Застава на Аргуни

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Уже больше полгода молодые бойцы старательно ухаживали за конями, изучали кавалерийские уставы, не расставались с шашками, выезжая на границу, а рубить им еще не приходилось.

— Товарищ лейтенант, когда рубка будет? — спросил однажды нетерпеливый Слезкин.

— Скоро.

Но начали с полосы препятствий. Торопов осматривал свежие, недавно побеленные клавиши, стенки, крестовины и прочие мудреные приспособления, через которые сейчас придется бойцам прыгать.

Проверив исправность препятствий, лейтенант садится на коня, дает ему шпоры и устремляется вперед. Слезкин, держа за повод Жемчужину, старается запомнить каждое движение начальника. Вот лейтенант ослабил повод, чуть подался вперед и, слившись с Пиратом, взлетел над ветками херделя. Распластавшись в красивом полете, Пират так же легко перенес всадника через канаву с жердяным забором, затем перемахнул метровую стенку. «Ах, черт, как здорово! Птица!» — мысленно воскликнул Слезкин. А Торопов немножко откинулся назад, придержал повод и, сбавив разгон, заставил Пирата короткими прыжками взять тройку клавишей, пройти, не коснувшись, коридор. Конь свободно одолел пирамиду, крестовину, шлагбаум и вышел на исходный рубеж, грациозно вытянув длинную, хорошо поставленную шею.

Слезкин даже сглотнул слюну, точно увидел что-то очень вкусное. Он представляет себя на месте лейтенанта. Это он, Костя, припав к своей Жемчужине, огромной легкой птицей взлетает над препятствиями, а Зойка стоит в стороне и восторженно смотрит на него. И Слезкину уже кажется, что все это не так трудно, что и он сможет все проделать, как начальник заставы.

Огладив своего горячего друга, лейтенант сказал:

— Вот так пойдете и вы. Понаблюдайте еще за сержантами.

На старт выехал Кукушкин. Торопов взмахнул рукой. Прошло несколько минут, и старшина возвратился на место, удивив бойцов четкостью выполненных упражнений.

Так же легко и, пожалуй, так же красиво, как Кукушкин, прошли полосу препятствий Пушин, Михеев. Им это было не впервой.

Наступила очередь Морковкина. Слезкин видел, что он нервничает. Волнение бойца передалось и коню. Конь часто перебирает ногами, топчется, дергает головой. «Да не трусь ты, идол!» — мысленно говорит Слезкин товарищу.

Торопов подал сигнал. Морковкин срывается в галоп, но на первом же препятствии, когда конь готовился оторваться от земли, дернул повод. Не получив свободы, конь задержался, потерял разгон и заступил передними ногами. Морковкин перелетел через голову и покатился в канаву. Товарищи захохотали. «Эх, тюха-матюха! Такой ерунды не выполнил, — возбужденно думает Слезкин. — Я покажу сейчас класс!» — И он нетерпеливо оглядывается, скоро ли до него дойдет очередь.

Та же участь постигла еще нескольких молодых пограничников. Одни из них оказывались на земле, другие возвращались на исходный рубеж, так и не сумев заставить коней пойти на препятствие.

Наконец очередь дошла до Слезкина. Она дошла как-то внезапно. Во рту у Кости пересохло, и он вдруг почувствовал, что боится, что забыл все движения, которые запоминал, следя за Тороповым и сержантами.

Слезкин выехал из строя. Сосредоточив внимание на херделе, он совершенно забыл о том, что говорил начальник об управлении конем, и опомнился лишь тогда, когда его Жемчужина стрелой промчалась мимо нескольких препятствий и развернулась в обратном направлении. Слезкин, чувствуя себя опозоренным, дергал поводья, вонзал в бока лошади шпоры. Жемчужина ходила волчком, выписывала крутые вольты и, должно быть, возмущенная грубостью хозяина, норовила выбросить его из седла.

— Чистенько сработано!

— Прошел, даже хвостом не коснулся препятствий! — посмеивались бойцы.

— Обнос! — сказал Торопов.

Слезкин подъехал к начальнику и красный от смущения отвернулся. Всю его самоуверенность, гордые мечты, фантастическое гарцевание перед Зойкой как водой смыло.

— Повторите заезд! Смелее, смелее!

Костя попытался еще раз, но опять потерпел неудачу. Перед самым херделем Жемчужина остановилась и, горячась, стала пятиться. Слезкин, обливаясь потом, вернулся и сделал еще один заезд. Повторилось то же самое.

— Отставить! — крикнул Торопов. — Лошадь угробите!

Слезкин спешился, в бешенстве рванул повод и замахнулся.

— Не сметь обижать коня! — прогремел лейтенант.

— Боится препятствия, — пробормотал Слезкин.

Торопов насмешливо взял из рук его повод и, едва коснувшись стремени, ловко вскочил в седло. Он дал коню небольшой разгон и без труда преодолел все препятствия.

— Отличный конь! — Лейтенант возвратил повод Слезкину. — Попробуйте еще раз. Во время прыжка старайтесь видеть препятствие между ушей лошади, прямо перед собой. Возьмите стремя под каблук, держите коня все время в поводу и шенкелях. В момент прыжка ослабьте повод и подайте корпус вперед.

Слезкин сосредоточился, в точности выполнил совет начальника и, к немалому удивлению, преодолел препятствия. Не так уж гладко, но все же преодолел. Он заулыбался во все лицо, почувствовал себя счастливым и готов был расцеловать Жемчужину.

— У вас не конь, а барс! — засмеялся Торопов.

Наконец паркур для рубки готов. Старшина и дневальный по конюшне, расставив по стойкам лозу, отходят в сторону. Пограничники, держа в поводу коней, слушают объяснения начальника.

На старт выехал грузный Михеев. Не торопясь, он вынул из ножен шашку, набросил на кисть руки темляк. Блеснув на солнышке, клинок повис на темляке и завертелся, подобно веретену. Словно собираясь с силами, и конь и всадник на секунду замерли. Рука повара, крепко сжавшая эфес, опустилась на повод, обух клинка коснулся плеча. Послушный шпорам конь взвился на дыбы и стремительным галопом рванулся вперед. Серия резких взмахов — направо, налево — и от двойного ряда стройных лозинок остались лишь пеньки. Проколот насквозь соломенный шар, пронзен мешок на земле, описав дугу, высоко взлетело кольцо. Оглаживая разгоряченного коня, Михеев подъехал к пограничникам.

— Здорово!

— Вот это класс!

— Ай да повар!

— И пельмени лепить и лозу рубить — везде мастер! — заговорили бойцы.

— А ну, товарищ Абдурахманов, покажите, что умеете вы, — приказал лейтенант. — Чему научили вас в кавалерийском клубе?

Абдурахманов до службы занимался в конном кружке. Рубить ему приходилось. Поэтому он бойко выехал на исходный рубеж и, не вынимая клинка, собрал коня в пружину. Сигнал начальника — и Абдурахманов, свирепо насупившись, помчался вперед. Уже на скаку — признак особой удали! — он выхватил клинок и вошел в паркур. Один за другим отлетают в стороны стебли лозы, некоторые втыкаются в мягкий грунт. Клинком кузнец владел не хуже повара. Это было ясно каждому. Рубил он, пожалуй, даже изящнее: не серединой клинка, а кончиком, оставляя корешок не больше вершка.

— Молодец! — похвалил Торопов, когда всадник стрелой вылетел из паркура.

Слезкин с завистью следил за Айбеком.

Наступила очередь попытать счастья и другим молодым пограничникам. Кругом стоял сплошной хохот, несмотря на грозные окрики начальника.

Кони метеором проносились между стойками. Бойцы старательно махали клинками, но тоненькие лозинки колыхались как ни в чем не бывало. Они будто посмеивались над конниками. «Ах ты, черт возьми! — ахал в душе Слезкин. Его потная рука прилипла к эфесу. — Неужели опять оскандалюсь? Со стороны смотреть — кажется, чего здесь мудреного? Только не зевай!»

Костя с азартом смотрел на стойки паркура, быстро соображал: «В конце концов, можно не каждую лозу рубить. Срубил — прицелился, срубил — прицелился. И так пойдет. Три-четыре срубишь и хорошо. Все лучше, чем махать впустую».

Он вздрогнул, когда скомандовали ему. В самый последний момент мелькнула мысль: «Зачем давать коню большой разгон? Лучше на тихом галопе…»

Слезкин пришпорил Жемчужину. Лениво вильнув хвостом, рыжая кобыла мелкой рысцой затрусила между стойками. Так под оглушительный смех он и проехал, свалив лишь пару лозинок.

— Костя, ты лучше запряги Жемчужину! С телеги сподручнее рубить! Аллюр все равно тот же будет! — смеялись бойцы.

Самолюбивый Слезкин чертыхался.

— Повторите заход! — приказал Торопов, пряча улыбку.

Слезкин, нахлестывая кобылу поводьями, хотел исправить ошибку. Но Жемчужина, словно на потеху насмешникам, идти галопом не пожелала. Второй заход она прошла той же неторопливой походкой.

— Еще раз! — скомандовал начальник.

На этот раз Костя так огрел Жемчужину, что она рванулась с места в карьер. Промахнувшись на первой лозе, Слезкин чуть не скрипнул зубами и прицелился на следующую. «Я вам сейчас докажу, мазилы!» — сверкнула мысль. Замахнувшись, он сгоряча дернул за повод. Кобыла повернула морду. Клинок пришелся ей прямо на переносицу.

— Растяпа! — закричал Торопов в ярости. Жемчужина вынеслась из паркура и заходила по кругу, разбрасывая хлопья слюны и брызги крови.

Слезкин спрыгнул на землю. Бледный и растерявшийся, он бессмысленно глядел на притихшую лошадь и топтался на месте. Жемчужина моргала ресницами, часто вздрагивала. С ее переносицы тонкой струйкой стекала кровь. Опомнился Слезкин лишь тогда, когда Айбек, перемахнув на полном скаку через забор, привез аптечку и начал смазывать рану.

Никого и ничего не видя, Костя увел Жемчужину в конюшню и чуть не заплакал, увидев огромные, тоскливо-испуганные глаза лошади. Он стыдился выйти к товарищам. На душе было муторно.

Во время разбора занятий начальник отругал его за небрежность. Костя попытался что-то сказать в свое оправдание, но Торопов оборвал его:

— Слишком вы самолюбивы и самоуверенны, Слезкин! Перед другими все хотите выставиться! Не переоценивайте себя, а лучше терпеливо учитесь!

Слезкин стоял, точно оплеванный, готовый провалиться сквозь землю.

После ужина Костя выпросил у Михеева ломоть хлеба, взял из тумбочки несколько кусочков сахару и пошел в конюшню. Дневальный куда-то вышел, и он, насыпав Жемчужине две пайки овса, сел на цимбалину. Лошадь, не притрагиваясь к корму, жалась к станку, боязливо косилась на хозяина.

— Ну, не сердись, дурашка, не сердись. Я больше не буду, — шептал Костя, гладя лошадь по шее. — На вот тебе, полакомься. — Он поднес на ладони пару кусочков сахара, но Жемчужина замотала головой и уткнулась в кормушку. — Меня, может, полоснули сегодня побольнее, чем тебя!

Подошел дневальный, спросил:

— С кем это ты?

— Обиделась моя старушка, даже сахар не берет.

— Посиди немножко. Возьмет.

Слезкин сел опять на цимбалину. Жежчужина неторопливо хрустела овсом, изредка оглядывалась, отрывая морду от кормушки.

«Видно, правду сказал начальник, — хмуро думал Слезкин. — Тяжело правду-то слышать. Будто клинком в сердце ткнул. — Почувствовав, что начальник стал ему неприятен, он вдруг со злостью обрушился на себя: — А что? Не прав он? Сто раз прав! Все лучше других хочешь быть! Не научившись — хочешь хвастануть! Не-ет, в первый ряд выходят после большого труда. Если б Зойка услыхала сегодня Торопова, она бы и смотреть-то на тебя не стала».

Он вздохнул, протянул руку к кобыле.

— Хоть ты-то уж не косись на меня. — Жемчужина несмело взяла сахар, теряя слюну, захрумкала зубами. Съев сахар, она потянулась за хлебом. — Ну вот, спасибо тебе, коняга ты милая. Все мы немножко лошади, — прошептал Костя и прислонился щекой к лошадиной морде, стал расчесывать гриву, челку. Забыв обиду, Жемчужина доверчиво жалась к человеку.

Торопов без устали занимался с бойцами: тренировал их в стрельбе и джигитовке, учил сложному искусству следопытства. Ночами он, отправляя наряды, придирчиво проверял, как бойцы выполняли то, чему обучил их днем. Нагрузка, которую лейтенант взял на себя, решив в короткий срок сделать из молодых солдат закаленных и опытных воинов границы, очень скоро утомила его. Панькин, заметив перемену в начальнике, однажды сказал:

— Эдак тебя, Игорь, хватит не надолго! Ты очень похудел. Давай-ка эту неделю я возьму дела на себя, а ты немножко отдохни…

Торопов послушался.

В тот же день он взял ружьишко и отправился на ближайшие болота поохотиться. Побродив часа два-три по камышам, лейтенант решил возвращаться. Прогулка не принесла облегчения. Торопов еще острее почувствовал себя очень одиноким в этом затерявшемся на краю земли уголке.

Войдя в березовый лесок, который должен был вывести его к околице Кирпичного, Торопов устало сел на пенек и, закурив, проговорил:

— И думал ли я когда-нибудь, что так повернется жизнь…

Он смотрел на усыпанную цветами полянку, на темные пятна — следы своих ног, оставленные на зеленом травяном ковре, слушал шепот молоденьких березок, и на душе его делалось еще холоднее, тоскливее.

Сверху донеслось протяжное цоканье. Торопов поднял голову и улыбнулся. На дереве сидел маленький, с желтоватой шейкой и длинным хвостом зверек. Крутнув головой, зверек сел на задние лапки, потом, мелькнув полосатой спинкой, прыгнул на ветку повыше и уставился черными глазками на человека. Через секунду опять послышалось его недовольное и тревожное цоканье. Зверек спрыгнул пониже и угрожающе фыркнул.

— Ну-ну, не ругайся, — сказал ласково Торопов. — Я же ничего плохого тебе не сделал! Посижу немножко и уйду…

За спиной хрустнула ветка. Торопов оглянулся и растерялся: из кустов вышла Нина Сергеевна.

Нина поздоровалась, опустила на землю охапку березовых веников, спросила:

— С кем это вы, Игорь Степанович, тут объясняетесь?

Торопов вспыхнул.

— Да вот, с бурундучком, — кивнул он на дерево. — Прогоняет меня со своей полянки.

Нина глянула на макушку дерева и, засмеявшись, погрозила зверьку.

Она села на веники, поправила на коленях платье, потом, увидев неподалеку ландыш, потянулась к нему. Торопов молча наблюдал за каждым ее движением. Ему приятно было видеть ее спадавшие на плечи волосы, оцарапанные ветками руки, тоненькую складку меж нахмуренных бровей.

Сорвав цветок, Нина пристально посмотрела Торопову в глаза.

— Что с вами? Скажите, если не секрет!

Он помолчал немного, потом вяло ответил:

— Устал я, Нина Сергеевна.

— Нет, Игорь Степанович! — Она покачала головой. — Одиноки вы. Женитесь! Сколько можно ходить бобылем?

Ее упрек тупой болью отозвался в сердце.

— Невеста еще не подросла. Видно, теща в девках замешкалась, — отшутился он.

— А Зоя — чем не невеста? И умна, и пригожа, и трудолюбива. С такой у пустого корыта сидеть не будешь… — Нина не глядела ему в глаза. — Не пойму, куда вы, мужчины, только смотрите? Все служба да служба. Так, ненароком, и молодость пролетит. Хватитесь, да будет поздно…

Торопов, нахмурившись, думал: «Неужели не понимает?..»

— Нет, правда, Игорь, чем же не дивчина? Я бы такую красавицу на руках носила, — невесело хвалила Нина внучку Моисея.

А Торопову в это время хотелось встать, взять Нину за плечи, посмотреть в глубину ее глаз и во всем признаться. Он шумно вздохнул. В этом вздохе прозвучала тоска.

— Ну, так чем же она вам не пара? — допытывалась Нина.

— Соперников много. Всей заставе головы вскружила.

— Ну и что же? А разве вы не можете быть счастливцем? Парень вы видный! Хотите, буду свахой?

Торопов мрачно отвернулся. Нина тоже нахмурилась.

— Я люблю… другую… — наконец сказал он.

Нина не спросила, кого.

— Я люблю жену друга!.. И пусть меня все презирают, пусть назовут подлецом, негодяем, кем угодно, но я люблю ее… — говорил он с каким-то нервным ожесточением.

— И давно вы ее любите? — спросила Нина Сергеевна.

— С того дня, как впервые увидел.

— А она?

— И она тоже. Только скрывает от себя, боится…

Нина встала, отряхнула платье и, слабо улыбнувшись, сказала:

— Это вам, наверное, кажется…

На небе зажглись первые звезды. В лесу повеяло свежестью. Нина зябко поежилась. Торопов спросил:

— Что мне делать, Нина Сергеевна? Скажите!

Она ничего не ответила.

Они шли по влажной тропинке и обоим было грустно.