Выбор Донбасса

Владислав Русанов (Донецк)

Нас не язвите словами облыжными,

Жарко ли, холодно? По обстоятельствам...

Кто-то повышенные обязательства

Взял и несёт, а мы всё-таки выживем.

Мальчики с улиц и девочки книжные...

Осень кружится в кварталах расстрелянных.

Знают лишь ангелы срок, нам отмеренный,

Только молчат, а мы всё-таки выживем.

Не голосите, холёно-престижные,

Будто мы сами во всём виноватые.

На небе облако белою ватою

Мчит в никуда, а мы всё-таки выживем.

Не разобраться, что лучше, что ближе нам?

«Шашки подвысь, и в намёт, благородие!»

Нам смерть на Родине, вам же — без Родины.

Вот как-то так... А мы всё-таки выживем!

Хотел бы с тобой проснуться, носом уткнувшись в макушку.

Ветер-проказник грустный — воет в печную вьюшку.

Зеленоглазое чудо. Запах кофе с корицей.

Хотел бы туманным утром рядом с тобой родиться.

Скрещение шпаг над камином, пепел подёрнул угли.

Рассвет бесконечен синий, белые свечи потухли,

Давай, не пойду на службу, пусть вьюга заносит тропки.

Мой голос опять простужен, я буду, как в юности, робким.

Я буду предельно честен, я не играю болью,

Я буду петь тебе песни о мире, забывшем войны.

Где бродят единороги, где ветер колышет травы,

Где старцы мудры и строги, где реки текут величаво.

Где на околицу смело выходят олени и лани,

Где губы мои неумелы, где неуместно прощанье.

Где враг не поднимет перчатки... Да нет там врагов и в помине,

Как нет тоски и печали, а шпаги висят над камином.

Где меряют время пряжей, где в чаще блуждает леший,

Где мздою не купишь стражу, где даже мытарь безгрешен,

Где я по росе медвяной хромаю тебе навстречу,

Любовью и счастьем пьяный сжимаю хрупкие плечи...

А ветер в печную вьюшку, по-прежнему завывает.

Неправда, не верь... Послушай! Такой земли не бывает.

Здесь рыцарь шишигой загрызен, кровью хрипят менестрели,

Принцесса прощается с жизнью под завыванье метели.

Но стрелки часов замедлив, так показушно беспечен,

Глупо, ненужно, бесцельно я буду врать тебе вечно.

«Плюсы» кружатся воронья на небе белом.

Зафевралело в сентябре, зафевралело.

Вразнос кибитку жизни мчит шальная кляча,

А небо плачет на ветру, а небо плачет.

Листает залп за разом раз судьбы тетради,

Ложатся «грады» у двора, ложатся «грады».

И ты летишь к земле ничком, лютуют мрази.

Из князей в грязь, упав щекой, от князей к грязи.

Выводит мины хвостовик шальное соло,

Шипит осколок в колее, шипит осколок.

Побрал бы чёрт и этот дождь, и эту осень,

И вдруг проносит артобстрел, и вдруг проносит.

А ты лежишь, обняв Донбасс, — пошире руки!

Такая штука эта жизнь, такая штука...

Уходит всё — виденья, знаки, сроки,

Стихи от первой до последней буквы.

Шуршит пергамент в горле, вязнут строки

И рифмы на зубах скрипучей клюквой.

Тень с запада зовёт, играет, манит

Похлёбкой за уступку первородства.

С натугой тянет скаредные длани

К востоку. Залп. И пала тьма на Город.

Но Город жив и вопреки наветам

Восстанет, смерть поправ, неопалимый.

Чем гуще мрак, тем ближе час рассвета.

И знай — с востока свет, с востока силы!

Нет ни эллина, ни иудея,

а дороги к храму отмощены

черепами. Воскликнешь «Где я?!»

пред ощеренной пастью площади.

Свет фальшфайера. Вонью тленною

растекается ненависть-сукровица.

С перебитыми вдрызг коленами,

ты опять не поспеешь к заутренней.

Перерезанным воешь горлом ты,

хрипло булькаешь чёрными сгустками,

нет дороги тропою торною,

только стёжкой кривой да узкою.

Ныне судьбы чертой означены

и осколком навылет ранены.

То ли тёткою, то ли мачехой

крест пропившая мне Украина.

Лебезит кнутом, лупит пряником,

дланью щедрой дарует отметины.

То ли пасынки, то ли племянники,

заслоняемся тыном плетенным

из упрямства да из отчаяния,

круг рисуем со странными знаками.

Пропоют ли мне величальную

или в яму кинут собакою?

Бритвой по венам, по нервам шокером,

Грязная тряпка в рот — это сущая малость.

Замереть в гробу персонажем Стокера.

Бесконечен исход, беспредельна усталость.

Рыбьей костью в горле, гремучей ртутью.

Крылья и гордость в топку бросить легко ли?

Щебнем стал камень-менгир на перепутье

Не проси у неба любви, проси покоя.

Подпруга лопнула и колокол заныл.

На паперти уснул усталый нищий.

Растяжки средь заброшенных могил

Роняют бабы слёзы в пепелище.

Errarum est — ну что ещё сказать?

В начале было слово и в итоге.

Безмолвен крик или пусты глаза,

Но ты как нищий, мнёшься на пороге.

Бездвижен ты, затих последний стих.

Клоп в янтаре и пугало на жерди.

И подвываешь, благостен и тих,

За медный грош, за пайку милосердья.

Хлеб горький или кислое вино

Уже не примешь — нечем. Виновато

Вздох обронив, запомнишь лишь одно —

Когда без крыл, то быть нельзя распятым.

Мы не умрём от тоски,

Мы не сопьёмся со скуки.

Выбелит время виски,

Скрутит подагра руки.

Пальцы на грифах дорог

И на штурвалах созвездий.

Плещется единорог

В чистой кристальной бездне.

Нам бы присесть, отдохнуть,

Рома хлебнуть из фляги,

Если неблизок путь

И притупились шпаги.

Если Вселенной бриз

Рвёт каравелле шкоты

Если устал от реприз.

Если сдаются роты.

Если в хламьё сапоги,

Если подковы сбиты,

Если кругом враги,

Если друзья убиты...

Сложишь в карман листки.

Смолкнут свирели звуки.

Мы не умрём от тоски,

Мы не сопьёмся от скуки.

Я хотел бы построить башню

из росы, паутинок, иллюзий,

чтобы башня парила над пашней,

чуть покачиваясь в ритме блюза,

чтобы даже в январской стуже

соловьи выводили бы трели,

чтобы сполох жар-птичьих кружев

озарял вековечные ели.

Я хотел бы построить город

из форшлагов и флажолетов,

чтоб изысканные аккорды

ткали музыку навьего лета,

чтобы знали окрестные веси

справедливость незыблемой власти,

менестрели слагали бы песни,

а поэты — сонеты и стансы.

И в долину войти осторожно,

где господствуют башня и город,

чтобы дыханием не потревожить

лабиринты в багряном уборе,

и присев под раскидистым клёном,

прочитать на растресканной глине,

эту сказку о маге, влюблённом

в королеву волшебной долины.

Гроб. Яма. Крест. Возможно, залп.

Как ни беги, исход летален.

Простак ты или гениален,

Но обмануть судьбу нельзя.

Кольчуга. Меч. Подпруга. Конь.

И ждёт безумца Палестина.

Пусть врут, что Вера не в чести, но

Сердца зажгутся, только тронь.

Ботфорты. Шпага. И мушкет.

Плечом к плечу стоит пехота.

Позиций не сдавали роты

Один вопрос. Один ответ.

Разгрузка. Каска. Два рожка.

«Калаш». Подствольник. Тепловизор.

А в небе БПА сюрпризом

И отголоски ДШК.

Могила. Крест. И крест на грудь.

Свеча. Горбушка. Похоронка.

И льготный проездной к Харону.

И тихий голос: «Не забудь...»

Когда отгремит канонада

И Смерть опрокинет весы,

Украдкой, ползком из засады

Выходят голодные псы.

Поправ вековечное право

Руки, что ласкает и бьёт,

По самому краю оврага

Проводит их страх и чутьё.

Их много. Война и разруха

Коснулись не только людей.

Наполнить несытое брюхо

Мечтают они поскорей.

Каков твоей правды оттенок,

Скакал ты в мороз или нет,

Парковщик ты или тенор,

Для них ты всего лишь обед.

Нет, псы не играют в Мессию

Но чтут непреложный закон.

Тела пожирая людские,

Они не порочат имён.

Окоёмы, окоёмы

в бородавках терриконов.

Не посконны, не исконны,

знаковы, но не знакомы.

Не сермяжны, не тепличны —

где-то вспышки, где-то тени.

В абрикосовом цветеньи

полустанково-криничны.

Не вальяжны, не системны,

пролетарски бесшабашны

Эти силосные башни,

валирийские тотемы.

Разноцветьем разнотравья,

не по знакам, по приметам

унесёт и это лето,

то русалочье, то навье,

что скрывают окоёмы

за кристально-гладкой гранью,

за беззвучно-зыбкой ранью,

неизбежностью клеймёной.

Ни тоска, ни полудрёма...

Над копрами звёзд без счёта.

Донкихотская работа —

раздвиганье окоёмов.

Можешь спорить, буянить, бражничать

И работать до хруста кости.

Час пробьёт и стволы лепажевы

От груди твоей не отвести.

Загляни, как в замочную скважину,

В мир, где снова честь не в чести,

Через срезы стволов лепажевых

Не удастся её пронести.

Через яр, буерак, овражины

Краем Рая сумеешь ползти.

Костылями стволы лепажевы

Твою совесть будут блюсти.

Всё что скоплено, всё что нажито

Поместится порою в горсти

Пред очами стволов лепажевых

Скажешь: «Царю Небесный, прости...»

Увечен проклятый закат

И смолкли праведные гимны.

Тысячезвучьем бьёт набат

В стране, поверженной в руину.

Всё поглотит в один присест

Тьмопастно порожденье смерти

И Бог Наживы, Жёлтый Бес,

Ведёт под ручку Эль-Муэрто

Туда, где флигель-адъютант

Напялил каску генерала,

Туда, где белый школьный бант,

Пропитан кровью, рдеет алым.

Почтовой маркой станет грош,

А бандеролью — домовина.

Дамоклов меч иль острый нож,

Но ты «двухсота», Украина.

В Рождество я затеплю свечу

И без сна просижу до зари.

Норд косматый, несносный ворчун

Накидает сугроб у двери.

Заметает позёмка следы

Тех, чьи сыграны судьбы с листа.

От нужды, от сумы да беды

Их укрой, день рожденья Христа.

И не дай заблудиться в бору,

В густолесье надежд и вершин,

Чтоб на лысом, холодном юру

Не погасла лучина души.

Век проклятый. Мерцанье звезды

Не погонит из дома волхвов

И двупало-верблюжьи следы

Не нарушат невинность снегов.

И главу не доскажет Матфей

Тем, кто рядом стоял у креста.

Лёд хрустальный на донце яслей,

Как глаза у младенца Христа.

Вольно или невольно

Лучик разбился в луже.

Больно или не больно?

Слышишь, опять «утюжат»?

Страшно или не страшно?

Выйди, спроси в окопах.

Важно или не важно?

Это войны синкопа.

Зримо или не зримо

Снова иглы под кожу.

Мимо или не мимо?

Это узнаешь позже.

Брату или не брату

Выплатишь кровью виру?

Правда или не правда

Правит распятым миром?

Если того достоин,

Жизни допишешь повесть.

Стоит или не стоит?

Это подскажет совесть.