Застава на Аргуни

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Несколько дней Панькин ходил сам не свой. Перед глазами назойливо маячила зеленовато-желтая спина Кулунтая, мелькали алые пятна на снегу…

«И как это я, старый дурак, не сообразил блокировать нарядами Уда-хэ? Что-что, а уж этот-то район я должен был закрыть!» — ругал он себя.

К переживаниям за собственный промах прибавилась еще одна неприятность. Проверяя ночные наряды, и он и Торопов заметили, что выстрел Кулунтая в Слезкина посеял в молодых пограничниках страх. Самый обыкновенный страх, заставляющий вздрагивать, судорожно сжиматься сердце, испуганно озираться при малейшем шорохе.

Прошлой ночью Дудкин и Морковкин охраняли подступы к поселку. Продвигаясь вдоль проволочного заграждения, Морковкин вдруг упал в снег и притаился. «Смотри!» — показал он товарищу на черные пятна, видневшиеся около старой, покосившейся бани.

Бойцы пошушукались и поползли в разные стороны, решив взять врагов в клещи. Дудкин зашел с тыла и, полагая, что с высоты будет легче действовать, влез на баню. Он бы, наверно, еще долго прикидывал, как обрушиться на нарушителей, если бы не услышал звучный матерок Митьки.

«Нарушителями» оказались два столбика. Раньше это была скамейка, на которой отводили душу запарившиеся до отупения старики. Десятки раз днем проходили мимо нее пограничники, но стоило кому-то сорвать доску, как столбики в темноте повергли их в страх.

Как ни смешон был этот ночной случай, а он наводил на серьезные размышления. «Надо что-то придумывать!» — сказал Торопов. И Панькин с ним согласился.

…Домой Панькин пришел раньше обычного. Поужинал, ушел на кухню, закурил. Через перегородку было слышно, как он вздыхал, сопел, разговаривал сам с собой. Потом зажег вторую лампу. Нина знала: коль он уселся на кухне, придет не скоро. Разобрав постель, она легла. Но тут же вскочила, надела халат и пошла к мужу. Он сидел, склонившись над листком бумаги, и что-то чертил цветным карандашом.

— Пойдем, тебе нужно хорошенько отдохнуть, — позвала Нина.

Когда Михаил пришел в комнату, она предложила:

— Тебе что-нибудь почитать?

— Почитай, если не лень, — согласился он, обрадовавшись, что жена не будет беспокоить расспросами.

Панькин лежал, закинув руки за голову, смотрел в потолок и слушал спокойный, размеренный голос Нины:

Рассказ предвещал что-то занимательное, интригующее. Панькин любил такие рассказы. Но сейчас, слушая жену, он улавливал только слова, да и то лишь сначала. Смысл рассказа доходил до него в виде отрывочных картинок, хотя и ярких, но все же очень далеких. Скоро исчезла способность схватывать и это. Панькин думал о своем…

«И все же виноваты не они, — размышлял он. — Слезкин и Абдурахманов действовали в основном правильно. Их не в чем упрекнуть. На контрольной полосе они проявили бдительность. Обнаружив след, сразу дали сигнал на заставу, уверенно начали преследование. Конечно, потеря времени на «восьмерке» дала врагу выигрыш, но в данном случае не каждый и опытный пограничник мог бы разобраться — что к чему. Где гарантия, что он, Панькин, или тот же Торопов быстро распутал бы ухищрение».

Панькин вытащил из-под головы онемевшие руки. Нина продолжала читать.

Панькин с интересом прислушался, пожалел, что пропустил большую часть рассказа.

Дальше в рассказе шел пространный диалог. Панькину он ни о чем не говорил, так как был связан с поступками героев, которые он пропустил мимо ушей. Пришлось снова отдаться во власть терзавших его дум.

Он не осуждал бойцов. Он слишком хорошо понимал психологию молодых солдат, чтобы обвинять их. Да и как иначе? Здесь, на границе, каждый может упасть сраженный намертво, не успев даже взглянуть на врага.

Голос жены опять вывел его из задумчивости.

Усталость брала свое. Панькин глубоко вздохнул и повернулся на бок, засыпая. Нина понимающе глянула на мужа, осторожно опустила на пол книжку, погасила свет.

Засыпая, Панькин вдруг вспомнил: «Только опытом дается мудрость и только хладнокровие делает ум проницательным, а руку твердой…» Осенившая мысль словно подтолкнула его. Он встал с кровати, дрожащими руками зажег лампу, поднял с коврика книгу, повернулся к жене.

— Ты что читала?

— Джека Лондона. А что?

— Случайно ты мне хорошую мысль подсказала.

Панькин четко, почти декламируя, повторил услышанную фразу и торжествующе посмотрел на жену. Она удивленно пожала плечами…

Утром Нина затеяла блины. Пока она возилась в кухне, поджидала, когда поднимется тесто, Панькин ходил возбужденно из угла в угол. Ему не терпелось поскорее уйти на заставу, рассказать Торопову о своих переживаниях.

Услышав, как на раскаленной сковородке зашипело масло, он сказал умывающемуся Андрейке:

— Хватит хлюпаться! Беги на заставу, скажи дяде Игорю, чтобы шел на блины.

Обрадованный таким поручением, Андрейка схватил пальтишко и опрометью кинулся в двери. Нина посмотрела ему вслед и неестественно насупилась, хотя глаза ее вдруг засветились.

Через несколько минут, держа Андрейку за руку, пришел Торопов. Он поздоровался с Панькиным и, не снимая шинели, заглянул в кухню.

— Доброе утро, хозяюшка!

— А-а, Игорь Степанович!.. Доброе утро! Раздевайтесь, пожалуйста, — ответила Нина, смущенно пряча за спину вымазанную тестом руку, которую протянула было для пожатия. Ее лицо, и без того пунцовое от раскаленной плиты, покраснело еще больше.

Торопов снял шинель, подхватил Андрейку, закружился с ним по комнате, потом подбросил несколько раз вверх. Взлетая на могучих руках к потолку, мальчишка захлебывался от восторга.

— Вот так! Вот так! — приговаривал развеселившийся вдруг Игорь. — Еще раз! Еще выше!.. А теперь давай займемся вольтижировкой…

Андрейка ловко взгромоздился Торопову на шею, потом соскользнул на грудь, описал в воздухе круг и оказался неожиданно верхом на спине у лейтенанта. Мгновенно они перевернули все в квартире: стянули скатерть со стола, сбили в кучу половики, расшвыряли по полу «думки». Нина покачала головой, с нежностью подумала: «Любит его Андрейка!»

Панькин, уступая место на диване, позвал:

— Иди сюда, Игорь!

— Ну папа! — капризно всхлипнул Андрейка. — Разреши нам поиграть!

— Хватит, хватит, сынок! — Он увел мальчика в кухню. — Помогай вот лучше маме, а то ей одной скучно.

Офицеры сели на диван. Панькин начал с жаром рассказывать о своих ночных думах, прочитал отрывок из книги. Торопов заинтересовался. Он хотя и понимал, что надо предпринимать что-то, но таким образом провал операции с Кулунтаем еще не рассматривал.

За чаем прерванный разговор возобновился.

— Я согласен с тобой, — сказал Торопов, макая в сметану свернутый треугольником блин. — Страх в нашей работе — гиблое дело. Надо внушить бойцам, что он во сто крат опаснее, чем вражеская пуля. Чем меньше боишься — тем дальше смерть! Пограничник должен быть хозяином границы, наводить ужас на врагов! Враги должны бояться его, а не он их…

— Если бы все зависело только от внушения, — назидательно вставил Панькин, — было бы полбеды. Можно бы навалиться всеми силами, убедить людей, наконец, личным примером показать. Но этого, к сожалению, мало. Очень мало!

— А я и не говорю, что много. Ты же перебил меня, — возразил Торопов, покосившись на хозяйку. Нина, перехватив его взгляд, насторожилась: она уже знала, чем кончались не раз эти мирно начинавшиеся разговоры. Торопов продолжал: — А вообще, кажется, мы думаем одинаково… Мы больше внушаем, чем учим… Как у нас зачастую принято? Пришел паренек в войска, надел зеленую фуражку, и он — пограничник! Всюду ему твердят, что он самый неустрашимый и доблестный человек. Об этом он слышит каждый день от вашего брата — политруков, читает в отрядной газете, зубрит на занятиях. Сплошь — одни славные традиции. Конечно, традиции — дело нужное, о них забывать нельзя, но и на одних только традициях ездить не годится. Надо и о трудностях говорить и об опасностях напоминать. Традиции вот этим местом завоевываются. — Торопов похлопал по своей шее.

— Ну что же, я разделяю твои мысли, — степенно согласился Панькин. — Только одной агитацией лихих воинов из них не сделаешь. А делать что-то надо… Чтобы ум был проницательным, а рука твердой, надо…

Торопов запальчиво подхватил:

— Надо сделать из них людей бесшабашных! На твоем языке: беззаветно храбрых! Молодость отчаянна! Нужно только в нее вовремя вдохнуть дух уверенности. И тогда ей будут не страшны ни зверь, ни черт, ни Кулунтай!

Нина восхищенно слушала глуховатый, твердый голос Торопова. Ее волновала отвага этого человека.

Игорь поймал ее взгляд, и в глазах его зарябило.

— Дух полного превосходства! Понимаешь?

— Вот это правильно! — воскликнула она, зажигаясь. — Посмотрите вон, как у Джека Лондона. У него герои постоянно палят друг в друга из револьверов и ничегошеньки им не делается. Кругом стоит гром-тарарам, все в дыму, кровь рекой льется, а им хоть бы что. Заткнут рану чем попало, отлежатся недельку-другую, и опять в путь-дорогу, искать новых приключений. Золото! Романтика! Любовь! До смерти ли?

Панькин удивленно заморгал ресницами и провозгласил:

— А ведь, пожалуй, верно сказано. А? — Он потряс рукой. — Игорь, мы на пороге открытия!

Нина покраснела.

— Что же тут неверного?.. И, пожалуйста, не смейтесь!.. Каждый говорит то, что думает.

— А мы и не смеемся, — сказал мягко Панькин. — Мы серьезно. Ты очень хорошо подметила.

Воспрянув, Нина продолжала:

— Смерть, конечно, штука неприятная, но и приписывать ей такую магическую силу вряд ли стоит. Неужели на фронте командиры тоже так терзаются? Как же они ведут людей в бой? Ведь там со смертью сталкиваются поминутно!

— А вот насчет фронта ты не права, — заметил снисходительно Панькин. — Там люди идут в бой и чувствуют локоть товарищей. У нас каждый действует в одиночку. Надеяться не на кого. Решение принимай сам, нападай и обороняйся тоже сам. Психика часто обостряется не столько противником, сколько тем, что его не всегда видно. Чаще — наоборот, он не виден, действует неожиданно, подло.

Нина проводила Андрейку гулять на улицу и, возвратившись, сказала:

— В конце концов, не всякая пуля и убивает!

Панькин и Торопов переглянулись.

— Ну, конечно же, не всякая! — радостно воскликнул Игорь. — Это же здорово! Вот на это нам и надо бить.

— Нам надо прежде всего научить бойцов метко стрелять. Ничто так не поднимает дух солдата, как умение превосходно владеть оружием, — проговорил задумчиво Панькин. — Я хотел посоветовать тебе изменить программу боевой подготовки, увеличить количество занятий по огневой за счет других дисциплин, но боюсь — расписание полетит вверх тормашками. Узнают — опять холку намылят, Мало того, что перед штабом будешь объясняться за самовольство, потом ведь и на инспекторской поверке припомнят еще.

— А пусть припоминают! Нас держат здесь для охраны границы. И мы должны делать все для того, чтобы эта охрана была надежнее. — Торопов пристально посмотрел на политрука. — Рискнем?

— Рискнем! Была не была! — решительно махнул рукой Панькин.

— Вот и славно! Вот и договорились! Я теперь буду гонять всех и днем и ночью. Покою не дам ни им, ни сержантам, ни тебе, ни себе! — пообещал Игорь, закуривая.

Нина поймала его озабоченный взгляд и дружелюбно кивнула, словно хотела этим кивком поддержать его решимость, приободрить.

Потом они смотрели Нинин семейный альбом, читали стихи, говорили о прочитанных книгах. И — удивительное дело: оказывается, им нравились одни и те же стихи, они любили одних и тех литературных героев.

Если бы Торопов попытался разобраться — откуда у него это одушевление праздничности, то наверное подумал бы, что соскучился по домашнему уюту — только и всего — ведь он так давно уехал из дому! Но ни о чем таком он в эти минуты не думал, ни в чем не попытался разбираться, просто ему было необыкновенно хорошо. И Нина тоже не задумывалась: почему у нее сегодня так светло, так радостно на душе…