Возле вождей

ПРЕФЕКТ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ ЕПАРХИИ, ИЛИ КАЩЕЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ МОНАРХИИ

Михаил Андреевич Суслов (1902–1982) в большой армии советских идеологов замены никогда не знал, хотя ни эрудицией, ни особо твердыми теоретическими познаниями постулатов марксизма-ленинизма не обладал. Да этого в кремлевской епархии, честно говоря, и не требовалось. Наоборот: наличие таких предпосылок даже вызывало подозрение партаппаратчиков, ибо партаппарату были нужны не ученые-эрудиты марксистско-ленинской закваски, а прагматические интерпретаторы, в задачу которых входило идеологическое обоснование партийной власти, овладения техникой власти и властвования. Именно в этой ипостаси талант М. А. Суслова замены себе не нашел.

Он вступил в партию в 1921 году, на десять лет раньше Брежнева, хотя старше его был всего на четыре года. Тогда в партии насчитывалось всего 600 тысяч человек и Сталин еще не был Генеральным секретарем. Однако именно в Сталине Суслов нашел своего кумира. Он принимает активное участие в борьбе с троцкистской, зиновьевской и бухаринской оппозициями, что и открывает ему двери в элиту партии.

Этому поспособствует и академическое образование, в 1928 году Суслов успешно оканчивает Институт народного хозяйства имени Плеханова, а затем Институт красной профессуры.

В те годы он становится номенклатурным работником ЦК и в то же время преподает в Московской промышленной академии имени Сталина, среди студентов которой находились жена Сталина — Надежда Сергеевна Аллилуева, жена Кагановича — Мария Марковна, жена Андреева — Хазан Дора Моисеевна и будущий «преемник» Сталина — Никита Сергеевич Хрущев. Эти студенты сыграют главенствующую роль в будущей карьере учителя.

В партийный аппарат рекомендовал Суслова Лев Захарович Мехлис, бывший в то время главным редактором «Правды». А расположение к нему он почувствовал как к редкостному знатоку ленинских и других цитат, старательно выписанных и четко систематизированных в обширную картотеку. На любые темы в считанные минуты Михаил Андреевич умел найти подходящую цитату не только для своих, но и для чужих статей, не раз оказывая на этом поприще благожелательство не только другу Мехлису, но через него даже и самому Сталину. Сталин прилежание оценил.

Однажды цековский референт Федор Бурлацкий готовил речь для самого Суслова. Главный идеолог речь одобрил, но захотел одно местечко цитаткой из Владимира Ильича подкрепить… Сказав это референту, он шустро так побежал куда-то в угол кабинета, вытащил ящичек, которые обычно в библиотеках стоят, поставил его на стол и стал длинными худыми пальцами быстробыстро перебирать карточки с цитатами. Одну вытащит, посмотрит — нет, не та, другую начнет читать про себя — опять не та. Потом вытащил и так удовлетворенно: «Вот эта годится». Зачитал, и впрямь хорошая цитатка была…

О характере признанных услуг, которые тот или иной коммунист оказал партии, можно судить по тому, какой он пост занимает. Первый руководящий пост Суслова был партийно-контрольный: в 1931 году он был назначен инспектором Центральной контрольной комиссии. Комиссия внутри партии играла ту же роль, что и НКВД внутри государства. Все подозреваемые в инакомыслии, прежде чем попасть в руки НКВД, проходили через это «контрольное чистилище». Суслов сделался отличным судьей над ними. В 1934 году ЦКК была реорганизована в Комитет партийного контроля при ЦК, но его функции и роль в нем Суслова остались неизменными.

В 1938 году, когда железная метла ежовщины повы-мела партийные, государственные, хозяйственные кадры, Суслов выходит на руководящую работу сначала секретарем Ростовского обкома, а в 1941–1944 годах — первым секретарем Ставропольского крайкома ВКП(б) и одновременно членом военного совета Северной группы войск Закавказского фронта, начальником краевого штаба партизанских отрядов.

Партизанское движение на Ставропольщине успеха не имело, но вина за неудачи была возложена на карачаевское население края и их соседей — калмыков. Те и другие в конце 1943 года подверглись массовой депортации. О том, как она проводилась, сообщают два документа. Позволю себе их процитировать.

Рапорт начальника Управления НКВД по Ставропольскому краю в Народный комиссариат внутренних дел СССР заместителю наркома С. Н. Круглову:

«В ноябре 1943 г. были депортированы из Карачаевской автономной области 14 774 семьи — 68 938 карачаевцев. После выдворения основного контингента Управление Народного комиссариата СССР по Ставропольскому краю выявило еще 329 карачаевцев. Все они также были выселены в места основного проживания».

Второй документ — докладная записка Л. П. Берия на имя И. В. Сталина и В. М. Молотова: «В соответствии с указом Президиума Верховного Совета и постановлением СНК от 28 октября 1943 года НКВД СССР осуществлена операция по переселению лиц калмыцкой национальности в восточные районы. Всего погружено в 46 эшелонов 26 359 семей, или 93 139 переселенцев, которые отправлены к местам расселения в Алтайский и Красноярский края, в Омскую и Новосибирскую области. Во время проведения операции происшествий и эксцессов не было…»

Помню, как глухой зимой 1943 года первые группы переселенцев появились у нас в Омской области, в частности в бывшей деревне Александровке Кормиловского района. В деревушку из тридцати дворов привезли пять семейств. У чалдонов возникло любопытство, и мы пошли посмотреть, что из себя калмыки представляют. Пришла в основном пацанва, от десяти до пятнадцати лет и пригласила выйти для знакомства во двор таких же прибывших в Сибирь сверстников. (По неписаным сибирским традициям, зимой подростков с посиделками в домах не жаловали. Их предпочитали видеть на крутых горках с санками, на льду с коньками, на трассах — с лыжами, на охоте, на подледной рыбалке.) Старший из приехавших калмычат вышел, держа руку за пазухой. У подростков, известное дело, основной вопрос — кому главенствовать в селе. Главенствовал в то время я, как самый ловкий и сильный. Приехал новый парень, надо было выяснить, станет ли он мне подчиняться. Потому пригласил Володю, так звали калмыка, на борьбу. Но Володя бороться со мной не согласился, продолжал стоять бычком, держа руку за пазухой.

Я подошел и резким рывком рванул руку навыворот. В руке оказался кинжал. Спрашиваю:

— Ты на кого взял кинжал?

— Я думал, вы бить будете, — отвечает.

— Ни за что мы никого не бьем. А кинжалы никогда в ход не пускаем. Отнеси нож в дом.

Отнес. Вынес полное блюдо кукурузы, угощает. Угостились.

— А теперь, — говорю, — давай до трех раз силой меряться.

Три раза подряд ловкими подсечками кладу Володю на снег. Он возмущается:

— Ты берешь хитростью, а не силой. Давай всяк своим силом, один на одном.

Ребята смеются. Боремся один на один, только силой, без ловкости. Для меня такой вид борьбы — новость. Только силой оторвать жирного круглого бутуза я от земли не могу, зато он трясет меня как липку и легко бросает на лопатки. К слову сказать, «всяк своим силом» калмыку тогда можно было любого из ребят в округе победить. Все мы ежедневно голодали и были, как говорится, на просвет почти прозрачными.

Чтобы не уронить престижа в глазах сверстников, говорю калмыку:

— Считаем борьбу только началом. Снова поборемся через три месяца, когда вы съедите все привезенные запасы и положите зубы на полку.

Ровно через три месяца вновь пригласил Володю на борьбу перед зрителями-пацанами двух сел на посиневший от весеннего потепления лед речки Омки.

Боролись по-калмыцки «всяк своим силом». Теперь Володя стал легче легкого. Он сам установил норму — бороться до десяти раз. До десяти схваток не доборолись. Когда я девятый раз припечатал его ко льду, Володя горько заплакал от обиды за свою слабость. Достаточно ярок ли мой пример, не мне судить. Но таким образом Сибирь утихомиривала и приезжих, и коренных бунтарей в «благодатные» царские, ленинские, сталинские и прочие времена.

Впоследствии мы с Володей подружились. Он проводил меня в армию, и больше мы с ним не встречались.

Что же касается утихомиривания, примечателен в этом отношении рассказ деда Тимофея Промохина, встретившего Великую Отечественную в семидесятилетием возрасте: «Решили мы в сорок втором встретить Новый год. Нагнали какой-никакой самогонки, наварили бражки. Собрались восемь девок, один я. Мужиков и парней-то всех в армию — подчистую. Я один, почитай, на три села.

Собрались где-то около двенадцати. Выпили по одной. Попели. А опосля второй все мои голубушки головки под крыло — позасыпали то есть. Лежат одна другой краше, одна другой греховнее и соблазнительнее… Любую бери. Но я либо наработался чересчур, либо годы уже взяли свое. Подойду к одной. Задеру подол. Посмотрю и как заплачу-заплачу. Восемь раз слезьми обливался. И по сей день с содроганьем сей стыд вспоминаю».

…После смерти А. А. Жданова, наступившей в 1948 году, идеологический аппарат сосредоточивается в руках одного Суслова. Суслов поднимает его в поход против общественных наук: в области языкознания — против учеников Марра, в физиологии — против учеников Павлова, в генетике — против классических школ. Тогда же он возглавит комиссию по расследованию деятельности заведующего отделом науки ЦК Юрия Андреевича Жданова, выступившего против отдельных агробиологических положений Т. Д. Лысенко, не получивших экспериментальных подтверждений.

В ноябре 1951 года по указанию Сталина Суслов предлагает на закрытом собрании видных теоретиков партии осудить книгу члена Политбюро, председателя Госплана СССР Николая Алексеевича Вознесенского, посвященную экономике СССР во Второй мировой войне. Участники совещания не знали, за что и почему они должны книгу осудить.

Редактировал книгу Вознесенского сам Сталин. Автор был удостоен за нее Сталинской премии первой степени. Все надеялись, что дело прояснится с выступлением самого Вознесенского, не зная, что год назад он был расстрелян.

Материалы этой дискуссии так и не были опубликованы. Зато в октябре 1952 года были опубликованы «Экономические проблемы социализма в СССР» и статья Суслова в «Правде» о том, что журнал «Большевик» (главным редактором которого был Федосеев) «на протяжении нескольких лет… не разоблачил субъективной концепции в области политической экономии».

Однако тот же Федосеев, милостью Суслова, стал членом ЦК КПСС, директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Одно с другим явно не согласовывалось. Стало понятно, что на статье Суслова возлежала редакторская рука Сталина.

Очень важной вехой в биографии Суслова был XIX съезд партии в октябре 1952 года. И. В. Сталин еще раз убедился, что в лице Суслова он имеет не только талантливого исполнителя, но и выдающегося интерпретатора его еще не сформулированной стратегии на будущее.

Свою речь на съезде Суслов посвятил разоблачению врагов сталинской линии в партии и в идеологии, чем засвидетельствовал монополию Сталина на будущие чистки в партии, которые были и станут органическим законом политического развития СССР.

Суслов говорил: вся деятельность партии «и впредь должна быть направлена своим острием на беспощадную борьбу с реакционной буржуазной идеологией и ее проникновением в нашу науку, литературу и искусство… против лиц, раболепствующих перед буржуазной реакционной культурой и капиталистическим образом жизни, против националистических и космополитических извращений… против аполитичности в литературе, искусстве и науке».

Речь свою Суслов закончил сообщением: «Изданы тринадцать томов сочинений Сталина, представляющие неиссякаемую сокровищницу творческой марксистско-ленинской мысли… Трудно назвать такую отрасль науки, культуры и искусства, такой участок идеологического фронта, где бы не осуществлялась вдохновляющая и направляющая роль нашего великого вождя и учителя и благотворное влияние его гениальных идей…»

На XIX съезде Суслов впервые будет избран в члены Президиума ЦК и переизбран в цековский Секретариат.

Только два человека из состава Президиума ЦК были посвящены Сталиным в планы организации второй «великой чистки» — Игнатьев и Суслов. Они не сумели удержать язык за зубами и выдали планы вождя другим членам Президиума. 13 января 1953 года преамбула «великой чистки» зафункционировала: газеты сообщили об аресте врачей Кремля, которые обвинялись во вредительском лечении и умерщвлении членов Политбюро Жданова и Щербакова и в подготовке убийств маршалов Василевского и Говорова, адмирала Левченко, генерала Ште-менко.

Под руководством Суслова начинается самая широкая кампания по повышению «революционной бдительности», по разоблачению «врагов народа». Но в разгар кампании Сталин умирает. Через день все «молодые» и «малоопытные» члены Президиума ЦК из Президиума ЦК изгоняются, среди них оказались Игнатьев и Суслов, Брежнев и Косыгин. Но через два года Суслов вновь Н. С. Хрущевым вводится в состав членов Президиума ЦК затем, чтобы Хрущев смог разоблачить Сталина политически, а Суслов обосновать его развенчание теоретически.

Что это такое? Префект идеологической епархии предает идеолога и вождя коммунистической монархии? Или?..

Должен заметить, что это только на первых порах может показаться, что автором ревизии ленинизма и теоретического обоснования разоблачения культа личности Сталина был Хрущев, им был Суслов. Хрущев читал на съезде то, что ему было подготовлено на «кухне» главного идеолога ЦК. В докладе говорилось, что Сталина єдиного не было, их было два. Один, до 1934 года, верный ленинец на практике и в теории; другой, после 1934 года, ошибающийся в теории и допускающий «извращения» на практике. Однако и второй Сталин не преступник, а ошибающийся ленинец и потому может лежать в Мавзолее рядом с Лениным, и потому город на Волге можно продолжать называть Сталинградом.

Когда Хрущев на XX съезде отошел от этой схемы и объявил Сталина грешником по всем статьям, оппозиция в лице Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова потребовала срочно созвать экстренный Пленум ЦК. Увидев, что в борьбе перевес на стороне Хрущева, Суслов решительно переходит на сторону нового лидера и на Пленуме с докладом о сущности разногласий между Хрущевым и группой оппозиционеров легко доказывает правду Хрущева. «Мы не дадим в обиду нашего дорогого Никиту Сергеевича», — скажет он. Он догадался, что победа группы Молотова приведет к пересмотру линии XX съезда партии, и потому добился того, что Президиум ЦК объявил группу Маленкова — Молотова «антиленинской». Был создан новый Президиум ЦК, в который вошло хрущевское большинство и временно оставлены на своих постах Булганин и Ворошилов.

Хрущев настолько уверовал в роль победителя, что впоследствии стал позволять себе то, что раньше позволял Сталин. Он сосредоточил в одних руках партийную, правительственную и военную власть. Попытался взять на себя роль теоретика партии, но так как никогда толком ни Маркса, ни Ленина не знал, то ни одну из теорий обосновать не смог. В докладах позволял «лирические отступления» от написанного для него аппаратом Суслова текста, а Суслов перед отправкой материалов на газетную публикацию сидел и вычеркивал все эти «лирические отступления». Хрущеву это надоело, и он решил избавиться от сусловской редакторско-идеологической монополии, назначив секретарем ЦК по идеологии Леонида Федоровича Ильичева. Деятельность самого Суслова при этом сводилась к контактам с иностранными компартиями и надзором за преподаванием программ марксизма-ленинизма в высших учебных заведениях.

Однако новая программа партийной идеологии и теории была разработана Сусловым, хотя доклад по ней на съезде делал Хрущев. Это привело Суслова к недовольству и к заговору против Первого секретаря ЦК КПСС, который он вроде бы и возглавил. Но так как всегда привык быть вторым, то и здесь уступил первенство Л. И. Брежневу, смещенному накануне Н. С. Хрущевым с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР и замененному А. И. Микояном. 14 октября 1964 года на Пленуме ЦК Суслов сделает обвинительный доклад против Хрущева, которому раболепно служил, и на пост Первого секретаря предложит Брежнева. Привыкший к хитростям, он схитрит и здесь. Ибо в руках Первого секретаря находится ЦК, а в руках второго при определенном стечении обстоятельств может находиться и сам Первый секретарь ЦК.

В любой идеологической партии тон задает первый теоретик. Суслов это преотлично знал и потому сохранял за собой это несокрушимое монопольное право. Как шеф-идеолог с 1948 года, он был главным лицом по связям с заграничными коммунистическими и рабочими партиями, от имени ЦК КПСС принимал самое прямое участие в составлении документов международного коммунистического движения 1957–1960 годов. Являлся руководителем делегации КПСС на переговорах с Коммунистической партией Китая. Для урегулирования спорных вопросов китайцы требовали пересмотра решений XX и XXII съездов КПСС по вопросам тактики и стратегии коммунизма, в том числе новой программы КПСС и реабилитации Сталина.

Но в феврале 1964 года на Пленуме ЦК КПСС Суслов решительно защищал решения XX и XXII съездов и критиковал пекинскую позицию как антимарксистскую. Признание правильности позиции Пекина в «социалистическом лагере» и мировом коммунистическом движении для Суслова было бы крахом, и потому он не мог с этим согласиться. Наведя лоск на позицию КПСС, словесно повысив ее авторитет, Суслов взялся за наведение идеологического порядка в СССР.

Верный страж решений XX и XXII съездов партии, он тем не менее подверг ревизии резолюции этих съездов в вопросе о культе личности, полагая, что критика Сталина есть не только критика прошлого, но и существующего режима и кто без санкции ЦК покусится на критику этих систем, тот подвергнется судам, наказаниям и даже высылкам.

Как дирижеру власти ему удалось перехитрить и Сталина, и Хрущева, но на Брежневе вышла осечка. Выдвинувшись при Брежневе за поддержку заговора против Хрущева, Суслов, впервые услышавший об этом заговоре, перепугается насмерть. По словам П. Е. Шелеста, когда его попросили прочесть на Пленуме доклад, предназначавшийся для Л. И. Брежнева, Суслов побледнел и сказал:

— Да что вы? Будет гражданская война.

Однако, когда Хрущева свергли, лично проследил за трудоустройством главного хрущевского референта, помощника по культуре Владимира Семеновича Лебедева[7], благодаря настойчивости которого Хрущев прочел «Один день Ивана Денисовича» и высоко отозвался о писательском дебюте Солженицына.

В селе Шаховском Ульяновской области был установлен бронзовый бюст дважды Героя Социалистического Труда М. А. Суслова, отлитый еще при его жизни. Рядом красовалось величественное здание музея с зимним садом, импортными светильниками и кондиционерами.

Компартия чтит своих идеологов.

Помнит она и о деяниях агитатора и пропагандиста М. А. Суслова. И, полагаю, не нашла бы изъянов в его деятельности, если бы… если бы с его благословения не появился в ЦК КПСС, а затем и в Политбюро ЦК КПСС другой «агитатор, горлан, главарь» — М. С. Горбачев, разваливший не только всю слаженную суслов-скую идеологическую систему, но вместе с нею и необъятную Советскую страну.

Бдительный, дальнозоркий, при жизни увековеченный в бронзе человек не только не разглядел и не понял близкого к себе последыша, но и благословил к политическим деяниям человека, отмеченного печатью рока.

Суслов прослужил в партийных верхах в Кремле 35 лет и все время оставался непреклонным интернационалистом, так как извечно не любил исторической России, а православие просто ненавидел. Колючий, замкнутый, питавшийся одной гречневой кашей, ездивший на лимузине со скоростью не более сорока километров в час, Суслов был крайне несимпатичен. Соратники звали его «кащеем смертным». Ярый ненавистник церкви, именно он в свое время подтолкнул Н. С. Хрущева на гонения против православия.

Развал же коммунистической системы в России и странах Европы начался не с приходом Горбачева М. С., а задолго до него, с подачи Суслова, который настропалил Н. С. Хрущева начать бичевание негативных дел Сталина. Он же придал Хрущеву уверенности в его борьбе с антипартийной группой в лице Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова.

Сам Суслов всю жизнь любил держаться в тени. Высокий, худой, с впалыми щеками, ходил он всегда пригнувшись, дабы быть одинаковым с низкорослыми вождями. К одежде был небрежен и безразличен. Одно и то же пальто мог носить до десяти лет, почему Брежнев однажды в шутку попросил членов Политбюро скинуться, чтобы купить Михаилу Андреевичу новое пальто… Суслов намек понял и сам купил себе пальто. Жизнь и здоровье умел ценить превыше всех земных благ, и, когда Брежнев пригласил епарха в Завидово на охоту, Суслов приехал в сапогах с галошами. Выйдя из машины, втянул ноздрями воздух, молвил: «Сыро» — с ударением на «о». Сел в автомашину и отбыл восвояси. Больше никогда ни на какой охоте не появлялся.

Его жестокость к людям маскировалась под презрение к вероотступникам. Сталин разглядел в нем это и определил Суслова на должность своеобразного гувернера. Подобно гувернеру, тот начал не только следить за идеологическим мышлением коммунистов, но и за их нравственностью. В ноябре 1976 года, накануне семидесятилетия Брежнева, вот как наставлял он Кунаева: «Сувенирами не увлекаться, статьи в журналы и газеты не писать! Фотографий и портретов не печатать! Если что-либо сделали из подарков большое, в Москву не везти, а поставить где-нибудь в Доме культуры. Написать: «Сделано в связи с 70-летием Л. И. Брежнева». Речь давай на полторы страницы».

Как видим, особо пышных торжеств Генсеку епархия Суслова не предполагала. И тем не менее, по словам бывшего первого секретаря ЦК Компартии Украины П. Е. Шелеста: «Суслов меньше принес партии пользы, чем вреда. Плоды его деятельности мы пожинаем и сейчас, в частности, в историческом, идеологическом и национальном вопросе. Он очень настаивал на быстром слиянии наций, их языков и культур. К чему это привело, мы видим на примере народов Кавказа, Средней Азии и других».

При Хрущеве Суслов не считался вторым человеком в руководстве, при Брежневе он им станет и начнет закулисную борьбу с А. Н. Шелепиным за лидерство в партии. Желая подорвать укрепление позиций оппонента, он настоит на смещении с поста председателя КГБ близкого друга Шелепина В. Е. Семичастного. На заседании Политбюро, решив многие вопросы, Брежнев достанет из нагрудного кармана бумажку и скажет: «Теперь, товарищи, еще один вопрос, о Семичастном, позовите его, пожалуйста».

Никто из сидящих в зале ничего о том знать не будет, с самим Семичастным разговора до того никто не проведет, но Брежнев, с подачи Суслова, зачитает: «Мы решили Семичастного переместить на другую работу, а на должность председателя КГБ рекомендовать товарища Юрия Владимировича Андропова», с которым тоже до этого разговора не было. Но Андропов раньше работал рядом с Сусловым.

Шелепин же, не зная правил закулисной борьбы серого кардинала, возмутится произволом, и Суслов тут же предложит Шелепину написать в ультимативной форме заявление об освобождении от работы в Политбюро, обещая при зачитывании Брежневым этого заявления встать на защиту Шелепина… Шелепин заявление-ультиматум напишет. Брежнев на Пленуме ЦК его зачитает, но Суслов ни слова не скажет в защиту соратника.

Одним из противников Суслова в ЦК окажется заведующий отделом науки, школ и вузов С. П. Трапезников, который возглавит кампанию по реабилитации Сталина к девяностолетию вождя. Суслов проекта реабилитации не поддержит.

В личной жизни М. А. Суслов останется аскетом. Не проявит даже особой заботы о карьере своих детей: дочери Майи и сыне Револии. Перенеся в молодости туберкулез, он в зрелом возрасте заболеет диабетом и иногда будет страдать припадками, сходными с эпилептическими. В 1976 году перенесет инфаркт миокарда. Здоровье восстановит. Но и к восьмидесяти годам останется партийным фанатиком, готовящимся поддержать курс реформ Ю. В. Андропова против Л. И. Брежнева. После крайне обостренного объяснения с Л. И. Брежневым по поводу «добровольного ухода» из жизни первого заместителя председателя КГБ СССР генерала армии Семена Кузьмича Цвигуна у Суслова резко повысится кровяное давление, нарушится кровообращение в сосудах мозга, он потеряет сознание и через несколько дней отойдет в иной мир.

Хоронить его будут на Красной площади. Погода была мерзкая, лица у всех были каменные, что лишний раз подчеркивало общую мрачность. Дул порывистый ветер и дважды срывал с усопшего покрывало, обнажая посиневшие длинные худые ноги. По христианским приметам — это знак очень недобрый, означающий, что земля с нежеланием принимает яростного атеиста. Речь на траурном митинге в честь усопшего, напрягая голос, скажет Генсек Л. И. Брежнев, которая будет выдержана в духе партийных традиций. После смерти Суслова швейцарские банки вдруг ни с того ни с сего обратятся в Министерство финансов СССР с запросом: «Как поступить с денежными вкладами на имя М. А. Суслова?» Министерство финансов, впервые услышав об этом, попросит разъяснения в Управлении делами ЦК КПСС. На что получит ответ: «Вклады на имя секретаря ЦК М. А. Суслова предназначены на развитие международного коммунистического движения». Но кому не понятно, что вклады на секретные миссии кладутся соответствующими организациями на шифрованные коды. Отсюда следовало: либо идеологический микровождь, рисующийся под аскета, никогда аскетом не был, либо эти вклады санкционировались свыше не только одному ему, что, мягко говоря, и в первом и во втором случае весьма и весьма сомнительно.

При Суслове поборы Брежнева приняли такой грандиозный размах, что вянут уши слушать этот длинный перечень. Премию лауреата Международной Ленинской премии 1973 года Леониду Ильичу вручали вместе со всеми награжденными писателями, в частности, вместе с писателем Анатолием Андреевичем Ананьевым. Анатолий Андреевич в списке на получение Государственной премии стоял первым и, получая медаль, от денежной премии предпочел отказаться, полагая, что именно так поступит следующий за ним по списку «величайший миротворец, выдающийся деятель ЦК КПСС, Советского государства, международного коммунистического движения, Маршал Советского Союза, четырежды Герой Советского Союза Л. И. Брежнев». Однако Брежнев примеру писателя не последовал и с улыбочкой положил причитающуюся сумму в карман. В 1975 году он под бдительным оком Суслова получит золотую медаль мира имени Ф. Жолио-Кюри, в 1977-м — золотую медаль мира ОНН, в 1982-м — золотую медаль ВФП. А в 1976-й, юбилейный год наряду с орденами, грамотами и адресами — невероятное количество небольших, пятнадцатисантиметровых, как бы бронзовых бюстиков В. И. Ленина, оказавшихся, как выше говорилось, золотыми. Бюстики эти исчезли бесследно.

К сожалению, интерес к этой скользкой теме никто, кроме журналиста Евгения Додолева, не проявил. Не проявляют и сейчас. А Евгений Юрьевич уверяет, что количество этих бюстиков, поднесенных Генсеку, исчисляется астрономическими цифрами. И не потому ли Михаил Андреевич, как не скупой, а предусмотрительный «рыцарь», просил соратничков, «если что-либо сделали из подарков большое, в Москву не везти»? Зачем лишние досужие разговоры, когда возможно все тишком да ладком обустроить. И обустраивал…

Да, жизнь — коварная штука: у нее все тайное обязательно когда-нибудь станет явным. И стало.

Не берусь характеризовать усопших, неблагородно это. Пусть лучше сделает это один из усопших по отношению к другому.

«Не раз у нас были стычки по вопросам идеологии, культуры, — пишет о М. А. Суслове бывший член ЦК КПСС П. Е. Шелест. — Еще покойный Довженко написал киносценарий о Тарасе Бульбе. Но фильма не было. Потом взялся за это дело Бондарчук. С большим трудом фильм сделали. Но показывать не стали. Суслов запретил.

«Почему?» — спрашиваю его. Он говорит: «Зачем возрождать национализм, зачем тревожить поляков».

«Так это же история, — отвечаю. — Тогда давайте Гоголя изымем».

Словом, не убедил. Был он этакой сталинской закваски. Вот второй пример: обсуждали мы, что публиковать в газете в связи с 90-летием Сталина. Я выступал за то, чтобы публиковать всю правду, основываясь на решениях XX съезда партии.

«А как народ поймет?» — последовал вопрос Суслова.

В конце концов публикация была, но в урезанном виде — многое вычеркнуто Сусловым». (Не прав Петр Ефимович: Суслов был не сталинской, а антисталинской закваски в последнее время.) А Шелест продолжает: «Позже, когда я был в Москве, Суслов организовал статью в журнале «Коммунист Украины», в которой критиковалась моя книга за возвеличивание казачества. Книгу через месяц изъяли.

Пришел к Брежневу, говорю: «Что вы делаете?» — «Книгу я не читал, — сказал он. — Это сделано по указанию Суслова».

Теперь вы знаете, читатель, какой убойной силой обладал этот цековский гувернер, если он был в состоянии запретить и убрать с прилавков книгу такого же члена Политбюро, каким являлся и сам.

Неприятное тайное стало-таки злым явным и подорвало веру в коммунистических вождей-бессребреников, а вместе с ними и в саму коммунистическую систему по-сусловски, которой главный бессменный идеолог посвятил всю сознательную жизнь.