Выбор Донбасса

Вениамин Углёв (Ростов–на–Дону)

Саша

— Саша, ты посмотри вокруг, посмотри! Красота-то какая, замечательная! А? Какая у нас с тобой красивая земля, у-мо-пом-ра-чи-тель-ная! Не всем такая Родина дана, не каждому! Простор какой, о-го-го! — Доктор неожиданно раздвинул колючие кусты, быстро вылез из окопчика и, широко расставив ноги в пыльных армейских ботинках, встал на плотный земляной бруствер. — Понимаешь? Бог нам всё это дал!

Находясь в тени толстого дерева, на десяток метров раскидавшего свои широкие ветви, военврач оставался практически незаметным противнику. Раскинув руки в стороны, он набрал полные легкие воздуха и громко выдохнул.

— Не, чего-то я ничё не понимаю, — отозвался Саша. Тонкий пшенично-светлый чуб его давно нестриженых волос вылез из-под засаленной чёрной кепки и, задевая бесцветные ресницы, закрыл правый глаз. Неловкими движениями рук запихивая волосы под головной убор, худющий нескладный Саша, поднявшись с земли, от нетерпения переминался с ноги на ногу. Его простодушное, открытое, прыщавое лицо девятнадцатилетней деревенщины вытянулось в недоумении. — Чего тут есть красивого? Поле одно кругом, пахать и пахать! Река, деревья по-над берегом, не больше. Це, ни Манхеттен ни хрена это!

— Ты знаешь что, друг? Не пыли мне! — Доктор строго посмотрел на выцветшие стоптанные кроссовки Саши, его заношенные синие спортивные штаны, широкую серую футболку с белыми пятнами пота подмышками и на груди. — Размышляй шире и глубже, ты же русский человек, славянин, а не тупой американский жиртрест! Это на их дурацком Манхеттене ни хрена нет, кроме холодного бетона, толстого стекла и бездушного железа, уж поверь мне! А здесь — самим Господом Богом данный богатейший край! Рожь, вон какая спелая тут колосится, а там на соседнем поле — кукуруза двухметровая с килограммовыми початками, а в садах в твоём же хуторе — груши да яблоки с кулак размером, виноград сахарный и сливы медовые, а в реке — море рыбы всякой, хоть щука тебе, хоть сом! А на бережке той реки — клевер сочный и пахучий, сладкий, да коровы дойные, вымя их аж до земли-матушки, молоком полны!

Следуя рассказу Доктора, Саша поспешно поворачивал голову то вправо, то влево, много и часто моргая, беспомощно щурился в попытках разглядеть все те невидимые богатства, о которых говорил военврач.

— Даже под землей у нас с тобой — богатства несметные и несчётные — уголь-антрацит! А небо, ты погляди, какое небо! Синее-синее, бездонное, с пышными перьевыми облаками, неспешно плывущими вдаль, с ванильными пятнышками киселя на горизонте! Да, а вот в их поганом Манхеттене ни под землей, ни на земле, ни над землей ничего душевного нет, одни деньги: доллары, чужим человеческим потом и кровью чужой краплёные! Понимаешь, молодой? У них там даже неба не видно: вот поднимет какой-нибудь старый седой негр голову к верху — а там — небоскрёбы одни да серость и смог! — Доктор внимательно вглядывался в ярко-синие глаза Саши. Он искал в них интереса и понимания. — Понимаешь ты, друг, как тебе повезло? Повезло родиться и жить на этой святой земле!

— Чего мне тут повезло-то? Не понимаю я, — искренне вздохнул Саша. — Жить в деревне в маленьком доме из старых брёвен — это счастье? Пахать тут, как рабу на плантации! Картошку весной сажать и всё лето потом к верху задом — полоть, окучивать, жуков собирать! Помидоры поливать два раза в день. Корову в стадо надо отвесть? Ты сам вставай в четыре утра, дои её, скотину непослушную, пои, гони до поля, потом сарай лопатой выскреби — дыши свежим навозом! Вот уж, точно, незабываемое «счастье»! Да мне такого не надо! Сыт я по горло!

— Саша, друг! Ты жуёшь свежую зелень, фрукты и овощи из своего огорода, ты лакаешь парное молоко, которое сам надоил из своей коровы, которую потом, извини меня, режешь, и ешь её сочное мяско, печёнку с луком жаришь. Ты пьёшь прозрачную воду из старинного источника летом и травяной чай зимой, купаешься в речке с чистой проточной водицей и в баньке паришься пахучим дубовым веником, который вяжешь за околицей! И ты искренне не понимаешь, как ты свободен и счастлив! Знаешь почему? — Док приобнял молодого помощника за тощие плечи. — Да потому что тебе всю твою жизнь вбивали в мозг чужие ценности, твою пустую как барабан голову они наполняли нужными им звуками! Телевизор, телевизор, компьютер, интернет, телефон, комиксы, телевизор! Если ты будешь читать книги — ты станешь умным и проницательным, а значит — останешься свободным, а если же продолжишь зомбироваться, ежедневно пялясь в ящик — быть тебе серой быдло-массой, безликим и бездушным телом. Чипсы, пиво, грудастые тёлки, сенсорные айфоны и машина на блестящих колёсах — вот те «ценности», овладеть которыми толкает тебя запрограммированный твоими любимыми американцами телевизор. А ведь это — абсолютно неверно и неправильно! От этого и мозг гниёт, и пиписька не встаёт!

Услышав в череде нудных и заумных деепричастных оборотов знакомое и знаковое для каждого молодого человека слово, Саша истерически гоготнул.

— Ты не усмехайся, друг, ты лучше задумайся о том, что Манхеттен твой педиков одобряет, усыновление детей гей-парами разрешает. А это неправильно, грех это, страшное дело и Богу и природе неугодное! Природа, душа, семья, товарищи — вот настоящие, из века в век переходящие ценности! Подумай, книги почитай, книга — источник знаний, а не телевизор!

— Да я это, не очень, телек-то мало смотрю, и не смотрю вовсе это, — потёр на впалой груди Саша. — Вот в интернете когда время есть поковыряться — люблю киношки посмотреть или «приколы» там всякие. Что в этом такого?

— Да не «приколы» надо смотреть, убивая время и зрение, а книги читать, за новостями следить, чтобы понимать смысл изменения политической ситуации!

— Да на какой фиг мне новости? Политика, там, шмолитика! Смотреть её, слушать? Да уж нет! Дерьмо это, — Саша отмахнулся от предложения военврача, как от зелёной, жирной назойливой мухи. — Там ни чё не понятно, да это и не моё дело! Ты, Док, это, иди ты, знаешь куда с этими своими, как его, лозунгами!

— А Донбасс — твоё дело?

— Ну, то другое, — примирительно ответил парень, — совсем другое!

— Что значит «другое»? Нет, друг, не «другое»! Это наше дело! Судьба нашей Родины — это наше общее дело! Не сидеть и ждать, сложив лапки на груди, чем дело кончиться, а участвовать, влиять, не надеясь на чудо, счастливый случай или воскрешение царя, действовать! Действовать, следуя замыслу, а не по складывающейся одномоментной ситуации!

— Бред какой-то! Разводилово! Лажа всё это! — Саша громко и протяжно рыгнул. Случайно нашарив в кармане жвачку, он торопливо порвал обёртку и закинул две помятых, и оттого некрасиво потрескавшихся, подушечки в рот.

Покосившись на товарища, парень надул из жвачки небольшой пузырь. Довольный собою, он негромко лопнул его и смачно засосал внутрь.

— Док, ты «жуву» хочешь?

— Э-эх, неужели всё так запущено? — Доктор закрыл лицо ладонями. Помолчал. Опустив ладони вниз, медленно выдохнул. Зрачки его расширились, блестя под тонкими дугообразными бровями. — Если ждать у моря погоды, всю жизнь можно на берегу просидеть, камешки в воду покидывая, да ветра буйные проклиная, а если попробовать выйти в море, несмотря на шторма и непогоды, вёслами усердно поработать, можно и до цели доплыть! Усёк?

— Ну, типа «да».

Доктор улёгся в окопчик, предварительно поправив свернувшийся в рулон туристический пропиленовый коврик, самостоятельно окрашенный в зелёный камуфляж. Осмотрев округу в бинокль, нащупав слева санитарную сумку и справа — автомат, успокоился. Саша занял свою позицию неподалёку.

— Молодой, ты почему пришёл в ополчение? Что тебя подвигло? И для чего взял в руки автомат? — Доктор, не поворачивая голову, хмуро глянул на Сашу. Тот, яростно ковыряя стеблем травинки между зубов, покрякивал от удовольствия.

— Ну, если «по чесноку», меня уже в армию забрать хотели, в ВСУ. Це мобилизация. Повестка, менты. А я «забил» на такую мобилизацию! Могилизацию! На какой фиг мне там служить, да ещё и против своих воевать пошлют. Как в родных-то стрелять, в соседей, «кентов» моих дворовых? Нет, — выплюнув травинку, откликнулся Саша. Он мысленно написал портреты нескольких всплывших в подсознании одноклассников: друзей и не совсем. Но сразу стёр их из воображения и с какой–то пацанячей радостью подумал о смазливой соседке Лесе с красивыми густыми кудрями иссиня-чёрных волос. Она часто распускала их до приятных округлостей пониже талии.

Ещё Саша вспомнил о её острых голых коленках, маняще торчащих из-под тонкой цветастой юбки. А контур голубенького бюстгальтера, едва проступающий из-за бледно-розовой полупрозрачной блузки девушки, едва не свёл Сашу с ума.

Леся питала слабость к розовым тонам. Считая розовое проявлением истинно столичного, буржуазного вкуса, она всегда стремилась иметь в своих одеждах что-нибудь эдакое. И благодаря отцу — мастеру бригады каменщиков, она достаточно часто имела возможность (для сельской девчонки) обновлять гардероб и использовать в создании собственного стиля то шарфик избранного цвета, то кофточку, а то и блузку с большими белыми кружевами в верхней части. Сашу, абсолютно «нечаянно» встречавшего Лесю во дворе, эта блузка то раздражала, то заводила, то злила своим неприступным содержанием, но он так и не решался преодолеть преграду природной стеснительности, подойти и признаться девушке в своих молодецких чувствах.

Саша экстренно, экстремально широкими мазками нарисовал румяное личико Леси прямо перед собой. Посмотрев ей в бессовестно-зелёные игривые глазки, часто-часто моргающие длинными ресницами, он словно почувствовал на своих тонких пересохших губах вкус её пухлых, неистово пахнущих сочным персиком алых губ. Парень приоткрыл рот и чуть не поперхнулся от счастья.

«Эй, друг!» — послышалось Саше откуда-то издалека, из темноты сонного мрака. Выпав из паутины полудрёмы и ленно продрав глаза, бедолага даже не сразу сообразил: где он и кто дышит рядом.

— Нет, це не Леся, — разочарованно понял Саша, это просто вкус жвачки.

— Ты куда пропал? Сон солдату на войне не друг!

— Э, братуха, нет, я тут «втулил»: я точно не солдат! Мне целую жизнь маршировать по площади и офицерам огороды вскапывать — не по кайфу. А щас — выгоним вонючих «нациков» из моего посёлочка, и я дальше с вами не пойду, дома останусь. Я воевать не хочу, не моё призвание. Дома вон — корову доить надо, то да сё.

— «Призвание», — Док произнёс это слов так, будто его тошнило. — Друг, а как же боль за Отечество, любовь к Родине и жгучее желание справедливости? Где глубокое понимание сложившейся ситуации и готовность — ради дела — принести в жертву самое дорогое — жизнь?

— Док, ты меня «прикалываешь»? Ржёшь? Ты чё, совсем, с дуба рухнул? — Саша аж привстал на локтях. Хихикнув, опустился. — Или на тебя самого сверху что-то упало?

— Значит, ты остаёшься дома, ложишься на свою полусгнившую печь и дальше будешь своей корове сиськи мять, пиво сосать, в ящик на голых баб пялиться, да в потолок плевать? А мы дальше без тебя пойдём? Так?

— Именно так! У меня там батя старый, мамка, сестрёнка малая!

— Отлично! Значит, по твоей гениальной логике деревенского раздолбая, когда мы из моего родного города «укропов» выбьем, то и я могу дома остаться, свет выключить, жене под юбку залезть и дальше другими делами заниматься? И не воевать?

— А ты быстро «рубишь», Доктор! Не зря мне сказали, что ты умный и «прошаренный»!

— Саша, у нас на Донбассе, как и в Крыму, давно жила мысль — идея — получить независимость от прогнившей в коррупции, продажной, «американизированной» и оттого стремительно деградирующей Украины. Но разрушение старой системы имеет смысл, только когда понятно новое, когда прощупывается будущее. Умные люди посмотрели вперёд, спрогнозировали будущее, осмыслили эту идею и поняли, что благодаря залежам угля, относительно развитой промышленности и торговли с Россией мы легко сможем жить без Украины. Осмыслив, люди от теории перешли к практической реализации идеи — объявили о независимости и начали процесс выхода из-под власти Киева.

Послышалось слабое эхо разрывов, «бахало» где-то очень далеко. Саша непроизвольно вздрогнул, втянул голову в плечи и, настороженно понюхав сладкий воздух, на всякий случай положил руки на автомат. Доктор, даже глазом не моргнув, и не подумал прерывать свою пространную речь.

— Но Киеву это не нравится, — военврач многозначительно расставлял ударения над каждым важным, по его мнению, словом или даже слогом. — Продажные и недалёкие умом дяди Порох и Яйценюх силой пытаются оставить Донбасс под своей властью, вводят войска, все эти бандеровские националистические батальоны. «Нацики» нагло начинают бесчинствовать, это приводит к панике, напряжёнке, сопротивлению. Народ возбуждается сильнее. Начинаются столкновения, боевые действия, настоящая война. На войне никто никого не жалеет! Или ты убьёшь сегодня, или сам умрёшь завтра! Побеждает сильнейший, а проигравший умирает! Это закон природы, закон войны! Игнорирование тобой этого закона не приведёт к исчезновению закона, он приведёт к исчезновению игнорирующего закон!

— Хрень какая-то, — раздражённо потряс головой Саша. — Я не «врубаюсь»: о чём это ты?

— Ты подумай, если сейчас, пока война идёт, каждый из нас дома спрячется, то кто дальше, до победного, воевать станет? Или ты ждёшь, что Божьей милостью всё разрешится? Нет, друг, так не бывает, — голос Доктора зазвенел дамасской сталью. — Бог вместо людей дело не сделает, но делающим — поможет! Если мы начатое не завершим, «укропов» отсюда не изгоним и независимость Республик не отстоим, каждый в свою нору попрятавшись, то этот лис порошенковский, он в каждую нору нос свой поганый сунет, в каждую хату заглянет и каждого из нас по отдельности сожрёт! Сожрав одного, он станет сильным, сожрав второго — ещё сильнее, а после третьего — окрепнет, совсем страх потеряет, и всех оставшихся перебьёт! Сейчас вопрос ребром стоит: или мы их выгоняем и получаем какой-никакой политический статус, свободу от Киева, или они нас арестуют, да запытают и перестреляют на заднем дворе. У нас выбора нет, друг! Взял оружие в руки, в списки СБУ попал, всё — свобода или смерть в подвалах! Всё серьёзно! Мы дна достигли, дальше опускаться некуда! А сейчас или от него оттолкнёмся и вверх поднимемся, или на дне этом могилу себе найдём!

— Ладно тебе, Док! Ты чё волну на меня гонишь? Думаешь, всех они «прессанут», посадят, «шлёпнут»? Ни хрена! Тюрем не хватит, — чуть не закричал, срывая голос Саша, не на шутку испугавшись мастерски нарисованной Доктором мрачной картины апокалипсиса жёстких задержаний, жестоких пыток и массовых расстрелов. — Нас здесь на Донбассе несколько миллионов живёт!

— Не живёт, а существует! И эти существующие миллионы молча смотреть будут, как киевские псы нас с тобой пытать и убивать станут! Не все миллионы оружие взяли, несколько десятков тысяч человек всего. А это — пыль! Пыль эту мокрой тряпкой сотрут, и всё: чисто и сухо! Только тряпка та от твоей и моей крови мокрой будет. Ты понял меня, молодой?

— Да иди ты, Док! Аппендицит кому-нить вырежи! Тогда, может, заткнёшься, зануда! Вздохнуть мне не даёшь, застрял соплёй в носу, — швырнул Саша с обидой.

— Ага, тюрем ему, видишь ли, не хватит, — скрестив пальцы у лица, военврач изобразил решётку. — Хотя, тюрем-то, знаешь, действительно не хватит. А вот гробов — хватит всем, и с лихвой! Да и без гробов легко в асфальт закатают!

— Козёл ты, Доктор! Настроение мне всё испортил! Шпаришь, как «классуха» после контрольной! Достал! Твоя фамилия, случаем, не Болтунов? Мне от такого твоего патриотизма хочется Родину тайно, под подушкой любить, — от переживаний Саша начал жевать губы и схватился руками за живот. — И вообще, куда здесь можно сходить посрать? Понос у меня от твоего зуда открылся!

— Вот она, наша героическая молодёжь, — скептически заметил Доктор, — как доходит до серьёзных вещей — так сразу «понос»! Первый раз автомат на шею повесил, «в настоящую разведку» пошёл, ещё и врага ни разу не видел, а уже обделался весь!

— Да чё это за разведка такая ваще, — недовольно заскрежетал зубами Саша, — лежим в поле под кустами в пяти километрах от «укропов», ничё не делаем!

— А ты думал, мы как в кино, с криком «ура» на «укров» в полный рост побежим, а они от нас дёру дадут? — улыбнулся военврач. — Чтобы в разведку ходить, необходимы опыт, знания и умения. Таковые у тебя отсутствуют, так что будь добр находиться под моим командованием, и в случае получения приказа выдвинуться вперёд на помощь разведгруппе.

— Я, ваще-то, две недели на ваших сборах на подготовке был, — гордо заявил Саша, поглаживая урчащий живот. — А там нас многому обучили. И мне бы в бой идти — «укров» рвать, а не твои басни слушать! Кулаки чешутся! Войны хочу!

— Война — это злое говно, которое из человеков дуром прёт, из всех щелей лезет, вокруг всё заливает, смрадом и вонью душит, кислороду не оставляя ни глоточка! И нет в ней ни цветов, ни романтики!

— Вот, без обид, Док, эти твои речи, Док, они слишком правильные, как его, патриотичные, ты как диктор с галстуком из телевизора и газет! Ты когда нахваливал поля и деревья, я аж кино одно вспомнил. Там этот, как его, ну, мужик, который в другую страну жить навсегда приехал...

— Эмигрант, — подсказал военврач.

— Ну да, в тебе как в нём, лирики — через край. А мне оно — на фиг не нужно! Мне бы боевичок со взрывами и стрельбой!

— Когда говорят с ностальгической тоской по Родине, — загадочно произнёс Док, — имеются веские причины: возраст зрелый, ломка стереотипов, а может, болезнь смертельная, или война. А у нас война идёт, друг. И я, пока ещё жив, смакую каждое мгновенье, пока есть возможность.

— Я бы урезал такую занудную жизнь! Ну, либо добавил говнеца, — гоготнул Саша. — С ума сойти! Ты сам не запарился ещё от своей заумности?

— Устал я, читать нечего, поговорить не с кем. Накопилось. Вот и вылил на тебя, как в пустое ведро, — признался Доктор.

— Так куда тут сходить можно?

— Туда, — небрежно махнул рукой Док в сторону соседних кустов, — только быстрее давай, и по дороге не нагадь! Ещё не хватало тут твои ароматы нюхать! И про растяжки не забывай, я тебе показывал, куда их наши понаставили! А то мне тут только подрыва не хватает!

— Ага, я помню, и далеко не пойду, — Саша на карачках заспешил к кустам, — еле терплю!

— Мать вашу, вы чё там так шумите, — зашипела хриплым раздражённым голосом радиостанция. — Я вас за триста метров слышу! Вы чего, мину себе на голову хотите? Вы её получите, если так галдеть продолжите!

— Понял, слышу, замолкаю, — буркнул Доктор, поднеся рацию ко рту. — Вы возвращаетесь? Всё нормально? Я не слышал хлопков или выстрелов.

— Готовься, идём. Через десять минут будет тебе работа. У нас один — «триста». Буря засмотрелся, отвлёкся и порвал себе мышцу на руке. Глубоко там поцарапал об металл. Кровью всё залил, собака! Ничё, забинтовали, остановили, говорю, кровь.

— Принял, жду, — Доктор крепко сжал губы. — Встречу, вылечим! Конец связи.

Сделав «большое дело» и спешно подтеревшись сначала широким и мягким листом лопуха, а затем, не глядя, с оторопи, жгучим клейким листком какой-то травы, Саша подтянул штаны и затянул ремень. Про найденные на хуторе агитпроповские украинские листовки, агрессивно призывающие записаться в националистические территориальные батальоны для борьбы с «пророссийскими сепаратистами», которые он специально рассовал по карманам штанов для уверенного завершения больших дел, Саша забыл. А когда вспомнил, было уже поздно, зад противно зудел в самом ответственном месте.

За разговором Саша и не заметил, как уже стемнело. В сумеречном свете сухие ветви дерева казались ему щупальцами сотен космических монстров, притаившихся где-то вверху, а переплетшийся кустарник вокруг походил на неприступную непролазную стену.

— Док, ты где, Док? — заикаясь, прошептал Саша, вытянув перед лицом руки и медленно озираясь вокруг. Автомат его остался на позиции, а огромным тяжёлым ножом, неудобно оттягивающим ремень под правой рукой, молодой ополченец пользоваться не умел, а оттого чувствовал себя абсолютно беззащитным. — Док?

Тишина была ему ответом.

— Док, ты где? — снова просил Саша, невероятным усилием воли подавляя страх, от пят до ушей заполнивший его враз пропотевшее тело. Часто-часто моргая от попавших в глаза капелек пота, парень стоял на месте, словно длинными корнями вросший в землю пень. Ему не хватало смелости даже прикоснуться к собственному лицу, чтобы вытереть пот. — Доктор, не молчи, уже не смешно ни хрена!

И вновь тишина.

— Так, — громко начал размышлять Саша, в бессильной злобе пытаясь унять дрожь в коленках, — я же откуда-то пришёл! Значит, это просто надо повернуться на 90, нет, это, на 180 градусов и идти. Всё просто!

Развернувшись, Саша сделал робкий шаг вперёд и сразу вляпался в собственное дерьмо. Увязший в зыбкой топи страха юнец уже и забыл, как и почему он оказался в этой совершенно идиотской ситуации, сумев заблудиться в пяти метрах от окопчика, в котором провёл почти весь день.

— Чёрт, фу, — брезгливо одёргивая ногу и резво отпрыгивая в сторону, взвизгнул Саша. Он дошёл до такого состояния, что готов был сдаться на милость судьбе, от души разрыдаться и упасть в траву. — Ещё и нагадили тут, гады!

Сильно зажмурившись, чтобы не дать подлым слезинкам выпасть из внезапно увлажнившихся глаз, парень задрожал в ознобе и начал медленно оседать.

— Ой, — Саша опустился на колени, безвольно положив голову в траву.

— Тихо, не ори ты! — Доктор вырос словно из ниоткуда. С силой дёрнув Сашу за руку вверх и поставив на ноги, он быстро увлёк его в чащобы кустов и в три шага приволок к знакомому окопчику. — Сейчас люди придут. Будет раненый. Возможно, мне нужна будет твоя помощь! Быстро сними свой вонючий башмак и оботри сзади об траву! Сам не испачкайся только! Слёзы утри! Всё нормально. Всё! Успокойся, со всеми бывает. Тут не кино, суперменов нет, все живые. Давай, друг, будь мужчиной!

— Я понял, я понял, — запричитал Саша. На его лице появилась гримаса вынужденного уважения, слеза поблёскивала на дрожащем подбородке. Он был уверен, что Доктор с треском и хохотом расплющит его самомнение и поиздевается над слабохарактерностью, но, к своему счастью, ошибся.

— Хорошо, что ты на такой «мине» подорвался, друг, а не настоящей, — военврач поспешно спрятал возникшую было улыбку за крепко сомкнутыми губами. — А то там шаг вправо, шаг влево, и — бум!

В десятке метров от окопчика послышался хруст веток, подминаемых быстрыми и тяжёлыми шагами нескольких уверенных в себе мужчин.

— Пароль, где пароль? — обратился к рации Доктор, проворно выставляя перед собой автомат и осторожно клацая предохранителем.

— Дважды два — двадцать, — послышалось из травы и радиостанции одновременно.

— Принято, — Доктор оставил автомат, раскрыл медицинскую сумку и, поднимаясь с ней в руках, перехватил глазами взгляд Немца, командира группы возвратившихся из поиска разведчиков. — Здорово, друг!

— Да, бывало и здоровее, — недовольно отозвался Немец, покосившись на Сашу. — Как вы? Что с этим молодым и «зелёным»? Оставляем его в отряде? Гоним к такой-то матери?

— Оставляем, конечно, не вопрос. Нормальный он человек, молодой просто, — твёрдо ответил Доктор, и от его твёрдого голоса исходила уверенность. — Научим его воевать, сомнений нет — научится!

— Спасибо, — радостно прошептал Саша, подхватывая раненого Бурю, который, видимо поняв, что пришёл к точке, где ему окажут квалифицированную помощь и дальше понесут на носилках, потерял сознание.

— Давай, молодой, укладывай, я сейчас сделаю, как надо, — засуетился Док, готовясь привести Бурю в чувство. — А ты время здесь запиши, во сколько жгут наложили, пригодится!

— Сделаю, всё будет готово, — Саша с благодарностью посмотрел на военврача, — командир!

Коля

— Нихто крим нас, 80! — крепыш Принц, смакуя каждое слово, громко прочёл надпись на обтёртом шевроне пленённого им украинского десантника. Замахнувшись, он хотел хорошенько ударить пленника кулаком по лицу, но передумал. Дюже негоже портить пленному лицо и нос ломать, неизвестно, как отцы-командиры к этому делу отнесутся, догадался Принц.

Десантник — молодой парнишка с опущенными плечами, лицом совсем ещё ребёнок с большими серыми глазами, молча смотрел на занесённый над ним кулак, размерами походивший на небольшую кувалду. Обессилевший парень не дрожал и не плакал, он был абсолютно спокоен, силы и эмоции покинули его ещё два дня назад. Покинули, вместе с надеждой живым вырваться из окружения и ада войны. Просидев пять суток в заброшенной угольной копанке практически без еды и воды, весь обмазанный сажей, в военной форме, больше похожей на лохмотья, он скорее походил на чертёнка, чем на человека.

Схватив десантника сзади за ворот оборванного кителя, ополченец хорошенько встряхнул его. Парень вздрогнул как податливая тряпичная кукла в руках неумелого кукловода, тонкие руки, словно крылья подстреленной птицы, сделали неуклюжий мах.

— Давай, оживай, не тупи! Из Львова сюда приехал? Когда и для чего? Говори, сука!

— Эй, Принц, — окликнул ополченца кто-то из темноты коридора. — Не горячись!

Принц обернулся. В квадратную комнату без окон вошли трое: командир отряда, начальник разведки и начальник штаба. Они были без оружия.

— Хватит, — твёрдо сказал командир, — ты своё дело сделал. Можешь идти!

— Я бы тоже поучаствовал! Имею право, — смело ответил Принц. Он продолжал цепко держать пленника за ворот.

— В чём поучаствовал? В нашей беседе? — уточнил командир. — Не вижу необходимости. Тут никто никого избивать или пытать не будет, физическая сила не нужна, иди. И не беспокойся, то, что именно ты обнаружил «укропа», мы высоко ценим, — выставив раскрытую ладонь вперёд, он сделал умиротворяющий жест. — Иди!

— Ладно, как скажете, — Принц отпустил десантника и зло плюнул ему под ноги. — Повезло тебе, сука! Культурные люди с тобой общаться будут, жаль, не я! Но если что, ты знай, я буду рядом, там, за дверью, — он указал в сторону выхода. — И с удовольствием вернусь, и лично тебя «шлёпну», если будет надо! Слышишь меня?

— Да, — десантник безразлично пожал тонкими плечами.

— Ну, вот и отлично, — грозно стреляя глазами в командиров и громко топая каблуками берцев, Принц нехотя покинул помещение.

Начальник разведки ногой пододвинул к десантнику стул и усадил его за пустой обшарпанный стол в углу. Командир прикурил сигарету и сунул пленнику в зубы. Начальник штаба вынул из полевой сумки небольшой термос, пачку печенья и батончик шоколада. Открутив крышку термоса и налив туда горячего чаю, он поставил её на стол перед десантником. Тонкая струйка пара распространила аромат бергамота. Смешавшись с сигаретным дымом, запах стал терпким.

— Ты давай, кури, парень, не стесняйся, — командир принёс другой стул и сел за стол напротив. Остальные ополченцы встали позади него, поодаль. — Пей чай, жуй!

Десантник, не издав ни звука, неумело выкурил сигарету и одним большим голодным глотком осушил крышку термоса. Вдоволь покашляв, принялся за еду. Командир налил ещё чаю. Парень с удовольствием выпил и, наконец, немного пришёл в себя и отдышался.

— Ты не переживай, здесь тебе никто не сделает больно. Никто не убьёт, — спокойно произнёс командир. — Раз уж ты живым попал ко мне, значит, и от меня живым уйдёшь. А вот куда и к кому — вот это вопрос. Главный для тебя на сегодняшний момент! Ты понимаешь?

Десантник неуверенно кивнул в ответ.

— А ты сходи, воды человеку принеси. Или лучше полотенце найди, тряпку мокрую, пусть он хоть лицо оботрёт, а потом уже его отведёшь помыться, — обернулся командир к начальнику штаба. Тот молча ушёл и через минуту вернулся с какой-то влажной рваной футболкой цветов футбольного клуба «Шахтёр». Десантник обтёр ею лицо и шею.

— Спасибо, — едва слышным голосом прошептал он.

— Ну, вот и чудесно, — командир ребром ладони легонько стукнул по столу. — Вот мы и можем поговорить. Давай, говори, кто ты и откуда, как здесь оказался. И лучше не ври, не крути мне мозги. Помни, солдат, от тебя самого зависит твоё будущее, слово командира даю. Или завтра обменяем, или я тебя отправлю к специально обученным к добыче информации людям, склонным к садизму и полным ненависти к ВСУ. Пожалуйста, говори!

— Я из Львова. Там километров тридцать до нашего посёлка. Русские мы, — после недолгой паузы медленно начал говорить десантник на прекрасном русском языке без малейшего акцента, — и родня вся у нас русская. Учился хорошо. С детских лет мечтал десантником стать. Знаете, да, «В зоне особого внимания» — мой любимый фильм. Видели? Отец в ВДВ служил, еще при СССР. Я техникум окончил на сварщика. Когда получилось в десантные войска попасть, был счастлив, наверное. Полгода уже служил до Майдана. Звание — старший солдат. Я не особо понял, кто там в Киеве и за что митингует, почему митингует, не моё это. Да нам особо и не объясняли. Одноклассники двое там, поехали, стояли, в сотню какую-то записались. Звонили мне, Колян, говорят, езжай в Киев, тут история творится. Я служил, мне не до того было. Ещё мне не понравилось, что они «Беркут» жечь начали, избивать, это же противозаконно.

— Сюда, на Донбасс, как и когда попал? — командир пододвинул к десантнику недоеденный шоколад, налил ещё чаю. — Ты чай пей, закусывай, не волнуйся.

— А сюда нас в начале марта отправили, по воздуху, — парень немного оживился, — роту, человек восемьдесят. Воевать никто не хотел. Особенно мужики, их много было — новичков из мобилизованных. Командование нас сразу успокоило, сказало, что никакой войны не будет, не волнуйтесь, нужно только наблюдать. Потом сказали, русские войска уже идут, с ними бешеные чеченцы, и надо их встретить, остановить у границы, поддержать пограничников.

— Поддержали?

— В Миргороде мы были, в Харькове, в Чугуеве. Не верилось, что до стрельбы дело дойдёт. До Чугуева вообще спокойно было, нас даже подкармливали бабушки всякие. А там какие-то мужики технику камнями закидали. Было так непонятно: что делать. А потом уже и дорогу нам местные перекрывали, и угрозы выкрикивали. Но стрельбы не было, нет. Числа, наверное, десятого апреля наша сюда рота пришла. И отсюда на операции ходила.

Коля, загибая пальцы, перечислил населённые пункты, в которых пришлось побывать, участвуя в поисках или боестолкновениях «с вашими, которые за Россию».

— Мы не за Россию, мы против новой киевской хунты, мы за свободный и независимый Донбасс, — уточнил командир.

— А в апреле мы... одержали первую победу, наверное. Первый раз в серьёзном деле побывали. Возле Славянска заняли блокпост, сняли флаг... — Коля запнулся, окинул взглядом ополченцев и словно выплюнул: — «сепаров»! И поставили флаг Украины. Потом пришел приказ: переехать в другое место. На наше место пришли пацаны из 25-й бригады.

— Куда вы поехали? — командир развернул на столе карту, исписанную разноцветными фломастерами и обильно украшенную разными обозначениями. — Показывай.

— Я не сильно в картах понимаю, но, кажется, сюда вернулись, — ткнул Коля пальцем в красный квадрат. — Помню, даже не страшно было, наоборот — интересно. Такой подъём на душе. Думал, что скоро всё закончится, вся эта непонятная заварушка. И здесь близко «сепаров» я не видел, — парень провёл пальцем вдоль короткой лесополосы на карте, — наш блиндаж и сектор обстрела тут.

— В огневой контакт вступали?

— Как вступали? Стреляли, когда приказ приходил. Всегда с автоматов шмаляли или по тем, — десантник указал на лесополосу вдоль дороги, — посадкам, в сторону деревьев, в общем, или по полю, или миномётами — за посадку. Это кто с другой стороны за боксами стоял, у них там — широкое поле, через которое наша артуха била, самоходки, танк. Сначала наша артуха: гаубицы Д-30 и миномёты. А потом уже и ваша — по нам!

— Метко била?

— Ни, вначале вообще мало и не метко. И испугался я только раз, ещё до этого! Ну, когда видел, как самолёт сбили. Три их ждали тогда с нашими хлопцами из 25-й бригады. Ночью. Один борт с ними сел, и боеприпасы там были. Второй Ил-76 — упал. Я в охранении стоял и чётко видел его бортовые огни, снизился он. Видел, как падал, не понял сразу. Трассера светились вверх, из крупнокалиберного ваши били. А третий борт тогда сразу развернулся и ушёл. Сказали нам: 49 героев враз загибло.

Мы утром заняли круговую оборону, ждали атаки. Никто не атаковал. Тогда половина там осталась, половину в поле отправили — тела собирать, раненых искать. Но там ни раненых, ни даже трупов целых не было, одни...

— Фрагменты, — подсказал командир.

— Ага. Поляна, — Коля поёжился, — и там гора железяк от самолёта. И гора мёртвых. Ещё мы собрали боеприпасы, которые взорваться не успели.

Потом через несколько дней пошла мощная артиллерийская стрельба по нашим позициям. Неделю били. Мы попрятались, как кроты по норам, блиндажам, бункерам, кто куда себе место нашёл. Технику, какую сумели, загнали в подсобки, боксы. Но много чего на улице оставалось.

— Пили, жрали что?

— Еду, воду, боеприпасы нам сначала скидывали на парашютах. Потом у всех нервяк начался, когда перебои с питанием пошли. Стрельба, взрывы, и жрать хочется. Командир сказал, что это русская регулярная армия границу перешла и по нам фигачит, и окружит скоро.

— Вы поверили? — командир вынул из кармана миниатюрный блокнот и сделал несколько пометок карандашом.

— Да, я поверил. Как не верить? Там ад был! «Град» шёл, мины, и днём и ночью — взрывы! Почти вся техника наша выгорела, поля урожайные сгорели, рядом деревья — как траву косой скосили. Я когда разок ходил в посадки, с дерева посмотрел на наши позиции, а там — лунный пейзаж, прям как на картинке в книжке по астрономии. Раненых много было, и трупов несколько. Мы их по первой в морозильники снесли, ну, в такие, для хранения мороженого.

— Командир, может надо Шрайбикуса с камерой вызвать? Пускай снимет этого астронома! Потом пригодится, — опомнился начальник штаба.

— Не надо. Коля — он солдат. Что с него взять? Будем его завтра обменивать, или отпустим. Пусть спокойно живёт, — обернулся командир к начальнику штаба. — А если будет видео, то оно обязательно где-нибудь когда-нибудь всплывёт. Не надо. Нормальный Коля парень.

— Принял, — немного обиженно расслабился начальник штаба. — А ты, давай, не умничай, продолжай, — крикнул он пленнику.

— Ага. Мы–то ваших не видели, так, палили по посадке, в поле. А оттуда снаряды! Они как метеориты. Страшно! Один день утром смотрю: небо горит. Потом земля горит. Мы втроём вылезли из блиндажа, и сразу снаряды прилетели. Со свистом. Взорвались. Подбросило меня взрывной волной метра на три. Очнулся, пополз, смотрю: блиндаж разрушен, рядом нет никого. А я цел. Ага, думаю, в рубашке родился. Посмотрел назад, понял, что в зданиях делать больше нечего, там всё горело, дым столбом, взрывы! Решил в посёлок надо, в тылы, и в сторону посадки побежал. Без оружия. Патронов уже не было, а автомат в блиндаже завалило. Документы там же в сумке остались. Шёл, днём спрятался в кустарнике, вечером шёл. В посёлок сунулся, смотрю: БМП по улице летит, а за ним — второй, и на антенне флаг десантный. Обрадовался, побежал наперерез через огород. Хорошо, другой флаг заметил, полосатый. Упал сразу, спрятался. Нашёл копанку за посёлком, заныкался там, уснул. Сколько там просидел — не знаю. А как вышел, прямо на вашего этого «шкафа», лицом к лицу. Всё. Он меня и принял. Обыскал, шапочку мне свою одел, на глаза опустил, и сразу сюда привёл. Быстро так. А я иду и понимаю, что ваши побеждают, и наших там на позициях — уже нет. И что будет? Но не убьёте же? Я никого не убивал.

— Не убьём. А твоих, действительно, поблизости нет, — констатировал командир. — В любую сторону на двадцать километров. А ты как хотел? Солдаты, автомат в руках державшие только на присяге, не сделавшие за время службы ни одного выстрела и вместо изучения боевой техники заборы и траву красившие, воевать качественно — априори не могут. Согласен?

Коля разочарованно кивнул головой.

— Сколько ваших в тот день оставалось на позициях, знаешь? Сколько техники? Какое вооружение? Сколько боеприпасов? Какие подразделения? Командиры кто? Откуда? Фамилии? Позывные? Координаты? Вспоминай, — поднажал командир.

Пленник назвал фамилии и позывные некоторых командиров.

— Не врёт, — подал голос начальник разведки. — Хотя и не всех называет.

— Да, я не вру, — радостно согласился десантник. — Чего врать? Мертвы, я думаю, все. И кого знал, и кого не знал. А техника вся ещё при мне сгорела.

— Вот то-то и оно! Ты дальше делать что думаешь? Мы тебя обменяем, а ты снова — под ружьё и по нам же стрелять пойдёшь. А если откажешься, тебя под суд? Так?

— Ни, ни шиша не так, — в знак протеста Коля яростно затряс головой. — Не пойду.

— Ладно, устал я, — командир, с противным скрежетом отодвинув стул от стола, встал.

— С ним — что? — строго уточнил начальник разведки.

— Его Доктору покажите, пусть внимательно осмотрит, если надо — подлечит. Потом дайте ему возможность помыться как следует. Покормите. И пусть отдыхает. Завтра должен быть готов к обмену. У меня есть мысли. Посмотрим, как реализовать.

— Есть, понял, — подавляя сонливость, ответил начальник разведки. — Меня бы самого кто покормил.

— Давай, Коля, до завтра! Завтра увидимся. И не переживай, я тебе сказал — обменяю, значит — обменяю, — командир вышел из комнаты.

Утром за пленником пришёл Принц и, не дав возможности сходить в туалет и умыться, тычками и угрозами повёл его к машине, гружёной ранеными. Грузовик, кузов которого был обтянут тентом, матерился и стонал пятью-шестью невидимыми голосами. Коля, услышав очередную тираду в адрес президента Украины и его армии, внутренне напрягся, ему стало не по себе, ведь он понимал свою возможную причастность к страданиям этих несчастных людей.

По дороге Принц, выполняя приказ начальника разведки, снял с Коли китель, шеврон которого выдавал принадлежность парня к украинской армии. Китель он запихал в кабину под водительское сиденье.

— Лезь вон, в кабину, на пассажирское, — буркнул Принц пленнику, но через секунду сам же его остановил и отправил в кузов. — Там тебе самое место!

Желание посадить Колю к себе в кабину отпало по причине буйного нрава самого Принца. Лучше в кабине поедет Доктор, решил он, Колян целее будет.

— Если спросят, ты из отряда Чёрного! Ты понял? Чёрный — так твоего командира зовут! Едешь Доктору помочь с медикаментами разобраться. А если думаешь, что ты такой крутой и скажешь этим парням правду, что ты «укроп» и десантник, то они тебя или по очереди отзвиздят и удушат, или на полном ходу из машины выкинут, — предупредил пленника Принц, помогая подняться в кузов. — Ясно?

— Ага, — сквозь зубы ответил пленник.

— Давай, урод, езжай молча, вопросов не задавай, в глаза не смотри! Попросят помочь, ты помоги, и будет тебе счастье, — подмигнул ополченец, закрывая задний борт.

Сев за руль и посигналив, Принц проехал мимо трёх полуразрушенных зданий и подъехал к гаражу со сгоревшей крышей и открытыми покосившимися воротами. Из гаража, хромая, вышел Доктор с большой клетчатой сумкой в руках. Из-за его спины торчал огромный рюкзак.

— Эй, Док, ты со мной, давай на командирское место!

— Там всё в порядке? Ты проверил? — спросил военврач, хватаясь за ручку двери. — Или мне посчитать? Сколько там человек? Донец их грузил?

— Девять их там. Восемь наших и тот урод, которого ты вечером осматривал. Да, Донец грузил, вон список на панели валяется, — Принц глазами указал на тетрадь в грязной обложке и, воткнув передачу, нажал на газ. — Поехали!

— Поехали, Гагарин, — улыбнулся Доктор. Сумку и рюкзак он бросил на пол, автомат положил на ноги.

— Командир сказал, пока ты раненых оформлять будешь, пленного Толстяку передать. Толстяк сам к больнице подскочит и заберёт его. Для обмена, наверняка.

— Хорошо. У тебя даже будет полчасика, чтобы с Толстяком покурить, — зевая, потянулся Доктор, — пока я медикаменты получу. У меня список — три метра длинной! Вон, и рюкзак свой взял, и сумку у Олега под это дело отжал. На недельку надо на весь отр...

Запрокинув голову назад и смешно раскрыв рот, военврач тонко захрапел, даже не успев договорить о планах.

— Эй, дружище, — усмехаясь, Принц отбарабанил ладонями по рулевому колесу какую-то незамысловатую мелодию и, заглушив двигатель грузовика, наклонился к спящему Доктору, едва не клюнув его носом в самое ухо. — Давай, просыпайся, приехали! Давай, давай, дружище, приехали! Подъём! Ты и так почти всю войну проспал! Я надеялся, что ты в дороге свой сектор «зелёнки» контролить будешь, а ты — задрых.

Полчаса назад Доктор, за последние сутки оказавший первую помощь десятку раненых и покалеченных ополченцев, едва захлопнув дверь кабины и поправив бронежилет, закрывающий окно, оказался в плену долгожданного сна. Рефлекторно уцепившись правой рукой за поручень над головой, левую он подсунул под коленку и, не обращая внимания на сумасшедшую тряску, блаженно улыбался, словно сладко поел и попил, принял контрастный душ и вытянул ноги на белоснежной пуховой перине.

И вот уже Доктор сидел на деревянном табурете за круглым столом посреди кухни в своей небольшой однокомнатной квартире и с упоением наблюдал за женой, неспешно накрывающей на стол. Она то открывала старый холодильник, извлекая из его плохо освещённых недр сыр и колбасу, то поворачивалась к плите, чтобы уследить за кипящим бульоном, то застывала в полуобороте, запрокинув голову к верху и уставившись в экран закрепленного под потолком телевизора. Доктор получал огромное эстетическое удовольствие от случайных прикосновений супруги и слышал учащающийся стук собственного сердца, когда она, обходя стол и раскладывая тарелки, нечаянно провела запястьем по его коротко остриженным волосам. Запах куриного бульона расплывался по кухне, за окном светило осторожное майское солнце, тонким лучиком играясь на округлых боках серебряных ложек, на плите закипал чайник, в кружке пенился крепкий кофе, на душе Доктора теплилась надежда на хороший выходной.

А по телевизору показывали Одессу в экстренном выпуске новостей. Там сторонники новой киевской власти вместе с оголтелыми футбольными фанатами и агрессивными молодчиками из «Самообороны Майдана», экипированные щитами и касками, вооружённые деревянными и металлическими палками, бейсбольными битами и цепями, избивали своих противников возле Дома профсоюзов в самом центре города. Разгромив расположенный возле Дома антимайдановский палаточный лагерь и забросав здание бутылками с зажигательной смесью, они стреляли по окнам и пожарным лестницам. Закинув в холл несколько горящих автомобильных покрышек, бандиты не пропускали к зданию пожарные машины и не давали пожарным работать. Вынуждая пострадавших выпрыгивать из окон объятого пламенем Дома профсоюзов, и разбиваться насмерть, преступники с криками «Умри, гнида!» избивали тех, кто выжил и пытался отползти от огня. Сотрудники милиции стояли неподалёку и бездействовали.

Доктор, резким движением руки ударив по пульту, прервал поток негативной информации, льющейся с экрана. Поднявшись, он обнял супругу и крепко прижал к себе. По мелкой дрожи её тела, Док угадывал сильное волнение.

— Что же это такое происходит, любимый? Я не разумею, — она, не сумев скрыть страх, срывалась на крик. — Сегодня, в двадцать первом веке, в нашей стране! Одни украинцы сжигают других! А власти ничего не делают! Почему? За что? Ради чего?

— Эта привезённая из Киева в Одессу молодёжь, она одурманена, милая! Кукловоды из Вашингтона дёргают за ниточки, раздают на Евромайдане печеньки, раскидывают горстями доллары и разводят в нашей стране костёр гражданской войны. Но мы им не позволим, милая, не позволим провернуть то же самое в нашем городе, — прошептал Доктор.

— Эй, дружище, — грубо отозвалась супруга, — просыпайся, приехали!

Доктор открыл глаза. В лицо ему дышал чесночным перегаром Принц:

— Вытряхивайся, там у тебя раненых полный борт!

— Что значит «у тебя?» — отозвался недовольный Док. — У нас!

— Нет уж, я тебя не трогал, когда вёз, педалями работал, баранку крутил. А теперь твоя очередь — иди, организовывай!

— Ну, ты и урод, Принц! — Доктор потянул ручку и, распахнув дверь, мешком вывалился из машины. Помассировав отёкшую без движения левую руку, он подобрал с сиденья автомат и закинул его за спину. — Я тебя сам когда-нибудь пристрелю, и смотреть буду, как ты кровью истекаешь! Вот тогда и я тебе хрен помогу!

Проходя вдоль грузовика, Доктор слышал, как откинулся задний борт, и первый раненый — заросший густой щетиной мужичок с перевязанной левой рукой — осторожно спустился на землю. Вторым выпрыгнул Коля. Оглядевшись вокруг, и увидев яркое солнце высоко на безоблачном небе, он от души — как могут только дети — улыбнулся.

— Давайте, мужики, помогаем друг другу, — глядя на пленника и протягивая следующему раненому руку, сказал военврач. — Сейчас вас подлатают и покормят. И ещё, в качестве суперприза, у них есть душ!

Франкенштейн

— Правосеки? Ха! Лоханулись, черти! Попались, «фашики»! Ха! Ну-ка, уроды, сымайте, сымайте свои вонючие одежды! — хриплым голосом выкрикивал плечистый мужик в чёрной униформе, страшно закатив глаза. Не по–детски гордясь схожестью своей лысой головы, симметрично круглой как шар, с главным атрибутом урока географии в школе, он взял себе интеллигентный позывной «Глобус», хотя особыми познаниями в данной области никогда не отличался. — Наколки есть? Ха! Показывайте, оголяйте свои наколочки! Выдавайте себя с потрохами, уроды! Ха! Со свастикой есть? Быстро сымайте одежонку, показывайте!

Глобус красными от усталости и невидящими от ненависти глазами впился в трёх украинских военнопленных, трясущимися руками снимающих с себя армейские футболки. Стоя на коленях в ногах у разъярённого ополченца, размахивающего автоматическим пистолетом Стечкина, сделать это было совсем непросто.

— Нету наколок, дядя! Мы по мобилизации, дядя. Полгода в армии, — начал было говорить худенький рыжий паренёк, содрав с себя пятнистую зелёную футболку, но прервался, застонав от боли. Это Глобус, жёстко схватив его за запястье, развернул на триста шестьдесят градусов. Осматривая туловище пленного, он едва не вырвал несчастному руку из сустава.

— Я тебе глаз выколю, сукин ты сын! Если я свастику найду, глаз тебе выколю! — Глобус, отпустив руку рыжего, выстрелил ему под ноги. — Фашист ты проклятый!

— Нету у меня наколок, дядя, — заплакал рыжий. Он затрясся от нахлынувших эмоций, уткнулся лбом в землю и, закрывая локтями голову, заскулил пораненным псом. — Мы-ы не виноваты-ы-ы. Нам приказа-али... привезли сюды-ы...

— Где форма? Где ваши нашивки нацистские?

— Нету у нас нашивок, формы нету, дядя, сгорела давно, — рыжий снова оскалил зубы и застонал. Украдкой посмотрев на Глобуса, он упёрся взглядом в кирпичную стену непонимания. — Мы такие тута были, когда ваши нас... Когда захватили...

Глобус утратил объективное восприятие реальности и слепо следовал зову ярости. Он замахнулся, пытаясь ударить рыжего по голове рукоятью пистолета, но руку перехватил Игорь. Надавив всей своей массой на Глобуса, Игорь оттолкнул его от пленника.

— Не надо шалить, Глобус! Ты попутал? Вообще-то здесь мы — нормальные люди, а фашисты — они, — прорычал Игорь, широко расставляя ноги и расправляя сильные плечи.

— Ты меня поучи, — гаркнул Глобус, вспыхивая ярким пламенем. — Сам нарвёшься!

— Слышишь, да, «боевик»! Это дети совсем! — бегло осмотрев пленных армейцев, заключил Игорь. — А если ты драки хочешь, так ты иди, давай, повоюй там, где по-настоящему стреляют! Иди, иди, вояка! Сам в плен хоть кого-нибудь возьми!

Глобус, свирепо рыча, злобно потряс пистолетом. Корчась от бессилия, он разок выстрелил в воздух и, плюясь, неторопливо пошёл к дороге, на обочине которой, наставив в сторону села стволы дюжины автоматов, лежало полтора десятка ополченцев.

— «Героям славы» ему захотелось! Козёл лысый, — поправляя на голове бейсболку, заключил Игорь.

Игорь и Афганец остались в лесополосе заниматься пленными. Последние дни эта непростая работа легла на их плечи.

— Мобилизованные мы. Из училища нас забрали в армию. Не «нацики», не «правосеки» мы никакие, — плакал рыжий, змеёй извиваясь на земле больше от обиды, чем от боли. Двое его сослуживцев опустив головы, молчали.

— Вставай, хватит ныть, ты же солдат, а не тряпка! Сядь, вон, уймись, успокойся. Не уважаю таких, — опустившись на корточки подле рыжего, укорил его Афганец. — Тебя не бьёт никто, а ты уже мокрый весь! Не ной!

— Да, да, сейчас, — согласился пленник, быстро обтирая лицо дрожащими ладонями.

— И вы, пацаны, вставайте с колен, успеете ещё, насидитесь! Откуда вы здесь? Как зовут? Где документы? С вами «нацики» или «правосеки» были? — обратился Афганец к остальным.

— Мыкола я, он — Слава. 80–ая бригада, десантники мы, — представился бледнолицый паренёк с усыпанным веснушками лбом, быстро поменяв позу. Он сел под дерево и, трусливо поджав под себя ноги, подавленно опустил плечи.

— Сначала рота здесь наша была. Давно ещё, — Мыкола неопределённо махнул рукой. — А после вчерашнего обстрела кто смог — ушёл, кого смогли — вывезли ночью. И командир ушёл. Документы наши забрали. А мы втроём вроде как прикрывать остались.

— Он за нами обещал вернуться, — вставил своё слово Слава. — Может, не срослось чего. Ночью мы устали просто, тут же неделю ад был, и уснули. Вот, к вам и попали. У нас «правосеков» и «нациков» нет, и не было никогда.

— Хороши, десантники, взяли и уснули! Спали они, понимаешь, спали, — развёл руками Игорь, — и чуть жизнь свою не проспали!

— У нас, при СССР, ну, при Советском Союзе, тридцать пять лет назад, за такие выкрутасы, как сон на посту, офицеры ещё в учебке неделю кипятком ссать заставляли. Зато уже на боевых, в Афгане, такого позора никогда не случалось, — Афганец снял с пояса фляжку, скрутил колпачок, протянул рыжему. — Держи, пей. И вы, хлопцы, пейте! И скажите, кто по нам так прицельно бьёт тогда, если все ваши ушли? Кто артиллерию навёл?

— Как я понимаю, глядя на вас, артиллеристы из вас никакие, — Игорь отряхнул пыль с коленей. — Значит, тут ещё кто-то есть. Знаете, где?

— Это на автомастерской. В гаражных боксах, от нас отдельно. Мужики какие-то в песчаной форме. Батальон «Азов», вроде, — жадно глотнув воды из фляжки и сбив дыхание, ответил рыжий. — Один в чёрных очках к нам иногда приходил. Может, это они навели.

За дорогой послышались разрывы мин. Зашипела радиостанция Игоря.

— «Эвакуаторы» на связи, — встревожено ответил он.

— «Коробочку» подбили! Вышла из строя «коробочка»! Попадание противотанковой гранаты в бортовую проекцию! Возможно воспламенение машины с последующим взрывом боекомплекта! Док, Быстрый, нам срочно нужна ваша помощь, — обрывающимися фразами докладывал знакомый голос начальника разведки, хриплый и кашляющий. — Один «двухсотый» и один «трёхсотый»! Командир машины застрял в башенном люке — он «двести»! Механика выбросило под гусеницы! Возможно, он жив. Ещё двоих не вижу, дым! Как поняли?

— Я уже иду, но не вижу её! Я на обочине у лесополосы, на три часа от тебя! Где «коробочка»? Я не вижу её, — вышел в эфир Доктор. — Где она?

— Я тебя наблюдаю, Док! Двести, двести двадцать метров строго на десять часов от тебя! Там несколько деревцев на бугре в поле, прямо вдоль линии электропередач. Двигай туда, а я прикрою огнём! Давай, — взволнованно прокашляла радиостанция.

— Иду за Доктором, я — Быстрый. Док, иду, выдвигаюсь вслед за тобой, — крикнул в рацию Игорь. Насадив бейсболку на голову козырьком назад, надев сверху каску и перевесив автомат за спину он, перепрыгивая через низкий кустарник, резво побежал к дороге.

— С Богом, — только и успел крикнуть ему в спину Афганец.

Упав в пыль на обочину подле Глобуса, Игорь вырвал из его рук бинокль. Оглядев округу, заметил жиденький чёрный дымок, расползавшийся из-за бугра. Вот она, горящая БМП, понял он, обдумывая пути подхода к цели.

В вершину бугра упиралась узкая колея грунтовки. Можно было ползти по ней. Наикратчайший путь.

— Замануха! Сто пудов — замануха. Пристреляли, небось, дорожку! Не угадали, я к вам, уроды, на жаренное не полезу, я в сковородку не хочу! — прошептал Игорь. Он решил ползти к машине по полю, ориентируясь на бетонные столбы линии электропередач. — Все настоящие герои всегда идут в обход!

Мало того, что расстояние до бугра составляло метров не двести, а все триста, так ещё и поле, по весне по-хозяйски засеянное подсолнухом, было выгоревшим, абсолютно лысым. Но деваться некуда. Игорь, стащив бронежилет, кинул его в неглубокую воронку, оставленную в мягком чернозёме поля взрывом мины. Следом он швырнул туда разгрузку с боекомплектом и каску, мысленно перекрестился, вдоволь поматерился и пополз в сторону подорванной бронемашины. Стоптанные пятки ботинок Доктора волочились по земле далеко впереди.

Ещё десять минут назад, когда военнослужащие украинской армии начали массированный обстрел позиций ополченцев, Доктор, накрыв лицо панамой, безмятежно спал в заранее выкопанной ямке в тени худеньких берёз. Ночь для него была крайне тяжёлой, бессонной и нервной. При ярком свете луны и тусклом — фонарика с новыми батарейками — Док занимался нелюбимым делом: писал отчёты по расходованию лекарственных препаратов, по большей части абсолютно никому не нужные, составлял списки необходимых медикаментов, запасы которых с каждым днём неумолимо стремились к нулю, расфасовывал имеющиеся таблетки по разным пакетикам, и курил. А утром, когда большинство нормальных людей проснулось и занялось действительно важными делами, врач вдруг почувствовал нечеловеческую усталость. Аккуратно собрав медикаменты и бинты в рюкзак, он завалился спать в кузове своего «Урала».

Однако поспать не дали. Сначала повезли по колдобинам к месту сбора групп. Потом, под предлогом загрузки боеприпасов, выгнали на улицу. Затем, по дороге к району проведения операции, снова разрешили покемарить в «Урале», но уже сидя в кабине. И, наконец, вытолкав из машины в точке, обозначенной как «пункт сбора убитых и раненных», вновь позволили ненадолго закрыть глаза и погрузиться в сладкое царство Морфея.

Неудивительно, что голодный, грязный и полусонный военврач был крайне раздражителен и зол. Мало того, что его лишили всех доступных на войне прелестей жизни, как то чай, вода, сон и сигареты, так ещё и заставили ползти под обстрелом за трупами. Он был абсолютно уверен, что живых после расстрела БМП не осталось, и на чём свет стоит клял своего командира за приказ «работать» средь бела дня, а «укропов» — за обстрел. Клял, пока не услышал душераздирающий вопль раненного механика-водителя. Доктор физически не мог видеть этого, фактически вернувшегося «с того света» человека, но настроение его сиюминутно переменилось с тоскливо-ворчливого на агрессивно-боевое.

Доктор полз изо всех сил. Его сухое жилистое тело ужом извивалось по земле. Твёрдые толстые кочерыжки подсолнуха, выглядывавшие из-под сохлого, обожжённого пожаром грунта, больно царапали лицо и шею Доктора, цеплялись за лямки рюкзака, кололи в живот и пах, но он терпеливо молчал и упорно скользил вперёд.

Игорь немного отстал. Мускулистый и широкоплечий, он выглядел намного мощнее военврача, но чуток уступал ему в скорости, жажде борьбы и психологической устойчивости.

— Я здесь, друг, я уже здесь, а ты — терпи! Боль — это всего лишь неприятное эмоциональное переживание, — военврач, достигнув механика чадящей бронемашины, вцепился двумя руками тому в воротник комбинезона и поволок в небольшую воронку на дороге. Три метра пути показались ему тремя сотнями и дались с огромным трудом.

— Дурацкое место, — проворчал военврач, оглядываясь. Он снова поволок механика, левее, ещё левее, в природную ложбинку в поле. — Так-то лучше, — вибрирующим в такт пульса голосом констатировал Док, озираясь. — Хрен достанут.

Лёжа то на боку, то на животе, Доктор вколол механику обезболивающее и наложил шину на левую руку. Две заранее заготовленные для этого дела палки он выдернул из бокового кармана своего чудесного рюкзака.

— Органические повреждения человека современной медициной излечимы, а вот с эмоциональными — дела обстоят хуже. Постарайся забыть об источнике переживаний, и ты забудешь о боли! Остальное я беру на себя, — шептал военврач, глотая собственный пот. — У тебя шок, контузия головного мозга и закрытый перелом лучевой кости. В целом — полная ерунда! Признаться, я вообще думал, что ты в ящик сыграл! Большой и чёрный.

Потерявший сознание механик-водитель не мог слышать голоса своего спасителя, но Доктор говорил не для него. Он сам себе ставил диагноз.

— Главное в нашем деле — не впадать в депрессию. Снижение настроения и утрата способности переживать радость, адекватно мыслить и реально оценивать происходящее вокруг могут инициировать потерю интереса к жизни! А этого допускать нельзя! Социальная терапия — вот главное лекарство! Старые друзья, любимая женщина, занятное хобби, интересные фильмы и книги, занятия физической культурой и активный отдых — вот что нам нужно! Когда вернёмся с войны, я уделю этому время, уж поверь мне!

— Док, я здесь, я дополз-таки, — задыхаясь, смахивая слюни с подбородка, тыкнул военврача в плечо Игорь. — Давай, если ты закончил колдовать, я его заберу!

— Погоди, не спеши, пусть лежит, не убежит никуда. Вон, мы сейчас с тобой тем бедолагой займёмся, — Доктор посмотрел на БМП. Она как-то слабо и нехотя горела внутри, едкий дым выбивался из открытых люков.

Муравьём метнувшись к бронемашине, Док констатировал неприятный факт: погибший боец застрял в люке, свесившись в сторону позиций «укропов». Ни дым, ни сама броня никак не прикрывали военврача в случае попытки залезть на БМП и вытянуть погибшего. Нужно было обползти боевую машину вокруг и найти оптимально безопасную точку, чтобы с земли попытаться подцепить «двухсотого» крюком.

— Игорь, давай сюда, вдвоём сдёрнем! Я один не смогу, — Доктор вытащил из верхнего накладного кармана рюкзака верёвку с крюком на конце. Изловчившись, со второго раза он сумел подцепить повисшее на броне тело. — Давай, тащим на счёт «три»! И — три!

Две попытки стащить погибшего вниз успехом не увенчались. И не хватало сил, и ноги покойника, видимо, застряли, поддев что-то внутри бронемашины. А подняться не то что на ноги, даже на колени не давали украинские военные, бегло постреливавшие в сторону бронемашины из стрелкового оружия и миномётов.

Пули то со свистом пролетали над головами «эвакуаторов», то, искря, рикошетили от бронемашины вверх и вниз, то попадали в бездыханное тело механика. Мины ложились в поле, не долетая вершины бугра метров пятидесяти, на внешней стороне.

— Мать их, перемать! Молотят, «яйценюхи»! Они видят нас что ли? — обеспокоился Игорь. Ему страшно хотелось пить, есть и жить. — А если снайпера сюда подключат на нас?

— У меня пистолет, — отозвался Доктор. — Не переживай, я тебя дострелю, раненого.

— Да пошли бы они, сил уже нет, — вдруг закричал Игорь. Он вскочил, прыжком взобрался на броню, подхватил погибшего под мышки, рывком вытянул из люка. Спрыгнув с ним в обнимку вниз, больно ударился коленями о землю.

Откатившись на метр, Игорь застонал, но быстро поборол боль, и на карачках подтянул «двухсотого» к Доктору.

— Плохо стреляете, дебилы, — прорычал Игорь, обращаясь к невидимому противнику. Плюхнувшись на спину подле военврача, он продемонстрировал «укропам» «фак».

— Молодчина ты, Быстрый! Ты — красавчик! — искренне обрадовался Доктор. Он счастливо улыбался Игорю. — Сам как? Ноги целы?

— Жив я, — градинки пота затекали Игорю в рот, — тьфу, на!

Ошеломлённые наглым и объективно бесцеремонным поведением ополченцев, украинские военные дружно обрушили на БМП весь свой праведный гнев. Грохот выстрелов и взрывов стоял неимоверный. Свист летающих боеприпасов оглушал. Между тем, виновник суматохи — Игорь — плевать хотел смерти не просто в лицо, а, желательно, в самый глаз. Он окликнул военврача, весело подмигнул ему, вцепился погибшему в капюшон спецовки и поволок за собой.

— Я тут лежать и ждать, пока боезапас сдетонирует, и это железо рванёт вместе с нами к чертям собачьим, не хочу. Нема желания!

— Да нет в «коробочке» боезапаса, парни отстреляли всё, — крикнул Доктор, не поднимая головы. — «Укры» сейчас перебесятся, стихнут! Погоди!

Но Игорь не слышал или не слушал товарища. Он врубил четвёртую передачу в своей автоматической коробке передач, запрятанной в тёмных недрах серьёзно контуженой головы, и ползком спешил к спасению.

— Док, я верю в нашу победу над «укропами» в самом скором будущем! Но щас, давай, «уёбын зе битте», пожалуйста, — шептал Игорь, еле шевеля губами. Он слышал своё тяжёлое, подорванное многолетним курением дыхание и громкий стук готового к надрыву сердца лучше, чем гром разрывов мин. Одышка давно тяготила его, изъедала изнутри, корила слабостью характера, а тут — поставила под вопрос саму жизнь. Но Игорь выпутался, выдержал, выполз. Сталкивая тело «двухсотого» с обочины, он кувырком покатился за ним. — Хрен я вам, «яйценюхи» нашего парня оставлю! Мы своих не бросаем!

Доктор никак не успевал за товарищем. Волоком подтягивая к себе стонущего в бреду механика, он искал глазами ещё двоих членов экипажа, но не находил их. Только через полчаса он узнает, что парни сумели выпрыгнуть из БМП и самостоятельно добраться до лесополосы на левом фланге, туда, где находились позиции Донских казаков.

Скоро осмотрев наспех перевязанных фельдшером раненых, которых к моменту возвращению Дока и Быстрого на опорный пункт отряда оказалось аж семеро, мужики погрузились в грузовик и все вместе выехали в город, в больницу. Быстрый — за рулём, Доктор — на пассажирском сиденье, восемь раненых и аккуратно завернутый в полиэтиленовый мешок погибший механик БМП — в кузове.

Выскочив из лесополосы на асфальтированную дорогу, Игорь поддал газу, разгоняя «Урал» до максимальной скорости. Ехать до больницы было не меньше часу, поэтому, не смотря на качку и тряску, Доктор, уронив голову на грудь, сразу задремал. Даже сильно ударяясь на поворотах об остов двери виском или челюстью он, не открывая глаз, немного менял позу и продолжал свою тщетную попытку отдохнуть.

Минут через двадцать, пересекая развязку с городской объездной дорогой, опытный Игорь обратил внимание на двух странных парней в прочихавшем навстречу старом, ржаво-зелёном «УАЗе» с откинутым тентом и треснутыми ветровыми стёклами. Они оба — одетые в несвежий песчаный камуфляж и панамы — слишком уж радостно помахали Игорю руками.

— Чёрт, — закричал Игорь, пугая Доктора в неспокойном сне, — у них белых повязок на рукавах не было! Это «укропы» проехали! Док, ты слышишь?

— Да, слышу, — сонно ответил военврач. — Чего орёшь-то?

— А вдруг там, впереди, «укропы»? А? Кто знает? — продолжал орать Быстрый. — Звони командиру, пусть подтвердит, что дорогу наши держат, — громко потребовал он.

Сбросив скорость, «Урал» съехал с асфальта и остановился, пропустив через себя плотные клубы поднятой с обочины пыли. Игорь нетерпеливо барабанил по рулевому колесу, Док пытался дозвониться до руководства отряда. Неудачно.

— Что делать будем, друг? — военврач встревожено озирался по сторонам. — Куда поедем?

— Ты дозвонись, Док! Скажи им про «УАЗик», пусть наши примут этих... «укропов». Спроси про больничку: стоит туда соваться? Вдруг всё переменилось? — заметно нервничая, Игорь неуклюже листал перед собой потрёпанный дорожный атлас, пытаясь быстрее найти нужную страницу. — Я это место плохо знаю, лет пять назад здесь ездил, всё забыл!

— Ты чего так разошёлся, друг? Только что спокойно под пулями ходил и врагу в ноги кланяться не желал, а тут заголосил, как баба, — подавив тревогу, Док настойчиво нажимал на кнопки телефона. — Сейчас до больницы дозвонюсь, и всё выясню, раз командир «вне зоны».

— Какой больницы? Там света во всём городе нет, и связи тоже!

— В больничке генераторы свои. Дозвонюсь, — Док поднёс аппарат к уху. — Чёрт! Никаких гудков! Сигнал вообще не проходит!

— Там из раненых в кузове никто копыта не откинет? Все же лёгкие? — Игорь посмотрел в зеркала заднего вида. — А, Док? Отвечаешь?

— Никто, если ещё раз продезинфицировать и обработать их раны. У всех по мелочи! Там после взрыва мин их камнями обсыпало, асфальтом, мелкими осколками посекло. Хотя, возможно, кое у кого осколки извлекать надо. Я в спешке не очень заметил, — вслух рассуждал военврач. — Ну и наш механик с переломом и контузией.

— Валим назад? — Игорь отбросил атлас за сиденье, обтёр рукавом пот с лица, накрыл ладонью рычаг коробки передач. — Командуй!

— Вперёд, друг! — Доктор указал по направлению «город». — Чего мы сомневаемся? «Укры» сегодня на рассвете город из «Градов» поливали. По своим же крыть не будут, так?

— Да кто их знает, этих укурков чёртовых? — перекрикивая рёв набирающего обороты мотора, прокричал Игорь, втыкая третью передачу. — Они и по своим очень метко научены!

— Впереди будет церковь, у самой дороги. Когда до неё доедем, дорога плавно правее уйдёт, затем — левее. Дорога там змейкой. И сразу за вторым изгибом — блок–пост казаков. Там был флаг казачий, огромное полотно, издалека видно будет. Есть сейчас флаг или нет — это важно. Он и послужит ориентиром.

Игорь не заставил себя ждать, уже переключал на четвёртую. Двигатель ревел, визжали колёса, приближался первый поворот.

— Оружие — к бою, — крикнул военврач, достав автомат и дослав патрон в патронник.

— Если что: живыми не дадимся, не боись, — мрачно подмигнул ему Игорь.

Не доезжая метров триста до блок–поста казаков Игорь, выруливая из-за опасного поворота, отчётливо увидел их трепыхающийся на ветру флаг с нескромного размера надписью «За Веру, Дон и Отечество».

— Странные они, эти алкаши, — усмехнулся водитель. — Разве Дон и Отечество — разные для нас понятия? По-моему, Дон и есть наше Отечество! А слово «вера» — почему у них с большой буквы? Она, что, женщина? Недоумки!

Не успел он подумать, чего скабрезного сказать казакам по этому поводу, как прогремел оглушительный взрыв. Сверкнуло подобие молнии, с земли к небу взметнулся широкий столб пламени. В грузовик полетели асфальт, щебень, осколки. Впереди явно образовалась воронка шириной во всю проезжую часть.

— Суки! — заорал Игорь, нажимая на педаль тормоза и выкручивая руль резко вправо.

Прогремела ещё серия взрывов. В непроницаемой пелене асфальтового крошева, пыли и дыма Игорь сумел сбросить скорость до минимальной и удержать машину на колёсах, но контроль над дорогой, естественно, потерял.

Слетев в глубокий кювет, «Урал» жёстко ударился о глиняную колею грунтовой дороги, укатанной параллельно асфальтовому шоссе, подмял под себя частокол кустарника и закатился в лесопосадку. По инерции проехав по высокой траве еще несколько метров, машина цепанула передним бампером толстый ствол высокого дерева и заглохла. Ветровые стёкла треснули и вылетели. Игорь и Док, обсчитав локтями и головами большую часть деталей кабины, сумели отворить двери и буквально вывалились наружу, напоследок опробовав боками металл подножек «Урала».

Волна разрывов сначала откатилась от машины в сторону блок–поста, затем раскатистым цунами нахлынула вновь.

Воздух свистел осколками. Земля дрожала, гудела и стонала. Раненые орали в кузове. Игорь, не замечая крови на лице и руках, обполз машину и добрался до военврача, всем телом прильнувшего к земле у переднего колеса. Руками прикрыв голову, водитель прижался к земле рядом с товарищем.

Внезапно всё стихло. И — бах! Секунда мёртвой тишины подчеркнула последовавший разрыв, оглушающей мощью вырвавший дерево из земли. Невидимая сила тотчас поставила на бок многотонную машину ополченцев, качнула, и обдала дыханием смерти.

«Урал» с сухим скрежетом опустился на все шесть колёс. Скрипя рессорами, словно усталый древнерусский богатырь вожжами верного коня, автомобиль повышенной проходимости медленно пошатнулся и застыл, едва не придавив вросшего в грунт Доктора.

Противно зашипело над самой головой. Всего на пару сантиметров выше присыпанного землёй затылка врача из колеса выглядывал громадный осколок реактивного снаряда. Величиной с ладонь. Пронзив твёрдую резину как нож масло, он с визгом выгонял из покрышки сжатый воздух.

Доктор открыл глаза и ловко перевернулся с живота на спину, слегка подтолкнув Игоря. Очнулся и Игорь. Перемазанный кровью, с серо-коричневым от пыли лицом, он задрал голову к небу. Раскрыв рот и жадно шевеля порванными губами, Игорь громко засасывал в себя воздух. Остро воняло соляркой, машинным маслом, жжёным порохом, горелым брезентом и плавленым металлом. Под колёсами «Урала» нехотя горела жёлтая трава. Сухая древесная труха и искусно поджаренные листья, неспешно кружа вокруг, придавали остроту сюрреализма.

Где-то высоко над всем этим апокалипсисом беспечно плыли тонкие полупрозрачные облака.

— Я думаю, нам пора тикать отсюда, — сплёвывая грязную слюну, еле прошептал Доктор.

— Согласен, брат, — Игорь, поднявшись на ноги, нервно засмеялся.

Доктор его не слышал. Встав, он покрутил головой, поднял к небу руки, дважды присев, похлопал себя по груди и плечам и — услышал раненых.

— Мать вашу, — в неистовстве закричал Доктор, заспешив к кузову «Урала». Тент был разодран в тысяче мест и зиял неровными отверстиями. — Мать вашу, — военврач почти плакал, заглядывая внутрь через пробитый задний борт. Раненые валялись друг на друге вповалку с носилками, одеялами, тряпками, бинтами, бронежилетами, различным хламом. Хорошо, что оружия, боеприпасов и иных металлических деталей или запчастей в кузове не было, вытащили, когда готовили под санитарные нужды. — Мать вашу!

Вдвоём с бесноватым мужичком с перебинтованной ногой, хромающим, в безразмерных полосатых трусах и порванной морской тельняшке Доктор вытащил из разбитого в щепки кузова остальных ополченцев. Двое были без сознания, остальные исступленно стонали, безумно кричали и тихо причитали, хватаясь за покалеченные конечности и потирая головы. Тройка переломов и дюжина ушибов, полученных при падении машины в кювет, — вот и все последствия обстрела!

— Я грешным делом было подумал, что вы все в кузове померли, — как на конвейере, одного за другим, вторично осматривая пострадавших, признался Доктор, вкалывая очередному пациенту обезболивающее. — А вы — целёхоньки!

— А що нам буде? — тонким голоском вопрошал мужичок в тельняшке. — Коли враз не вмерли, іншого разу не бувати!

Игорь чужими молитвами и своими «растущими откуда надо» руками сумел завести двигатель и сдвинуть раненую машину с места. «Прихрамывая» поочерёдно на четыре спущенных из шести колес, издавая странные рокочущие и булькающие звуки, «Урал» медленно двигался по грунтовке. Из разбитой панели приборов торчали осколки, датчики не работали, двигатель готов был «дать клина», но в целом автомобиль со своей задачей справился, доставив ополченцев до блок–поста казаков.

— Ты посмотри, старик, топливная система не пострадала. Насосы, баки, топливопроводы низкого давления, фильтры — всё живое, — восклицал Игорь, покачивая головой. — Нас Бог явно чему-то научить хотел, и не хотел, чтоб мы сдохли!

От удара дивизиона «Градов» ВСУ пострадала и старинная церковь, и близлежащие частные дома с их хозяйственными постройками, и вся инфраструктура блок–поста вместе с парой приданных «старушек» БПМ–1 и трофейным грузовиком «ЗИЛ» с двумя плохо закрашенными жёлтыми полосами на капоте.

Лёгкие ранения и контузии свалили троих казаков. Помощник их атамана получил ожоги. Жертв и пострадавших среди мирного населения удалось избежать по одной простой причине: мирные давно покинули здесь свои дома и уехали или ушли в Россию.

«ЗИЛ» пылал ярким пламенем, казаки суетливо бегали вокруг, бросая свои устремления то к попыткам потушить грузовик, то к намерениям оказать первую помощь своим раненым собратьям. У одной БПМ осколками пробило дополнительные топливные баки, расположенные в задних люках. Солярка, пятью тонкими ручейками заструившись ровнёхонько в сторону пожара, грозила новым взрывом.

Игорь первым обратил внимание на эту проблему. Не раздумывая, он забрался на бронемашину, прошмыгнул в открытый люк. С третьей попытки смельчак сумел завести двигатель и отвести БМП метров на двести от блок–поста.

Доктор быстро нашёл помощника атамана. Сорванная с него одежда ещё дымилась на асфальте, а сам помощник со слипшимися на голове клоками опалённых волос в одних трусах лежал на раскрытом спальном мешке. Без сознания. Над ним колдовал местный престарелый санитар в очках с мутными оцарапанными стёклами. Рядом на коленях стоял молодой казачонок в кубанке и застиранной полувоенной одежде.

— То мой брат, мой брат умирает, — вытирая слёзы, причитал казачонок.

— Я — Доктор, — представился Док, с ходу приступая к делу. — Что у него?

— Ожог лица, шеи, груди, внешней стороны обеих рук до плечевых суставов, — устало отчитался санитар. — Я раньше, ещё сто лет назад, на скорой помощи работал. Вот. Обработал ему раствором фурацилина. Анальгетик вколол. Это должно позволить...

— Предупредить развитие болевого шока. Правильно. И не даст резко подняться температуре, — завершил за него Док. — Молодец, друг, всё правильно сделал!

— Что смог! Бинтов и марли нема. Пузыри уже надулись, видна тканевая жидкость, но угрозы жизни нет. Вторая степень.

— Ты, — указал Док молодому в кубанке, — бегом найди мне простынь, чистую футболку или рубашку, без разницы, главное условие — чистота. И полведра холодной воды. Минута пошла!

Пока Док более внимательно осматривал волдыри на теле помощника атамана, казачонок, стараясь не расплескать непослушную воду из раскачивающегося на бегу ведра, уже вернулся. Поставив сосуд у ног военврача, и трепетно вручив ему выцветшую серую футболку в руки, паренёк преданно заглянул ему в глаза.

— Вот, из-под крана набрал, не ледяная, конечно, но ничего. Футболка не новая, но сегодня утром сам с мылом стирал!

— Молодец! Держи её покрепче!

Доктор извлек из нагрудного кармана кителя небольшой нож с остро отточенным лезвием. Порезав футболку на три разных по ширине лоскута, он смочил эти тряпки в воде и уложил поверх ран пострадавшего.

— Вот твоя футболка и превратилась в стерильную марлевую повязку! Носилки неси, будем твоего братана в больничку увозить! Выживет!

— Добре, — оживился парнишка. — У нас аж две носилки е, щас принесу!

Казачонок убежал. Санитар снял очки, нервно подёргивая головой, зачем-то потёр линзы жирными трясущимися пальцами. Доктор схватился за ведро.

— Мне же моих раненых попоить успеть надо, жара такая печёт! А ты, друг, мне тару дай, с собой воду взять, — обратился он к санитару.

— Дам, конечно, дам, есть канистрочка пятилитровая для таких нужд. А ты мне, пожалуйста, помоги, — бойко затараторил санитар, задвигая очки на нос. — Там ещё у меня трое наших мужиков со слепыми осколочными лежат. Их с первого взрыва поранило... Они все на улице стояли, когда началось, вот и... пострадали. Мы их сразу за руки-ноги похватали и в землянку бегом, вон туда, — показал санитар.

— Мы видели их корректировщиков, — признался Док. — Они от вас ехали.

— Богу спасибо, спас! Пересидели налёт. А крови наши потеряли немного. Мы же их, эх, перебинтовали, как сумели, — прокряхтел санитар.

— Я их уже осмотрел. Жить будут. Скоро они к вам вернуться, и тебе, друг, с радости и горилки нальют, и сальца на хлебушек порежут, — взбодрил его военврач. — За спасение!

Док, Игорь и казак-санитар организовали перегрузку раненых из «Урала» на остававшуюся на ходу вторую БПМ. Туда же ловко уместили раненых казаков. За рычаги бронемашины сел штатный механик из местных, Игорь занял место стрелка, а Док — командира машины. Санитар остался на своём блок–посту.

До больницы добрались без приключений.

Дежурная смена охранения медицинского учреждения, на безмолвную радость Доктора, оказалась знакомой. Поприветствовав торчащую из люка голову военврача взмахом руки, старший охранения сам быстро открыл ворота и без долгих формальностей — пересчёта общего количества человек и вооружения, проверки документов у сопровождающих лиц — запустил бронемашину во внутренний двор.

Только остановились у входной двери, ведущей в приёмный покой, и распахнули задние люки, как БМП со всех сторон облепили медработники учреждения, бойцы из охранения и ополченцы, находящиеся на излечении и отдыхавшие в этот момент на улице в курилке. Все искренне старались чем-нибудь помочь.

Доктор с трудом вытянул своё уставшее тело из люка. Он уже не очень чётко понимал что происходит. Кто-то протянул руку и помог ему помягче спрыгнуть с брони на землю. Кто-то спрашивал, не ранен ли он. Кто-то обнял за плечи, завёл в приёмный покой и, оставив у стула посреди коридора, поспешил за следующим вновь прибывшим.

Громко хлопнувшая дверь ординаторской немного привела Доктора в чувство.

— Помогите, — остановил он негромким выкриком первого пробегавшего мимо него человека в белом халате. — Я привёз раненых, мне необходимо их зарегистрировать!

— Что? — человек остановился в метре напротив. — Я вас не слышу, — он взял Дока за запястье и притянул поближе. — У вас пульс еле прощупывается, и давление, скорее всего, упало. У вас, видимо, истощение и обезвоживание.

Военврач почувствовал, что теряет равновесие. Чтобы не упасть, он шагнул вперёд и обнял человека в белом халате, фактически повиснув у того на руках.

Доктор сидел по грудь в воде на берегу широкой реки. Песчаный бережок, тёплые волны, яркое солнце и тёмно-зелёные холмы на противоположном берегу. Надо доплыть до холмов, решил Док и...

— Как ты, очнулся? Видишь нас? Дыши, дыши ровно. Напугал всех! Ты же мужик со стальными колокольчиками, а тут раз, и, — в лицо Доктору улыбалась знакомая физиономия. — Ну, улыбнись, брат, и мир улыбнётся тебе в ответ!

Военврач лежал на лужайке под деревом во внутреннем дворе больницы. Невысокая старая айва с земли казалась ему просто исполинским созданием, самым высоченным деревом на планете. Её тонкая косая тень закрывала Дока от солнца. Далеко в синем небе объёмные перьевые облака образовывали причудливые морды жирафов, лошадей и львов.

— Мать! Где я? В сказке? — Доктор прищурился и тяжело привстал на локтях.

— Сейчас точно окажешься! Медсестра, в руки которой ты упал, пошла за чаем, — оскалился Игорь, прикуривая сигарету. — Ты прикинь, старина, чай не из пакетика! Девушка заварит чай специально для тебя! Крепкий принесёт, с сахаром!

— Я кофе люблю, — протянул военврач, — а не чай. И давно я здесь?

— Нет, минуты три прошло, четыре, как ты брякнул, — Игорь отогнал от себя дым собственной сигареты. — Хорошо, я как раз в больничку вошёл и увидел твой кордебалет! Схватил и сюда, на воздух. Она тебе в нос нашатырь сунула и говорит: пусть отдохнёт минут пятнадцать, а я пойду сладкого чаю принесу. Полезно, говорит.

— Надо же! А я сон увидеть успел. Не сон прямо, а кино, чёткое такое, цветное. Даже жалко, что не до конца досмотрел, — Док удобнее прислонился к дереву спиной. — Как сладко пахнет воздух! Хорошо-то как!

— Неужели? — Игорь искренне засмеялся. — Ты бы видел себя, дружище! Ты похож на смерть! Зацени, — он поднёс к лицу Дока малюсенькое круглое зеркальце.

Доктор в страхе отшатнулся от изображения осунувшегося, покрытого рыжей щетиной до самых ресниц лица скуластого старика, обвалянного в песке и крови. Его жёлто-серая кожа морщинилась в складках уголков впалых глаз. Мутные зрачки медленно передвигались в покрытых красной сеточкой паутины орбитах. Сохлые, потрескавшиеся губы едва шевелились.

— Твою ж дивизию, — Доктор растянул рот в улыбке. — Франкенштейн!

Володя

Штурм стратегически важного объекта едва не провалился. Два отряда ополченцев из трёх, собравшихся на это грандиозное мероприятие, не вышли на исходные рубежи, проигнорировав сигнал о совместном начале атаки.

Всё гениальное просто. Сначала мощная артиллерийская подготовка, затем пехота под прикрытием бронетехники и пулемётов. По плану. А на деле...

Начиналось красиво. Понимая, что в позиционной войне артиллерийская мощь — главный залог победы, ночью на объект «обрушился» невиданной силы «Град». Шесть установок реактивных систем залпового огня — три огневых взвода по две машины — оплавили землю вместе с противником. Затем в раж вошла ствольная артиллерия: гаубицы Д-20 и Д-30 и пяток танков всех мастей израсходовали весь боезапас. А с восходом солнца округу рычащими моторами растормошили БМП и бронетранспортёры: с фронта к атаке подготовился отряд из двух сотен опытных ополченцев из местных мужиков и российских добровольцев.

Костяк отряда воевал вместе уже десять недель, командиры подразделений всех уровней отлично друг друга знали и посему доверяли соседу как себе лично. Командир отряда, начальник штаба и начальник разведки были хоть и немолодыми, но кадровыми военными, в советские времена получившими отменное образование и опыт службы в различных частях бывшего СССР и не только. Непроверенных людей в отряд старались не зачислять, за новобранца должны были ручаться два «ветерана». Россиян, желавших примкнуть к подразделению, проверяли особо тщательно, изучали их биографию и боевой опыт, имелся даже штатный контрразведчик (из бывших борцов с оргпреступностью) для «вычисления» и недопущения в «братский круг» лиц с криминальным прошлым.

Накануне штурма, впервые проведя с личным составом занятия по политинформации, командиры, в качестве опознавательных знаков «свой-чужой» раздали всем чёрно-оранжевые георгиевские ленточки и велели приколоть на грудь. Белые повязки на левую руку также назвали обязательным условием. Не возбранялись и нашивки с логотипом «вежливых людей», вышивкой «Народное ополчение Донбасса» или флагом Новороссии — червлёным прямоугольным полотнищем с Андреевским крестом, окаймлённым серебром.

Спозаранку, с получением условного сигнала отряд вышел из лесопосадки и под прикрытием брони двинулся на объект. Оставшиеся за деревьями миномётные расчёты разок «влупили» из всех стволов, заставляя украинских военнослужащих не покидать нор, в которые они заныкались, прячась ночью от ударов реактивной и ствольной артиллерии. До их позиций, траншей, землянок и блиндажей ополченцам оставалось преодолеть не более четырёхсот метров открытого, как футбольное поле, пространства.

С левого фланга отряд должны были поддержать лихие казаки. Более сотни внучков «Тихого Дона» ранее согласились выйти из перпендикулярной объекту лесополосы и ударить по «укропам». И даже пулемёты и гранатомёты под это дело выпросили. Но воевать не вышли.

Позже их толстопузый атаман, широко распиаренный падкой до красивых имён и громких заявлений прессой, отталкивая от себя командира отряда, сообщит, что не видел сигнальных ракет, не слышал призыва по радиостанции и не сообразил, что за нарастающая стрельба всё утро идёт в поле между лесочком и объектом. Поводя пьяными глазами в разные стороны, громко рыгая и неумело пряча довольную ухмылку на широком круглом лице, он заявит ополченцам, что его казаки — структура самостоятельная, и он ни перед кем отчитываться не собирается. Бог ему судья. Хотя командир и хотел — очень и очень хотел — приложить свой свинцовый кулак к рыхлой физиономии главаря казачьей банды, но сдержался. Поигрывая нездоровым румянцем на лоснящихся щеках, атаман скрылся в апартаментах своей цветастой палатки и был таков. А его полупьяный табор ещё два дня продолжал возлияния.

— Первым делом нам ВСУ и киевских «нациков» победить надо, а потом и до этих алкашей руки дойдут, — втайне командир утешал себя будущими разборками с казаками, избегая их сейчас. — Должен же кто-то и в тылу на блокпостах стоять, и хозяйственными вопросами в освобождённых от киевской хунты сёлах заниматься.

Справа от отряда, на единственную дорогу, соединяющую объект с городом, должны были выйти до сотни российских добровольцев, обособленной ротой неплохо воевавших в окрестных сёлах. Блокирование автоузла бронетехникой и создание постоянного огневого давления на объект справа — было их основной задачей, с которой они не пожелали справиться. Отсутствие сильного и уважаемого единого командира и слабая мотивация сделали из их потенциального кулака расслабленную пятерню, где каждый палец сам за себя.

Всего три единицы бронетехники и два десятка ответственных и отвечающих за свои поступки человек из этой роты получив сигнал, заняли дорогу, обстреляли позиции ВСУ и даже сожгли один из двух танков «укропов» на своём направлении. На большее не хватило сил. Остальные восемьдесят рыл спокойно спали, отдыхали и «зализывали раны», полученные в бою в сопредельном селе накануне. Только ближе к закату, когда объект пал, и десятки украинских военнослужащих вышли с поднятыми руками на дорогу, добровольцы, продрав глаза и лихо нахлобучив на головы голубые, зелёные или краповые береты и засунув руки в перчатки с обрезанными пальцами, «блеснули мастерством», «упаковывая» обречённых пленников и снимая это на видео.

Но, то потом. А пока Доктор изо всех сил мчал вперёд, проклиная тот день и час, когда решил покончить с мирной жизнью и идти воевать за свободы и идеалы родного Донбасса. Неподалеку тяжело дышали Принц, Алтай и Саша. Они ни о чём не думали, они просто втянули головы в шеи и быстро передвигали ногами, ища своего шанса в игре на выживание.

Игорь семенил вслед за своей косой вытянутой тенью напряжённо, спотыкаясь и горбатясь. Усталость наслоилась в нём, чувство страха притупилось, глаза смотрели тоскливо.

Чуть сзади задыхался от нехватки кислорода и переизбытка адреналина Афганец. Вот он точно не испытывал никаких моральных неудобств, ему нравилось воевать и рисковать жизнью, он искренне любил войну и все тяготы и лишения, с ней связанные, переносил стойко и даже с радостью, поэтому в душе — ликовал.

А вот Глобусу с его весом в сто с лишним килограммов пришлось попотеть гораздо больше остальных. Попробуй-ка, успей за юрким Доктором или молодым Сашей, когда кроме пивного живота мешают одышка и бронежилет, от которого, кстати, остальные ополченцы на время штурма избавились как от лишнего отягощающего «железа».

Бойцы ВСУ, покинув свои норы после завершения миномётного обстрела, частично вернулись на позиции. И просто обалдели, увидев впереди, всего в паре сотен метров, цепочку отчаянных ополченцев. Солдаты похватали свои пулемёты и автоматы и открыли по атакующим «георгиевцам» шквальный огонь.

Выбора у ополченцев не было. Либо разворачиваться и двести метров бежать назад, до укрытия в лесопосадке, чтобы получить от «укров» пулю в спину. Либо ускориться вперёд, чтобы скорее преодолеть двести метров открытой местности и ворваться в окопы и здания, занятые ВСУ, чтобы получить пулю в лоб.

Классная перспектива.

Тот, кто бежал впереди Доктора, размахивая короткоствольным АКСУ, застенчиво закричал: «Ура, ребята». Игорь несмело подхватил клич, а Саша, выкатив глаза, заорал, что есть сил: «Мама»! Кто-то слева упал, не успев и открыть рта, а справа рухнули, как подкошенные, сразу трое. Вот и человек с АКСУ споткнулся, согнулся и повалился на живот.

Доктор, перепрыгивая через несчастного, профессиональным взглядом оценил его шансы на жизнь как абсолютно ничтожные: одна пуля сломала человеку ногу, жутко раздробив голень, вторая — оторвала всю нижнюю часть лица. Под телом погибшего быстро образовывалась кровяная лужа.

Сашу вырвало на ходу, просто вывернуло наизнанку. Кукурузная каша из красивого трофейного набора западного образца и два глотка остывшего чая, выпитые из «домашнего термосочка» Игоря фонтаном вылетели из юного ополченца на его же засаленную спецовку. Саше сдавило горло. Он остановился, задыхаясь, попробовал за что-нибудь ухватиться, но рядом ничего не было. Саша опустился на колени и снова стал блевать, тряся головой и размазывая жидкую смесь по лицу, шее и груди. Вдруг, взмахнув руками, он резко упал на спину, а лицо его стало кровоточить. Пальцы рук оскребли землю вокруг, согнутые в коленях ноги несколько раз дернулись вверх-вниз.

Глобус едва не наступил на обезображенную голову Саши. Поскользнувшись, он выронил автомат. Мимолётное замешательство в размышлении: остановиться, упасть и затаиться до лучших времён или продолжить бег с финтами, затормозило движение тяжеловеса Глобуса. Он неуклюже подвис, как стоп-кадр на плёнке видеомагнитофона, и сразу же получил пулю в шею. Пуля калибром 12,7 мм сломала бедняге позвоночник и оторвала голову. Бронежилет не спас.

Группа гранатомётчиков ополчения сработала четко. Четыре или пять «мух» одновременно залетели точно в поваленное деревце, под которым удобно укрывался расчёт крупнокалиберного пулемёта НСВ–12,7 «Утёс» украинских десантников. Деревце взлетело в щепках, бруствер развалился и задымил, пулёмёт замолчал.

Игорь первым достиг индивидуального окопчика «укров». Он нырнул туда «башем». Но кроме кучи стрелянных автоматных гильз, рваных кроссовок и мятых пустых бутылок из-под минералки, внутри его никто не ждал.

— Ха, ха-ха, ха-ха-аха, — задыхаясь, истерично захохотал Игорь, за шнурки выкидывая кроссовки из окопа. — Маловат размерчик!

Впереди прогремело несколько взрывов. Пыль, земля, куски битого кирпича и облицовочного пластика встали тёмно-серыми столбами между Игорем и административным зданием объекта. Доктор, выпорхнув из дыма, как приведение из ада, прыгнул в окопчик «солдатиком», нечаянно пнув товарища ботинком в плечо.

Снова грохот, свист падающих снарядов, разрывы, стоны, гарь и земля в небе, и ад на земле! Украинская артиллерия, якобы прикрывая отход своих подразделений, мимоходом ударила с десяти километров в самое пекло боя, покрошив и своих, и ополченцев. А украинские десантники — парни не робкого десятка! Улучив момент и побросав оружие, они шустро повыскакивали из траншей и кинулись к полуразрушенным боксам, там внутри имелись подземные укрытия.

— Сердце, думал, ща выскочит изо рта прямо в пыль, пока бежал, — выковыривая землю из ушей, прохрипел Игорь. — Звездец! Пора на пенсию!

— Рановато ты решил остепениться, друг, рановато, — скороговоркой выпалил Доктор, пытаясь восстановить дыхание.

Желая чуть-чуть разгрузить плечи, на которые болезненно давили лямки рюкзака сзади и медицинская сумка спереди, военврач привстал, по пояс поднявшись из укрытия. И почём зря. Взрывная волна выдернула его из окопчика, тряханула и кинула назад. Боднув незащищённой головой гору гильз от 122-х миллиметровых осколочно-фугасных снарядов, Доктор затих у раскуроченного противооткатного устройства обгоревшей и расплющенной гаубицы Д-30.

— Очнулся? Да, очнулся, пульс стабилизируется, — улыбнулся молодой незнакомый парень с прыщавым лицом и жёлто-красным набухшим гнойником на носу. Под краями грязной бейсболки блестели капли пота на взмокших волосах.

Парень, низко склонившись над Доктором, держал его за запястье.

— Что за цирк? — открыв глаза, Доктор сморщился от яркого света. Голова гудела, в ушах свистело, в животе крутило. Он с трудом дышал, с тонким свистом выпуская воздух изо рта, тяжело прокашлялся.

— Контузило тебя, видать, дружище. Нужны тебе полный покой, госпитализация и медсестрички в коротких халатиках, — парень встал, отряхнул свои широкие шаровары. Крупный, пухлый, похожий на добродушного увальня, он протянул сверху вниз руку. — Ты, мужик, говори громче, не пойму, чего ты там бормочешь.

— Доктор я, — вяло представился военврач, подхватываемый прыщавым парнем.

— А я — Шрек, — ответил здоровяк, растягивая тонкие губы в улыбке. — Я и за медбрата, и за носильщика, и за помощника пулемётчика, и за всех на свете. Мы тут раненых собираем. Сказали, за вами сейчас машина придёт. Отвезёт в город, в больницу.

Доктор стоял на ногах нетвёрдо, словно на палубе прогулочного катера в шторм. Его мутило, руки мелко дрожали. Из носа выступили капельки крови. Под глазами надулись синяки.

— Где Игорь? Быстрый где? — заикаясь, выдавил из себя военврач. Его резко качнуло, ноги стали кисельными.

Шрек подхватил Дока сзади, удержал на ногах.

— Не спеши, тебе говорю, машина сейчас сюда придёт. А кто такие Игорь и Быстрый — я не знаю, — пожал плечами Шрек. — А «укры» сдали объект! Кто сбежал, кто в бункера попрятался, кто лапки к верху задрал и к нам повыходил. Говорят, им, которые по подвалам укрылись, ночью коридор дадут живыми отсюда выйти. Милосердие проявят. А я вот не понимаю — столько у нас раненых сегодня, и погибших много, а мы их, значит, выпустить должны! Бред! Я бы этих «нациков», которые по поводу и без любят «зигу кинуть», вычислил бы, и на тот свет отправил!

— Да и болт им в зад. Пусть живут. Хватит насилья. Пора за стол переговоров. Убивая друг друга, мы не принесём мира, — прошептал Док. Он был безжалостно честен в своих мыслях.

Подошли двое утомлённых молодых парней в зелёных панамах с широкими краями и в пиксельных маскхалатах с трофейными армейскими наколенниками. Автоматы за спиной, на лбу бисеринки пота, губы крепко сжаты. Молча уложив Доктора на носики в положении лежа на боку, они устало поплелись к остановившейся неподалёку «мотолыге». Шрек на прощание помахал рукой. На Доктора наполз туман слабости, он закрыл глаза.

Минут через двадцать военврач окончательно пришёл в себя. Оглядевшись, понял, что лежит на броне ползущего по полю МТ–ЛБ среди десятка раненых и контуженых товарищей. Некоторые из них были без сознания, некоторые бессвязно стонали. Доктору стало стыдно. Он должен оказывать помощь этим людям, а он с какой-то несчастной лёгкой контузией валяется без дела. Так не пойдёт, решил Док, сейчас он соберётся силами, возьмётся за работу, и всё будет хорошо.

Несмотря на давящую головную боль и резь в глазах, Доктор заметил плетущиеся в клубах пыли машины позади «мотолыги». Скорее всего, подумал военврач, Игорь ведёт либо эту «таблетку» УАЗ-452, либо проржавевший КрАЗ-6322 с укрытым тентом кузовом.

Перед выездом на шоссе, когда санитарная колонна из трёх единиц техники остановилась на обочине, чтобы уточнить, куда точно ехать, направо или налево, Доктор узнал в водителе «таблетки» Игоря и радостно закричал, сигнализируя товарищу жестами вялых рук.

Крик его оказался похож на сиплый стон. Однако, сидящие на броне парни в пиксельных маскхалатах всё заметили, сделали правильные выводы и подозвали Игоря к «мотолыге».

Уже через пять минут Доктор обливался потом, примостившись на потёртом откидном сиденье посреди санитарного отсека салона «таблетки» Игоря. На двух носилках вдоль бортов лежали раненые в ноги молодые ополченцы, совсем ещё юноши. На полу напротив Доктора, полулёжа на правом боку, устроился мужик средних лет. Его непропорционально вытянутую голову венчал плотный седой ёжик волос. Широкий нос и квадратная челюсть, мохнатые «брежневские» брови, высокий бугристый лоб, изрытый морщинами тяжёлой юности, толстые губы, массивные мясистые уши. Ладони, каждая размером с пятилитровый тазик. «Бог слепил его из больших кусков плоти», — подумал военврач.

Мужик был разут и раздет, в одних лишь широких синих семейных трусах, которые с лихвой скрывали не только его интимные места, но и обильно волосатые ноги до горбатых лысых колен. Небольшой живот с четырьмя квадратами былого пресса, достаточно мощная грудь и широкие мускулистые плечи также были щедро покрыты растительностью. Наколки криминального характера и армейские татуировки отсутствовали.

Это был враг. Пленный украинский десантник, раненный пулей навылет в левую руку. Кровь ему остановили, руку аккуратно перебинтовали. Игорь предупредил Доктора о пленнике, пересаживая конвоира, сопровождавшего арестованного «укропа», к себе в кабину. Другу место в кабине Игорь не предложил по причине отсутствия пассажирского сиденья. Вместо кресла правая половина кабины была заставлена цинками с патронами для стрелкового оружия и завалена автозапчастями. Конвоир промучился всю дорогу, он то полусидя, то полулёжа колотился о железяки, набив себе немало синяков.

Нельзя расслабляться ни на минуту, понимал военврач, положив правую ладонь на приподнятый из кобуры автоматический пистолет Стечкина. Если что, надо сразу стрелять, иначе в такой тесноте непонятно, кто окажется сильнее, если противник решится действовать, и дело дойдёт до рукопашной.

— Я — Володя, я из Чопа. Русский я-то, национальность раньше в паспорте писали, и в свидетельстве о рождении у меня указано: «русский». В Чопе родился, там и жил, и работал. Строитель, плотник я всю свою жизнь, — заговорил пленник, несмело заглядывая Доктору в глаза. — Мобилизован два месяца назад. На Донбассе три недели. Угодил, вот, в заваруху, не повезло. Пулей руку ещё левую, вот, поранило малость.

— Ты, Володя, хочешь, конечно, чистосердечно признаться, что никого ни разу не убивал, да, — через боль улыбнулся Док. Тело его ныло, но глаза искрились насмешкой. — Давай, смелее, раскаивайся, плачь, проси жизни.

— Не убивал, не убивал, точно, — бодро затараторил Володя, попав на нужную волну. — Я по хозяйству занимался, чинил, плотничал, тыловику нашему головному помогал!

— Ага, давай, заливай мои вёдра своим палёным самогоном, — сверкнув глазами, как молниями, кивнул головой Доктор. Голос его задрожал, закипел, забурлил неистово. — Тыловик он, видишь ли!

— Точно так и есть!

— Сейчас ты мне ещё про родителей своих престарелых наплетёшь, про детей своих малых задушевно рассказывать будешь, про несчастных детушек, да жаловаться на непутёвую жизнь и жену некрасивую, с которой в однокомнатной квартире мучаешься...

— Буду, — горячо перебил врача Володя, — буду! Двое у меня мальцов! Вадик и Санька! Четырнадцать и восемь им! На мамку похожие, чернявые оба, добрые, хозяйственные! И учатся хорошо: троек мало! Хлопцы мои, ой меня они любят, всё «батька», да «батька»!

— А вот мои хлопцы, они здесь, — указал Доктор на раненых ополченцев. — В крови своей валяются! Раненые тобой и твоими подельниками бандеровскими! И в поле там, знаешь, сколько хлопцев лежать осталось? И всё после того, как твои дружки, твои «хорошие ребяты» из пулемётов нас поприветствовали!

— А что нам делать было? Что? Мне что делать было? Что? Я чем виноватый? — Володя перешёл на крик. — Повестку принесли! Или тюрьма или война! Війна або в’язниця, а я в клітку не піду! Я сам не стрелял! Я...

— Но ты выбрал войну! Убивать поехал! Решил, что лучше другого кого-то жизни лишить, чем самому на нары сесть? Хорошо ты устроился, Володя, отлично просто!

— А ты бы что сделал? Ты захотел бы в тюрьму? Ты бы себя как почувствовал, когда приходят и говорят: там на нашем украинском Донбассе бородатая нечисть командует, чеченцы и осетинцы хозяйничают! Нам так говорили, — звонко чеканя слова, кричал Володя, — русская армия пришла, кадыровские псы прискакали! Говорили: они украинцев режут, баб насилуют, заводы вывозят, хлеб жгут!

— Много ты тут чеченцев и осетин видал? Много? Говори, сколько? — Док побагровел, закружилась голова. — Говори, сколько ты резаных украинцев видал и баб изнасилованных?

— Не видал, — опустил голову Володя. — Да кто знал тогда. Пропаганда, телевизор, комбат, ребята говорили, твердили все. Поверил. То людина не повірить?

— А что ж ты, как сюда приехал и увидел, что нет тут никаких кадыровцев злобных, назад домой не соскочил?

— Я не дезертир!

— Конечно, ты не дезертир! Ты убийца мирных жителей, — медленно и грозно произнёс Доктор, лицо его омрачилось. — Ты убийца стариков и детей!

— Нет, — исступлённо замотал головой Володя, — нет! Нет, не так!

— Нет? — закричал военврач. — Нет? Да ты в окно посмотри, в окно морду свою собачью высунь! Посмотри, что ты, и такие уроды, как ты, с моим городом сделали! Смотри, гнида, и думай: люди ранены, дети осиротели, стрельба перекрёстная, окопы во дворах, школы брошены и больницы разбиты! Судьбы человеческие в войне горят!

Колонна, как раз втянулась в город. И слева, и справа от дороги виднелись побитые снарядами небогатые домики частного сектора. Изрешечённые осколками и пулями заборы, проломленные крыши зданий, несколько сгоревших легковушек на обочине, вывернутая наизнанку автобусная остановка, разграбленный магазинчик, покалеченные деревья и кусты. И ни одного человека.

Володя пару минут смотрел в окно. Молча и зачаровано. Нерадостный пейзаж его тяготил, заставлял ощущать неприятное чувство вины. Он, тяжело вздохнув, опустил голову. Прижавшись небритой щекой к плечу, закрыл глаза.

Машину тряхануло на кочке. Доктор, ударившись затылком о кузов, тихо застонал.

— Это, что это было? Кто сюда стрелял, — неуверенно подал голос Володя. — Разве мы, разве, я хотел сказать, разве ВСУ по городу било? Не может быть!

— А кто, кроме как ВСУ? Никто, кроме вас! Если мы наступаем отсюда, от города на вас идём, а вы по нам неделю долбите, кто сюда попал? Вы! Вы-ы! Это вы разрушили мой город, вы убили моих земляков, вы поранили моих родственников! И не будет вам никогда никакого прощенья, — рявкнул Доктор, и глаза его жестоко вспыхнули, — не будет ни–ка–ко–го прощения! Ни тебе, ни остальным!

— Не может такого быть! Нам говорили, что пушки по кадыровцам бьют, по чеченцам наша артуха бьёт, — твердил Володя, сам себя убеждая в своей правоте. — Не может быть, чтобы мы так и по городу! Мы — по координатам же, по чеченцам...

— Воды в городе нет, продукты на исходе, с электричеством проблемы, газ отключен! Вон, гляди, морда, в окно! Мою школу проезжаем, школу, в которую я учиться ходил!

Небольшая двухэтажная школа из белого выцветшего кирпича зияла разбитыми окнами и выбитыми входными дверьми. Из некоторых окон виднелись следы недавнего пожара. Из проломленной в двух местах крыши торчали куски деревянных балок, внизу валялись битые плиты шифера.

— Не может быть... Я не верю... Это не мы... Не верю...

— Водитель! Шофёр! Быстрый! Стой, — закричал Док что есть сил, неистово колошматя локтем по перегородке между салоном и кабиной. — Стой!

Игорь ударил по тормозам. Скрипя истёртыми колодками, УАЗ, подавшись вперёд и качнувшись, остановился. Мотор заглох. В салоне машины стало непривычно тихо.

— Выходи, выходи, сука, выползай! Я тебя прямо здесь расстреляю! Володя, выходи немедленно, скотина, — Доктор ещё ярче вспыхнул ненавистью. Размахивая пистолетом и пуская слюни, он бесновался.

— Нет, нет, нет, — выпучив красные глаза, заклинал ополченца пленник, как заколдованный глядя на мушку ствола пистолета.

— Вылезай, гадина, я тебя на месте шлёпну, — ревел военврач. — Убью за то, что мою школу разбомбил, за то, что Сашу сегодня убил! За то, что Глобуса убил! Смерть и тебе, гадина!

— Не-е-е-ет! Нет, — шептал Володя. Его нижняя губа дрожала, лицо исказилось, голос готов был надорваться.

— Доктор, дружище, очнись, ты чего творишь! Ехать надо, — Быстрый, обернувшись через плечо и оценив обстановку, повернул ключ в замке зажигания. — Угомонись!

— Ты врач? Ты же врач, — радостно заверещал Володя, поводя бровями. — Ты же всех спасаешь, а не убиваешь! Ты не можешь меня убить! Не можешь!

— Не мог! А теперь могу, — уверенно отбил Доктор. — Поставлю на колени, и застрелю! А труп твой поганый на дороге оставлю, чтобы собаки сожрали! Я отомщу за парней!

— Док, прекращай цирк, успокойся! Я понимаю, ты ранен, ты контужен, ты устал, ты зол. Но не надо тебе в это дерьмо наступать. Убьёшь его, и его проблемы закончатся, а твои — только начнутся! Остынь, дружище, — Быстрый через зеркало заднего вида сверлил глазами затылок военврача. — Успокойся!

Доктор мысленно окатил себя ведром ледяной воды, отрезвел, взял себя в руки и ценой невероятных усилий сумел подавить в себе жестокие мысли об убийстве. Со второй попытки он засунул пистолет в кобуру. Пряча свою душевную боль и переживания в глубинах подсознания, Док крепко сжал губы, собрал пальцы в кулаки. Ему вдруг стало очень холодно, он затрясся мелкой дрожью и, шевеля неожиданно закоченевшими пальцами ног в берцах, до крови прикусил язык.

— За что мне всё это? За что? — проронил военврач внутрь себя.

Может, он сделал ошибку, ввязавшись в войну? Может, надо было забрать семью, упаковать шмотки, закрыть квартиру и уехать в Россию? Поработать в какой-нибудь поликлинике в Ростове и вернуться на Донбасс потом, когда всё закончится? Нет, это неправильно, в корне неверно, нельзя бежать от войны, если она сама пришла к тебе в дом. И вообще, где мы сможем лучше узнать людей, кроме как на войне? А самого себя — где? Только там, где жизнь вплотную граничит со смертью, а смерть — иногда возвращает жизнь. Там, где добро и зло — самые непомерные, неизмеримые, достигающие самых недюжинных высот инстанции. Там, где зло — это бездна, а добро — мягкое солнце в тёплом небе.

Доктор внутренне сжался. Подумалось: может, это сон, и я скоро проснусь, и всё развеется как дым. Но нет, машина, на скорости наехав на препятствие на дороге, дико подпрыгнула вверх, сиганула вниз и, с жутким грохотом амортизируя от асфальта, отозвалась витиеватыми матюками водителя и пассажиров.

«Жив, я жив, и здесь проходит моя жизнь», — опомнился Док, осмотрев себя и своих несчастных попутчиков. Ему стало безмерно жаль всех этих раненых парней в «таблетке», жаль себя и Игоря, жаль Володю. Ему захотелось выть. Захотелось домой к жене. Захотелось к маме на горячие пироги с яблоками, к друзьям на шашлыки у речки, в гараж — покрутить гайки под капотом своего старенького автомобиля, в свой уютный рабочий кабинет в больнице. Ещё никогда на войне Доктору не было одиноко, так страшно и больно, как сейчас.

— Приехали, слава тебе, Господи, и всем твоим апостолам! Все живые, и никто никого не убил в дороге, — устало сказал Игорь. — Выгружаемся, господа, госпиталь!

Кто-то с улицы распахнул задние двери машины, запустив в салон тонны яркого света, потащил на себя носилки с ранеными, помог вылезти Володе и Доктору.

Подошёл, потирая отбитое мягкое место, конвоир Володи.

— Я — Сирота, — закурив, он протянул руку Доктору, некрепко пожал его ладонь. — Ну, я поведу этого урода к врачу или ты сам? Я просто не был тут ни разу, не знаю, что куда и почём.

— Сиди тут, кури, справлюсь сам, — ответил военврач. — Это мой клиент, точнее — мой пациент, и я его об–слу–жу! Рентген сделаю, перевязку, укол. Потом верну тебе. А вот дальше ты уже сам в комендатуру его, или куда там надо, на бойню, или в тюрьму, или на телевидение.

— Ну, давай, — радостно оскалился Сирота. — Я здесь, если что!

— Пошли, тыловик чёртов, — окликнул Док Володю, направляясь к входу в госпиталь. Тот уныло поплёлся за ним, прихрамывая и поддерживая прострелянную левую руку правой.

Пройдя вперёд по узкому, плохо освещённому коридору, Док подошёл к дежурной медсестре, поздоровался, в красках описал ситуацию с пленным.

— Я поняла, — кратко отозвалась медсестра. — Вы посидите здесь. А мы зайдём на рентген.

— Давай за ней, — прикрикнул Док на Володю. — И без выкрутасов!

Боясь поймать взгляд Доктора, Володя молча пожал покатыми плечами и сделал шаг навстречу к медсестре. Та, записав исходные данные раненого, захлопнула книгу приёма и завела его в рентген-кабинет.

Док медленно опустился на старый стул с ободранной треснувшей спинкой, прислонённой к стене. Скрестив руки на груди, закрыл глаза, ему было нехорошо.

— А-а-а-а-у-о-а, — заорал кто-то из рентген-кабинета, — су-у-у-ка!

Док вскочил как ошпаренный. Вырывая пистолет из кобуры, он распахнул дверь. Вбегая, едва не зашиб медсестру, спокойно стоявшую у входа. Володя мирно сидел на стуле у аппарата.

— Что такое? Все целы? — Док непонимающе хлопал ресницами.

— Да, конечно, — оторопело отозвалась медсестра. — А что случилось?

— Я подумал, что убивают кого-то. Он вас. Ну, или вы — его!

— А, — медсестра коротко улыбнулась, — это же другой пациент закричал. Вон, там врачи другим парнем занимаются, — она кивнула на раздвижную перегородку, разделившую просторный кабинет надвое, — он и закричал. Вы не переживайте, мужчина, с нами всё хорошо!

— Вот чёрт, — разочарованно выдохнул военврач. — А я уже надеялся кое-кого пристрелить при попытке к бегству, — он посмотрел на Володю. — Ну, не повезло мне.

— Не повезло, — хмуро отозвался пленник.

— Ладно, ведите себя хорошо, я — в коридоре, — бросил Док через плечо, выходя и плотно закрывая за собой дверь.

Разворачиваясь, он нечаянно наступил кому-то на ногу.

— Да что за непруха такая, ё-моё, — растерянно пробормотал Доктор, одёргивая ногу и поднимая глаза. — Извините!

— Ничего, я вас тоже не видела, — отозвался сухой и немолодой женский голос.

— Лариса? — Док от удивления широко раскрыл рот. Одним непрерывным немигающим взглядом он охватил её всю без остатка. — Ты?

— Ты? Неужели это ты? — быстро-быстро мигая, изумлённо вращая головой по непонятной невероятной амплитуде, отозвалась невысокая фигуристая женщина.

Врач-травматолог, однокурсница Доктора, некогда краса всего университета, сейчас она выглядела несколько иначе, чем двадцать лет назад. Нестиранный белый халат плотно облегал её тело с пропорционально выпирающими окружностями сзади и спереди. Неухоженные каштановые волосы были собраны в хвостик на затылке, дряблая кожа лица и некрашеные губы выдавали её с не самой лучшей стороны. Невыразительные, выцветшие зелёные глаза наполнились слезами. Когда-то Лариса была влюблена в Дока, и не скрывала своих чувств, но он тогда почему–то остался равнодушным к её томным вздохам и лукавым взглядам.

— Ты, ты, откуда ты здесь? Как ты здесь? Что с тобой? Ты, — застенчиво шептала Лариса, непроизвольно обнимая однокурсника и крепко прижимая к себе. Она привстала на носочки и неожиданно поцеловала его в сухие безжизненные губы, мягко коснувшись своей растревоженной грудью его жёсткой ребристой груди.

— Лариса, — тихо отозвался Доктор, обнимая податливое женское тело. Он невольно закрыл глаза, мысли его понесли домой, к жене, и так сильно захотелось сейчас её увидеть, её обнять и жарко расцеловать, что у Доктора помутилось сознание.

Лариса глубоко дышала. Давно ничего не происходило в её сознании яркого, светлого, вкусного, одни осточертелые серые будни, однообразные, чахлые и безынтересные медленно ползли сквозь её монотонную жизнь. Муж-алкоголик давно её бросил, детей совместных они нажить не успели, а родители один за другим умерли лет десять назад. Пугаясь спиться и сойти с ума в четырёх углах узкой однушки, Лариса всё своё время проводила на работе, вся без остатка отдаваясь тяжёлому медицинскому труду. Крайние три месяца, с началом гражданской войны, она — выжимая из себя последние соки молодости и здоровья — и подавно сутками зависала на работе, хотя бы здесь чувствуя себя важной и нужной людям.

— Дорогой мой, — её глаза посмотрели с надеждой. — Как ты?

— Хорошо, — слабо отозвался Доктор. Недавняя контузия начальственно вернулась в его голову и забила в набат. — Хорошо.

— Да, да, да, конечно, — Лариса резко отстранилась от военврача, схватила его за руку, и потащила за собой по коридору. Она еле заметно улыбалась, глубокие вдохи колыхали её беспокойную грудь, зелёные глаза ожили и лучились радостной надеждой. — Тебе необходимо срочно умыться! И у меня есть кофе. Я прекрасно помню, как ты любишь кофе — две чайных ложечки на полчашки воды! Сахара и молока, правда, нет, но это не так важно, не правда ли? Главное — кофе, — тараторила она неумолкая.

Они вошли, нет, вбежали в небольшой светлый кабинет в конце коридора. Лариса, положив руки мужчине сзади на плечи, развернула его к зеркалу, висящему над раковиной.

— Вода только холодная. Мыло — тут. Умывайся. Полотенце сзади на крючке. А я принесу кипятка для кофе, — она слегка подтолкнула его вперёд и отчаянно хлопнула дверью, выбегая из кабинета.

Лариса летела по безлюдному коридору сломя голову, ей хотелось быстрее найти чайник и вернуться, чтобы говорить, говорить, говорить. Слишком много вопросов о жизни, своей собственной жизни, набралось у Ларисы, и Док был именно тем человеком, человечищем, кто смог бы выслушать и ответить.

— Твою дивизию, — Доктор посмотрел на себя в зеркало и медленно опустился на пол. Подтянув колени к подбородку, он прихватил их руками. Усталый, солёный, пыльный, в чужой багряной запёкшейся крови, высохший и опустошённый, он выглядел героем фильмов про ходячих мертвецов. — Как же ты меня узнала, Лариса?

Контузия окончательно взяла власть над телом ополченца. Доктор потерял сознание. Но ненадолго. Лариса и невесть откуда взявшийся Игорь привели его в чувство, сунув под нос нашатырь и от души нашлёпав по щекам.

— Нам пора уезжать, брат, — бесцеремонно заявил Игорь, — время жмёт. Мне дважды пацаны звонили. Там вторая партия раненых ждёт. Их уже выносят к лесопосадке. И тебя тоже все спрашивают, сам знаешь, без тебя — как без рук.

— Да, едем, конечно, — едва выпуская слова изо рта, согласился военврач. — Это наш долг.

— Ну, какой ещё долг? Долг! Тебе нельзя! Тебе самому необходимы срочный отдых и покой! Обследование и стационарное лечение, — громко возразила Лариса, крепко скрещивая бледные рыхлые руки на груди. — Оставайся!

— Может, в натуре, останешься? Подлечишься! Совсем ты хреново выглядишь, Док! Завтра я тебя заберу, — предложил Игорь. И, чувствуя эмоции расстроенной женщины, улыбнувшись, добавил: — Примешь душ, выпьешь гору таблеток, подлечишься. Поспишь на кровати, на простынке, под одеяльцем, погреешься. С красивой женщиной пообщаешься. Это точно поможет выздороветь! Я тебе как специалист говорю!

— Поехали, — отрезал Док, и подал Игорю руку. Тот осторожно поставил товарища на ноги. Пожав плечами, извинительным тоном предложил Ларисе:

— Если я его после второй партии раненых вам на попечение оставлю, примите?

— Приму, — с отчаянием вырвалось у неё из груди. Она утвердительно кивнула головой, но твёрдый подбородок её дёрнулся, стал бесформенно мягким и вязким, уголки губ завяли, неуместная косметика в складках морщин поплыла, она безутешно расплакалась. Закрывая лицо ладонями, Лариса отошла к окну. Мыслями она возвратилась в своё уныние, и осознание пожизненного одиночества уже вбивало толстый осиновый кол в её сердце, лишая кислорода и надежды на внезапное чудо.

Доктор, бросив осторожный взгляд ей в спину, почувствовал себя форменным негодяем, сначала подарившим женщине шанс на удачу, а потом вырывающим ей душу и бросающим её на съедение дворовым псам. Громко стуча по полу каблуками берцев, так, чтобы заглушить стыдливое биение своего сердца, он покинул кабинет.

Под единственной лампой, висящей на скрюченной проволоке под высоким потолком, в луче рассеянного желтоватого света стояла знакомая медсестра из рентген-кабинета.

— А я вас ищу, — развела она руками. — Где же вы запропастились, думаю.

— Я здесь. Я — вот он. Я нашёлся. А где мой пациент?

— Он на улице, во внутреннем дворе на скамейке сидит, курит. Ждёт вас.

— Добре, спасибо! — Доктор вдруг заметил, что тонкий розовый шарфик, повязанный над отутюженным воротничком халата медсестры, делает её особенно женственной и здорово оживляет её немолодое уже лицо, и снова мыслями вернулся к жене. — Знаете, а вы очень хорошо выглядите, — добавил он, — несмотря на всю эту проклятую войну, вы замечательно выглядите. И это отлично!

— Спасибо...

— Что с тобой, брат? Я тебя что-то не узнаю, — шутливо поддев товарища плечом, сказал Игорь, с понятным интересом разглядывая медсестру. — Ты что, всех баб в госпитале знаешь?

— Это не бабы, это женщины, друг. Наши с тобой боевые подруги, — сухо ответил Доктор, выходя во двор.

— Ну, да, конечно, «подруги», — он раскрылся в широкой улыбке. — Только вот ни фига не наши. У тебя в подругах одни бинты, зелёнки и уколы, а у меня — руль, педали, да колёса!

На старой деревянной скамейке, короткой и кривой как мысли индейца, сидел Володя. Наслаждаясь тенью дерева и горьким дымом третьей подряд сигареты, он чувствовал себя гораздо лучше, чем час назад. Его простреленную руку подлатали, загипсовали, сделали хорошую повязку.

Володя расслабился. Его жизни, как он понял, ничего не угрожало, если бы ополченцы хотели его расстрелять, сделали бы это раньше, не вкладывая никаких усилий в его транспортировку и лечение.

Из стационарной металлической будки, установленной у автомобильных ворот, выбежал охранник — толстый недоброжелательный человек в полувоенной форме и с автоматом за спиной. Нескромно матерясь, он спешно открывал ворота.

Во двор заехала белая легковушка советского производства. Правый бок машины был изрешечён сотней мелких осколков. Сквозь приспущенные стёкла окон слышался детский плач.

— Мужики, чего ждёте, бегом помогать, — крикнул открывший ворота толстяк, рукой подав сигнал ополченцам. — Детей раненых привезли! Гранатой их шандарахнуло!

Игорь и Доктор подорвались к машине. Водитель автомобиля и охранник помогли выбраться с переднего сиденья молодой женщине с обмотанной бинтами головой. Сквозь белые марли проступала ярко-красная кровь.

Доктор с Игорем распахнули задние двери машины и осторожно подняли на руки двух девочек. Одна, что постарше, лет семи, была ранена в обе руки. Видимо, она пыталась защитить ими лицо во время взрыва. Плача навзрыд, она тряслась всем своим немощным тельцем. Её побитые руки, плетьми повисшие вдоль туловища, кто-то невпопад обмотал бинтами и тряпками. Вторая, пяти лет от роду, худая и бледная, испуганно хлопала длинными ресницами, молча переживая боль осколочного ранения в левую ногу, бегло обвязанную лоскутами цветастой футболки. Тонюсенькие её ножки дрожали, белые носочки и сандалии были перепачканы кровью.

— Твари они конченые, недочеловеки, — свирепо хрипел водитель. — Пьяные «нацики» швырнули гранату, когда мы мимо их блок–поста проехали. Документы проверили, «всё нормально» сказали, «добре, їдьте, люди добрі», и гранату в нас! Не знаю теперь...

— Всё будет хорошо, — заверил его Док, прикидывая возможные последствия ранений. — Не смертельно! А «нацики» — они, да, суки конченые! И своё они скоро получат!

Мужики занесли детей в больницу и передали врачам. Те немедля приступили к неотложным в таких случаях действиям.

А во дворе, в раскидистой тени дерева, на скамейке, кривой, как мысли Порошенко, молча плакал Володя. Плечи его непослушно ходили вверх-вниз, в горле стоял ком, руки тряслись. В глазах стояли раненые девочки, в уме — Вадик и Санька, что ждали его дома.