Застава на Аргуни

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Прошла зима. Она уже не показалась бойцам такой бесконечной, как первая. Стрелкинцы закалились и возмужали. В осанке молодых пограничников, еще недавно таких угловатых, появилась уверенность и даже, пожалуй, небрежность, этакое ухарство бывалых воинов.

Прошедшая зима была почти спокойной. Несколько маньчжурских аборигенов, переброшенных на советскую сторону с довольно-таки распространенной легендой о «поисках лучших условий жизни» — вот все, чем рискнули пожертвовать Накамура и Ван Мин-до после недавней потери своих кадровых агентов.

Несмотря на то, что деятели общества «Кокусаку Кенкьюкай» все еще лелеяли мечту о войне против СССР, разрабатывали инструкции о посылке японских колонистов в оккупированные районы Дальнего Востока, вопрос о выступлении Квантунской армии на север, видимо, с повестки дня был уже снят.

Германия трещала по всем швам. Япония, завязнув безнадежно в Азии, тоже зашаталась. Символ самурайского фанатизма — императорская хризантема все больше и больше свертывала свои поблекшие лепестки.

Канули в прошлое времена, когда пограничникам приходилось неделями отсиживаться в огневых точках, со дня на день ожидая вооруженных столкновений, которые в любое время могли быть использованы как повод для объявления войны Советскому Союзу.

Бойцы воспрянули духом. Возвращаясь из нарядов, они с удовольствием потирали руки: красные флажки на карте выстроились плотной цепочкой близко от западной границы Родины. Советские армии неумолимо приближались к Германии.

Поднялось настроение и у жителей пограничной полосы, долгие годы находившихся под угрозой нападения коварного врага.

…В мае отмечали юбилей отряда. Со всех застав в пограничный поселок съехались офицеры, сержанты, рядовые, чтобы помериться ловкостью, мастерством, удалью.

Давно уже не видел поселок такого скопления людей, лошадей, такого небывалого оживления и торжественной приподнятости. Всюду слышались разговоры о предстоящих состязаниях, назывались возможные победители, заключались пари.

Часов в десять утра под звуки духового оркестра из ворот показался строй конников. Ровными рядами, на рослых, игравших от нетерпения конях выехали участники соревнований. Впереди, разметав над головой кумачовое полотнище, ехал знаменосец с ассистентами. За ними — полковник Туров. Изрядно располневший, он уже менее всего походил на лихого конника, но по старой традиции обязан был находиться в голове этого отборного эскадрона. Вороной, в белых чулках дончак, словно чувствуя на себе высокую персону начальника, важничал: беспрестанно крутил могучей шеей, вытанцовывал, грациозно вскидывая передние ноги, разбрасывал на пыльную дорогу хлопья пены. Туров, пытаясь сохранять былую осанку, с трудом сдерживал коня, часто оглядывался на музыкантов и что-то недовольно бурчал.

Жители поселка, давно уже не видевшие таких торжественных выездов, высыпали на главную улицу. Грустно смотрели на всадников старики, вспоминая молодость. Весело махали руками говорливые девушки. Пыля босыми ногами, обгоняла колонну гурьба мальчишек.

Торопов почувствовал, как вскипела его кровь, как откликнулась на эти торжественные и красивые минуты армейского парада его солдатская душа.

Когда оркестр закончил строевой марш, Туров поднял руку в белой перчатке и, не оглядываясь, зычным, не по годам молодым голосом скомандовал:

— Запевай!

В первых рядах зазвенел бодрый голос:

Ударившись о сопки, прикатилось обратно разноголосым эхом:

Не успела затихнуть песня, как над поселком пронеслась звонкая трель трубы:

«Та-та-та-а-а, та-т-а-а-а!.. Всад-ни-ки, рысью, ве-се-ло, дружно, дружно! Сме-ло, впе-ред, не от-ста-вай!..»

Эскадрон пошел рысью на кавалерийский городок.

Через несколько минут всадники остановились. Туров скомандовал: «Смирна-а!» и подскакал к генералу, начальнику войск пограничного округа, гарцевавшему на чистокровном скакуне. Приняв рапорт, генерал поздравил пограничников и жителей села с праздником, разрешил начать соревнования.

Опять прокатился сигнал: «Эй, скорей, прочь с коней!» Бойцы спешились. Главный судья вызвал к флагштоку победителей прошлых соревнований. Напомнив участникам правила, судья поскакал в манеж.

Торопов нервно курил, кусал мундштук. Первые же заезды его встревожили: соперников, блестяще подготовленных, оказалось больше, чем он думал. Уже несколько всадников уверенно прошли все препятствия. Торопов ревниво сравнивал их со своими стрелкинцами и волновался все сильней и сильней. Еще утром он был уверен в победе своей заставы, а сейчас вдруг охватила тревога. «Неужели прошляпим призы? Неужели нам утрут нос?» — думал он, не находя себе места.

День выдался солнечный, знойный. В воздухе летала паутина. Офицеры расстегнули воротники кителей, то и дело вытирали платками лоб, шею. Свободные от заездов бойцы толпились у бочки с водой.

Одна за другой раздавались команды судьи, всадники метеорами срывались с места и устремлялись на препятствия.

Великолепно прошел всю систему препятствий молодой пограничник на рыжей кобылице с белой звездочкой на лбу.

— Молодец! — услыхал Торопов голос генерала. — Чей такой?

— С Ключевской, — ответил Туров.

Птицами летели через препятствия пограничники Таловки, Лебединого Луга, Кутикана, Серебристой. И вдруг боец с Таежной тяжело ухнул в яму с водой. В эту же яму грохнулся боец с Лиственничной.

«Перед прыжком повод не отдал коню», — подумал Торопов и быстро подошел к Айбеку.

— Как настроение? — спросил он бойца, а глаза его ясно говорили, умоляли: «Дружище! Дорогой мой! Не подведи! Утри им нос!»

Торопов видел, как чему-то улыбался генерал, как наклонился к секретарю райкома говоривший что-то начальник отряда, и ему становилось не по себе.

— Главное, — спокойно, не тушуйтесь. Противники не ахти уж какие, — шептал он Абдурахманову, оглаживая теплые бока Незабудки, заботливо осматривая седловку.

Волнение начальника передалось солдату. Побледневший Айбек выехал на исходный рубеж. Его маленькая, невзрачная на вид, но темпераментная лошаденка, все время нетерпеливо сучившая тонкими ногами, вдруг напружинилась и замерла, выгнув дугой шею и навострив уши. Всадник плотно прижал стремена к ее шелковисто гладким бокам, вытянул вперед цепко зажавшие повод руки, вобрал голову в плечи.

Торопов настороженно следил за каждым его движением. Вот Айбек чуть-чуть ослабил повод, еле заметно повел шпорами, пригнулся.

Судья взмахнул флажком. В тот же миг Незабудка сорвалась с места и стремительно помчалась к препятствиям.

Мелькают белые копыта. Разметавшись по воздуху, плывет длинный пушистый хвост. Секунда, другая, и вот уже Незабудка, подогнув передние ноги, взлетает над гребешком херделя, парит, словно птица, над широкой канавой.

«Так-так! Так-так! Так-так!» — стучат, гулко отдаваясь в ушах, копыта.

— Так… так… так… — отсчитывает мысленно Торопов полосатые клавиши, провожая ласковым взглядом удаляющегося Айбека.

Позади остались пирамида, коридор, канава с валом. Блеснув на солнце подковой, Незабудка делает крутой разворот и вот уже мчится к зрителям.

Торопову даже кажется, что он отчетливо видит ее черные, с красноватыми полукружьями глаза, тонкие ноздри, жадно вбирающие воздух.

Незабудка стрелой проносится мимо судьи, горделиво изогнув шею, бочком проходит еще несколько десятков метров и останавливается, махая головой, будто кланяясь людям. Айбек нежно треплет ее гриву.

— Джигит! Законченный кавалерист! — воскликнул генерал, провожая восторженным взглядом всадника.

Торопов стер со лба пот и почувствовал, что ноги его обессилели и ему хочется сесть.

Страсти начали разгораться, когда приступили к рубке. Зрители со всех сторон окружили паркур, часто награждали аплодисментами и возгласами одобрения наиболее лихих рубак. И опять всех поразил своим мастерством и удалью Айбек Абдурахманов.

Стрелка заняла по рубке первое место, обогнав победителя прошлых состязаний — команду Лебединого Луга.

Торопов, радостный, шумный, сверкая улыбкой, беспрестанно куря, уверял своих бойцов:

— Ничего, ребята, есть все шансы взять первенство! Впереди кое-кто из соперников еще может сорваться.

Однако случилось не так, как надеялся Торопов. Сорвались сами стрелкинцы. И сорвались на вольтижировке, которую меньше всего брали в расчет.

Торопов в ярости то снимал, то надевал повлажневшую фуражку.

— Методика подготовки не та, — упрекнул его начальник отряда. — На корде отрабатывали, а нужно было тренироваться на скаку.

Торопов чуть не скрипел зубами при мысли, что Плетнев вырвался вперед. Теперь спасти положение могли только скачки да стрельба. В своих стрелках Торопов всегда был уверен, а сейчас вдруг его почему-то охватило мрачное предчувствие провала. Вестей со стрельбища еще не было. «Неужели и там ребята дадут маху? — думал он. — Ведь никто не знает, сколько пришлось нам поработать».

Торопов тревожно прислушивался к доносившимся из-за горы винтовочным хлопкам-выстрелам. По ним он понял, что на стрельбище тоже идет жаркая борьба. «Ребята! Не опозорьте заставу!» — мысленно сказал он своим стрелкинцам…

На ипподроме, в ожидании гонга, люди шумели, спорили, смеялись. Знатоки конских статей, горячась, предсказывали исход борьбы, называли лошадиные клички, хвалили достоинство коней. Любители острых ощущений переходили на более конкретный язык — били по рукам. То там, то тут раздавались шлепки ладоней, венчавшие заключенные пари. В ход шли деньги, облигации, вещи.

Седой как лунь старик в заплатанной красноармейской гимнастерке и запыленных кирзовых сапогах совал в лицо рябому одноглазому парню огромные, с открытой крышкой и с привязанным на веревочке ключом часы.

— Бьюсь об заклад, что первым будет вон тот парень на гнедом жеребце, — доказывал старик, моргая слезящимися глазами. — Ставлю часы! Смотри, какая у его коня могучая грудь! А ноги?

Парень отвел в сторону руку старика, подмигнул кому-то из товарищей, возразил:

— Дай бог вашему гнедому прийти десятым, папаша. Разве вы, не видите, как бедно он одет? Не мускулы, а тесто под кожей. Квашня — не конь! Пропадут часы ни за что. Только и удовольствия: колокол послушаете, как звенит, а выгоды никакой…

— Ты, паря, об моих часах не тужи. Говори лучше, что ставить будешь?

— Спорь, Сенька, не бойся, — поддержал рябого парнишка лет шестнадцати, дымивший самокруткой. — На покосе пригодятся. Они небось со звоном. Утром не проспим.

Сенька заколебался. Порывшись в карманах, он вытащил три красненькие тридцатки, протянул старику.

— Девяносто? Мало! — закричал старик. — Как-никак — часы. Да не простые. Мне их в Порт-Артуре сам генерал Лохвицкий подарил, в русско-японскую, с дарственной надписью…

Любопытные потянулись к часам, принялись разбирать полустершуюся надпись на крышке. Кто-то спросил:

— Это не тот ли Лохвицкий, что в гражданскую с Меркуловыми якшался?

— А кто его знает, может, и тот.

— Если тот — и даром не надо. Зверюга! Моего батьку под Иманом беляки расстреляли по его приказу, — проговорил Сенька, пряча деньги в карман.

— Бери, Семен. Все будет память об отце. Как зазвонят — вспомнишь, — сказал какой-то капитан.

— Так ведь не хочет! Мало, говорит.

— На какую ставишь? Я добавлю, — предложил капитан.

Сенька показал на караковую трехлетку под солдатским седлом.

— Лошадка ладная! — согласился капитан, протягивая парню с полдюжины тридцаток.

Генерал перегнулся через перила, сказал старику:

— Проиграешь, отец. Напрасно связываешься.

— Никак нет, ваше… товарищ генерал, — возразил старик. — Не должон бы…

Судья что-то прокричал в мегафон. Всадники начали готовиться к старту.

На трибунах продолжался спор. Кто-то предлагал поставить на кон чудом сохранившуюся у свекрови поллитровку самогонки, кто-то на все лады расхваливал черкесский, с блестящими наконечниками пояс, кто-то готов был отдать «на все сто» обкуренную трубку.

После первых удач любимцем публики стал Айбек. Но от ставок на него удерживала Незабудка. «Хватит ли у нее сил на такую дистанцию?» — сомневались знатоки…

Торопов видел, что всадники, готовые к старту, волнуются. Волнуются и кони. От нетерпения они бьют копытами, трясут головами. Под гладкой, вздрагивающей кожей ясно видны узловатые мускулы, густые разветвления жилок, пульсирующие сосуды.

Торопов прижимает к глазам бинокль, осматривает конную группу, сравнивает лошадиные ноги, мышцы, груди. Судьба скачек зависит прежде всего от них. Вздрагивают чуткие ноздри, вспыхивают огнем злые глаза, бередят азартную душу Торопова. Он ревниво сравнивает коней с абдурахмановской Незабудкой. «Вы еще не знаете, что это за лошадь! — думает он. — Это она с виду неказистая! Она еще покажет себя!»

Он беспокойно всматривается в лица всадников. Чтобы заставить вовсю работать сердце, легкие, ноги лошади, надо уметь понять характер коня, его настроение. Это может сделать лишь человек, знающий и любящий коня.

Торопов долго вглядывается в бронзовое, скуластое, непроницаемо спокойное лицо Айбека. «Не подведет», — уверенно думает он.

С таким же вниманием следят за всадниками офицеры штаба, начальники застав, коменданты — люди, знающие толк в кавалерийском деле. Кто же будет счастливцем? Кому победным звоном прозвучит колокол?

А всадники ведут себя по-разному. Одни с безразличным видом стоят возле коней, другие со спокойной величавостью уже восседают в седлах, третьи беспрестанно крутят головами, оглядываются на зрителей, четвертые нервно ходят вокруг своих лошадей.

Генерал задержал бинокль на Абдурахманове, сидевшем верхом вполоборота к трибуне. Лицо стрелкинского кузнеца было хмурое. Словно почувствовав на себе взгляд, боец развернул Незабудку, стал к зрителям спиной. Потом, взглянув на судью, он что-то шепнул лошади, раза два-три вздыбил ее на «свечку», слегка пришпорил и послал рывком вперед. Прогнав Незабудку на кентере — тихом галопе — до ограды ипподрома, Айбек вернулся обратно и остановился на прежнем месте.

Начальник войск округа — опытный конник — догадался, на что рассчитывает маленький джигит. Уловив, в какой именно момент он начал горячить лошадь, генерал улыбнулся и, толкнув в бок Турова, сказал:

— Что, Степан Семенович, может быть, и нам тряхнуть стариной, а? Давай стукнем по рукам ради интереса!

Туров лукаво покосился на генерала.

— Высмотрели, товарищ генерал, не иначе! Скажите на кого — я прикину, стоит ли рисковать?

— Угадай!

Кое-кто из бойцов, последовав примеру Айбека, тоже начал горячить застоявшихся коней.

— Шляпы, раньше надо было, — прошептал генерал, видя их бестолковое кентирование. — Раньше надо было думать. Теперь поздно. Можно и навредить.

Догадавшись, чем вызвано замечание генерала, Туров сказал:

— На Абдурахманова?

— На него.

— Я бы, пожалуй, тоже на него поставил, да коняшка смущает.

— Смущает — выбирай любого.

— Любого-то любого, но ведь кто на этом любом будет сидеть — вот вопрос.

Прозвучал гонг. Всадники заняли места на старте.

— Говори скорее, а то поздно будет, — торопил генерал, входя в азарт. — Смотри, судья уже за веревку взялся.

Полковник еще раз окинул взглядом застывших в ожидании всадников. Ему, знавшему наперечет всех коней отряда, разбиравшемуся в лошадиных родословных не хуже, чем в своей собственной, не составляло большого труда определить шансы, и он поспешно ответил:

— Ставлю на Нурмистра с Лебединки.

Айбек зорко смотрит на судью. А тот, словно только и ждавший ответа начальника, ослабил веревку, чуточку помедлил и каким-то резким, замысловатым движением рванул ее на себя. Колокольный звон, гики всадников, крики зрителей, топот десятков копыт, дробно застучавших по дорожке, — все слилось в протяжный, нарастающий гул. Лавина конников вытянулась над зеленой гладью ипподрома.

Два с лишним десятка не очень опытных, но решительно настроенных всадников, с первых же секунд вступили в жаркую схватку. Айбек, заняв место в середине кавалькады, принимал на себя град вылетавших из-под копыт комьев и, казалось, не собирался вмешиваться в соперничество.

Участникам скачек предстояло пройти три круга. Пока всадники были на первом круге, болельщики вели себя сравнительно спокойно. Порыв, с которым они встретили сигнал колокола, постепенно стих. Зрители позволяли себе обмениваться мнениями, отвлекаться, подсмеиваться друг над другом. Делалось это вполголоса, между прочим, так, чтобы не потерять из виду своих любимцев.

Впереди крупным галопом шел Комаров — надежда Турова. Его рослый, в яблоках скакун легко взмахивал длинными ногами, и почти не напрягаясь, переливался под всадником своим могучим телом. Издалека он больше походил на сказочную, плавно парившую над землей птицу, чем на коня.

Полковник Туров, не спускавший глаз с Нурмистра, стиснул губы. Ему явно не нравилось поведение всадника. Генерал, уловивший тревогу начальника отряда, поддел с ехидцей:

— Картинка. Иванушка на коньке-горбунке твой Комаров!

— Не говорите, товарищ генерал, — согласился Туров.

Всадники пересекли стартовую линию, пошли на второй круг.

— Кстати, мы так и не условились о закладке, — сказал генерал, посмеиваясь. Хотя и продолжал лидировать Комаров, все понимали, что победителем ему не быть. Слишком пассивно, холодно настроил своего коня боец с Лебединого Луга.

Давать отбой было поздно, и Туров с безразличием пообещал:

— Возьмете что-нибудь из моей коллекции холодного оружия.

— Ты уже капитулировал?

Полковник не ответил. На трибуне нарастал гул. Послышались возгласы болельщиков. Всадники пошли на последний круг. Теперь уже определенно обозначилась пятерка претендентов на призовое место. Эта группа оторвалась от остальных метров на тридцать-сорок. Возглавлял группу по-прежнему Комаров, замыкал Абдурахманов. В середине, низко пригнувшись, едва не касаясь руками лошадиных ушей, скакал рыжий ефрейтор, облюбованный стариком-портартуровцем.

С трибуны раздались крики. Парнишка, толкавший своего приятеля на пари со стариком, гремел:

— Сенька, Сенька, смотри-ка, что делает рыжий! Горят твои червонцы!

Старик, перебравшийся на второй ярус, нещадно колотил костылем по барьеру и, не обращая внимания на своего важного соседа, истошно вопил:

— Растяпа, мать твою так!.. Волю дай, волю коню!

— Рано, отец, рано, — уговаривал старика генерал. — Не годится так. Можно, ненароком, и перепейсить.

— Как вы сказали? — старик приложил к уху ладошку.

— Говорю, можно перепейсить, критическую скорость превысить, коня запалить.

Старик махнул рукой, сплюнул через барьер. Какой может быть пейс? До него ли сейчас, когда «плачут» именные часы? Из уважения к генеральскому чину, старик степенно заметил:

— Не рано. Покойный ротмистр Ермолаев всегда начинал в это время. Приходил первым на всех скачках и ни разу не запалил своего рысака. — Возразив генералу, портартуровец опять завопил: — Волю коню!

Свирепо насупившись, Айбек смотрит поверх ушей Незабудки. Пот, застилая глаза, льется градом по лицу. Плывут навстречу переполненные болельщиками трибуны ипподрома. Впереди, поблескивая атласным крупом, скачет лошадь Комарова.

На выходе из виража Айбек, словно услышав крик старика, дает Незабудке свободу и взмахивает хлыстом. То же самое делает и рыжий ефрейтор. Мгновение — и их кони настигают Комарова. Чувствуя, как все ближе, ближе подступает грозный вал погони, Комаров не выдержал и оглянулся. В воздухе опять мелькнули хлысты. И вот уже место лидера заняли Абдурахманов и рыжий ефрейтор. Несколько секунд они идут стремя в стремя, но при выходе на прямую ефрейтор вырывается на полкорпуса вперед.

Старик настороженно притих, собрался в комок, пригнулся к барьеру. Генерал протянул портартуровцу руку, шепнул:

— Принимай, папаша, в пай. Ударим по рукам? Теперь остались только наши…

Старик молча хлопает сухонькой рукой по широкой генеральской ладони. За спиной раздается пронзительный крик: «Ваня-а-а!.. К бровке жмись!..» Это подбадривают Комарова. Он идет уже четвертым. Кто-то издевается: «Жмись не жмись, теперь твоему Ване крышка!» Эти слова тонут в грохоте аплодисментов и топоте ног.

Последняя прямая…

Абдурахманов опять пускает в ход хлыст. Незабудка делает отчаянный бросок. Айбеку кажется, что она вот-вот выскочит из-под седла и уйдет вперед без седока. Пятьдесят, сорок, тридцать метров остается до финиша. Всадники по-прежнему мчатся стремя в стремя. Стрелкинский кузнец со всего плеча стегает коня и пронзительно свистит. Еще один рывок — и Незабудка выдвигается на голову вперед. Звенит колокол. Ревут неистово трибуны.

Айбек спрыгивает на землю и в порыве целует Незабудку в дрожащие от возбуждения губы, стирает платком хлопья горячей пены. К нему бежит Торопов, обнимает его и долго трясет руку. Айбек что-то шепчет и счастливо сверкает глазами. Болельщики скандируют: «Не-за-будка!.. Не-за-будка!..»

Когда улеглась буря аплодисментов, начали поздравлять тех, кто выиграл пари. Заливаясь пронзительным смешком, пересчитывает червонцы старый портартуровец. Кто-то кому-то вручает проигранную трубку, кто-то на весь ипподром советует, как лучше выкрасть у свекрови пол-литровку самогона. Проигравших утешают тем, что потеряно еще не все, что можно попытать счастья в скачках сержантов и офицеров, наконец, в скачках вольных казачков, которые по традиции замыкали соревнования.

Выигрыш скачек сержантом Пушиным и второе место, занятое Тороповым, вернули стрелкинцам потерянные баллы. Удачная стрельба увеличила их очки еще больше. Стрелка заняла первое место, получила переходящий приз, а победители — подарки командования.

Передавая приз Торопову, старший лейтенант Плетнев с Лебединки мрачно пригрозил:

— Все равно отберем, Торопов! Имей в виду!

— Ну, это мы еще посмотрим! — воскликнул Торопов. Радость и гордость так и распирали его. Ликование брызгало из глаз, жаркой волной катилось от всей его ловкой, подтянутой, сильной фигуры.