Застава на Аргуни

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Жизнь на Стрелке шла своим чередом, оборачиваясь для бойцов то большими, то малыми событиями. И в этих событиях все больше и больше открывались перед Панькиным и Тороповым люди заставы.

Однажды в канцелярию вбежал Морковкин и, подавая начальнику булку хлеба, взволнованно сказал:

— Вот, смотрите!

— Что «вот»? — не понял Торопов.

— Нашли сейчас под стогом сена!

— Под каким стогом?

— Товарищ Морковкин, вы объясните спокойней, — попросил Панькин.

— Булку нашли под стогом, на дворе заставы! — И Митька рассказал все, как было.

…Морковкин и сержант Борзов ездили на подводах за сеном. Вернувшись на заставу, они подъехали к стогу и принялись разгружать сани. Подгребавший остатки сена Морковкин вдруг зацепил вилами за что-то твердое. «Никак, камень приволокли?» — подумал он. Но твердый предмет оказался мерзлой булкой…

Повертев находку в руках, Торопов вызвал старшину и повара.

Михеев и Кукушкин, переглянувшись, недоуменно развели руками.

— Сбегайте в пекарню, проверьте, вся ли выпечка на месте? — распорядился лейтенант.

— Булка из последней выпечки, — заявил повар.

— Проверьте.

Михеев козырнул и тут же выскочил из канцелярии. Через несколько минут он вернулся и доложил, что одной булки в выпечке недостает.

Торопов был мрачнее тучи. «Ну, грянет гроза, — подумал Панькин. — Надо проследить, как бы не ударила по невиновным».

— Пойдемте! — вскочил начальник. — Дверь на замок закрывали?

— Так точно!

— Ключ никому не оставляли?

— Никому.

Осмотрели пекарню. И всем стало ясно: булку похитили через окно, нижняя часть которого была забита фанеркой.

— Рукой не достать! — Торопов задумался, потом взглянул на булку и, увидев в ней дырку, решил: «Поддели чем-то острым!»

Панькин едва успевал за начальником. Разъяренный Торопов влетел в канцелярию, забегал из угла в угол.

— Подожди, не волнуйся. Разобраться надо… — уговаривал его Панькин.

— Чего разбираться? — закричал лейтенант. — Чего разбираться, я тебя спрашиваю? Вор, жулик базарный завелся, а не солдат! Дня не оставлю на заставе! — гремел он, все более и более распаляясь.

— А ты не горячись.

— Ну скажи, как можно терпеть такого солдата? — Торопов сел, с озлоблением забарабанил пальцами по столу. — Вот и поохраняй с таким границу… Сразу предаст!

— Ты прав, конечно, — согласился Панькин, успокаивая расходившегося начальника. — Но смотри, в горячке не наломай дров.

— Не-е-т! Я так не оставлю! Я найду подлеца! Я с него шкуру сдеру! Ведь паек у нас хороший, едят все досыта… Как ты думаешь, кто на это способен?

Но скоро история с булкой прояснилась.

…Как-то сержант Пушин возвращался из наряда. Поравнявшись с домом на въезде в поселок, он придержал коня. В глубине полуразрушенного двора виднелась стоявшая на коленях женщина. Она устало дергала пилу, застрявшую в сучковатом бревне. Верхом на бревне сидел худенький мальчонка. Неподалеку от них играла щепками крохотная девочка.

Женщина опустила измученные руки, что-то сказала. Мальчик соскочил с бревна, побежал в сарай. Через минуту он волоком притащил увесистый топор. Женщина взмахнула им раз, и другой, и третий, с трудом развалила чурбак пополам. Врубив топор в бревно, она опять опустилась на колени, взялась за пилу.

Пушин тронул коня, с грустью подумал: «И пилу-то бедняге некому развести…»

Догнав младшего наряда, сержант с досадой сказал:

— Какие мы все-таки… заевшиеся! Каждый день ездим мимо и никому в голову не пришло помочь женщине. А она мыкается с ребятишками, вон во время холодов все углы у избенки поспиливала.

— Всех не обогреешь, товарищ сержант. Война ни с кем не считается. Когда этим заниматься? От службы времени и так не остается…

Пушин метнул укоризненный взгляд на товарища. «Может, и моя Анна сейчас вот так же с Минькой шоркает пилой», — подумал сержант и почувствовал, как защемило сердце.

Вечером Пушин увидел начальника, подошел к нему.

— Товарищ лейтенант, разрешите завтра сходить к Варваре Коробовой, помочь по хозяйству. По графику у меня выходной. Да и в прошлый месяц я не использовал… Посмотрел, как она мучается, тошно стало… Погиб у нее муж на фронте…

— К вдовушке решил подсыпаться? — съехидничал стоявший рядом с начальником Желтухин.

Пушин насупился, глухо выговорил:

— Такими вещами не шутят!

Желтухин гулко засмеялся.

— Плохо ли втереться в доверие к такой бабенке…

Торопов даже побагровел, рявкнул:

— Сержант Желтухин, прекратите эти пошлости!

Желтухин испуганно козырнул и, переваливаясь, ушел.

— Пойдите, помогите, — сказал Торопов потеплевшим голосом. — Можете использовать оба выходных дня.

Утром, выпросив у повара полкраюхи хлеба и прихватив остатки сахара от месячного пайка, Пушин пошел к Коробовой. Он не спеша открыл калитку, прошел во двор, огляделся. Кругом царило запустение. Часть ограды, выходившая на зады усадьбы, разобрана. Столбы спилены на дрова. Дверцы в стайку, где некогда содержался скот, сорваны и лежат на земле. Ветхая крыша зияет черными дырами. Труба, из которой прежде струился в такой ранний утренний час белый дымок, наполовину обвалилась.

Пушин поднялся на крыльцо. Под ногами жалобно скрипнуло. Сержант вздохнул и постучал.

Ему никто не ответил. В доме было тихо.

Он постучал еще раз. Дверь отворилась. На крыльцо вышла непричесанная женщина в стареньком ситцевом платьишке.

— Можно?

Женщина бросила на пограничника подозрительный взгляд.

— А вам зачем?

Не ожидая приглашения, Пушин вошел в дом. Хозяйка стояла в дверях и удивленно глядела на непрошеного гостя. Пушин положил на стол подарки, поправил сползшее с кровати одеяло, под которым спали дети, сказал:

— Пришел, Варвара Тимофеевна, помочь тебе по хозяйству. Сегодня у меня выходной день.

Коробова стиснула зубы. Ее осунувшееся лицо помрачнело.

— Уходите, — прошептала она, толкая сержанту принесенные подарки. — Я не нуждаюсь в вашей помощи. Постыдились бы хоть детей…

— Варвара Тимофеевна…

— Уходите! — выкрикнула Коробова.

Сконфуженный и растерянный Пушин вышел на улицу. Он хотел было уже возвращаться на заставу, но, поборов обиду, тяжело опустился на крылечко. «Неужели какой-нибудь стервец оскорбил ее? — подумал он. — Пожалуй, что так! Чего бы ей выгонять, ведь она же знает меня».

Сержант еще раз осмотрелся и приступил к делу. Расколол несколько чурок, отпиленных хозяйкой, аккуратно сложил их в стайке. Там же, в стайке, нашел ящик с инструментами, которыми в свое время пользовался муж Коробовой, работавший в колхозе кузнецом. Навесив валявшиеся двери, Иван сперва взялся за ремонт ограды, но, сообразив, что ограда — дело не первой необходимости, пошел на заставу, принес несколько досок, принялся латать крышу. Остаток дня он провел на чердаке.

Хозяйка несколько раз появлялась на дворе. Она с безразличием поглядывала на пограничника, куда-то уходила, потом возвращалась, но так ничего и не сказала.

Пушин много думал о Варваре. Он помнил, какой она была еще в девушках. Варвара нравилась ему степенностью, кротким спокойствием, какой-то особенной рассудительностью, за которую уважали ее колхозники…

Он вспомнил, как познакомился с ней. Это было, кажется, лет пять-шесть назад. Пушин шел тогда по улице и услыхал визг, доносившийся с реки. Он вышел на берег и увидел, как несколько девах и молодух обливались водой, толкали друг друга в Аргунь. Одна из девушек сидела на песчаной отмели среди разноцветных сарафанов, разбросанных по берегу, как саранки по косогору.

Пушин подошел, поздоровался.

Девушка кивнула. Она была в голубом сарафане, в белой, с пышно расшитыми рукавами кофточке. Ее шею обвивали бусы. Гладко зачесанные волосы стянуты на затылке тугим узлом. Глаза серые, внимательные. На губах снисходительная улыбка: девушка не то посмеивается над озорством своих подруг, не то осуждает их.

— Это кто вам дал право нарушать погранрежим? — крикнул Пушин купальщицам. — Забрались всем колхозом в реку и думаете — ладно?

— Илья пророк разрешил! — ответила черноглазая толстушка, брызнув в пограничника водой. — С летом прощаемся. Сегодня Ильин день. Чем покрикивать, взял бы да помог Варваре раздеться. Она истомилась, сердешная… Не видишь, что ли?

Толстушка что-то шепнула девчатам, те захохотали. Пушин запустил в молодуху горсть песку.

Толстушка вышла из воды, приблизилась к пограничнику и, вызывающе выставив туго обтянутую рубашкой грудь, подбоченилась.

— А вам не жарко, солдатик? — спросила она.

Почувствовав неладное, Пушин оглянулся на Варвару. В ту же секунду его шею обвили мокрые руки, над ухом прозвенело:

— Девки, помогите!

Пушин не успел опомниться, как во всей форме очутился в реке. Вслед за ним в воду полетела и Варвара…

Той же осенью Варвара вышла замуж за первого парня в Кирпичном, за удалого танцора Степана Коробова. Она оказалась прилежной и трудолюбивой хозяйкой, а когда пошли дети — и заботливой матерью. Пол в горнице Коробовых, натертый голиком и вымытый щелоком, всегда отливал соломенным блеском; огромная русская печь сияла белизной; застланный кружевной скатертью стол, накрахмаленные занавески дышали уютом и чистотой…

Пушин строгал на чердаке доски и думал о том, что горе сломило эту сильную женщину. Сперва ему показалось, что Варвара опустилась, но, поразмыслив, оправдал ее. Когда ей было заниматься домом, коли все время и все силы уходили на работу в колхозе?

В сумерки Пушин спустился с крыши и, не заходя в дом, ушел на заставу. На следующий день он привез жердей, восстановил ограду, исправил калитку, подмел во дворе. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что все, что можно было сделать, сделано, вошел в дом.

— Не надо ли еще в чем-нибудь помочь? — спросил он, садясь на порог. Лицо его при этом почему-то стало виноватым и смущенным.

Взгляд Варвары подобрел.

— Спасибо, Иван Емельянович. Не беспокойтесь. Садитесь вот лучше с нами чаевать, — пригласила она, показывая на бурлящий самовар.

Пушин смотрел на худые руки хозяйки, подававшие на стол, смотрел на ребятишек, которые немигающими глазами следили за матерью, и ему делалось не по себе. Как все-таки он истосковался за эти годы по дому, по семье, по таким вот ласковым женским рукам!

— Я, пожалуй, пойду, — вздохнув, тихо сказал Иван, хотя ему вовсе не хотелось уходить. — Если потребуется что-нибудь — скажите. Я приду…

Варвара налила в кружку чаю, придвинула табуретку:

— Садитесь. Не обижайтесь, что так обошлась с вами. Мне показалось, что и вы… — Варвара взглянула на детей и осеклась.

Пушин с грустью поглядывал на ребятишек, жадно уплетавших картошку, и молчал. Варвара мелкими глотками отхлебывала чай. Вдруг она строго глянула на сына. Рука мальчика, потянувшаяся было к сахару, мгновенно исчезла под столом.

Пушин разгладил усы, улыбнулся.

— Ты, Варвара, как моя мать…

Коробова вопросительно посмотрела на него.

Пушин дал детям по куску сахару и продолжал:

— Семья у нас была многоротая. Что ни дай — все как под метелку. Жили бедно, впроголодь, одевались как попало. Меня, можно сказать, и обули-то в первый раз, когда в армию пришел… Так вот, мать у нас была строгая женщина, особенно не поважала. Бывало, спросит: «Ну как, наелись? — «Нет!» — отвечаем. Она как взглянет, мы сразу: «Да, да! Наелись!»

Варвара улыбнулась. Постепенно скованность прошла.

— Вы бы, ребятишки, пошли погуляли, — сказала мать.

Дети жались к пограничнику. Пушин понял их, подмигнул Варваре и сказал:

— В следующий раз я притащу вам много-много сахару, только слушайтесь маму. Возьмите вот… — Пушин подал им еще по куску. Дети ушли.

Иван подошел к стене, начал разглядывать карточки в дубовой рамке. Вот Варвара еще угловатая девчонка. Вот подросток Степан, белобрысый крепыш с оттопыренными ушами. Вот они вместе — молодожены. Варвара откинулась на спинку стула, чуть-чуть склонив голову набок. Взгляд мягкий, задумчивый. Степан стоит, положив руку на плечо жене. На лице улыбка. В рамке всего несколько фотографий, но в них — целая жизнь мечтавших о счастье людей.

Пушин отошел от стены, посмотрел на хозяйку. Да, горе состарило ее. Она очень похудела и кажется рослой, нескладной. Глаза печальны, как ее судьба.

Они вспомнили знакомых односельчан, помянули добрым словом Степана. Пора было уходить.

— Вы не серчайте. Не хотела я вас обижать, но так вышло. Как увидела в руках булку, будто головешку кто в душу бросил, — проговорила Коробова.

— Полно тебе, Варвара, извиняться. Я не обижаюсь. Видно, что-то мы не так сделали, коль ты отказалась даже от помощи, — рассудил Пушин.

— В прошлый раз тут один тоже приходил. Принес булку хлеба, гладил по головке ребятишек, хорошие слова говорил, а потом начал домогаться, руки заламывать… Еле отбилась… — На бледном лице Варвары выступил слабый румянец.

— Кто? — возмущенно воскликнул Иван.

— Не надо. Не спрашивайте. Пойдет еще молва по селу…

— Кто? — настойчиво переспросил Пушин.

— Желтухин.

— Желтухин?!

— Да.

Пушин побагровел, вцепился в ус.

— Все булку совал, хотел купить.

— Когда это было? — грозно спросил Иван.

— Да вот… недели полторы-две назад.

…Пушин прибежал на заставу, влетел, запыхавшись, в кабинет к начальнику и передал ему разговор с Коробовой.

— Ах, подлец! Ах, подлец! — задохнулся Торопов. Его руки сжались в кулаки.

Через несколько минут Желтухин стоял перед лейтенантом.

— Лжете! Говорите правду, иначе пожалеете!.. — гремел Торопов, настойчиво ловя бегающий взгляд сержанта.

— Вы меня не пугайте, товарищ лейтенант. Ни о какой булке я не знаю. Ни у какой Коробовой я не был, — нагло гудел Желтухин.

— Вы честь солдата опозорили! — кричал Торопов. — За кусок ворованного хлеба хотели купить голодную женщину!..

…Вскоре на Стрелку поступил приказ об откомандировании Желтухина в тыловое подразделение. Изгнание подлеца пограничники встретили с радостью.

— Это нам с тобой урок, дорогой товарищ начальник! — сказал расстроенный Панькин. — Как стреляет боец — мы знаем, а что у него в душе — не видим. Пушин и Желтухин… Две души проявились сразу, коснувшись одной женщины. — Торопову показалось, что Панькин как-то особенно произнес «одной женщины», и он покраснел, тревожно, украдкой глянул на Михаила. Но тот задумчиво продолжал:

— Боец рождается из любви к Родине. А какая, к черту, любовь у такого Желтухина? Живет, как скот, только для себя. С таким в бою страшно: не только не выручит — предаст. — Он помолчал и добавил: — А наш брат лучше всего раскрывается, когда дело доходит до женщины.

Торопов испуганно посмотрел на него, пустил клуб дыма изо рта, точно хотел заслонить лицо, притворно закашлялся.

— Нет, плохо мы еще знаем своих людей, — сделал вывод Панькин. — И тут меня больше всего нужно бить. Я, так сказать, приставлен к душам людей… Вот мы работаем с тобой давно. Я верю в тебя. Любую беду готов с тобой встретить. И мне не будет страшно…

Лицо Торопова побледнело, губы пересохли. Он жадно курил, боясь посмотреть на товарища. А тот доверчиво продолжал:

— Если я за тебя могу ручаться, то могу ли так же поручиться, ну, например, за Морковкина? Политработник обязан быть хорошим психологом…

— Ручаться ни за кого нельзя… И не нужно! — отрывисто и сухо заметил Торопов. — Душа человека — сложная штуковина. Она порой такой фортель может выкинуть, что только ахнешь.

— Так ты что, считаешь, что человек вправе поступать, как ему заблагорассудится? — удивился Панькин. — Он что, не обязан владеть собой?

— В теории одно, а на практике другое! — непонятно почему начал раздражаться Торопов. — А в общем, дьявол с ней, с этой философией, делом нужно заниматься! — вдруг оборвал он разговор.

…Прошло несколько дней, и слова Панькина неожиданно подтвердились. Хулиганистый, беспечный Морковкин внезапно повернулся перед офицерами новой стороной.

…В полдень к начальнику прибежал Дудкин. В одной руке он держал измазанную глиной бутылку, в другой — пожелтевшие листки бумаги. Не успел боец произнести и слова, как Торопов огорошил его вопросом:

— Кто вам разрешил вскрывать?

— Никто не разрешал, — смутившись под строгим взглядом лейтенанта, чуть слышно ответил связист.

— Где нашли? — Заподозрив неладное, Торопов нахмурился. Он думал, что бумажки, которые держал в руках Дудкин, — антисоветские листовки, подброшенные вражеской разведкой. — Где нашли, спрашиваю? — повторил он, беря листки у растерявшегося бойца.

— В развалинах старой казармы. Старшина послал разобрать остатки печи. Кирпич ему зачем-то понадобился. Там, в песке, и нашел.

Торопов читал и менялся в лице. Нахмуренные брови его медленно поползли вверх, на лбу гармошкой собрались морщинки. Не выдержавший напряжения Панькин подошел к начальнику, стал читать через плечо.

На этот раз Торопов опасался напрасно. Бумажки, принесенные Дудкиным, оказались страницами письма пограничников, строивших заставу двадцать с лишним лет назад.

Эпизод этот Панькин решил использовать. Обрадованный находкой, он организовал вечер, посвященный боевым традициям заставы. Но когда выступал с воспоминаниями старый партизан, председатель колхоза Федор Никитович Боровиков, вдруг раздался крик:

— Пожар!..

Пограничники высыпали из ленинской комнаты. Сквозь окна, выходившие во двор, виднелись языки пламени. Они уже лизали стену левого крыла казармы, подбирались к карнизу крыши. Горела сушилка.

Коридор, через который пограничники обычно выходили во двор, был заполнен клубами едкого дыма. В конюшне бились и ржали кони. Слышался надрывный, жалобный вой собак.

Войти в сушилку было невозможно. Панькин бросился к двери, но тут же, опаленный, выскочил обратно. Выплеснутая им вода оказалась каплей в море огня.

Торопов, умевший не теряться в самые рискованные моменты, был и сейчас стремителен и четок.

— Сюда, сюда! — кричал он Борзову, бежавшему с огнетушителем.

— Гасите здесь! Морковкин, быстро на конюшню, возьмите огнетушитель, сбейте пламя со стены… Не пускайте огонь к складу боепитания! Остальные — за мной!

Опасность была действительно грозной, спасти положение могли лишь решительные и молниеносные действия. За стеной загоревшейся сушилки был склад боепитания. В нем лежали ящики с минами и гранатами, высился целый штабель цинок с патронами. Коснись их пламя — и застава мгновенно взлетит в воздух. Сюда-то и рванулся лейтенант с бойцами.

Когда Торопов, высадив ногой оконную раму, прыгнул в склад, помещение было уже заполнено дымом. Языки пламени лизали смежный с сушилкой угол. С потолка сыпались искры, на полу тлели головешки.

— Принимайте ящики, относите подальше! — распоряжался лейтенант, бросая кому-то на руки ящик с гранатами. — Поторопите Морковкина!

…Сбив пламя со стены, Морковкин сгреб пару огнетушителей и поднялся на чердак. Здесь бушевал огонь. Пробиться к перекрытию над складом боепитания было нелегко. Поливая упругой пенистой струей клубки огня, боец пробирался к цели. Он задыхался, несколько раз тушил гимнастерку. Нестерпимо болели покрывшиеся волдырями руки, слезились глаза.

«Только бы добраться до балки, — думал Митька, с надеждой поглядывая на массивную перекладину, связывавшую стропила. — Кажется, там огня еще нет!»

Он отбросил пустой баллон, схватил другой.

Направив струю туда, где пламя было меньше, Морковкин прикрыл ладонью глаза и прыгнул. Оказавшись над складом, он осмотрелся. Внизу зияла дыра, сквозь которую виднелись метавшиеся люди.

— Посылайте сюда человека с огнетушителем, — крикнул Морковкин в дыру. — Одному не справиться!

— Не подпускайте огонь сюда! — услышал он зычный голос Торопова. — Держитесь! Сейчас вам помогут!

Морковкин ударил свистящей струей в пламя. Глаза резануло, точно они лопнули от жары. Вдруг там, над сушилкой, откуда прыгнул Морковкин, что-то затрещало и рухнуло. Сквозь пролом повалил густой дым. В нем даже потускнели языки пламени. Митька, задыхаясь, разбрасывал остатки пены и медленно отступал. Его огнетушитель теперь уже не свистел, а хрипел и фыркал.

Пока Морковкин воевал на чердаке, главный очаг пожара в сушилке удалось прикончить. Здесь тушили и водой, и песком, тушили не только пограничники, но и жители Кирпичного, прибежавшие на помощь.

Когда внизу все было закончено, пограничники бросились на чердак. В несколько минут они побороли огонь и здесь. Оставалось залить тлевшие в разных местах головешки.

Морковкина, обгоревшего и чуть не задохнувшегося, спустили с чердака на руках, уложили в постель.

— Пить, — простонал он, не открывая глаз. — Горит все тело…

Председатель колхоза крикнул толпившимся женщинам:

— А ну, бабы, марш кто-нибудь домой за деревянным маслом. Не видите — человек обгорел!

Морковкин опять застонал.

— Что у вас с глазами? — испуганно спросила Нина Сергеевна. — Дымом разъело?

— Не могу открыть их. Пена, кажется, попала. Терпения нету…

— Вы просили воды, Митя. Пейте… — Нина Сергеевна поднесла к его рту кружку.

Морковкин поднялся на локтях, с жадностью припал к воде.

— Глаза бы промыть, — пробормотал он.

— Вы, мужчины, шли бы своими делами занимались, — посоветовала Панькина пограничникам. — Мы без вас справимся…

Подошел Торопов.

— Ну, Дмитрий, как самочувствие? — спросил он, растирая по лицу сажу. — Молодчина ты у нас сегодня! — А сам подумал: «Вот и этот тоже… Ишь ты, какой парень!»