждениям не могу передавать. Вы помните, т. Пельше, у т. Кириленко я сказал: если бы мне помогли.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы этого не говорили. Вы сказали: когда я кончу, передам в ЦК.

Т. ХРУЩЕВ. Я этого не говорил. Тов. Кириленко предложил мне прекратить писать. Я сказал, — не могу, это мое право. Мы политические деятели. Я умру…

Т. ПЕЛЬШЕ. Все умрем.

Т. ХРУЩЕВ. Председатель Верховного Совета, не помню его фамилии, умер.

Т. ПЕЛЬШЕ. Игнатов?

Т. ХРУЩЕВ. Да, Игнатов. Неизвестно, кто раньше умрет, а он был дурак.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Дело не в этом, т. Хрущев.

Т. ХРУЩЕВ. Да, в этом.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Дело идет о серьезном положении, если материалы будут напечатаны. Они, наверное, будут напечатаны. А вы сами не знаете, как они туда попали.

Т. ХРУЩЕВ. Посла в США я очень хорошо знаю и очень его уважаю.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Тем более.

Т. ХРУЩЕВ. Он сообщил то, что сообщает печать. Я буржуазной печати никогда не верил, поэтому и говорю, что он сам ничего не знает.

Может быть, своим вызовом сюда вы поможете мне скорее умереть.

Т. ПЕЛЬШЕ. Мы не хотим, чтобы вы умирали. Живите на здоровье.

Т. ХРУЩЕВ. Я хочу смерти.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Может быть, вас подвел кто-то?

Т. ХРУЩЕВ. Дорогой товарищ, я отвечаю за свои слова, и я не сумасшедший. Я никому материалы не передавал и передать не мог.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Кому вы доверяли материалы? Ваши доверенные могли передать?

Т. ХРУЩЕВ. Нет.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Вашими материалами пользовался не только сын, но и машинистка, которую вы не знаете, писатель беспартийный, которого вы также не знаете, и другие.

Т. ХРУЩЕВ. Это советские люди, доверенные люди.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Всякие люди есть. Могли вас и подвести.

Т. ХРУЩЕВ. Я не верю, что материал попал американцам. Это утка, ложь, фабрикация. Я в этом уверен.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Но если они будут опубликованы, вы будете отвечать.

Т. ХРУЩЕВ. Вы меня не пугайте. Я 76 лет отвечаю за свои действия. Вы меня ничем не запугаете.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Вы не стучите и не кричите. Вы находитесь в КПК и ведите себя как положено.

Т. ХРУЩЕВ. И вы ведите себя как положено. Я член партии покамест, и не лишайте меня права.

Т. ПОСТОВАЛОВ. С вами никто плохо не говорит. Вам сообщили обстановку, которая сложилась в связи с вашими мемуарами. А вы кричите и стучите по столу.

Т. ХРУЩЕВ. Это нервы, я не кричу. Разное положение и разный возраст.

Т. ПЕЛЬШЕ. Какие бы ни были возраст и нервы, но каждый член партии должен отвечать за свои проступки.

Т. ХРУЩЕВ. Вы, т. Пельше, абсолютно правы, и я отвечаю. Готов нести любое наказание, вплоть до смертной казни.

Т. ПЕЛЬШЕ. КПК к смертной казни не приговаривает.

Т. ХРУЩЕВ. Практика была Сколько тысяч людей погибло. Сколько расстреляно. А теперь памятники врагам народа ставят. Это меня радует и огорчает. Тому же Постышеву, Блюхеру, Станиславу Викторовичу Коссиору.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это лишний разговор.

Т. ХРУЩЕВ. Это прямой разговор, он относится к нашей теме. Я тогда сказал т. Кириленко, вам и т. Демичеву, что стоял и стою на решениях 22 съезда партии и пока живу, буду сторонником этих решений. Убийц надо разоблачать. Они умерли, но если сейчас поднимать на пьедестал убийц, то, может быть, кое-кому тоже понравится повторить. Я против этого. На 20 съезде партии я в отчетном докладе о культе личности ничего не сказал, а в процессе съезда решили об этом сказать отдельно. Материалы по этому вопросу были подготовлены комиссией под председательством т. Поспелова. Но тогда получилось, что один доклад отчетный, а другой о Сталине. Если бы было два докладчика, то это могло породить разные мнения. Я согласился сделать и второй доклад.

Т. ПЕЛЬШЕ. Этот доклад известен. Партия из этого сделала выводы. Но как выйти из того положения, которое сегодня сложилось?

Т. ХРУЩЕВ. Тов. Пельше, лучший выход из положения — это не создавать вокруг Хрущева то, что создано, а создать ему условия, на которые он имел право. Я считал и говорил, что в 65 и даже в 60 лет надо освобождать первые места для более молодого поколения.

Т. ПЕЛЬШЕ. Но вы же не ставили этого вопроса.

Т. ХРУЩЕВ. Ставил.

Т. ПЕЛЬШЕ. Не знаю.

Т. ХРУЩЕВ. Вы не знали потому, что другое положение занимали. Когда исполнилось Мжаванадзе 60 лет, я говорил ему: вас надо передвинуть Председателем Президиума Верховного Совета Грузии.

Т. ПЕЛЬШЕ. Но не это является темой нашего разговора сегодня.

Если вы считаете, что это провокация агентства «Тайм», то вы могли бы сделать об этом заявление?

Т. ХРУЩЕВ. Меня никто не спрашивает.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы могли бы заявить, что никаких мемуаров не писали…

Т. ХРУЩЕВ. Этого я не могу сказать, я диктовал.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Вы их не написали?

Т. ХРУЩЕВ. Они еще не закончены. Я заболел.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Незаконченные мемуары не могли у вас заполучить агентства.

Т. ХРУЩЕВ. Как известно, в любом государстве авторы должны заключать договор с издательствами, которые и получают право на публикацию их материалов. Другого права нет.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Поэтому и надо из создавшегося положения найти выход. Нельзя ли так вам именно и действовать. Дать ответ врагам на их действия. Все это будет правильно и здраво.

Т. ХРУЩЕВ. Каждый сумасшедший считает, что он не сумасшедший. Я не считаю себя сумасшедшим. Может быть, вы по-другому оцениваете мое состояние.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Значит, по-здравому и надо решать вопрос.

Т. ХРУЩЕВ. Я говорю, что в моих воспоминаниях есть такие сведения, которые являются секретными и которые не могут быть опубликованы ни при моей жизни и еще неизвестно когда после моей смерти. Хотя, вы знаете, вообще секретов не бывает. В сговоре по убийству Павла участвовал его сын Александр. И о том, что он убийца, знали все…

Т. ПОСТОВАЛОВ. То, что вы написали, не является секретом?

Т. ХРУЩЕВ. Но время опубликования этих материалов должна была бы определить партия.

Наверное, многие верят, например, что войну в Корее начали американцы. Я-то знаю, что Ким Ир Сен ее начал. Я находился в это время у Сталина. Но этого не надо объявлять сейчас.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Но вы же диктуете об этом.

Т. ХРУЩЕВ. Я диктую, потому что при мне это было. Я знаю об этом. Это мое право.

Т. ПОСТОВАЛОВ. А если будет напечатано об этом?

Т. ХРУЩЕВ. Я говорю, этого не может быть, с моей точки зрения.

Т. ПЕЛЬШЕ. Ваша диктовка проходила через многие руки на лентах и машинке, и вы не можете дать гарантию, что она каким-то образом не попала туда, куда не следует. Вы отвечаете за то, что вы диктуете.

Т. ХРУЩЕВ. Это другой вопрос, т. Пельше. Вы хотите сказать, что я не должен писать.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы за свои проступки должны отвечать.

Т. ХРУЩЕВ. Делайте, что вам положено.

Т. ПЕЛЬШЕ. Если вы считаете, что делаете все в интересах нашей страны, то было бы целесообразно сейчас сделать заявление о том, что вы никаких материалов не писали и никому не передавали и что готовящаяся публикация ваших мемуаров является клеветой, фальшивкой.

Т. ХРУЩЕВ. Я повторяю, я хочу умереть честным человеком. То, что я написал, я никому не давал. Это точно.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Но если они напечатают, это будет фальшивка?

Т. ХРУЩЕВ. С моей точки зрения, да. Вы тоже понимаете. Зачем так разговаривать, подцеплять и ловить меня на крючок. Я старый, кому я нужен. Никакой крючок на меня не действует. Поэтому я вам говорю, Зиновьев…

Т. ПЕЛЬШЕ. Это вопрос другой.

Дайте нам ответ по существу поставленного перед вами вопроса. Надо сделать так, чтобы иностранцы в ближайшее время не опубликовали ваши воспоминания.

Т. ХРУЩЕВ. Я этих воспоминаний не знаю. Откуда они и что это за воспоминания.

Т. ПЕЛЬШЕ. Речь идет о ваших воспоминаниях.

Т. ХРУЩЕВ. Вы говорите на основании заявления посла.

Т. ПЕЛЬШЕ. Но 23 ноября, т. е. через 13 дней, они будут в печати. Сейчас они находятся в типографии.

Т. ХРУЩЕВ. Никто, и я, этих мемуаров не видел.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Каково будет ваше отношение, если они появятся?

Т. ХРУЩЕВ. Вместе с вами возмущаюсь.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Этого мало.

Т. ХРУЩЕВ. Я готов заявить, что никаких мемуаров ни советским издательствам, ни заграничным я не передавал и передавать не намерен. Пожалуйста, напишите.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Если они написаны в черновике, ведь нельзя сказать, что они написаны.

Т. ХРУЩЕВ. Таких документов нет. Поэтому я считаю, что мои материалы изъяли. Эти методы нарушают ленинские нормы и порядки жизни партии. Я протестую, т. Пельше. Я прошу вернуть мои материалы.

Т. ПЕЛЬШЕ. Напрасно протестуете. Вы говорите, есть материалы, которые нельзя публиковать. А если они гуляют по Москве?

Т. ХРУЩЕВ. Где они гуляют? Это говорит о том, что мы возвращаемся к сталинским шифровкам.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вам никаких шифровок не вручают.

Т. ХРУЩЕВ. Это материал мой, и никто не имеет права брать его. Это николаевское время. Это полицейская расправа. Это возмутительная вещь.

Т. ПЕЛЬШЕ. Возмутительная вещь. Ваши секретные материалы имеют широкое хождение, и вы за это несете партийную и государственную ответственность.

Т. ХРУЩЕВ. Я готов на крест, берите гвозди и молоток.

Т. ПЕЛЬШЕ. Эти фразы не нужны.

Т. ХРУЩЕВ. Это не фразы. Я хочу этого. Русские говорят: от сумы и тюрьмы не откажешься. Я всегда в другом положении был и за всю свою политическую деятельность в порядке допрашиваемого в партийных органах никогда не был.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Здесь вы находитесь не как допрашиваемый, а на беседе. С вами идет разговор о том, как быть. И вы напрасно говорите, что это утка пущена. Ведь материалы находятся уже в редакции. Вы можете поверить послу.

Т. ХРУЩЕВ. Посла Добрынина я очень уважаю. Это самый умный посол за границей.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Поэтому надо думать, и прежде всего вам, какие в связи с этим нужно сделать заявления, а их придется делать, если вы говорите, что возмущаетесь.

Т. ХРУЩЕВ. Я только одно скажу, что все, что я диктовал, является истиной. Никаких выдумок, никаких усилений нет, наоборот, есть смягчения. Я рассчитывал, что мне предложат написать. Опубликовали же воспоминания Жукова. Мне жена Жукова позвонила и говорит: «Георгий Константинович лежит больной и лично не может говорить с вами, но он просит сказать ваше мнение о его книге. Вы, — спросила она, — читали?» Я говорю, не читал, но мне рассказывали люди. Я сказал, отвратительно и читать не могу то, что написано Жуковым о Сталине. Жуков честный человек, военный, но сумасброд. Жуков описывает эпизод, как был убит Ватутин и что в это время и я там был.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вы же сказали, что не читали книгу.

Т. ХРУЩЕВ. Но мне рассказали.

Т. ПЕЛЬШЕ. Как же вы можете судить о книге, которую не читали.

Т. ХРУЩЕВ. Описан эпизод такой.

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы не знаете, как он описан.

Т. ХРУЩЕВ. Вы как следует разговаривайте со мной. Я не болванка, чтобы дергать меня за ниточку. Я человек и имею свои достоинства. Вы пользуетесь своим положением. Но пока бьется мое сердце, я буду защищать человеческие достоинства.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вы интересы партии должны защищать.

Т. ХРУЩЕВ. То, что я пишу, не расходится с интересами партии.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Речь идет не о Жукове.

Т. ХРУЩЕВ. Тов. Пельше не дал закончить мысль. Обрывать — это сталинский стиль.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это ваши привычки.

Т. ХРУЩЕВ. Я тоже заразился от Сталина и от Сталина освободился, а вы нет.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это вы не знаете.

Т. ХРУЩЕВ. Я имею право говорить.

Т. ПЕЛЬШЕ. Я тоже имею право говорить.

Т. ХРУЩЕВ. Я не читал и читать не буду, противно. Я жене Жукова говорю, — как Жуков мог написать такой эпизод о гибели Ватутина? Будто Ватутин выскочил из машины и пулеметом прикрыл мою машину. Я говорю, Ватутин был ранен в пах, выскочить не мог, а самое главное в этом деле то, что Хрущева там не было. И во втором издании это уже исправлено. А вы сказали, что я говорю неправду.

Т. ПЕЛЬШЕ. Давайте думать, как исправить дело.

Т. ХРУЩЕВ. Вы сейчас сильнее меня и можете это сделать.

Т. ПЕЛЬШЕ. По дипломатической линии не можем.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Вы, т. Хрущев, можете выступить с протестом, что вы возмущены.

Т. ХРУЩЕВ. Я вам говорю, не толкайте меня на старости лет на вранье.

Т. ПЕЛЬШЕ. Речь идет о том, что нужно сделать, чтобы уменьшить политический ущерб.

То ПОСТОВАЛОВ. А мемуары были?

То ХРУЩЕВ. Я не могу сказать, что я не диктовал.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Надо вам решать.

То ХРУЩЕВ. Сейчас материал этот надо вернуть.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это вопрос другой.

Т. ХРУЩЕВ. Я хотел обратиться к т. Брежневу, а меня вызвали к вам. Ведь КПК орган репрессивный. Когда здесь сидел Шкирятов, сколько людей прошло…

Т. ПОСТОВАЛОВ. Не то вы говорите. Ваш материал, как вы говорили, такой, который нельзя печатать много лет. А если он будет напечатан, какое возмущение, это вызовет у советских людей.

Т. ХРУЩЕВ. Я возмущен.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вокруг этого разговор идет. Каково ваше отношение?

Т. ХРУЩЕВ. Мое отношение самое партийное.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Таким оно и должно быть. Самое крайнее возмущение должно быть.

Т. ХРУЩЕВ. Согласен на любое. В моей деятельности я пользовался острым словом и умел пользоваться.

Т. ПОСТОВАЛОВ. И его надо применить сейчас, чтобы помешать публикации.

Т. ХРУЩЕВ. Согласен. Это верно.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Если вы говорите, что возмущены до предела, то вам надо выступить по этому вопросу.

Т. МЕЛЬНИКОВ. Пока материал не опубликован, это могло бы сыграть какую-то роль.

Т. ХРУЩЁВ. Вы поймите, ведь документа никакого нет и я ничего не видел.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вы тассовский материал тоже не видели?

Т. ПЕЛЬШЕ. Когда уже собираются печатать материал, вы должны сказать, что я не собирался ничего писать и печатать.

Т. ХРУЩЕВ. Я пока нигде не читал.

В былые времена мы, не будучи членами ЦК партии, я был секретарем Бауманского райкома, получали тассовский материал. Члены партии приходили и читали для ориентации о позиции наших врагов. Когда я был секретарем райкома партии в Донбассе, получали «Социалистический вестник». Ленин умер, но дух Ленина жил тогда.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Выходит, что вы нам не верите о том, что собираются делать с вашим материалом?

Т, ХРУЩЕВ. Вы сами ничего не видели.

Т, ПОСТОВАЛОВ. Достаточно, что они передают по радио и телевидению. Против этого надо возмущаться.

Т. ХРУЩЕВ. Я возмущен.

Т. ПЕЛЬШЕ. Нам сегодня стато известно, что американский журнально-издательский концерн «Тайм» располагает воспоминаниями Хрущева, которые начнут публиковаться там. Это факт. И вы должны сказать свое отношение к этому. Из сообщений видно, что американская печать, а также германская и английская раздули вокруг этого ажиотаж. Хотелось бы, чтобы вы определили свое отношение к этому делу, не говоря о существе мемуаров, что вы возмущены этим и что вы никому ничего не передавали. Это в какой-то степени уменьшит интерес к публикации материалов и разоблачит ее организаторов.

Т. ХРУЩЕВ. Пусть запишет стенографистка мое заявление.

Из сообщений заграничной печати, главным образом Соединенных Штатов Америки и других буржуазных европейских стран, стало известно, что печатаются мемуары или воспоминания Хрущева. Я возмущен этой фабрикацией, потому что никаких мемуаров никому я не передавал — ни издательству «Тайм», ни другим кому-либо, ни даже советским издательствам. Поэтому считаю, что это ложь, фальсификация, на что способна буржуазная печать.

Т. ПЕЛЬШЕ. Если мы вам поможем в этом и предложим каналы, через которые можно было бы довести об этом до сведения американской печати, вы согласились бы использовать эти каналы?

Т. ПОСТОВАЛОВ. Учитывая ваше возмущение.

Т. ПЕЛЬШЕ. Допустим, к вам пришел бы корреспондент, вы могли бы ему повторить это?

То ХРУЩЕВ. Да. Если хотите, пресс-конференцию могу провести. У меня еще хватит пороховницы и достоинств защитить честь своего мундира, честь нашей страны и партии.

Я знаю и повторяю вам, что ряд положений, которые имеются в этих диктовках, правдивы и за них я абсолютно ручаюсь.

То ПОСТОВАЛОВ. Каким-то путем все же это утекло, и вам надо подумать об этом.

То ХРУЩЕВ. Я возлагаю ответственность на тех товарищей, которые в этом деле не хотели мне помочь. Хотели окриком действо вать, а это не приводит к добру.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Легче всего возложить ответственность на кого-нибудь.

Т. ХРУЩЕВ. Товарищи, которые со мной разговаривали, возложили ответственность на меня. Вы помните, т. Пельше, разговор у т. Кириленко. Записи тогда не было. Я сказал, если бы мне помогли, дали бы машинистку, ЦК получил бы эти материалы.

Т. ПЕЛЬШЕ. То есть с самого начала вы действовали нелегально.

Т. ХРУЩЕВ. Не пугайте меня нелегальщиной. Нельзя упрощенно подходить.

Т. ПЕЛЬШЕ. Что, разве бы вам не дали машинистки, если бы вы с самого начала обратились в ЦК?

Т. ХРУЩЕВ. Меня вызывали в ЦК.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это было в 1968 году.

Т. ПОСТОВАЛОВ. А писать вы раньше начали.

Т. ХРУЩЕВ. Я тогда только что начал писать. И сразу же ко мне пришел молодой человек, и я сразу догадался, что его приставили ко мне…

Никакого секрета подпольной диктовки не было и нет. Мне не помогли, не создали условий. Я думал, что это дело долгого времени и к диктовке долгое время возвращаться не буду. А знаете вы, сколько людей, которые встречаются со мной, спрашивают: «Вы записываете?» Я говорю — нет. «Вы должны записывать, как это ценно для нас». Не подумайте, что я хочу себя переоценить. Мы жили в одно время. Я около Сталина был. Это будет иметь большую ценность для поколений.

Т. ПОСТОВАЛОВ. ЦК имеет партийные журналы. Есть НМЛ. Они изучают и освещают историю партии. Мемуары — это совершенно другое дело.

Т. ХРУЩЕВ. Писал Попов историю. Хорошая история. Умный человек в Коминтерне работал. Сталин расстрелял. Поспелов — подхалим. Писал под диктовку Сталина. История все время обновляется, потому что ее пишут люди. Мемуары — это сугубо личное дело. И эту точку зрения вы у меня никогда не отберете. В мемуарах человек излагает свою точку зрения. Пишет о времени, в котором он жил.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вы должны сохранять тайну.

Т. ХРУЩЕВ. Мне прямо сказали, не смейте писать. Я с этим не согласен.

Т. ПЕЛЬШЕ. О том, что вы начали писать мемуары, вы должны сообщить в ЦК.

Т. ХРУЩЕВ. Я не сообразил. Вы тогда, т. Пельше, были и знаете, что я просил.

Т. ПЕЛЬШЕ. Такой четкой просьбы у вас не было.

Т. ХРУЩЕВ. Как я мог просить, когда мне отказали. Я этого не мог представить. У меня нет дороже органа, как ЦК. Я хочу закончить свою жизнь преданным ЦК и как могу служить на пользу своей партии, которой я отдал столько лет.

Правда, когда было 50 лет партии, выдавали медали хорошим людям, заслуженным людям. У меня спрашивали: «Вы получили? Ну получите.» А я не получил.

Т. ПЕЛЬШЕ. Это другой вопрос.

Т. ХРУЩЕВ. Это отношение к людям, отношение к членам партии, которые прошли большой путь — путь Гражданской войны, Отечественной войны, восстановления разрушенного, путь пятилеток. Когда я на Украине был первым секретарем, сколько сил отдал. В Москве и Московской области не меньше отдал сил. А почему разное отношение? Об этом вы сами подумайте. Я не хочу называть вещи своими именами. Я возмущен не потому, что не дали, а потому, что нет объективности, а есть субъективность.

Я хотел бы обратиться к вам, как председателю Комитета партийного контроля, чтобы вы встали на защиту честного члена партии.

Т. ПЕЛЬШЕ. Мы еще будем разбираться с вопросом, о котором идет сегодня речь.

Т. ХРУЩЕВ. Не пугайте меня, я не боюсь. Сейчас у меня не жизнь, а страдание. Я завидую де Голлю. Здоровый был мужик. У меня сейчас тяжелая жизнь.

Т. МЕЛЬНИКОВ. А что тяжелого?

Т. ХРУЩЕВ. Когда уйдете на пенсию, тогда узнаете, что это адские муки.

Т. ПЕЛЬШЕ. Всем это предстоит. Все уйдут на пенсию.

Т. ХРУЩЕВ. Меня лишили прав члена ЦК. Перестали приглашать на пленумы. Разве это достойно. Я звонил Малину. Говорит — не могу. Все на пенсии. Шверник тоже на пенсии, лежит трупом. Но к нему совершенно другое отношение. Почему к нему одно, а ко мне другое отношение. Что, я меньше других сделал для партии? Это создает для меня особые условия. Поживите моей жизнью.

Ничем вы меня не припугнете.

Т. ПЕЛЬШЕ. Мы вас не собираемся ничем пугать.

Т. ХРУЩЕВ. Ничем. Потому, что все сейчас тяжело для меня.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Это вы не серьезно говорите.

Т. ХРУЩЕВ. Попробуйте. Узнаете.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Это несерьезный разговор.

Т. ХРУЩЕВ. Тов. Пельше, сколько казнили людей. Сколько у меня друзей казнили, вернейших членов партии. Сколько сейчас казнил Мао Цзэдун врагов культурной революции. Мао Цзэдун и Сталин.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Зря такую параллель проводите.

Т. ХРУЩЕВ. Сталин и Мао Цзэдун.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Не об этом сейчас разговор.

Т. ХРУЩЕВ. Три месяца отсидел в больнице на Грановского. Три месяца пролежал. Теперь начал ходить. Не знаю, что будет по-еле приема у главного партийного врача. Что вы, т. Пельше, скажете про меня. Я вас не буду обсуждать ни при каких случаях.

Я смотрю — знакомое лицо. Где вы работали?

Т. МЕЛЬНИКОВ. В Узбекистане.

Т. ХРУЩЕВ. Я хочу сказать о базе, с которой снабжаются люди, получая лечебное питание. Я считаю, что это приносит огромный вред. Наши семьи, я тоже пользуюсь этим снабжением, не знают действительного положения вещей. Взять такой пример, что люди даже не могут купить укропа. Это просто плохая организация торговли. В магазинах нет необходимых вещей. Нет мяса.

Т. ПЕЛЬШЕ. В Москве есть.

Т. ХРУЩЕВ. Люди говорят: «Может верблюд добраться с Дальнего Востока до Москвы? Нет, не может — съедят».

Т. ПОСТОВАЛОВ. А разве при вас не рассказывали таких анекдотов.

Т. ХРУЩЕВ. После меня прошло 6 лет. После смерти Сталина наша страна оказалась в тяжелом положении в оборонном отношении. Сейчас другое положение. Мы должны уделять больше внимания товарам народного потребления. Вот купите себе шапку. Вы ее не купите.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Вы по рассказам говорите. Я вот купил себе шапку, правда, не пыжиковую, а обыкновенную.

Т. ХРУЩЕВ. Что мне сказать. У нас очень много недостатков.

Т. ПЕЛЬШЕ. Увеличилось потребление мяса на душу населения. Увеличилась заработная плата. Денег у народа стало больше. Жить стали лучше.

Т. ХРУЩЕВ. У вас рабочий день в 6 часов кончается? Ваша задержка не по моей вине.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Опять, зачем на других перекладывать.

Т. ПЕЛЬШЕ. Если бы вы уважали свой ЦК, то сразу же сообщили бы о своем решении писать мемуары.

Т. ХРУЩЕВ. ЦК лишил меня права присутствовать на пленумах. Сталин этого не позволял. Сталин прямо действовал — арестовывал как врага народа. Это факт. Я как член ЦК в годовщину Октября хотел прийти к Мавзолею, заказал машину, а мне «раб божий» сказал, что я вам не рекомендую туда ехать. Как это можно?

Т. ПЕЛЬШЕ. Вы пожаловались бы.

Т. ХРУЩЕВ. Опять я виноват.

Т. ПЕЛЬШЕ. Я не знаю, что вам сказали.

Т. ХРУЩЕВ. Я умер, а ваша совесть не может примириться с этим. Вера Засулич сообщила царскому суду, что она убила… Суд заслушал ее и оправдал. А ведь это был царский суд. Интересная вещь. Мне трудно объяснить, как это могло случиться.

Т. ПОСТОВАЛОВ. Там все написано.

Т. ХРУЩЕВ. Как мог суд оправдать? Вы сами не юрист?

Т. ПОСТОВАЛОВ. Нет.

Т. ПЕЛЬШЕ. Партийный работник.

Т. ХРУЩЕВ. Партийными работниками бывают и юристы.

Я еще хочу спросить, как человек и член партии, как могли мы с такой мощью… Египет, позволить его разбить?

Т. МЕЛЬНИКОВ. Борьба продолжается, Египет не разбит.

Т. ХРУЩЕВ. Тогда вы от меня ничего не слышали и мне ничего не говорили.

В 1956 году мы были очень слабы в оборонном отношении. Я помню то самое тяжелое время в отношении Кубы. Мы выиграли сражение без боя. Мы правильно решили вопрос. Мне часто задают вопросы об агрессии Израиля. Я говорю, что я сейчас не все знаю, я — пенсионер.

Т. ПЕЛЬШЕ. Беседу на этом закончим.

Как видно из сообщений печати Соединенных Штатов Америки и некоторых других капиталистических стран, в настоящее время готовятся к публикации так называемые мемуары, или воспоминания, Н. С. Хрущева. Это — фабрикация, и я возмущен ею. Никаких мемуаров или материалов мемуарного характера я никогда никому не передавал — ни. «Тайму», ни другим заграничным издательствам. Не передавал таких материалов я и советским издательствам. Поэтому я заявляю, что все это является фальшивкой. В такой лжи уже неоднократно уличалась продажная буржуазная печать.

Н. Хрущев 10.XI — 1970 г.

Нужно отдать должное бывшему Первому секретарю: несмотря на выкручивание рук, он признал только, что лично не передавал своих воспоминаний, что было правдой. Их передали другие. Но он не отказался от того, что содержали воспоминания. Мемуары были изданы на шестнадцати языках.

Черчилль о Хрущеве сказал: «Он хотел перепрыгнуть пропасть в два прыжка… Это воистину так, и тем не менее перепрыгнул».

Умер Никита Сергеевич 11 сентября 1971 года. Похороны состоялись 13 сентября на Новодевичьем кладбище в Москве.

Сразу после смерти Никиты Сергеевича тогдашний министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков попросит Сергея Никитича оружие отца сдать: небезопасно-де иметь в доме столько боевого оружия, которое по недогляду может оказаться в руках бандитов.

Раньше подобные предложения от имени Л. И. Брежнева делались сначала мне, позже Кондрашову: уговори-те-де Никиту Сергеевича сдать часть имеющегося у него оружия в музей. Зачем ему столько? Пусть передаст часть на тульский и ижевский оружейные заводы, дабы достойные мастера изучили иностранные марки и усовершенствовали наши отечественные ружья, а часть передали в музеи.

О реакции Хрущева на подобное предложение Кондрашова я говорил. А на мое — он просто взорвался. Соорудил из трех пальцев дулю и резко отрубил:

— На-кось, выкуси!

Сознавая, что это относится не ко мне, я от души рассмеялся, но Хрущеву было не до смеха.

— Ишь какой завистливый, стервец! — ругал он меня, подразумевая Брежнева. — Все-то ему мало. Все-то никак не нажрется. Моя бы воля, показал бы я тебе ружье.

Я, как и Кондрашов, после отповеди больше к этому вопросу не возвращался.

Оружие у Сергея Никитича забрали, и я уверен, что ни в какой музей и ни на какие заводы оно не попало: хранится сейчас либо у наследников Л. И. Брежнева, либо пятирежды генеральным героем распродано.

Он таки добился своего — нарезные хрущевские ружья забрал. Интересно бы знать, на кого он на том свете из них охотится? Что же до мести, мстительность Брежнева была дальнобойной.