Застава на Аргуни

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Панькина срочно вызвали в штаб комендатуры на семинар. Узнав об этом, Торопов возмутился:

— Черт знает, что у них там делается! Не успеешь доброе дело затеять — они тут как тут. Будто специально сидят наготове.

Но делать было нечего. Приказа не ослушаешься. Панькин уехал. Торопов с головой ушел в занятия.

…После лютых морозов солнце ласково пригрело землю. Торопов, идя полем на стрельбище, остановился среди отсыревшего снега, медленно снял шапку, подставил лицо солнцу, и от лучей его как бы растаяли хмурая озабоченность, служебная сухость. Лицо мягко посветлело, глаза закрылись. Грустная, слабая улыбка шевельнула обветренные, жесткие губы. А в сердце зазвучало что-то такое нежное, проникновенно тихое. Хотелось сказать людям что-то теплое, душевное. Перед ним проплыло лицо Нины Сергеевны, ее улыбающиеся глаза. И он мысленно говорил ей: «Вот скоро начнет таять снег, ноги будут проваливаться, сотни ручейков побегут в Аргунь. Скоро трава полезет из земли, запахнут цветы, людям будет хорошо. Пусть и тебе будет хорошо. Даже пусть тебе будет лучше всех. А будет ли мне хорошо? Нет, мне не будет хорошо!» И опять проплыло лицо Нины Сергеевны. Проплыло, улыбнулось, позвало…

Бойцы, свободные от нарядов, были уже на стрельбище. На огневом рубеже находилось отделение сержанта Желтухина. Пушин с бойцами стоял чуть в стороне, что-то объяснял, чертя хворостинкой на снегу. Слышался хрипловатый голос Желтухина: «Ложись!» «Заряжай!» «Разряжай!» «Встать!»

«Сделал, называется, выводы! Вот так и обучаем: «Заряжай!» да «Разряжай!» — подумал Торопов подходя. — Вчера же говорил, что пора отказаться от такой примитивной практики! Так нет, опять за свое…»

Торопов принял рапорт сержантов. Через минуту двое бойцов вышли на огневой рубеж. Лейтенант приложил к глазам бинокль, посмотрел в сторону мишеней, приказал телефонисту:

— Передайте сигнальщику: укрыться в окоп.

Торопов повернулся к бойцам.

— Лежа, с руки…

До слуха лейтенанта донесся шепот Желтухина: «Прицел «три». Не забудь поставить. Целься под обрез…»

— Отставить! — скомандовал Торопов. Он подошел к Желтухину, смерил его строгим взглядом. — Товарищ сержант, научить бойцов определять прицел и выбирать точку прицеливания вы обязаны были до выхода на огневой рубеж!

Сержант покраснел. Все, о чем говорил ему лейтенант, он сделал, но привычка опекать бойцов, неверие в них подвели Желтухина.

— А это к чему? — показал Торопов на бойцов, сидевших у костра. Пограничники старательно коптили мушки и прицельные планки винтовок. — При столкновении с нарушителями тоже будете костер разводить?

Начальник заставы вышел на бруствер огневого рубежа, остановился перед лунками, вырытыми для локтей. Окинув бойцов пристальным взглядом, он сапогом взрыхлил снег.

— Вы что, станете врагу кричать: «Будьте любезны, подождите, мы сейчас, только ямки выкопаем!?»

Нужно бы сделать Желтухину разнос, но то, что прозвучало в душе лейтенанта на снежной поляне, остановило его. Он мягко приказал:

— Сержант Пушин, ведите сюда бойцов. — Когда все подошли, Торопов спросил: — Вы слышали, о чем мы тут говорили?.. — И после паузы: — Так вот, отныне огневую подготовку мы будем вести по самым жестким правилам! — Расхаживая вдоль строя, он на мгновение задумался, потом неожиданно сказал: — Давайте-ка сделаем перекур!

Трещал и чадил костер, вокруг него подтаивал снег. Бойцы задымили цигарками. Торопов присел на бревно.

— Закуривайте, товарищ лейтенант, — предложил Морковкин.

Торопов свернул папироску, потянулся за угольком. Сделав пару крепких затяжек, он, испытывая дружескую теплоту к своим бойцам, позвал Айбека:

— Садитесь-ка сюда! — Казах сел рядом с ним. — Расскажите нам, почему нарушитель ушел обратно за кордон. Как могло случиться, что столько пограничников не сумели справиться с одним человеком?

Айбек виновато заморгал, ему было стыдно смотреть в глаза товарищей.

— А вы не смущайтесь, товарищ Абдурахманов. Я не хочу вас упрекнуть. — Торопов улыбнулся. — Это могло случиться и со мною и с каждым. Раз на раз не приходится. Вспомните, как все было, и скажите, почему вы промахнулись? Политрук стрелял из автомата с более дальней дистанции, а попал…

Айбек задумался, а потом от души признался:

— Растерялся я, товарищ лейтенант! Он как пальнул, моя голова сразу перестала варить! — Бойцы засмеялись. Айбек сердито глянул на них. — Потом дурная голова стала думать, а враг уже бежит. Метров двести убежал. А, шайтан, думаю. Винтовку поднял. Раз стрелял, два стрелял, три стрелял! В небо стрелял! Руки плясали. Испугался.

— А какой прицел поставил? — полюбопытствовал Павличенко.

Айбек прищурил раскосый глаз и, вспомнив, изумился:

— Совсем прицельной планки рукой не трогал! Це-це-це! Ишак! — зацокал он языком и вспыхнул от гнева.

Торопов многозначительно глянул на Желтухина, поднялся с бревна и горячо заговорил:

— Метко стрелять — не простое дело! Имей Абдурахманов привычку механически ставить нужный прицел — и нарушитель лежал бы у его ног. Вот эту привычку мы и должны выработать здесь, на стрельбище. Стрелять будем из любого положения, при самых неожиданных обстоятельствах. Овладеете мастерством, тогда сам черт не будет страшен вам!

Вскоре над стрельбищем загремели выстрелы. Смена за сменой выходила на огневой рубеж. Команда следовала за командой. Сухие, трескучие хлопки улетали в пространство и возвращались раскатистым эхом. Стреляли, казалось, не здесь, а где-то далеко-далеко, за горами.

В записной книжке начальника появились прыгающие рядочки цифр. Сообщения показчика были неутешительными. Немало пуль ушло «за молоком».

Торопов зачитал результаты стрельбы и отпустил бойцов, оставив тех, кто не шел в наряд.

На огневой рубеж вышел Морковкин. Торопов дал ему обойму патронов. Боец действовал правильно, придраться было не к чему. Но когда показчик сообщил результаты, лейтенант пожал плечами. Мишень была поражена только двумя пулями, да и те ушли в нижний левый угол.

— Плохой я стрелок! — вздохнул Морковкин. — И в учебном вот так же было. Раз выполню, а два промажу!

Торопов присел перед бойцом на корточки и посоветовал:

— А ну, попытайтесь еще разок, все по порядку… Стреляйте не торопясь.

Морковкин, послав патрон в патронник, стал тщательно целиться. Торопов видел, как напряглись его руки, как вздулась на шее жила.

— Спокойней, спокойней. Напрягаться не надо. За спусковой крючок не дергайте, нажимайте плавно.

И опять что-то весеннее, волнующее легким облачком проплыло в душе. Торопов даже тряхнул головой, чтобы не отвлекаться от занятий. Это весеннее облачко делало сегодня его терпеливым и душевным.

Морковкин выстрелил и, не отпуская от плеча приклада, посмотрел на начальника.

— Теперь понятно, почему ваши пули просятся влево, — проговорил лейтенант как-то особенно заботливо. — Вы напрягаетесь и давите на приклад щекой. Всегда у вас пули идут вниз?

— Часто. Это я замечал…

И Морковкин чувствовал эту просветленность Торопова и не пугался его, а весь открывался перед ним и хотел только одного: попасть в цель, чтобы заслужить похвалу начальника.

— Наверно, еще мелкую мушку берете или придерживаете ее влево! Ну-ка, попробуйте разок. Не забывайте, что я сказал. Мушку возьмите ровную, просвет сократите, как только можете, приклад прижмите к плечу.

Торопов подошел к телефону. «Что это сегодня с начальником? — удивленно подумал Митька. — Душа человек!».

Морковкин не торопясь прицелился и выстрелил.

«Семерка, внизу, чуть влево», — услышал лейтенант в трубке голос показчика.

— Вот видите, уже лучше! — обрадовался Торопов. — Выровняйте мушку, берите без просвета.

И Морковкин тоже обрадовался. Он уже уверенно, смело выстрелил второй раз. Трубка сообщила: «Попал».

— Стреляйте еще! — увлеченно крикнул Торопов.

Морковкин совсем осмелел. Загремели выстрелы. В трубке зазвучал голос.

— Хорошо! — сказал Торопов Митьке. — Оказывается, можете стрелять! И неплохо стрелять! Только не трусьте, как заяц, не сжимайте мускулы. Стрелок из вас будет настоящий.

Митька счастливо ухмылялся. Торопов постоял у костра, посмотрел на бледное пламя, задумчиво закурил и вдруг тихонько засмеялся и покачал головой, точно сам удивился своему состоянию.

— Ну, а у вас почему неудачи? — спросил он весело и громко у Дудкина. — Сами причину знаете или искать ее будем?

— Лучше искать, — уныло промямлил Валька. — Вот, кажется, делаю все, как нужно, а смотришь — летят пули в белый свет, как в копеечку. Я уж и так и этак прикидывал — не пойму. Только об этом и думаю, — подчеркнул Валька.

— Что ж, давайте исследуем, — улыбнулся Торопов. — Может, и выясним, откуда эта копеечка берется.

Торопов лег рядом с бойцом, приставил к винтовке ортоскоп. И пока он занимался с Дудкиным, где-то глубоко, в самом дальнем уголке души, все звучала и звучала весенняя радость, с которой он пришел на стрельбище. Он словно продолжал говорить с Ниной Сергеевной, говорить о траве, которая вырастет из разомлевшей под солнцем благодатной земли, о цветах, которые расцветят пышными узорами лесные лужайки, и о том, что ему, пожалуй, не быть счастливым. Ему вдруг стало жаль себя, и он подумал, что у него есть и будут только эти бойцы, товарищи его боевые, а больше никого не будет. И от этого он испытал еще большую теплоту к своим солдатам. А сам, думая об этом, говорил заботливо:

— Вы уменьшите просвет между мушкой и основанием мишени. Не бойтесь, не бойтесь…

Панькин возвращался домой. Подъезжая к Кирпичному, он услыхал выстрелы и тепло подумал: «Игорь воспитывает бесшабашность!»

Передав лошадь коноводу, Панькин поспешил на стрельбище Торопов горячее, чем всегда, стиснул его руку, потряс ее.

— Не заскучал о заставе?

— Да есть немного, — засмеялся Панькин. — Что это? — спросил он, кивнув на бойцов, которые распластались на снегу с завязанными глазами.

— Учимся вести огонь вслепую. Постигаем, так сказать, приемы стрельбы в условиях «ограниченной видимости».

Торопов подозвал Кукушкина.

— Продолжайте занятие, старшина.

Офицеры отошли в сторонку.

— Ну и как? — спросил политрук.

— Туговато, — признался Торопов, вытаскивая портсигар. — Отстреляли без тебя ряд упражнений, подтянули хвосты в стрельбе по неподвижным целям, понаторели мало-мальски в стрельбе навскидку. Ерундой мы раньше занимались, верхушки сшибали. Окунулся я в это дело и понял: работать еще да работать.

Офицеры оживленно стали обсуждать, как лучше вести дело дальше.

— Пожалуй, мы погорячились, когда отвергали программу отдела боевой подготовки, — сказал Панькин задумчиво. — Много прыти проявили. Думали: раз, два и в дамки…

— Да, в расписании много методических тонкостей предусмотрено. Их не обойдешь. В них вся суть. Единственно, что можно сделать, — это проводить больше тренировок. — Торопов посмотрел в сторону занимающихся и предложил: — Пойдем, я покажу тебе один психологический этюд. Домой не торопишься?

— Так теперь чего торопиться? Я дома.

Торопов объявил перерыв. Пограничники снимали с глаз повязки, щурились от солнца, здоровались с политруком. Панькин почувствовал, что соскучился и по бойцам.

— Привет вам от Слезкина, — сказал он, с удовольствием рассматривая их лица. — Вчера я разговаривал с санчастью отряда. Врачи обещают скоро выписать. Так что — не всякая пуля страшна! — весело подчеркнул он.

Торопов построил бойцов в шеренгу и скомандовал:

— Сержант Пушин, на огневой рубеж шагом марш!

Пушин спокойно и четко вышел.

— Рядовой Дудкин, завяжите сержанту глаза. — Торопов подал бойцу синюю повязку.

Панькин заволновался: «А вдруг — сорвется? Рискует Игорь». Он настороженно посмотрел на Торопова. Тот самоуверенно и гордо усмехнулся, дескать, не волнуйся. У меня не сорвется!

Торопов махнул рукой. Показчик выпрыгнул из окопа, поставил мишень и стегнул по щиту веткой.

— Огонь!

Пушин красиво и сноровисто вскинул винтовку и выстрелил. Не отрывая оружия от плеча, он перезарядил и выстрелил вторично, затем еще раз. Показчик появился в стороне, звякнул железкой. Пушин мгновенно повернулся на звук.

Команда и выстрел прогремели разом.

Показчик с шумом вынырнул в другом месте. И опять звучно хлестнул выстрел.

Пушин снял повязку, чеканя шаг, вернулся в строй. Лицо сержанта было спокойным, но бледным.

Показчик проверял мишени. Вот он спустился в окоп. Торопов возбужденно схватил трубку. Гордая улыбка озарила его лицо.

— Пять попаданий из пяти! — Торопов самодовольно тряхнул головой. — Вот как надо стрелять! Искусство!

Бойцы переглядывались, некоторые от удивления даже рты открыли.

— Как, по-вашему, ушел бы Кулунтай от сержанта? — победно спросил Торопов у изумленных солдат. — Нет! Такой стрелок принес бы его, как подбитую перепелку!

— Соколиный глаз! — похвалил кто-то восхищенно сержанта.

— Вот-вот, именно «соколиный глаз»! Артист! — И Торопов торжествующе покосился на Панькина.

«Ишь, расхвастался! Любуется собой», — подумал политрук.

Пушин смущенно переминался с ноги на ногу, поглаживал пшеничные усы. Ему хотелось, чтобы все поскорее забыли о нем, занялись своим делом.

— Тренируйтесь, и каждый из вас может стать Пушиным. Труд — отец мастерства!

И все-таки, несмотря на самоуверенность Торопова и его любовь покрасоваться, щегольнуть чем-нибудь, Панькину лейтенант нравился, как нравился он и бойцам.

— Рядовой Абдурахманов, приготовиться к выполнению задачи.

Айбек завязал глаза и вдруг в темноте почувствовал себя беспомощным. Он вспомнил, как в детстве играл в жмурки, и ему захотелось вытянуть руки, чтобы на что-нибудь не наткнуться. Повязка плотно прижимала закрытые веки, ресницы. Вот сзади заскрипел снег. Кто там прошел? Близко кашлянул политрук. Радостно чирикая, над головой пролетел воробей. Вот затарахтела пустая банка. Это зашумел показчик. Айбек, напрягая слух, навел винтовку на шум. Около уха громко дышал Торопов.

— На каком расстоянии цель? — прозвучал в темноте голос начальника.

Айбек мысленно припомнил громкость звука и неуверенно определил:

— Метров тридцать.

— Прицельтесь. Так. Держите винтовку. — Торопов снял повязку с глаз стрелка. — Ну и как?

Бойцы кругом засмеялись. Винтовка Айбека была нацелена в землю. Он сконфузился и опять обругал себя: «А, ишак!».

«Старички», имевшие больше навыков, вели себя с повязкой увереннее, но «молодняк» расстроил Торопова. Только Павличенко обрадовал его своей стрельбой. Начальник, как говорится, засучив рукава начал терпеливо показывать, рассказывать, втолковывать бойцам все секреты стрельбы на звук. Панькин сидел на бревне и с удовольствием следил за занятиями. Ему нравились упорство, терпение и выдержка Торопова, его увлеченность. Лицо начальника раскраснелось, между бровями прочертилась упрямая складка. Зная нетерпеливый и горячий характер Торопова, Панькин оценил его спокойствие не без удивления.

Отправив бойцов на заставу, они медленно пошли вслед за ними.

Солнце скрылось за Кирпичным Утесом, быстро сгущались февральские сумерки, лесистые склоны гор потонули в сизо-фиолетовой мгле, от реки подул холодный ветерок. Оттаявший за день снег взялся твердой коркой и звонко хрустел под ногами.

— Ну, давай, давай, выкладывай новости! — попросил Торопов. — Как дела на фронте?

— На фронте наши дают жизни! — весело проговорил Панькин — Армию Паулюса взяли в мешок, взяли и завязали крепко. Теперь не вылезти.

— Молодцы, молодцы! — ликовал Торопов.

Они долго еще говорили о битве на берегах великой реки. А потом Панькин сообщил удивительную новость: в армии вводили погоны.

Торопов даже остановился.

— Болтовня, наверное, — усомнился он.

— Нет, как будто, всерьез, — возразил Панькин. — Приказа еще не получили, но поговаривают, что вот-вот будет.

— Что за черт! Раньше мы били золотопогонников, а теперь сами надеваем погоны! — недоумевал Торопов.

— А почему бы и не воскресить традиции русского воинства? — заспорил Панькин. — Красивая форма была!

— Ну да, конечно. Золотой пояс, кокарда, шпоры звездочкой, рейтузы в обтяжку… — Торопов засмеялся. — Подучимся малость светским манерам — и айда в клуб мазурку отплясывать. А чуть что — не поделили деревенских красавиц — валяй к барьеру… Чудишь ты, Михаил Семенович!

— Чего же тут чудного?

— Погоны! А! Погоны! — все никак не мог примириться с этой новостью Торопов. — Ведь били же мы за погоны!

— То были царские, а теперь народ нам наденет погоны. Свои, советские погоны!

Торопов смущенно почесал затылок. И между ними, как всегда, вспыхнул спор…