Застава на Аргуни

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

До приезда на заставу сержанта Карпова, назначенного вместо Желтухина, слава лучшего охотника принадлежала Мишке Павличенко. На Стрелке не было человека удачливее, чем он. Это, между прочим, признавалось не только пограничниками. Не оспаривал Мишкиных заслуг никто и из охотников Кирпичного. А уж они-то — можно не сомневаться — толк в этих делах знали!

В свободное от нарядов время Павличенко уходил в тайгу, прихватив «винчестер» — так называл он свой карабин — и связку петель. Домой Мишка возвращался почти всегда с добычей. Иногда приносил козу, иногда — кабаргу. Приходилось ему убивать и волков, и лис, и росомах. Нельзя сказать, чтобы случалось это часто, но у бойцов все же не было оснований обижаться на него. Так или иначе, а носили они рукавицы-мохнашки из волчьих шкур, добытых Мишкой. И все-таки козы, волки, кабарги не были главной статьей его промысла. Больше всего ему везло на зайцев. Тут он был просто счастливцем: зайцы липли к нему, словно мухи к липучке. Можно было подумать, что Павличенко владел каким-то особенным секретом их добычи или настолько изучил заячью психологию, что знал, где они ночуют, где будут петлять их следы сегодня, завтра, через неделю. Зайцев он не стрелял: жалел на такую мелочь заряда. Он ловил их обыкновенными проволочными петлями — удавками.

Пограничники, завидя Павличенко с трофеями, подтрунивали:

— Опять куцую дохлятину приволок?

— А что, поросятинки захотели? — огрызался Павличенко. — Теперь зайцы вкусные. Не смотрите, что худые. Сейчас у них время любви. А любовь, знаете, штука особенная. Поглядите вон на Дудкина. Он как наестся зайчатины, так начинает собираться на моисеевский выселок — линию ремонтировать. Съездит к Зойке, потокует, как глухарь, за сараем, чтоб старик не видел, и обратно.

Слезкин, слыша это, мрачнел, лез в карман за махоркой.

Нередко Павличенко возвращался из лесу с рваными штанами. При этом он говорил пискляво:

— Понимаете, как все получается? Возьмешь его стервеца, за уши, а он брыкается, так и норовит, так и норовит когтями за коленки зацепиться.

— Понимаем, понимаем! — соглашались бойцы, посмеиваясь. — Попроси старшину, чтобы он тебе кожаные штаны сшил, такие, как у Робинзона. Помнишь?

Но бывали и на Мишкиной улице праздники. В такие дни он ходил гоголем. Прохаживаясь по столовой, снисходительно приговаривал:

— Так, так! Значит, уплетаете, черти лопоухие? Ну-ну, уплетайте на здоровье!

Так было месяц назад, когда Павличенко сбросил с седла под ноги старшине огромного гурана. Так было совсем недавно, когда он усталый заявился к Кукушкину и сказал:

— Посылайте в Дербич повозку. Секача завалил. Пудов, однако, на десять будет…

Пограничники съездили.

Правда, кабан оказался не секачом, как об этом хвастливо заявил Павличенко, а старым-старым, с загнутыми во внутрь клыками заворотнем, какие начинают уже подыскивать себе лежбище в глуши, чтобы уйти на вечный покой. Тем не менее это не помешало охотнику нарисовать фантастическую картину поединка с «секачом». По его рассказу выходило так, что он раз пять, не меньше изворачивался от рассвирепевшего кабана, пока меткий выстрел не пригвоздил зверя к земле.

— Чего же ты так долго не стрелял? — полюбопытствовал Михеев.

— Так… Хотелось сперва измотать, а потом взять вручную, с рогатиной… Интереснее все-таки…

Сомнение у всех вызвала рана, зиявшая на затылке кабана. Михеев, перевидавший на своем веку немало таких охотников, как Павличенко, поддел с ехидцей:

— Признайся, Мишка, по совести: ты, часом, не с дерева пальнул в него?

Павличенко обиделся:

— А ты валяй посиди на дереве. Посмотрим, что высидишь!

Как ни зубоскалили пограничники над охотником, а трофей все-таки принадлежал Мишке. Волей-неволей приходилось есть да нахваливать.

Вполне понятно, что приезд на заставу Карпова встревожил Павличенко не на шутку. Об охотничьем таланте сержанта в районе ходила молва. Усмотрев в Карпове соперника, Павличенко помрачнел. Что ни говори, а чужая слава — вещь не очень приятная.

Кто-то из пограничников раскусил причину Мишкиной тоски, попробовал утешить:

— Не унывай! Ну, подумаешь, охота? В конце концов, можно и без нее обойтись. Не всем же быть такими удачливыми, как Карпов. Не будешь охотиться — будешь мундштуки делать. У тебя это здорово получается!

И правда, финские ножи с наборными рукоятками, мундштуки из разноцветного плексигласа, всякие рамочки, шкатулки Мишка делал мастерски. Он так преуспевал в этом рукоделье, что получал заказы от бойцов с других застав.

Утешения товарищей возмутили Мишку. Кто променяет славу охотника на славу какого-то кустаря?

Павличенко долго не знакомился с Карповым, избегал с ним встреч, все время приглядывался. Однако случай все же свел соперников.

Как-то в обед, обозленный шутками ребят, Павличенко вспылил:

— Что вы, собственно, критикуете? Кто вас кормит, черти лопоухие?

— А что нам критиковать? — ответил Борзов. — У нас всегда «под тучным вепрем стол трещит». Михеев наварит картошки «в мундирах», ешь, сколько душе твоей угодно. Старшина раскладку составляет, в таблицу замены заглядывает, потом агитирует: «Килограмм капусты по калорийности равняется фунту мяса, ведро чаю — ста граммам масла». Не все ли равно, что лопать? Калорий-то одинаково!

— А по мне этих калорий пусть совсем не будет, лишь бы мяса побольше давали, — возразил Дудкин.

Через перегородку из кухни донесся голос старшины:

— У вас, Дудкин, губа не дура. А где мяско брать?

В столовой притихли. Дудкин от ответа на вопрос воздержался.

Кукушкин продолжал:

— Павличенко говорит, что он всех кормит. Брехня! Я всех кормлю. Охотников много, а мясо приходится мне возить из комендатуры.

Старшина прихватил миску с кашей, вышел в столовую.

— Взяли бы да и съездили к Моисею, — посоветовал он, отправляя в рот ложку каши. — Степка недавно жаловался: кабаны житья не дают.

— А в самом деле, почему бы не съездить? — поддержал старшину Карпов, выжидательно поглядывая на Павличенко. — Время сейчас для охоты самое подходящее.

— Что ж, пожалуй, можно, — согласился Павличенко, видя, что Карпов ждет его ответа. — Пусть старшина поговорит с начальником.

— Это я вам обещаю, — заверил Кукушкин.

…На следующий день охотничья бригада в составе Карпова, Павличенко и Слезкина собралась в Дальджикан. Старшина предупредил:

— Вы смотрите там, поосторожнее. Кабаны — не зайцы. Всякое может случиться…

— Ну что вы, товарищ старшина. Немаленькие. Не первый раз отправляемся на охоту, — буркнул обиженно Мишка.

Карпов из скромности, свойственной бывалым охотникам, промолчал…

По пути в Дальджикан к охотникам присоединился налоговый агент Балагуров, тоже направлявшийся к Моисею. Спутник попался пограничникам веселый, разговорчивый. Всю дорогу он шутил, острил, сыпал прибаутками, анекдотами.

На выселок приехали рано.

Старик сидел на длинной скамейке. Зажав между ног валенок, он прокалывал подошву кабарожьим клыком. Огромная козья ножка торчала из его рта. Клубы дыма лениво гуляли по избе.

— А-а, братцы? Давно, давно не заглядывали к старому Моисею. Проходите, проходите… — кряхтел Потапов, подавая гостям измазанную варом руку. — Раздевайтесь, отогревайтесь. Сказывайте, что новенького? Какие вести с фронта?

Гости сняли полушубки.

— Новости есть! — отозвался Павличенко. — Наши Киев взяли, высадились в Крыму. Скоро в Берлине будем.

— Киев, говоришь, взяли? Это хорошо, хорошо!

Костя и Зойка встретились глазами и оба смутились. Но в этом смущенном взгляде было столько счастливой радости, что они и молча многое сказали друг другу.

— Зойка! — крикнул Моисей.

Внучка укоризненно посмотрела на деда.

— Да знаю, знаю. Уже поставила. Вот-вот закипит, — сказала она, догадавшись, о чем скажет сейчас Моисей.

Гости сели за стол.

— Кукушкин послал вам, — Павличенко подал старику осьмушку чая.

— А-а! Это хорошо. А то мы давно уже на шиповнике сидим.

— Ну, а как вы тут поживаете? — поинтересовался Павличенко.

— Да как? Живем полегоньку. Бог не обижает. Нечего зря роптать. Намедни Степка большущего гурана свалил. Харч есть. Серединка сыта — и концы играют. Ничего, ничего живем…

— На здоровье не жалуетесь?

— Чего жаловаться? Слава богу, пока еще со старухой сплю, — заверил гостей Моисей и, подмигнув, плутовато посмотрел на Феклу.

Фекла выронила из рук спицы. Клубок пряжи упал с колен, покатился по полу.

— Не слушайте вы его, старого греховодника! — взмолилась старуха. — Врет он!

Гости переглянулись и засмеялись. Заливался звонким смешком и Моисей. Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся. Вытерев рукавом слезы, старик горестно вздохнул.

— Вру… Верно старуха молвит… Кончился порох в пороховнице…

Слезкин молчал. Он ничего не слышал, кроме дыхания Зойки, ничего не видел, кроме ее рук, что разливали чай.

— Поохотиться решили, — сообщил Павличенко. — Степка жаловался: кабаны покою не дают.

— Это верно. Знаешь распадок тот… Ну, как его? Зойка, подскажи…

— Медвежий?

Слезкин изумился: до чего же красив голос у Зойки. И как это он раньше не замечал?

— Во-во! Он самый. Гречиху мы сеяли там. Все перепахали, окаянные!

Зойка спросила у Слезкина:

— Еще налить?

Слезкин не спускал с нее глаз, забыл, что нужно что-то ответить. А Зойка задумчиво смотрела в его лицо и тоже, казалось, не помнила о своем вопросе.

Вышли из-за стола, опять задымили самокрутками. Разговор вертелся вокруг зверей, охоты. Молчаливый Карпов с удовольствием слушал Моисея — знаменитого охотника. Все шло спокойно, пока черт не дернул Павличенко за язык.

— А вы, Моисей, что-то неспроста запамятовали Медвежий распадок! — сказал он, ухмыляясь.

Моисей насторожился, заморгал белесыми ресницами.

— Ходят слухи…

— Это какие еще слухи?

— Рассказывают, будто в молодости вы на ноги были прытким.

— В молодости все прыткие!

— Я не к тому, — продолжал Павличенко, делая вид, что не замечает раздражения старика. — Сказывал один человек, будто в этом распадке вместе с товарищем на медведя вы напоролись и дали стрекача. Правда, потом опомнились, вернулись, спасли приятеля. Но медведь успел уже разукрасить его по всем правилам.

Моисей, сопя, поднялся, выдохнул:

— Ты что? По столбам захотел прошуметь?

— Так я же, Моисей Васильевич, не говорю, что так оно и было, — спохватился Павличенко.

— Слушаешь всякие бредни! — клокотал старик.

Выручил Балагуров.

— Ну что вы, Моисей Васильевич? Кто поверит? Лично я готов плюнуть в глаза любому, кто скажет о вас такое!

— Да я и не поверил. Откуда вы взяли, товарищ Балагуров? — начал отступление Павличенко. — Убей меня бог!

— Все это — чепуха. Не стоит говорить. Есть дела поважнее, — продолжал Балагуров, стараясь замять неприятный разговор. — Скажите лучше, дорогой наш, уважаемый Моисей Васильевич, почему вы налоги не платите?

Этот вопрос оказался и совсем не ко времени.

— Не платил и не буду платить! — взревел Моисей.

— Это почему же?

— С военных налогов не берут!

— А вы что, военный?

— Я — пограничник! Сам начальник отряда — полковник Туров сказал, что я охраняю границу, стою на важном направлении. Никаких налогов!

Балагуров, пряча хитрые глаза, тяжело вздохнул и серьезно сообщил:

— Нельзя так, Моисей Васильевич! Звонил Михаил Иванович. Поезжайте, говорит, к Моисею и скажите: «Война, время трудное, фронту надо помогать!»

Моисей пристально и тревожно посмотрел на агента.

— Какой Михаил Иванович?

— Ну, известно какой, Калинин!

— Так и сказал?

— Так и сказал.

Старик еще раз вонзил свой взгляд в лицо Балагурова, потом крякнул и скомандовал:

— Фекла! Неси деньги! Слышала, что человек сказал?

Фекла, подставив табуретку, потянулась за божницу.

— Сколько с меня? — спросил Моисей, развязывая зубами узелок с деньгами. Балагуров назвал сумму. — Что-то многовато!

— По закону. Время трудное.

Пограничники заулыбались. Балагуров грозно повел на них глазами. Моисей, расплатившись, полез водворить деньги на прежнее место; агент шепнул:

— Молчите, ради бога… Испортите всю обедню…

…Когда уходили, Зойка задержала Слезкина в сенях, шепнула:

— Будь осторожен… Кабаны свирепы…

— Я все время скучал по тебе, Зоя! — признался Костя и сжал ее руку.

К месту засады охотники пришли, когда уже совсем стемнело. Для сидки Карпов выбрал небольшую прогалину, одним краем упиравшуюся в пологий увал, другим — в густую, непролазную чащу. Посыпанная снежком полянка была испещрена черными пятнами — следами.

Карпов подошел к одной из рытвин, наклонился, стал разглядывать.

— Целым табуном приходят вон оттуда, — Карпов показал на чащу. — Под охраной крупного самца разгуливают.

Напомнив каждому его обязанности, Карпов еще раз осмотрелся вокруг и, позвав Слезкина, стал подниматься на увал.

— Сиди здесь, — сказал он, показывая на трухлявую валежину. — Стреляй наверняка, не торопись. Старайся в первую очередь свалить секача. Свинки никуда не денутся.

Карпов вернулся к Павличенко.

— Я останусь здесь. Ты спустись метров на тридцать левее…

Вскоре из-за сопок выглянула луна. В лесу посветлело. По искрящейся серебром снежной поляне потянулись длинные, свинцовые тени. Слезкин смотрел на кусты, и ему чудилась там затаившаяся Зойка. Он встряхивал головой, Зойка исчезала, появлялась стройная елочка. Слезкин задумывался, и опять на месте елочки возникала Зойка. И Слезкин больше не встряхивал головой, чтобы елочка не подменила Зойку…

Ветерок принес из чащи какие-то далекие, неясные звуки. Они нарастали, сначала походили на глухой шорох, потом на треск раздираемого полотна. Треск то стихал, то вновь возникал.

Слезкин озирался. Вдруг он вздрогнул от визга и хруста сучьев: на поляну выскочил огромный, чуть не метрового роста кабанище. Пролетев стрелой пустырь, он круто развернулся и, подняв над собой тучу перемешанного с землей снега, остановился, как вкопанный. Вздернутое рыло зверя повернулось туда, откуда он только что примчался.

Не успели охотники опомниться, как из чащи выскочил еще один, такой же матерый кабан. Вспахав мордой землю, он проехал несколько шагов на подвернувшихся передних ногах и замер, приготовившись к смертельному поединку. Несколько мгновений оба секача, словно испытывая друг друга, стояли недвижно. Но вот преследователь, кипя отвагой, лязгнул клыками и, разбрасывая по сторонам клочья пены, рванулся вперед. Звери столкнулись. Злобный рев, топот, треск сучьев смешались в единый клубок звуков.

Оставив друг другу по нескольку кровавых ран, секачи разбежались в разные стороны и опять заняли исходные позиции.

Теперь уже первым сорвался в атаку не преследователь, а его соперник. Бросок кабана был так пружинист, так силен, что, казалось, спастись от этого сокрушительного наскока невозможно. Длинные острые клыки ножами врезались в плечо врага. Раненый зверь неистово взвыл и, оставляя на снегу пятна крови, помчался на увал. Победитель, торжествуя, стоял на месте и глядел вслед убегавшему врагу.

Однако радость его оказалась недолгой. Раненый секач, отбежав, развернулся и стремглав бросился на беспечного соперника. И вот, волоча по земле вывалившиеся из вспоротого брюха кишки, зверь сделал несколько вялых прыжков и, обливаясь кровью, затих. Одержавший победу секач, обессиленный, но гордый, стоял, тяжело дыша, над трупом своего врага.

Слезкин затаив дыхание смотрел на эту невиданную схватку.

Но вот секач тряхнул головой, жадно потянул воздух, вздыбил на загривке щетину. Зверь почуял новую опасность.

Карпов, — он находился ближе всех к кабану, — тоже увлекся картиной жестокой битвы; он даже забыл дослать патрон в ствол карабина.

Человек и зверь настороженно смотрели друг на друга. Но вот кабан рявкнул и бешено помчался вперед. Оплошай Карпов на какую-то долю секунды — и конец охоты оказался бы трагическим. При такой скорости одного взмаха клыками было бы вполне достаточно, чтобы погубить зазевавшегося охотника. В самый последний миг, когда кабан готов был поддеть его на клыки, Карпов отскочил в сторону. Секач промчался мимо. Пока он разворачивался, сержант зарядил карабин. Два выстрела — Карпова и Слезкина — прогремели враз. Косматый хозяин Медвежьего распадка рухнул в снег.

Карпов сел на пенек, стал крутить цигарку. Когда он чиркнул спичкой и поднес огонек к папиросе, рука его мелко вздрагивала.

Павличенко и Слезкин виновато переминались с ноги на ногу, не смея даже закурить. Они ждали, что сержант вот-вот начнет их укорять за то, что они не пришли ему вовремя на помощь. Но Карпов, видимо, и не помышлял об этом. Он протянул Косте кисет и глухо сказал:

— Молодец!.. Ты его свалил!

Выкурив папиросу, Карпов сказал:

— Давайте-ка, ребята, кто-нибудь к Моисею за лошадью.

Слезкин, торопливо закинув за плечо винтовку, подался на выселок. Карпов и Павличенко принялись разделывать туши.

Когда Слезкин появился на заимке, Зойка бросилась к нему.

— Все хорошо?! — воскликнула она. — Я так беспокоилась. Кабаны же, с ними не шутят!

Счастливый Слезкин, не понимая, как это случилось, вдруг почувствовал, что прижимает к себе Зойку, целует ее и шепчет:

— Все хорошо, Зоя! Хорошо!

А Зойка, охватив его шею, доверчиво подставляла ему свое обветренное, горящее лицо…