Возле вождей

СИНДРОМ СТАЛИНА — СИНДРОМ ТИРАНА

2 августа 1989 года «Литературная газета» провела консилиум врачей в составе: директор экспериментальной медицины АМН СССР академик Н. Бехтерев (Ленинград); доцент кафедры психотерапии Центрального института усовершенствования врачей М. Бруно (Москва); заведующий кафедрой психотерапии Дагестанского мединститута профессор О. Виленский (Махачкала); руководитель отделения Московского НИИ психиатрии МЗ РСФСР профессор А. Гофман; научный руководитель отделения аффективных состояний НИИ психического здоровья Томского научного центра АМН СССР, кандидат медицинских наук Н. Корнетов; врач-психотерапевт, юрист В. Левин (Москва); заместитель директора Ленинградского психоневрологического института имени В. М. Бехтерева профессор А. Личко; заведующий кафедрой психиатрии Гродненского мединститута Г. Обухов; главный психиатр Москвы доктор медицинских наук В. Тихоненко; кандидат медицинских наук В. Топо-лянский. И вот к какому заключению они пришли: «Уверяют, что Владимир Михайлович Бехтерев действительно охарактеризовал Сталина как параноика».

Как самостоятельное заболевание паранойя же была выделена в начале XX века, ее включили в рамки шизофрении как одну из разновидностей этой болезни.

Называя Сталина параноиком, Бехтерев имел в виду паранойю как таковую или параноидную шизофрению. Жизнь Сталина, его замкнутость, необычная подозрительность, крайне своеобразное мышление, при котором любые реальные факты игнорировались или подчинялись его собственным идеям, грандиозная мания величия и преследования с периодическими обострениями, многомиллионные жертвы, которые приносились с исключительной легкостью, ради утоления собственного бреда и страха перед «врагами», — все это укладывается в схему параноидной шизофрении.

Будучи одержимым бредовыми идеями величия и преследования, Сталин в то же время четко ориентировался в окружающем и отлично понимал, что он совершает невиданное в мировой истории нарушение законов и моральных норм, что миллионы рядовых граждан, уничтоженных по его приказу, ни в чем не повинны, а дела их сфабрикованы. Потому, если допустить, хотя бы теоретически, возможность судебно-психиатрической экспертизы Сталина, несмотря на диагноз психического заболевания, он был бы признан вменяемым и должен был нести уголовную ответственность за свои преступления.

Ибо нет ни одного факта, доказывающего, что Сталин был подвержен бреду. Обоснование бреда совершением жестоких поступков — не доказательство.

Уверяют, что он был прилежным учеником Макиавелли, который давал тиранам такие советы в трактате «Государь»:

«Жестокость применена хорошо в тех случаях… когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда поначалу расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не становятся реже. Действуя первым способом, можно… удержать власть; действуя вторым — невозможно. Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день…»

Свои обиды реальные, а чаще вымышленные Сталин вымещал на подданных изо дня в день, из года в год на протяжении всех лет своего тридцатилетнего правления.

И делал это из-за страха, о котором К. М. Симонову стало известно от адмирала И. С. Исакова. Вскоре после убийства Кирова они были на заседании у Сталина, а затем пошли ужинать по длинному коридору с поворотами, где на каждом повороте стоял офицер НКВД. Вошли в зал, где накрыт стол, и Сталин говорит: «Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: «Кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо…»

Болезненная подозрительность привела его к огульному недоверию, в том числе и по отношению к выдающимся деятелям партии, которых он знал много лет. Везде и всюду он видел «врагов», «двурушников», «шпионов».

По воспоминаниям С. Катаврадзе — друга детства Сталина, грузинского государственного деятеля, арестованного в 1937 году и не уничтоженного только потому, что Сталин против его фамилии в списке смертников поставил какую-то закорючку, которую ни Маленков, ни Берия расшифровать не сумели, и потому отправили Катаврадзе в лагерь.

В один прекрасный день его забирают из лагеря и доставляют на дачу Сталина потому, что тот неожиданно вспомнил старого друга.

«— Здравствуй, Серго! — говорит Сталин.

— Здравствуй! — говорю.

— Где был? Где пропадал?

— Сидел я.

Сталин удивленно глядит на меня. Говорит с упреком:

— Нашел время сидеть — война же идет.

Побеседовали мы, он сказал, что надо мне поработать в Министерстве иностранных дел. Потом обедали, угощал по-кавказски.

После обеда подошли к окну, чтобы полюбоваться, зимним цитрусовым садом. И вдруг… Вдруг Сталин поворачивается ко мне, сверлит своим тяжелым, уличающим взглядом. У меня — мороз по спине. И говорит тихо, но слова чеканит:

— А ты все-таки хотел убить меня. — И почти выбегает из комнаты».

Вызывают подозрение некоторые характерологические особенности Сталина. Холодность к детям, к внукам. Холодность и отсутствие глубоких привязанностей к кому бы то ни было… Само по себе это не доказательство болезни… Сталин всегда был на виду, с ним встречались и иностранные деятели, и дипломаты самого высокого ранга, в том числе и настроенные скорее критически, а не ослепленные блеском славы вождя всех народов. Однако ни они, ни родные и близкие ни разу не сталкивались с его необъяснимыми и нелепыми поступками.

Сталин не страдал психозом. Ведь психоз — это настолько глубокое расстройство, что человек, в сущности, перестает быть самим собой. Личность его затуманивается такими психотическими расстройствами, как бред, галлюцинация, помрачение сознания. Человек не несет ответственности за свои преступления, совершенные в тот момент. Но у Сталина такого не было.

Однако бредом может быть и сверхценная идея. Сталин все время жил сверхценными идеями. Он был подозрителен до такой степени, что любое слово, любой взгляд могли обернуться смертным приговором.

Разумно ли было уничтожение большей части не только интеллигенции, но и военной верхушки перед самой войной? Разумна ли была его уверенность, что Гитлер на нас не нападет? Люди докладывают, что Гитлер нападет не сегодня-завтра, а им грозят расстрелом и расстреливают. Следовательно, если человек высказывает идею, которая не соответствует действительности, свято верит в нее и не поддается переубеждению — это бред.

«После войны Сталин стал рассказывать о Жукове всякие небылицы, — пишет Н. С. Хрущев, — в частности, он говорил мне:

— Вот вы хвалили Жукова, а ведь он этого не заслуживает. Говорят, что Жуков на фронте перед какой-либо операцией поступал так: возьмет горсть земли, понюхает ее и потом говорит: можно, мол, начинать наступление…»

Иными словами, всячески дискредитировал соперника, вплоть до того, чтобы во время попойки подложить помидор под белые штаны какого-нибудь соратника.

Известно, что в последние годы жизни Сталин перенес серию инсультов, оставивших после себя очаги размягчения мозга… Известно также, что атеросклероз мозговых сосудов и размягчение мозга обостряют и усугубляют психопатологические черты личности. Именно этим можно объяснить требование Сталина содержать в кандалах его личного врача Виноградова.

Однако сверхценные идеи Сталина были адекватны ситуациям. Неадекватных поступков у него не было. Все поступки были целенаправленными. Поведение менялось в зависимости от ситуации. Можно проявить низменные инстинкты — давал себе свободу, нельзя — подавлял их. Оставлял жить определенных людей, понимая, что они могут решить те или иные задачи, принести пользу.

Его прагматизм вытеснял все остальное. Когда ему было выгодно, как требовал момент, так и поступал.

Сажал в тюрьмы жен своих ближайших соратников — Калинина, Молотова, чтобы проверить, насколько он для них значительнее и выше, чем жены.

Важно, что Сталин за свои действия отвечал. Он был полностью вменяем, отдавал себе отчет в своих действиях и в своих преступлениях.

Может быть, какая-то другая медицинская экспертиза придет к новым заключениям по поводу нелогических поступков И. В. Сталина, этот же консилиум пришел к констатации фактд, что Сталин поступал так, как того требовала ситуация, и, следовательно, признал вождя психически здоровым человеком.

…После переговоров в Польше делегации сходили из дворца по крутой узкой лестнице. Спустившийся на землю А. А. Громыко продолжал беседовать о чем-то с Войцехом Ярузельским, а среди советской делегации начало происходить нечто невообразимое: мячом отскочил в сторону Л. И. Брежнев, неестественно дрогнул и козлом прыгнул Д. Ф. Устинов… Распарывая торпедой толпу, на левом боку по лестнице летел премьер СССР Н. А. Тихонов, пока не уткнулся головой в ноги Громыко.

Оказывается, премьер потерял равновесие. Или другой случай.

В перерыве Всесоюзного совещания в Большом Кремлевском дворце Н. А. Тихонов вообще исчез. Час ищут премьера, второй и вдруг слышат схожий с лошадиным храп из туалета. Стучат, ломятся — никто не открывает. Взламывают дверь и видят премьера мирно спящего на стульчаке.

Дряхлеющий Ворошилов последние годы мог ходить только по прямой. При поворотах его правая нога становилась длиннее левой, отчего нарком начинал как бы танцевать мазурку на месте, и танцевал до тех пор, пока его под руки не уводили. Насмотревшись на танцы героя Гражданской, их начал копировать в последние годы А. А. Громыко. На Консультативном комитете стран Варшавского Договора в Софии он изображал мазурку-бабочку вокруг советского Генсека. Брежнев вначале ничего не понял, а когда уяснил, министр уже мотыльком лежал на асфальте, с поврежденным крылышком и окровавленным виском. Генсек помог подняться порхающему и пикирующему Громыко. При вручении очередной звезды Генсеку Громыко вновь захотел повторить танец-трюк, да своевременно был подхвачен под опущенные крылышки Андроповым и Кириленко и в полуобморочном состоянии вынесен на свежий воздух. Выходит, лавры Мильтиада — Брежнева не давали министру покоя.

Смех, да и только, но смех сквозь слезы.

Звонит Кириленко Брежневу:

— Лень, хочешь, ха-ха-ха-ха-ха, анекдот послушать? Ха-ха-ха-ха-ха-ха. Слушай! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!.. Извини, вылетел из головы.

Конечно же после этого должен был появиться настоящий анекдот. Раздается звонок в дверь квартиры Брежнева. Брежнев достает блокнот, открывает нужную страницу и громко читает:

— Кто там?

За дверью слышится шелестенье страниц блокнота и затем:

— Это я, Михаил Андреевич Суслов.

Старых людей надо беречь от самих себя. У них наступает излишняя самоуверенность, схожая с переоценкой ценностей.

В жаркий день в Крыму Генсек Ю. В. Андропов, искупавшись в море, решил обсохнуть на мраморной скамье под тенью магнолии и охладился настолько, что застудил почки.

В сентябре 1983-го на «первую дачу» Нижней Ореан-ды привезли аппарат «искусственные почки» Юрию Владимировичу. Холлы, предназначенные для отдыха, превратились в больничные палаты. Говорят, кого Юпитер захочет погубить, того лишает разума. Андропова он захотел лишить здоровья — и лишил.

В 1983 году министр внутренних дел В. В. Федорчук возжелал послать рыбки собственного копчения отдыхавшему в Крыму Генсеку К. У. Черненко. Генсек рыбки отведал, и у него сдали сердце и легкие. Больного срочно вывезли на лечение в Москву, но восстановить его здоровье врачи так и не смогли. За несколько часов до смерти Генерального секретаря ЦК КПСС К. У. Черненко первый секретарь МК и МГК КПСС В. В. Гришин решил показать его народу. Заставил больного подняться перед телекамерой и показал человека с того света.

Грустное это было зрелище.

Неожиданный инсульт повредил речевой аппарат Л. И. Брежнева. Поставленные зубные протезы не улучшили, а ухудшили дикцию Генсека. И чем старше он становился, тем больше впадал в маразматическое состояние.

Часто теряя очки, страшно гневался. И потому охранникам вменялось в обязанность иметь при себе полный набор очков для лидера: очки «для дали», «для чтения», «для докладов» и даже — «для домино». К игре в фишки Брежнев так пристрастился, что мог играть с охраной до двух, а то и до трех часов ночи. При выигрыше — находился в блаженном состоянии, при проигрыше — превращался в брюзгу. Оппоненты, понимая это, предпочитали лидеру уступать, чтобы страна и народ жили спокойно.

Выступать Ильич Второй предпочитал всегда по бумажке, отчего часто попадал в комические ситуации. При вручении ордена столице Азербайджана Баку Брежнев выступал на центральной площади столицы и, перепутав бумажки, ни к селу ни к городу объявил:

— Я поднимаю этот тост за товарища Алиева! — Помолчал, как бы давая время перекусить, и продолжил: — И этот тост я поднимаю за Гайдара Алиевича Алиева!

Люди примолкли в недоумении: площадного пьянства со времен Николая II в империи вроде бы не наблюдалось, а если предполагается, то почему не наливают?

Я работал тогда в Радиокомитете СССР. Нас всех срочно собрал друг юности Леонида Ильича, председатель Радиокомитета Сергей Георгиевич Лапин, и строго наказал оговорку Генсека забыть, а записи вымарать и в эфир не давать. Но слово уже вылетело, и его было не поймать.

Казалось бы, на ошибках учатся, а Брежнев не научился ничему. В 1981 году, выступая на XVI съезде Компартии Чехословакии, он вновь перепутал листки и с трибуны дважды рассказал чехословакам о положении в Польше.

Понимая комичность ситуации и желая как-то сгладить ее, Гусак в ответном слове по-русски произнес: «Мы очень рады, Леонид Ильич, что вы навестили наш съезд. Большое вам спасибо».

Последовал анекдот и тут. Навестила СССР Индира Ганди. Брежнев при встрече ее на аэродроме читает:

— Здравствуйте, госпожа Тэтчер!

Помощник поправляет Генсека:

— Леонид Ильич, это Индира Ганди.

Брежнев:

— Сам вижу, что Индира Ганди, а здесь написано госпожа Тэтчер.

Годы брали свое. Давно бы пора Брежневу на пенсию попроситься, а он, сивый конь, продолжал изображать кавалерийского рысака. Хотя без помощи уже не мог подняться по лестнице, по трапу. Потому во всех зданиях правительства: в первом корпусе Кремля, Дворце съездов, Большом Кремлевском дворце построили дополнительные лифты. Соорудили эскалатор для подъема на Мавзолей, самодвижущийся трап-эскалатор для поднятия на самолеты.

Зная большую страсть Ильича Второго к подаркам, Управление делами ЦК КПСС создало специальную службу, которая перед выездом в ту или иную республику предварительно договаривалась с местными Советами о том, какие подарки лидеру подносить.

Не договариваться было нельзя. Генсек стал капризным, и неугождение ему тем или иным подношением могло вызвать беспричинное брюзжание на несколько часов.

Дабы ублагостить шефа, соратники подослали для ухода за Генсеком красивую замужнюю медсестру Н. Мышиный жеребчик взбрыкнул. Начал брать Н. с собой в охотничье хозяйство Завидово, сажать за один стол с членами Политбюро даже тогда, когда за столом решались государственные и международные дела. Д. С. Полянский попытался возмутиться и немедленно был отправлен послом в Японию.

Покрывало Изиды с Н. срывать не полагалось.

Ты этого хотел, Дмитрий Степанович?

Н. обнаглела настолько, что стала делать замечания членам Политбюро, поучать охрану и однажды отважилась отчитать даже жену Брежнева Викторию Петровну.

Неглиже с отвагой необходимо было убирать. Но как?

Женщина почувствовала себя всесильной настолько, что даже такие мощные ведомства, как КГБ и МВД, в одиночку справиться с Н. не могли. Объединившись, они призвали на помощь Министерство здравоохранения во главе с Е. И. Чазовым и указали Н. на дверь.

Не кающаяся Магдалина от ухода за Генсеком была отстранена. Ее муж погиб в автомобильной катастрофе в год смерти Брежнева.

Как видим, и в русских государственных делах надо по-французски искать женщину: cherchez la femme.

А теперь мне хочется немного пооппонировать Евгению Ивановичу Чазову. Что бы ни говорили, а решающую роль в отношениях между странами играют их лидеры, их политическое кредо, их виденье мира.

Был Брежнев здоров, активен, адекватен, и разрядка шла, и внутри страны все было в порядке. Ну, а заболел Генсек, пошли у него дела скверно — вот вам и кризис внутри страны и в международных отношениях.

Не обошлось тут без упоминаемой миледи, роковой женщины, погубившей Брежнева, социализм и Советский Союз. Роковая встреча Брежнева с медсестрой Н. (ее близость с Брежневым, быстрый взлет от капитана до генерала) оказала пагубное влияние на лидера, ускорила его деградацию и поспособствовала развалу страны.

Помогли тому и так называемые друзья Генсека, потакавшие его слабостям и усугубившие их.

Начальника Четвертого управления Минздрава Чазова связывала тесная дружба с властелином КГБ. В 1973 году Чазов впервые увидел явные признаки прогрессирующей болезни Брежнева. «Я обратился, — пишет он, — к единственному человеку в руководстве страны, с которым у меня сложились доверительные отношения, — к Андропову…»

Академик спрашивает у Андропова, как удалить из окружения Брежнева медсестру Н. и исключить пагубное влияние некоторых его друзей, например, Черненко, который выслужился лишь тем, что постоянно поставлял Брежневу покладистых девушек. «И самое главное — в какой степени и надо ли вообще информировать Политбюро или отдельных его членов о возникшей ситуации?»

И тут, по словам Чазова, в позе Андропова «появилась какая-то растерянность». И Андропов дал Чазову такой совет: «Давайте мыслить реально… Никто ни в Политбюро, ни в ЦК нас не поймет, и постараются нашу информацию представить не как заботу о будущем Брежнева, а как определенную интригу. Нам с вами надо думать о другом. Эта информация может вновь активизировать борьбу за власть в Политбюро… Вот почему для спокойствия страны и партии, для благополучия народа нам надо сейчас молчать и, более того, постараться скрыть недостатки Брежнева».

Так-то вот, хотите — верьте, хотите — нет.

«…для благополучия народа, для спокойствия страны и партии нам надо сейчас молчать и, более того, постараться скрыть недостатки Брежнева».

Совет гэбэшника равен преступлению, ибо он хочет стать монопольным обладателем информации о здоровье Генерального, и в 1975-м, когда здоровье Брежнева ухудшится, Андропов даст указание Чазову рассказать об этом… Суслову. А сам в то время начнет учащенно встречаться с Генсеком и уверять его, что именно он, Андропов, а не кто другой больше печется о покое Генсека и его политической сохранности.

Брежнев последних лет жизни отличался от Ленина периода 1923 года только тем, что, в отличие от Ленина, мог что-то говорить, хотя не понимал и не хотел понимать, что именно, и, в отличие от Ленина, продолжал возглавлять государство и партию.

Но Чазова абсолютно не смущает, что это они, уважаемые профессора и академики, очень уж старались поддерживать в Брежневе видимость активного и разумного руководителя, мучая несчастного старика и определяя тем самым, по словам Чазова, не лучшим образом «будущее страны».

Чазова это не смущает.

«…моя совесть чиста, — пишет он, — ибо в конце 70-х годов о состоянии здоровья Брежнева, развале его личности знали не только Андропов, но и Суслов, и Устинов, и Черненко, и Тихонов, и некоторые другие члены руководства. Кроме того, имеются мои официальные обращения в Политбюро».

Выходит, не система зависела от людей, а люди от системы, не власть определялась здоровьем генсеков, а здоровье определялось борьбой за власть между задыхающимися, умирающими людьми, у которых не работали почки (Андропов), легкие (Черненко), которые перенесли две онкологические операции, инфаркт, урологическую операцию (Устинов), которые годами страдали от атеросклероза сосудов мозга и коронарной недостаточности (Суслов), но которые все время дрались и цеплялись за власть. При этом их тела отказывались выполнять простейшие физиологические функции, но они, загоняя болезнь внутрь, продолжали карабкаться вверх по лестнице власти.

«Страшно было смотреть на бледного, с тяжелейшей одышкой Черненко, стоящего у изголовья большой специальной (с подогревом) кровати, на которой лежал без сознания страшно изменившийся за время болезни его политический противник Андропов. Вся эта борьба Андропова с Черненко разворачивалась на фоне ухудшения здоровья того и другого», — констатирует Е. И. Чазов, оставаясь лишь простым статистом в этой драме.

А когда состоянием здоровья Брежнева поинтересуется Подгорный, Чазов резко пресечет неуместное любопытство: «Если Политбюро интересуется состоянием здоровья Брежнева, я готов предоставить соответствующее заключение консилиума профессоров».

А Брежнев тут же узнает, что состоянием его здоровья поинтересовался Подгорный, и в 1977 году Подгорного отправляют на пенсию, по анекдоту, за то, что он произносил слово «дубленка» как «дуб Ленька».

Андропову в 1976 году выдвигаться было еще не время, он «зарабатывал очки». Ему нужно было, чтобы ушли со сцены его соперники: Подгорный (1977), Косыгин (1980), Суслов (1982). Тут-то он и проявится, проявится, когда уйдет с дороги и сам Брежнев, но воспользоваться властью так-таки не сумеет, ибо сам окажется смертельно больным.

А Чазов при этом констатирует:

«Я был свидетелем такой борьбы и знал, что в ней используются все принципы и методы, а народ, к которому так громко апеллируют, чаще всего является разменной монетой в борьбе за власть».

Хорошо, что хоть когда-то просветление сознания у академика наступило. Дай, Боже, чтобы оно наступило и у всех россиян.

Пора нам перед выборами в руководящие органы власти пренепременно публиковать медицинские бюллетени о состоянии здоровья кандидатов, дабы избиратели не проголосовали за заведомого шизофреника, больного или обреченного лидера.

Медицинские же заключения, даже несмотря на академические звания лечащих светил, должны сопровождаться подписями нескольких авторитетов и закрепляться администрацией государственной безопасности, чтобы в случае введения народа в заблуждение было с кого спросить.

Генерал КГБ Геворков уточнял, что французы даже подключались к канализации Л. И. Брежнева, чтобы убедиться, что Генсек продолжает потреблять спиртное и у него неладно со здоровьем.

Вместо умершего Ф. Д. Кулакова по протекции Андропова секретарем ЦК избирают М. С. Горбачева. С первых же дней перевода Горбачева в Москву Чазов начинает выезжать с Горбачевым на рыбалку и информировать того о состоянии здоровья членов Политбюро.

От Чазова зависело, кому первому он позвонит о смерти того или иного лидера. О смерти К. У. Черненко Евгений Иванович первому позвонил Горбачеву. Горбачев попросил Чазова доложить о том на Политбюро.

Поздно вечером Чазов приехал и доложил.

Когда заседал ГКЧП, Чазову позвонил Долгих и сказал:

— Евгений Иванович, вы должны сказать, что Горбачев и Ельцин больны.

Однако Евгений Иванович уверил ГКЧП, что Горбачев вполне здоров, а его ссылки на нездоровье являются сплошной симуляцией. Здоров и Ельцин.

Оставив пост начальника Четвертого управления Минздрава, Е. И. Чазов становится министром здравоохранения и вроде бы говорит Горбачеву, что тот подобрал себе не то окружение. Горбачев Чазову не поверил, и тогда министр подал заявление об увольнении по собственному желанию, взявшись возглавлять кардиологический центр.

В 1968 году в этот центр привезли больного маршала Г. К. Жукова с тромбозом мозговых сосудов.

Врачи переполошенно стали уверять, что Георгий Константинович умрет через два часа. Чазов на свой страх и риск ввел больному препарат по рассасыванию тромбов и продлил прославленному маршалу жизнь на несколько лет.

Но у Г. К. Жукова неожиданно заболевает и скоропостижно умирает жена, по возрасту на двадцать лет моложе Георгия Константиновича.

Этой трагедии герой войны не выдержал, его разбил паралич, и ровно через полтора месяца маршал последовал следом за женой в мир иной.