Выбор Донбасса

Кирилл Часовских (Крым — Луганск)

Ночью небо распухало грохотом, и кололось крупными кусками, медленно опадая вниз. Не успевшие съехать из города обыватели замирали на месте и отпрыгивали от оконных рам подальше, в коврово-кафельные утробы малогабаритных квартир. Улицы были пустынны. Изредка по ним проносились машины в пятнах и полосах неопределённого цвета, изображающих из себя камуфляж. Июль подходил к концу.

Кабинет бывшего гражданского ведомства был приспособлен под кабинет спецслужбы примерно так же, как бывший пафосный джип снежно белого цвета приспосабливают под нужды войны. Но если машину просто измазали побелочной кистью аляповатыми пятнами, то в кабинет притащили невесть как сохранившийся портрет Феликса Эдмундовича с хитрым прищуром и приклеили к блеклым обоям топографические карты. На стене висели две разгрузки, у стола валялся бронежилет 4-го класса. На разлапистом сейфе грудой лежали тубусы «мух». Все стулья были чрезвычайно хлипкие, с разболтанными ножками.

Поэтому начальник батальонной разведки, мощный мужчина в горке, весь увешанный разнокалиберным железом, предусмотрительно уселся сразу на два из них, прислонённых к стене для вящей устойчивости. Позывной у него был хороший, боевой. Звали его Боря, но вообще сам он предпочитал именоваться «Гром».

«Гром» пришёл поговорить о мировой политике, о духовных исканиях, о придворных интригах, о королях и капусте. Но вообще, предполагалось, что он докладывает оперативную информацию.

— Они заменили всех англосаксов на поляков и прибалтов. Блэквотерсы и все остальные своих бойцов вывели. Ещё артиллерия у них появилась иностранная.

— Это как? — первый оперативник, который за полтора месяца наслушался историй о королях и капусте на год вперёд, старался выглядеть заинтересованным и умным, чтобы не обидеть заслуженного командира. Борю он, на самом деле, уважал, потому, что Боря, может, и отличался несколько неумеренной фантазией, но зато умел бесшумно двигаться на пересечённой местности, чуял растяжки и в рискованные рейды ходил с видимым удовольствием.

— Они стали по-другому стрелять совсем. Так стреляет арабская артиллерия, я знаю точно. Мы, когда в Египте были на задании, видели, как они работают. Ни с чем не спутаешь.

— А что, Боря, у арабской артиллерии какой-то особый почерк стрельбы?

— Ну да, а как же! Они теперь чётко работают по квадратам, кладут вот так, так и так, — Гром посредством пальцев и поверхности стола реалистично изобразил характер попаданий артиллеристов по боевым порядкам ополчения, — а потом они смещаются и уже отсюда делают вот так и вот так. Я вам точно говорю — у них там арабские наёмники теперь. Они бы сами так не смогли.

Возникла пауза. Обитатели кабинета, считающиеся одновременно и разведчиками, и контрразведчиками, внимательно рассматривали мужественное лицо «Грома» и впечатляющую картину артналёта, воспроизведённую им только что.

— Боря, знаешь, последние великие победы арабской артиллерии относятся где-то к XIV веку, кажется, что-то связанное с Кордовским халифатом...

— Да вы просто не понимаете! Раньше они стреляли как попало, а теперь вот так и вот ещё так! — Боря для убедительности снова повторяет на столешнице свою комбинацию из пальцев и листиков.

— Не, это понятно. Но, может, просто молодой украинский лейтенант нашёл старое, советское пособие по стрельбе и сделал всё так, как рекомендовал делать преступный коммунистический режим?

— Нет, исключено. Арабская артиллерия точно так же стреляла и в Египте. Наши так не могут. Это их школа, арабская. Я ж говорю, что видел это всё, знакомый стиль.

— И как? Успешно?

— Конечно! Знаешь, как они тогда жидам наваляли на Синае?

— Боря, а ты какого года рождения?

— 1972. А что?

— Да не, просто спросил.

Второй контрразведчик, не доверяя собственной памяти, тихонько ввёл во всезнающий «Яндекс» поисковый запрос, и уже через несколько секунд бегло просматривал историю Арабо-Израильских войн. По всему выходило, что младенец Борис под бомбами израильского агрессора подносил снаряды доблестным арабским артиллеристам, ведущим бои по освобождению пустынного Синайского полуострова. Мало того, что подносил, так ещё и запомнил, как и куда они стреляли. И всё это — с редкими отрывами к мамкиной титьке. Впрочем, в ополченцах кого только не встретишь. В том числе и боевых карапузов, воевавших в самых экзотических местах и подразделениях.

— Ну, хорошо, пусть будут арабские артиллеристы — оперативник поднял руки, сдаваясь под напором опыта и ценных сведений.

— А вот ещё про наёмников. Там мой снайпер китайца ... — начал было Борис, не обращая внимания на исказившееся мукой лицо собеседника. Но, небеса, видимо, услышали беззвучный вопль и во спасение нервов послали господам офицерам спасительный телефонный звонок.

— Что? Кого задержали? Ну, так везите сюда. Ну да, в их машине и везите. Нет, мешки на голову не обязательно. Давай, ждём.

— Что там?

— Взяли магазинщиков на блокпосту. Сейчас привезут. За товаром ехали.

— Так я за китайца... — Боря, как всегда был настойчив.

— Ой, Боря, ты извини, мы сейчас будем заняты, давай в другой раз.

— Не, ну снайпер же мой его снял, вот, он у него монетку из кармана... А там ещё негры были!

— Давай где–то через пару часов, Борь, ну реально заняты.

— Ну, давайте. Я, как раз, монетку принесу, сами увидите. Китайский наёмник, точно. Они на нашу Сибирь зарятся...

Клацая прикладом об ножки стола «Гром» встаёт, но продолжает на ходу рассуждать о коварстве китайской военщины, происках жидомасонов и всего мирового олигархата. Аккуратно протискиваясь в дверь, он логично переходит к искажённой и оболганной иудеями древней истории славяно-ариев и, провожаемый сочувственными кивками, исчезает в коридоре. Он реально очень крупный, а борода, разгрузка и берцы увеличивают его раза в полтора. Когда за Борей закрывается дверь, первый контрразведчик, бабушку которого зовут Фира Соломоновна, важно гладит себя по лысине и поднимая очи горе:

— Мы — повсюду. Нет от нас житья простому русскому человеку, даже в Новороссии.

— Когда обрезание примешь, тогда и не будет житья.

Минут через двадцать прибывает ополчение — два сильно не бритых мужика в относительно новой «флоре» и с карабинами СКС. Первым они заводят в кабинет высокого мужчину с густой гривой волос в стиле 1960–х. Мужчине чуть за полтинник, он мог бы выглядеть мужественно, но отвислый, безвольный животик, сутулость, нервные пальцы портят впечатление. Рельефные скулы, загорелость, чётко очерченный подбородок могли бы сделать его имидж более фактурным, но водянистые, голубенькие глазки напрочь всё перечёркивают. Мужчина боится и нервничает. Когда-то он действительно был председателем небольшого колхоза, выступал на собраниях, даже ездил на партийные конференции в область, был на хорошем счету, но коммунизм закончился, а коммунист превратился в коммерсанта.

Теперь в его магазине отоваривались украинские воины. Они заказывали ему продукты и хорошую водку, за которыми он вынужден ездить с оккупированной территории, на свободную, контролируемую ополчением.

Председатель прекрасно знал, чего от него хотят эти двое в пыльном кабинете с портретом Дзержинского и это знание только усугубляло его страдания. Он просто хотел жить, так, чтоб его никто не трогал. Он по-своему честно любил Ленина, кумачовые транспаранты и марксизм-ленинизм. Когда всё это отменили — он также честно стал любить жёлто-голубой флаг, мову и Шевченко. Флаг он аккуратно вывешивал на магазине к праздникам, вставляя в тот же флагшток, в который раньше вставлял красный. Никакого фанатизма в нём не было — просто нужно было как-то выживать, кормить семью. Вот и всё.

Сотрудничать? Ну да, конечно, помогу... Расположение постов? Нет, не в курсе. Имена офицеров? Не знаю. Дислокация артиллерии? Не, не видел. Танки? Ой, не помню даже. А так да, помогать готов.

Разговор длился больше часа и глаза первого оперативника начали превращаться в тусклые стекляшки, что свидетельствовало о глубоком, внутреннем желании срочно заняться радикальной коррекцией несовершенного, внешнего мира. И начать эту перестройку следовало с кардинального форматирования унылого председателя, сжавшегося на стуле. Желание было острым, но сдержать его удалось.

— Федя!

Из коридора в кабинет вдвинулся Федя, которому было поручено транспортировать председателя в подвал, а на его место доставить председательскую жену.

Женщина оказалась статная, кареглазая, довольно высокая — характерный типаж донской казачки. Инициативу она немедленно взяла на себя.

— Шо? Да ну, хлопцы, да я ж вижу, откуда вы. А шо надо? Ой, ладно вам, шо я, не понимаю. Вы говорите, шо сделать, не пожалеете. Кто? Муж? Ой, да шо вы с ним время тратили, оно ж ни бэ, ни мэ. Вы со мной разговаривайте. Шо надо? Гранату бросить танку в люк — я брошу. Мину — не, сама не смогу, вы покажите сначала — я им поставлю. Да оно ж твари, бандерня. Не, не жалко. Гранату дайте, или две. Я сегодня же брошу им в танк. Он вечером с открытыми люками, там их механик дрыхнет. А гаубицы у них ось тут, в балочке, под вышкой. Есть карта? Я покажу. Ага, вот здесь. И вот тут, в посадке. Вот тут ферма, а вот дорога и по-над посадкой у них самоходки ещё. Не, точно не танки, это самоходки.

Гранат ей, по соображениям безопасности, всё-таки не дали. Яду, который она хотела подсыпать в бутылки и напоить адской смесью нацгвардию — тоже не дали. Сошлись на том, что в следующий раз она привезёт план предполагаемых минных полей и точную схему позиций артиллерии. С мужем больше ни словом не обмолвились и за руку не прощались. Он сутулился ещё больше и прятал глаза.

Сожравшая на дорогах Донбасса минимум две ходовых машина, тяжело гружёная ящиками с водкой, консервами, колбасой дёрнулась, фыркнула дымно и резво побежала в сторону украинских блокпостов.

— Нда... Женщина прям былинного масштаба. Коня об избу убьёт, пожар устроит на счёт раз-два.

— Ага. Коня потом на консервы.

— Может, всё-таки надо было ей гранату дать?

— С такой энергией ей гранаты противопоказаны, во избежание самоподрыва.

Уже в сумерках приволокли с дальней позиции ещё двоих. Руки стянуты за спиной, на головах намотаны какие-то тряпки. Лихого вида боец с узким, загорелым лицом стоял над ними, небрежно поигрывая огромным, зазубренным по обуху ножом. Ногой он картинно попирал согбенную спину одного из тел. Ещё трое таких же бойцов стояли поодаль и изображали людей, совершивших стандартный, каждодневный подвиг. Взгляды их имели несколько отсутствующее выражение, что должно было подчеркнуть, что вот, мол, мы там, вместо вас, лодырей тыловых, сделали всю вашу работу, но благодарности не ждём, потому, что от вас, бездельников, простого спасибо не дождёшься, не то, что орденов за ратный подвиг.

— Это кто ещё?

— Корректировщики. Вот, поймали час назад.

— А из чего это следует, что они корректировщики?

— А к командиру вопросы. Сейчас придёт.

Командир не пришёл, а позвонил. Говорил, как всегда, отрывисто, внятно и отстранённо.

— Вам передали двух человек?

— Так точно. Вот, стоим возле них.

— Разберитесь с ними, возьмите показания. Утром расстреляйте. Об исполнении мне доложите.

— Разрешите вопрос.

— Слушаю.

— Почему решили, что они корректировщики?

— Днём был сильный обстрел. А эти двое стояли в Демьяновке возле магазина и разговаривали по телефону. И смеялись. В общем, разбирайтесь с ними, потом доложите, мне некогда.

Опера переглянулись. Одно из тел слегка мычало.

— Ну, корректировщики, так корректировщики... Одного в подвал, второй — в кабинет.

После не особенного длительного дознания обоих дураков окончательно развязали и велели дожидаться во внутреннем дворе. Заодно и подмести его.

Вызвали командира, внешне не производящего никакого военного впечатления. Не Терминатор нисколько. Весь мягкий, с благообразной бородой, округлый, приземистый. С такими же круглыми ладошками. Глаза выдавали. Глаза были холодные и внимательные. Волчьи.

— Расстреляли?

— Никак нет.

— Почему? — глаза обращены на обоих без всякого видимого выражения. Так мог бы смотреть электросчётчик, учитывающий вместо киловатт-часов чьи-то души.

Командиру подробно объясняют. Демонстрируют ксерокопии и объяснения. Глаза неуловимо меняют выражение. Теперь это не счётчик. Это усталый зверь. Он охотился. Он уже готов был прихлопнуть лапой добычу, но в последний момент сдержался. И из-под страшных когтей прыснул в кусты невеликий зверёк. Перекус-то на один зуб был, ни туда, ни сюда. Жалко ли стало? Или добыча недостойна породы? Может и так, а может и по-другому.

— ...поэтому вот этот, Гончаренко, состоит на учёте в местном психоневрологическом диспансере ещё с 2005 года, а второй, Тихонов, должен был сегодня вставать на учёт, почти с тем же диагнозом. Но вместо психушки они поехали в Демьяновку, чтоб посмотреть, «как бабахает». Никакого отношения к украинской армии они не имеют, никогда не служили. Корректировать они могут разве что, велосипед, да и то, если сильно сосредоточатся.

Командир покачивает головой и разводит руками.

— Вот ведь... Ну идиоты же...

— Не совсем. Шизофреники.

— Да всё равно. Вы не представляете, как там. Кроют «Градом», всё свистит, там половина, если не больше, необстрелянных. У них и так нервы на взводе. А эти стоят, гогочут. Их бы там, на месте прямо положили, если бы меня рядом не было. А если бы при них было что-нибудь, хоть бинокль — сто процентов бы положили.

Оперативники переглядываются и ухмыляются. Командир недоверчиво отстраняется и снова взгляд набирается стылой внимательностью.

— Что? Всё–таки был бинокль?

К нему разворачивают экран ноутбука.

— Это переписка Гончаренко ВКонтакте. Вчерашняя.

Серый: Аня, да всё там нармальна будит. Я поеду проста пасматреть

Аnnet: Ой, Серёж я за тебя беспокоюсь. Там же опасно видь может не поедиш? Там стреляют «грустный смайлик»

Серый: Я просто пазырю и вирнусь.

Аnnet: «смайлик», «смайлик», «смайлик с сердечком»

Серый: У миня дома бинокль, думаю взять

Аnnet: Нет. Лучше не бери.

Серый: Пачему ?

Аnnet: Если тебя там с биноклем поймают то подумают что ты шпион и расстриляют

Серый: ну ладно «смайлик»

Аnnet: две строчки смайликов и сердечек.

Лицо командира цветёт улыбкой.

— Он теперь на этой Ане должен, как минимум, жениться. Ну, или ящик шампанского, хотя бы.

— Так он уже и так женат. Правда, не на ней. А про Демьяновку он только Ане этой и рассказал, жене ни слова.

— Вот так нас женщины и спасают... — командир непривычно задумчив и расплывчат — иногда спасают, иногда губят. Но чаще спасают, сами того не зная.

На улице глубокая ночь. «Корректировщики» давно подмели двор и сидят на ящиках, сосредоточенно курят. С другой стороны здания, прямо у мешков с песком, их терпеливо, но на нервах, дожидаются родители одного и жена второго, цепко ухватившая за руку мальчика лет восьми. С юга небо снова сыпется сполохами и раскатами. Мелко дрожат стёкла. Обречённо зудит запутавшаяся в слоях светомаскировки муха.

Настоящий корректировщик, путаясь в цифрах таблиц и листах карт, на повышенных тонах собачится с командиром батареи, который уже не понимает, какой брать прицел и в какой квадрат отправлять своё тяжёлое железо. Его природа артиллериста временами берёт верх над природой советского военного, всю жизнь прослужившего в армии мирного времени. Артиллерист азартен и намерен взять цель в вилку. Советский военный вообще не понимает, как он оказался здесь, в этой степи, откуда на нём петлюровские трезубцы и почему его орудия стреляют не по НАТОвским милитаристам, а по обыкновенному, провинциальному городу, в котором живут такие же люди, как он. Иногда, он чувствует себя героем в каком-то арт-хаусном фильме, но всё вокруг до боли настоящее, не киношное. Стоптанная трава пахнет как-то особенно утробно, земля благоухает, взрыхлённая колёсами и станинами. Пороховые газы бьют прямо в нос химической свежестью. Снаряды по-настоящему летят в сторону города, совершенно по мирному светящему уличным освещением.

Такое раздвоение личности вынуждает тупо выполнять приказы, исходящие из Киева, поскольку только они дают возможность корректировать нервно мятущееся сознание, дают точку опоры. Он ведь ни в чём не виноват, он просто военный, он просто исполняет приказ. Ему приказали — он выполнил.

Корректировщик квакает в рацию матерными словами. Ему переживания командира батареи глубоко чужды, потому, что училище он заканчивал уже во Львове. Его сознание не раздваивается совсем, у него всё на своих местах, скорректировано ещё во время обучения. Говорит он на русском, фамилия его Соколов, родители — уроженцы Тамбовской области, но сам лейтенант Соколов — украинец и патриот, спасающий свою любимую родину от русских орд. Всё логично и правильно. И расстреливать украинский, по географическому положению, город, потому, что теперь, политически, он русский — совершенно правильно.

Через месяц, под Амвросиевкой, корректировщик попадёт в плен и будет выдавать себя за рядового, призванного по мобилизации. Его не сильно стукнут по уху прикладом и отправят разгребать развалины пятиэтажки. Его будут кормить и дадут матрас. Ещё через пару месяцев обменяют.

А командир батареи, пытаясь вывести колонну из-под обстрела в Зеленополье, окажется точно в зоне попадания. Его порвёт в лохмотья и эти, бесформенные куски плоти, будут чадно гореть и чернеть под солнцем.

Дурак со справкой Гончаренко снова нажрётся и будет бросаться с топором на терпеливую жену, которая привычно спрячется с сыном в сарае и будет негромко, стесняясь, звать соседей на помощь.

Ангелы-хранители, стоящие у каждого за правым плечом, вздыхая и сдерживая наворачивающиеся на язык нехорошие слова, снова и снова будут дёргать невидимые нити, корректируя жизненные пути каждого.

Никто не знает, зачем.

Они тоже.