Выбор Донбасса

Григорий Егоркин (Челябинск)

Мы тащили его сквозь зелёнку —

Не балетных калибров мужик.

А по веткам и стеблям вдогонку

Вжик...

Вжик...

Балки, взгорки, подъёмы и спуски...

«Я живой?» «Не несли, был бы труп».

У сержанта под драной разгрузкой

Хлюп...

Хлюп...

Тянем ношу — траншейное племя,

До смертельной свинцовости рук.

Автоматным прикладом о темя

Тюк...

Тюк...

Прикипели к лопаткам тельняшки,

Льёт напалмовым жаром июль.

Пять минут передыха. Из фляжки

Буль...

Буль...

В догонялки играем иль в прятки,

У косой вырываясь из лап?

Лишь из мокрой насквозь плащ–палатки

Кап...

Кап...

Но всему есть конец. Есть он даже

У клубка еле видимых троп.

Бруствер... Бэтэр...

Блокпост... Вроде, наши.

Всё.

Стоп.

Вон палатка с крестом — где черешня,

Там дырявых берут на постой.

«Ну, покеда! Живи, дээргэшня[1],

Лет

Сто».

Подымили с лепилами трохи.

А в палатку ушли доктора,

Он глаза приоткрыл, и на вдохе:

«Спа...

Бра…»

Какой же фартовый ты, зёма,

А мне вот везения ёк.

Укрыли тебя чернозёмом,

Меня положили в песок.

Спасибо, не в шлак и не в глину

Спустили под Сорокоуст,

Тебе на могилку — рябину,

А мне — можжевеловый куст.

Понятно: любого обида

В такой ситуации ест!

Тебе — со звездой пирамида,

Мне в ноги — обструганный крест.

Пока на них нету табличек,

Таблички попозже прибьют.

Мне — пара подвявших гвоздичек,

Тебе — пять венков и салют.

Грошовые тонкие свечи

Сгорели почти до нуля.

Тебе — многословные речи,

Мне — краткое «пухом земля».

Но это пустое — и точка —

Как лужица воска в горсти.

Рябина, ограда, цветочки...

Ты, главное, братка, прости!

Любая земля не перина,

По совести если судить.

Прости, коли слышишь, за мину,

Что я не сумел разрядить.

Недолго ты болью был мучим,

Меня ж бинтовали дня три.

Такой я вконец невезучий,

Нет фарта совсем.

Хоть умри.

Ну кто у них выведать в силе,

Чей это в углу автомат?..

Они впятером уходили,

Четвёркой вернулись назад.

Усталыми спинами — к печке,

Пока та ещё горяча.

Жуют подгоревшую гречку.

Пьют чай. Тихо курят. Молчат.

Дымят от души, не халтуря,

Сидят, может час, может семь...

О ком они долго так курят?

О чём их свинцовая немь?

Она — о коварной растяжке,

Волнении перед броском,

Пробитой осколком тельняшке,

О фляге с последним глотком.

В ней злоба и боль — без подмеса,

Подсолнухи в чёрных полях.

И очередь из АГСа,

Когда они вышли на шлях.

...Встают.

Взгляд чуть-чуть виноватый.

Не сбросив молчанья тавро,

Вставляют запалы в гранаты

И в полночь идут —

вчетвером.

Коли дождь стеной, — до смеха ли?

С неба падала вода.

Пять минут на сбор.

«Поехали!»

Сами знаете куда.

Особиста брали нашего,

Был не промах — крут и лих.

А давно ль других допрашивал?

Сами знаете каких.

Ох, и лют!

Держал всех в страхе он,

Дюжий, морда кирпичом.

Протоколы всё подмахивал.

Сами знаете о чём.

Тут — слушок: виновен в гибели

Двух штабных секретных схем.

Вот под дождь его и вывели.

Сами знаете зачем.

Вечер.

Ужин.

Построение.

Зампотыл бубнит с листком:

Мол, того... Мол, в исполнение...

Сами знаете о ком.

Что ж, в казарме — не в обители,

Поползла в каптёрку голь.

За помин налили, выпили.

Сами знаете по сколь.

Не хитра мужская пьяночка:

Мерный трёп да сизый дым.

Запыхтела с сеном баночка...

Сами знаете с каким.

Под базары бестолковые

До утра к плечу плечом.

На войне душа дешёвая.

Сами знаете почём.

«Ничё се дедок —

цельный архимандрит!» —

Роняет шеренга остроту.

Святою водою усердно кропит

Поп нашу безбожную роту.

По меркам войны не его перевес

На ротном плацу в этом часе:

Нас, грешников, сотня — в разгрузках и без,

Напротив — один он.

При рясе.

Но батя и бровью седой не ведёт,

Ему что комбриг, что водила...

И ловим мы скулами капельки от

Большого, как веник, кропила.

Весенним дождём умывает вода,

Пьянит непроцеженной бражкой.

У взводного Юрки мокра борода,

У Вити-минёра — тельняшка.

Стоит, улыбаясь, окопный народ,

Не горбит под брызгами спину.

И как бы случайно я свой пулемёт

Под тёплые капли подвинул.

Стекает по мушке одна — как слеза…

Но надо братве приколоться:

«Слышь, батюшка, в чём же твои чудеса?

Водичка, небось, из колодца!»

У старца морщинки сбежали с лица,

Вдруг стал — и моложе, и строже:

«Господь с вами, дети, вода из Донца.

Воюйте,

водица поможет».

Так себе айфон,

Брали и покруче.

А владелец — он

Парень невезучий:

Подловил металл

И затих в кабине.

Снайпер угадал?

Или дело в мине?

Может, лёг снаряд

Стомиллиметровый?

Явно добробат[2] —

Малый нефартовый.

С лычками погон,

Форма при шевроне,

Рядом телефон

Тёплый от ладони.

В сидор на спине

Взводный трубку кинет,

Мёртвый на войне

Гаджетов не имет.

…Вечер. Расслабон.

Пьём не шейк кофейный.

«Взводный, слышь, айфон

Бренькает трофейный.

Обоснуй там, чтоб

В страх вогнать вражину,

Про дырявый лоб,

Про его машину.

И влепи вопрос:

На хер лез с боями?

Вот теперь как пёс

В придорожной яме.

Врежь на матюке

Про конец паршивый

С биркой на ноге...»

Но молчит служивый.

Словно в колее

Танк завяз — и точка.

«Сонечко моє[3]» —

Из контактов строчка.

И тебя одна

Мысль берёт на мушку:

Дочь звонит? Жена?

Лапушка-подружка?

Закуси губу,

Драная пехота.

Даже взяв трубу,

Разве скажешь что-то?

«Наполняй стакан

Не наполовинку!» —

Погасив экран,

Взводный вынул симку.

...А нас накрыло на нейтралке,

Мне точно в грудь,

В висок — его.

В воронке — не на катафалке,

Но, в общем, тоже ничего.

Кому-то нет, а нам цикаво

Упасть на свежий наст ничком.

Метель убитому что саван,

Подушка — мёрзлой глины ком.

Салют прощальный среди ночи

Даст «ураган», расплавив высь.

Всё честь по чести.

И, короче,

Лежи, солдатик, не журись.

Где ты уснул, там и могила,

На захид лишь бы головой.

Ракета кружится кадилом

Под поминальный мины вой.

Садится робко на погоны

Снежинка...

Две...

Потом — ещё...

«Ты, кстати, как, сосед, — крещёный?

Чего молчишь?

А я крещён».

Воронку в белую бумагу

Пакует снег — видна едва.

...Зачем нас подняли в атаку

За полчаса до Рождества?