Застава на Аргуни

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Князь лежит на стареньком, с ободранной спинкой диване в квартире своего закадычного друга, хорунжего Приходько. Сквозь занавески светит солнышко. По стене бегают тепленькие зайчики. В комнате пахнет ладаном, корицей, шафраном.

Новиков приехал из Хайлара и теперь отсыпается после трудной дороги по тайге и сопкам Трехречья. Сутки он провалялся в постели. Не хочется вставать и сейчас. По телу приятной истомой разливается лень.

Хозяева ушли к заутрене. Гость закуривает, берет с табуретки прошлогодний «Рубеж», начинает листать пожелтевшие страницы. На глаза попалась перепечатанная из газеты «Мансю Ниппо» статья о падении острова Сайпан: «…Когда пробил последний час и солдаты противника, как призраки, появились перед глазами тяжелораненых ниппонских воинов, раздались душераздирающие крики: «Прощай, Япония! Прощайте, отцы и матери! Банзай!» Последние защитники Сайпана, повернувшись лицом в ту сторону, где находилась родина, совершили молитвенный обряд «Наму Хатиман Дайбосацу»[4], обнажили животы и вонзили в них ножи…» Статья благоговейно призывала: «Склоним наши головы в благодарном поклонении душам павших смертью отважных героев!»

— Склоним, склоним… Куда денемся… — говорит с безразличием Новиков и переворачивает страницу. Его внимание привлек отрывок из романа Камилы Бове «Сказочный принц». Князь пробует читать, ищет чего-нибудь пикантного и, не найдя, бросает журнал.

С улицы доносится звон церковного колокола, тоненький и протяжный. Новиков закидывает руки за голову, прислушивается. Он никогда не был набожным человеком, но всем сердцем любил церковные ритуалы, с их молитвами, песнопениями, хоругвями, с их торжественными, возвышающими чувства христианскими обычаями. Сегодня он умышленно отказался сходить на молебен. Не хотелось, глядя на захудалую церквушку, портить воспоминания детства.

Новиков опять закуривает и, пуская в потолок струйки дыма, закрывает глаза. На память приходит крещенский парад в столице, накануне мировой войны. Единственный раз посчастливилось Новикову побывать на таком параде. Но как он врезался в память!

…Движутся эскадроны тяжелой гвардейской кавалерии, величаво едут кавалергарды, желтые и синие кирасиры. От сытых коней поднимается пар. У огромных, как на подбор, всадников поверх шинелей кирасы, на головах каски с орлами.

…Дальше — легкая кавалерия. Гусары, уланы, казаки… Потом пехота… Под известный всему миру марш проходит развернутым строем Петровская бригада, Преображенский и Семеновский полки. Какие великаны! Как отдается в морозном воздухе их могучий шаг, как стройно колышутся ряды!

…Парад принимает невысокий человек с чуть рыжеватой бородкой. Под ним легко гарцует породистая, красивая лошадь. У последнего императора поразительные глаза, движения пластичны и изящны. Как он сливался с общей картиной монументального могущества России, с каким восхищением глядел Новиков на этого человека со спокойным взглядом, сверкавшим из-под маленькой барашковой шапочки!

…Столько войн, блистательных побед, подвигов! И все — прахом! Последние надежды рушатся… Ну, Япония — куда ни шло. Эти косоглазые макаки никогда и воевать-то по-настоящему не умели. Но Германия? Германия! Такая махина — и вдруг… Дойти до Волги и пасть под натиском сермяжной орды! Это как понять? Нет! Уму непостижимо…

Сладостные воспоминания, горечь обиды так завладели Новиковым, что он не слышал, как вошел хозяин квартиры.

— Дрыхнешь все? — спросил Приходько. — А на улице такая погода… Кругом веселье… Китайцы костры запалили… Ребятишки хлопушками стреляют… Пошел бы, освежился…

Новиков встал с кровати, набросил на плечи френч.

— Пожалуй, ты прав. Пойдем в харчевню, пропустим по чарочке ради праздника, — пригласил он хозяина.

Приходько, не чая, как избавиться от непрошеного гостя, поспешно согласился.

Не успели друзья выйти из дому, как их встретил посыльный от Вана, сообщивший, что Новикова ждет начальник.

— А, бес с ним! Подождет! Пойдем, Лука, — позвал он Приходько.

В клубах дыма харчевня скорее напоминала баню, чем увеселительное заведение. За столиками сидели русские, китайцы, маньчжуры. В углу несколько солдат-японцев играли в кости. То и дело слышались возгласы: «Кампай! Кампай!»[5] У стойки, как всегда, бойко торговал хозяин харчевни, лоснящийся от жира Лян. У единственного мутного окошка какой-то расходившийся казачок горланил во всю мочь:

Новиков сел за свободный столик, показал на стул товарищу, зорко осмотрелся по сторонам. Князя здесь никто не знал. Никто не подозревал, что он разведчик.

— Бутылку «Колоса»! — крикнул Новиков.

Из-за перегородки стрелой вылетел китайчонок.

— Что пожелаете на закуску?

— Чумизу!

Китаец недоверчиво покосился на Приходько.

— Чего таращишь зенки! — прикрикнул Князь. — Не знаешь, что ли? Тащи селедки с луком да мясного чего-нибудь!

Китаец проворно исчез и через минуту появился с подносом в руках.

Новиков трясущейся рукой наполнил стаканы, звонко чокнулся с хорунжим, залпом выпил, поморщился.

— Дрянь какая-то, а не водка. Деньги лупят черт знает какие, а потчуют самогонкой.

— Да, сейчас бы нашей, российской, хлебнуть, — согласился Приходько, нюхая корку.

В харчевне стоял невообразимый галдеж. Поминутно скрипела перекосившаяся дверь. Входили и выходили посетители. За соседним столом какой-то старикашка-китаец уговаривал захмелевшего фельдфебеля не шуметь. Тот, не слушая, грохнул по столу кулаком, сорвал с головы казачью, с голубым околышем фуражку, нечаянно толкнул локтем Новикова.

— Ну, ты, оренбуржец, полегче! — прикрикнул на казака Приходько.

— А тебе чего?

Приходько схватил казака, вытолкнул за двери.

— Брось ты связываться, — успокаивал Князь. — Поднимет скандал, потом будешь объясняться с полицией.

Новиков опорожнил еще стакан, распрощался с приятелем и подался на кордон.

В кабинете начальника кордона, кроме Вана, Новиков застал какого-то молодого китайца. Увидев белогвардейца, китаец моментально исчез.

Князь думал, что капитан вызвал его по неотложному делу. Но Ван Мин-до вел себя так, словно и не замышлял ничего серьезного. Он смеялся и шутил. Спрашивал о хайларских новостях, рассказывал о какой-то молоденькой китаянке, с которой приятно провел ночь.

Потом он позвал боя и приказал принести выпить и закусить.

Новиков пил много и начал уже терять равновесие. Появились свойственные ему в минуты опьянения бахвальство и задиристость.

— Ты, Новиков, брось хвастаться, — подзадоривал его более сдержанный на спиртное Ван. — Не люблю я этого в вас, русских.

— А я и не хвастаюсь. Это так и есть, — оправдывался Князь. — Хоменко дурак. На его месте я бы давно уже оставил тебя без агентуры. Самому пришлось бы ходить на русскую сторону.

— Как бы ты это сделал? — спросил Ван, и так уже лишившийся большинства агентов.

— Как? А вот так!

Новиков встал из-за стола, уставился налившимися кровью глазами на китайца, потом рванулся к выходу. Ван схватил его за руку.

— Скажи, Миша, как?

— Не скажу. Хоменко не дурак. Напрасно я его обругал. Но шею я ему все равно сверну. Вот увидишь. Помяни мое слово, дружище. Вот сейчас пойду и сверну. Понимаешь, начисто сверну. Вот так! — показал он на свою шею. — Дай мне коня, и его голова будет лежать перед тобой.

На смуглом, оспенном лице Вана появилась ироническая улыбка.

— Не веришь? — процедил сквозь зубы Князь.

— Не верю.

— Почему?

— Хоменко далеко отсюда. До него не доберешься.

Хоть и пьян был Новиков в эту минуту, но, видимо, все же сообразил, что хватил лишнего.

— Ну не Хоменко так Торопова могу порешить одним махом. Или этого чубатого большевика Панькина, — пообещал он, шатнувшись. — Дай мне твой пистолет!

— Зачем?

— Дай, говорю, не пожалеешь! — заорал Князь. — Я им сегодня такие святки устрою, что век не забудут!

— Нет! — решительно возразил Ван Мин-до, пожалев, что наступил на больную мозоль Князя. — Никаких святок. Тебе предстоит большая работа.

— А пошли вы со своей работой, знаешь куда?

— Куда?

От адреса Новиков воздержался.

— Платите гроши, а хотите, чтобы я рисковал головой. Дай пистолет!

— Где твой?

— Мой — всегда со мной. Дай на всякий случай.

— Что ты задумал?

— Хочу прогуляться в гости к Торопову. Шутку сыграю с ним ради праздника.

Пьяная блажь, распаленная звериной ненавистью к большевикам, крепко засела в голове расходившегося разведчика. Уговоры не помогали. Новиков требовал согласия на выход, но предстоящая серьезная операция, которую затевал начальник кордона с ведома Накамуры, удерживала Вана.

— Ну, чего ты боишься? Ты не знаешь меня? — твердил Князь. — Дай пистолет, коня. Через полчаса я буду там, еще через час буду здесь. Уверяю тебя, мы сегодня еще выпьем за упокой пограничных начальников. Не будь я Новиковым, если не устрою им поминок.

Ван задумался. Предложение Новикова и пугало его и одновременно манило. При известных обстоятельствах оно было даже на руку: могло помочь в предстоящей операции. Сторонник активной деморализации противника, Ван сейчас взвешивал плюсы и минусы новиковской затеи. Если он и боялся в эту минуту кого, так только Накамуры. Что скажет он?

Однако выпитое вино взяло верх над здравым смыслом: Ван вынул из сейфа и положил перед Новиковым пистолет. Потом, заколебавшись, взял обратно.

— Не надо, Михаил, рисковать, — уговаривал капитан воспламенившегося жаждой мести белогвардейца.

Ван открыл крышку радиолы, поставил какую-то бравурную пластинку на мотив лещенковского «Андрюши». Хотел отвлечь разведчика от задуманного им предприятия, но получилось наоборот. Музыку Князь любил. Она всегда действовала на него возбуждающе. Слушая музыку, он сам себе казался сильнее, значительней. Так случилось и на этот раз.

— Значит, не дашь пистолета? — спросил Новиков, направляясь к двери. — Ну и не давай. Обойдусь одним.

— Назад! — взвизгнул капитан. — Через пару дней пойдешь туда с серьезным заданием. Понял?

— Я пойду! Но при условии: не мешай мне сегодня. — Он вернулся к столу, налил вина, предложил: — Выпьем за удачу!

Ван Мин-до выпил.

— Ну посуди сам, — уговаривал Новиков. — Ни тебе, ни мне ничего не угрожает. Как только стемнеет, я пересеку границу.

Ван отрицательно покачал головой.

— Перейду границу, войду в поселок. Нарядов в это время еще не будет. Зайду на квартиру к Анисье Колотовкиной. Я встретил в Георгиевке ее родственника. Говорит, что она давно уже ждет случая, чтобы перебраться на нашу сторону. Глядишь, помогу ей!

Захмелевший капитан вскинул на Новикова глаза. Мысль о выводе в Маньчжурию целой семьи заинтересовала. Заметив это, Князь с жаром продолжал:

— Колотовкина живет рядом с Панькиным. Если он окажется дома, попутно пристрелю его. Представляешь, какой это переполох вызовет у русских?

Пьяному капитану план Новикова начал уже казаться заманчивым. В конце концов, не так уж плохо поднять панику на всю границу. Этак можно поправить пошатнувшуюся репутацию. Да и под шумок Князю легче будет потом проскочить на связь с «глубинкой».

…Через четверть часа белогвардеец в сопровождении Вана и нескольких солдат выехал к Стрелке. Еще через полчаса он был на месте. Оставив коней в лесу, Ван и Новиков вышли на берег Аргуни.

В Кирпичном уже зажглись огни. Где-то на окраине поселка тявкнула собака. Слышался монотонный скрип шагов. Это спокойствие на чужом берегу и подбадривало и одновременно пугало. На кордоне Новиков не чувствовал той робости и неуверенности, какие появились сейчас, при виде мерцающих огоньков на русской стороне. Он ощутил озноб.

Стоявший рядом Ван взял белогвардейца за руку, потянул за собой.

— Чего ты? — недовольно буркнул Новиков, продолжая смотреть на сопредельный берег.

— Поехали обратно, нечего зря рисковать.

— Ты что, за труса меня принимаешь?

— Не надо, Михаил Аристархович, горячиться.

Новиков вырвал руку и устремился на лед, к темневшему силуэту небольшой пристани. Потом, спохватившись, вернулся.

— О документах-то я и забыл. На, возьми, — проговорил он, выгребая содержимое своих карманов.

Быстро, не оглядываясь, Новиков пересек реку, на секунду задержался под обрывистым берегом, затем ловко вскочил наверх и спрятался под деревянным настилом пристани. Минут десять он сидел неподвижно, прислушиваясь к тому, что происходило в поселке. Но его чуткое ухо не улавливало ничего, кроме ударов собственного сердца.

Белогвардеец выполз из-под настила, осмотрелся. Надо было проскочить метров пятьдесят голого пространства, пролезть под проволочное заграждение. Он хорошо знал этот участок, не раз наблюдал в бинокль за подступами к селу, поэтому понимал, что сейчас перед ним — самый сложный отрезок пути. Удастся незамеченным проскочить это мертвое пространство — значит, все в порядке. В селе можно затеряться между постройками.

«Лишь бы не напороться на наряд!» — размышлял Князь, не сводя глаз с поселка.

Вытащив пистолет, белогвардеец пополз. Преодолев расстояние, отделявшее пристань от проволочного заграждения, он осторожно скользнул под проволоку и притаился у забора крайнего дома.

По улице прошли две девушки. Князь услышал: «Ну и пусть, подумаешь, нашел какую красавицу… Я и без него не пропаду».

Девушки скрылись за углом. Постояв еще немного, Князь двинулся за ними, намереваясь зайти к Колотовкиной. Он знал, что муж Колотовкиной расстрелян в тридцатых годах, как мятежник, а половина ее родственников живет в эмиграции.

Новиков спрятал пистолет и вошел во двор. В окне тускло светил огонек, за столом виднелась девочка, листавшая книгу. В глубине двора кто-то колол дрова. Новиков направился туда.

— Здравствуйте! — сказал он, разглядев в темноте женщину.

Она выпрямилась, опустила топор.

— Здравствуйте…

— Мне нужно увидеть Анисью Колотовкину, — спокойно произнес Князь.

— А она здесь уже не живет, — ответила женщина.

— Где же она? — голос Князя дрогнул.

— Уехала.

Расспросы могли показаться подозрительными, и он, чтобы скрыть растерянность, неопределенно промычал: «М-да!»

— Да вы заходите, может быть, я могу чем-нибудь помочь, — пригласила женщина. Она медленно пошла к двери. Князь двинулся за нею, но тут же остановился. Остановилась и женщина. Полоса света из окна дала возможность Новикову разглядеть ее лицо. Оно было усталым, но спокойным. Поймав проницательный взгляд женщины, Князь неуверенно ответил:

— Нет, я, пожалуй, пойду… Скажите, а вы не знаете, куда она уехала?

— А кто ее знает!

— Жаль, жаль, а у меня к ней поручение.

— Пойдемте, я проведу вас в сельсовет. Там можно узнать, — предложила женщина, делая шаг к воротам.

— Вы не беспокойтесь, — властно остановил ее Новиков. — Я сам схожу.

— Как вам угодно… А я хотела…

Новиков не стал ее слушать. К дому приближался топот копыт. Новиков попятился, его рука проворно скользнула в карман. Это заметила женщина.

По улице ехали два всадника. Вот они поравнялись с воротами. Всадники о чем-то разговаривали. Звучал голос сержанта Пушина.

— А вот наш председатель. У него и можно узнать, — сказала она, направляясь к воротам.

Князь преградил ей дорогу, сдавленным голосом прохрипел:

— Я сам спрошу…

Женщина остановилась растерянно. Ей уже все стало ясно. Но как предупредить пограничников? Они уже проехали.

Князь вышел за ворота. Женщина крикнула:

— Иван Емельянович, вас можно на минутку?

Пограничник круто развернул коня. Оторопевший Новиков выругался: «Ах, сука!» В то же мгновение тишину разрезало несколько пистолетных выстрелов. Над забором мелькнула тень, через секунду другая, длинная, распластавшаяся… По огороду к границе бежал человек. За ним скакал всадник. По проулку, отрезая путь Князю, мчался другой всадник.

Новиков добежал до заграждения, бросился под проволоку, зацепился за колючки. Над головой что-то забренчало, загремело. Новиков выстрелил. Всадник не то упал, не то на скаку спрыгнул.

Князь вскочил и стремительно рванулся вперед, к реке. Впопыхах он зацепил ногой за прибор пограничной хитрости. Ночную тьму осветила яркая вспышка. Кругом стало светло, как днем. При свете ракеты он увидел стремившегося наперерез ему человека. Князь добежал до обрывистого берега, бросился на лед. Вслед за ним прыгнул пограничник. Вдогонку врагу он послал длинную автоматную очередь. С маньчжурского берега раздались винтовочные выстрелы: японцы прикрывали отход своего разведчика.

Длинными, размашистыми прыжками белогвардеец приближался к линии границы. Еще несколько секунд — и он будет недосягаем. Наступил самый страшный в пограничной службе момент. Судьбу решали считанные мгновения.

— Стреляй, Слезкин! — донеслось до Новикова из-за спины.

В этот же миг прогремела короткая очередь. Она слилась с несколькими другими очередями, выпущенными пограничником, который стоял на краю обрыва и вел огонь по японцам. Князь, почувствовав резкую боль в ноге, рухнул в торосы. Не успел он привстать, как был схвачен. В нескольких шагах от границы его скрутили, обезоружили и поволокли в советский поселок.

Перепуганный насмерть Ван Мин-до, как затравленная лисица, метался по берегу, заставляя солдат стрелять по пограничникам. Но после нескольких очередей, выпущенных с русского берега, солдаты попрятались. Ван Мин-до опустился на землю. Он долго глядел на мерцавшие в Кирпичном огоньки, словно все ожидал чего-то. Постепенно огоньки начали множиться, делаться расплывчатыми и бесформенными. Капитан провел ладонью по глазам. Ладонь стала мокрой. В бессильной ярости Ван Мин-до плакал.

Зловещая темнота, поглотившая Князя, сгустилась, стала непроницаемой.

На следующий день раненого Князя доставили в санчасть комендатуры.

Молодой доктор, ловко орудуя бинтами, закончил перевязку.

«Допрыгался! — подумал с досадой Князь. — Не послушался Вана!»

Он окинул взглядом комнату, внимательно посмотрел на застывшего у дверей часового. Еще не осознав безвыходности своего положения, Новиков размышлял над тем, как вырваться из лап Хоменко. До дверей, в которых стоял пограничник, не больше трех шагов. «Достаточно одного прыжка… Парень, кажется, не из крепких, — прикидывал Князь. — У доктора под халатом оружия не заметно. Но это можно и проверить».

Князь скорчил лицо от боли, заохал. К нему подбежал доктор. Князь резко наклонился и, как бы нечаянно, прижался щекой к правому бедру врача. «Нет пистолета», — подумал Новиков, сохраняя на лице страдальческое выражение.

Доктор пристально посмотрел на задержанного, пожал плечами. Встрепенувшийся было часовой, успокоился.

«Если б не нога, можно бы попробовать. — Но тут же подумал: — Хоменко не дурак. В коридоре наверняка стоит еще часовой. Можно прыгнуть в окно скрыться в темноте…»

В коридоре послышались шаги, скрипнула дверь. Часовой посторонился, пропуская капитана. Лицо вошедшего кажется знакомым. «Селинцев», — определил Новиков. Он не раз видел этого человека на карточках у Ван Мин-до и Накамуры и сейчас был уверен, что не ошибается.

— Идти можете? — спросил вошедший.

Не удостоив Селинцева ответом, Князь встал.

Выйдя на крыльцо, Новиков зажмурился, привыкая к темноте. По бокам стояли два пограничника с автоматами наготове. Думать о побеге — безрассудство!

Новикова ввели в кабинет и оставили на несколько минут одного. На стене висел в деревянной колодке маузер. По серебряной рукоятке пистолета, потерянного им во время неудачной переправы, Князь догадался, что он находится в кабинете Хоменко.

«Проверяет или издевается? — подумал Новиков. — Маузер наверняка разряжен».

Усилием воли Князь заставил себя удержаться от соблазна схватить его.

Новиков вздрогнул: в дверях показались Хоменко и Селинцев.

Хоменко остановился у стола, прищурившись, долго смотрел на белогвардейца. Князь спокойно выдержал взгляд. Старые противники молча изучали друг друга.

Хоменко смотрел на Новикова и думал, с чего начать разговор. Он давно мечтал о такой встрече. И вот она состоялась.

Спокойное лицо Новикова казалось молодым и мужественным. Лишь посеребренные сединой виски да мешки под глазами выдавали возраст и беспорядочную жизнь этого человека.

— Да, постарел, постарел, — прервал затянувшуюся паузу Хоменко. — Много пил, должно быть?

Новиков вяло улыбнулся и, не спрашивая разрешения, сел в кресло. Сели и Хоменко с Селинцевым.

— Да и вы не помолодели. Я почему-то всегда считал вас моложе себя. На карточках люди всегда выглядят свежей. Новый чин получили… Я знал вас майором…

Хоменко покосился на Селинцева…

— Наверное, недавно, а то мы бы знали… — Князь кивнул на подполковничьи погоны коменданта.

— Вот как? — Хоменко иронически приподнял бровь. Он понимал, что Новиков бравирует своей осведомленностью, поэтому решил сразу же сбить с него спесь.

— Что нового в ваших краях? Как поживает Накамура? Как твое здоровье после иорданского крещения в Сунгари? Говорят, что ты воспаление легких перенес?

— Вот как? — в свою очередь удивился Князь. Он не подозревал, что русские знают о его последнем посещении Харбина, тем более — об этой ненужной и глупой выходке в крещенский сочельник. — Я Кулунтая к вам за лекарствами не посылал!..

Упоминая имя манегра, Новиков рассчитывал, что Хоменко выдаст себя хотя бы каким-нибудь непроизвольным жестом, по которому можно будет догадаться о судьбе Кулунтая. Однако комендант словно и не слышал этого замечания. Его лицо было по-прежнему добродушным. Совершенно бесстрастен был и Селинцев. Пограничники вели себя так, будто впервые слышали о Кулунтае.

— Так, так… А я думал, что ты не веришь в бога, — процедил равнодушно Хоменко. Он лишь вчера, докладывая в отряд о задержании Князя, узнал о том, что Новиков принимал участие в крещенском купании. Коменданту захотелось поиздеваться над Новиковым, и он продолжал: — Мне всегда казалось, что такие люди, как ты, исповедуются у дьявола…

Князь засмеялся:

— Не говорите! Человеческая глупость беспредельна. Наслушался епископа Ювеналия, посмотрел, как полезло в ледяную купель эмигрантское начальство, решил тоже попробовать. Под пьяную лавочку каких только чудес не наделаешь.

Комендант закурил, протянул портсигар Новикову. Тот с удовольствием взял папироску, с жадностью всосал дым. Играть дальше не было смысла. Ждать пощады он не собирался, просить о снисхождении — тем более. Он прекрасно понимал, что его судьба зависит не от Хоменко, а от лиц, более могущественных, чем этот подполковник, начальник небольшого пограничного участка. Попадись к нему Хоменко, он, Новиков, поступил бы, видимо, не так. В пылу мести он, быть может, не позволил бы и этой простой беседы, какую допустил Хоменко.

Оценив обстановку, Князь лениво сказал:

— Шутки шутками, но пора и к делу. Можете спрашивать…

— О чем?

— Что вас интересует.

— Нас интересует многое, но об этом разговор вести не стоит. Неужели ты думаешь, что я не знаю, с кем имел дело столько лет?

— Нет, я так не думаю.

Хоменко погасил папироску, прислонился спиной к оконному косяку, жестким голосом проговорил:

— Отвечать за дела прошлых лет придется не здесь. Что касается вчерашней авантюры, то я думаю, что это какая-то глупость. Использовать тебя для прикрытия кого-нибудь другого японцы бы не решились. А об остальном ты сам расскажешь. Не правда ли?

Новиков знал, что его ждет. И все-таки был спокоен: сказывалась тренировка шпиона.

— Николай Петрович, где Кулунтай? — спросил он.

— А как по-вашему?

— Мы не знаем.

— Там, где ему и положено быть, — удовлетворил любопытство белогвардейца комендант.

— Ясно.

Без всяких хитростей и уверток, покуривая, Новиков рассказывал Хоменко и Селинцеву о своем житье-бытье, о пьянке с Ван Мин-до, о товарищах по разведке, вспоминал известные всем троим случаи на границе, интересовался знакомыми ему людьми. Пограничники слушали, не перебивали, не задавали вопросов. Только раз, когда Князь потянулся за новой папироской, Хоменко, как бы невзначай, спросил:

— А когда Елену Ланину переправили, почему не пошел?

Новиков улыбнулся.

— Не скажу. И не потому, что это сейчас важно для меня. Теперь это не имеет никакого значения. Просто хочется посмотреть, насколько вы проницательны.

— Не хитри, Новиков! — Хоменко погрозил пальцем.

— Нет, серьезно. Я всегда считал вас умным противником. Возможно, поэтому мне удавалось так долго оставаться невредимым. Если бы не вчерашняя блажь, мы вряд ли бы скоро встретились.

— Нет, ты все же скажи, — настаивал комендант.

— Был у вас, если это так интересно.

— Значит, убийство председателя колхоза в Таловке — твоя работа?

Новиков пожалел о своей откровенности.

…Беседа затянулась далеко за полночь. Уже сменились часовые у штаба и специальная охрана у кабинета, а Новиков все говорил и говорил. Он рассказывал о белоэмигрантских лидерах, о взаимоотношениях с японцами, о связях маньчжурских фашистов с немцами. Он называл имена известных Хоменко разведчиков, шутил и смеялся. Сейчас трудно было узнать в этом пятидесятилетнем мужчине, без умолку рассказывавшем о своих собратьях, того Новикова — авантюриста и головореза, руки которого были обагрены кровью десятков загубленных людей.

Начни Хоменко официальный допрос, Новиков повел бы себя наверняка по-иному. Он стал бы грубить, изощряться в хитрости. Но Хоменко этого не сделал. И Князь с удовольствием говорил о давно минувших днях, о встречах с известными деятелями белого движения, о святости интересов «великой России». Подобную откровенность мог позволить себе лишь человек, окончательно осознавший безнадежность своего положения.

Когда эти затянувшиеся разглагольствования стали надоедать, Хоменко перебил белогвардейца:

— Это что — игра? Или ты серьезно так думаешь?

— Что?

— Ну вот то, что говорил здесь о судьбе «великой России».

— Я верю в нее! Россия вернется на свой прежний путь!

В комнате наступила тишина. Хоменко усмехнулся.

— Что ж, это лишний раз говорит о слепоте русской эмиграции, — проговорил комендант. — Все это — плоды белогвардейской и японской пропаганды. Не ново!

Теперь уже Новиков слушал Хоменко.

— Что вы знаете о России? С вашего берега ее не видно. А то, что вам так старательно втолковывалось Семеновым, Бакшеевым, Власьевским, — все это несусветная дребедень. Странно, что вам, разведчику, так затуманили мозги… Надо быть идиотом, чтобы поверить в то, что Россия может быть поколеблена кучкой бандитов, во главе которой стоит несколько доживающих свой век старых перечниц да щенков-молокососов вроде Родзаевского и Матковского? Это же, по меньшей мере, смешно!

— Стоит ли об этом говорить, Николай Петрович? — вставил Селинцев, не проронивший до этого ни слова. — О каком величии может рассуждать убийца?

Замечание Селинцева вернуло Хоменко к действительности. Он выпрямился, нажал кнопку звонка. В кабинет вошел дежурный офицер.

— Уведите задержанного! — приказал комендант.

Лицо Хоменко посуровело. Исчезла добродушность, которую он терпеливо сохранял на протяжении всей беседы с Князем. Глаза Хоменко стали холодными и властными…