Застава на Аргуни

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Айбека Абдурахманова на заставе полюбили. Эта любовь чувствовалась во всем: и в том, как ласково относились к нему бойцы, и как уважительно обращались младшие командиры, и как внимательны были к нему офицеры.

По имени кузнеца давно уже никто не называл. Командиры — по фамилии, а бойцы же чаще всего звали его Марюдой — именем девушки-казашки из далекого аула.

Когда Айбек бывал в хорошем настроении, он мягким, гортанным голосом напевал, одному ему известную мелодию о Марюде.

Иногда вся песня кузнеца состояла лишь из одного, дорогого ему слова, десятки раз повторявшегося на разные лады. Он мог часами находиться в прокопченной кузнице и напевать имя любимой девушки.

Когда Айбека спрашивали, как звать его нареченную, он отвечал:

— Марюда.

— Ну, а по-русски?

— Как по-русски? Не знаю как.

— Тебя как звать?

— В школе русские ребятишки Алешкой звали.

— Вот видишь! Значит, и ее можно называть по-русски, — не унимались бойцы.

— Наверно, Маруся? — говорил Павличенко.

— Нет, Марина! — возражал Михеев, лукаво подмигивая товарищам.

Айбек смеялся узенькими, как щелки, глазками и соглашался:

— Марина? Это жаксы. Но Марюда — лучше!

— Пусть она, братцы, Анютой будет, — предлагал кто-нибудь из бойцов.

Каждый день девушку называли по-новому. И Айбек не обижался.

— Так хочешь? Пусть будет так. Но Марюда — лучше.

Кузнец часто вспоминал стройную, гибкую, как лозинка, девушку из родного аула, ее старенького, с реденькой седой бородкой отца, кочевавшего с отарой овец по бескрайним ковыльным степям Казахстана.

Торопов слышал не раз, как бойцы обращались к кузнецу: «Марюда, подкуй моего Рыцаря!», «Марюда, исправь, пожалуйста, скребницу!»

Однажды он сделал им замечание:

— У него же фамилия есть! Чтобы я не слышал больше никаких кличек!

Несколько дней запрет действовал, а потом все шло по-старому. Торопов махнул рукой, смирился.

— Кто сегодня у нас на правом? — спрашивал Торопов у кого-нибудь из бойцов.

— Марюда! — отвечали ему. И лишь потом, спохватившись, добавляли: — Абдурахманов!

В работе кузнец был неутомим. Он успевал вовремя перековать коней, отремонтировать принадлежности кавалерийского снаряжения, паял чайники, кастрюли, клепал ведра, тазы. Наравне со всеми ходил в наряды. А когда узнал, что сельский кузнец погиб на фронте, взял на себя дела в колхозной кузнице. С этого дня забот у него прибавилось. Маленькая, щупленькая фигурка Айбека частенько мелькала то на заставе, то в селе. Легкий, как соколок, он был все время в беготне. Необыкновенным трудолюбием и старательностью Айбек напоминал муравья. Это сходство еще больше подчеркивалось туго перетянутой ремнем талией, кривыми, обутыми в тяжелые кирзовые сапоги ногами, надутыми, как пузыри, бриджами.

«Такой уж, видно, непоседливый человек, — думал Торопов, замечая на лице кузнеца капельки пота. — Любят его, чертенка, бойцы!»

В последние дни Айбек почему-то притих и помрачнел. Лицо его осунулось. Темная, загорелая кожа плотно обтянула заострившиеся скулы. Всегда разговорчивый и веселый, кузнец стал молчаливым. На вопросы товарищей, пытавшихся узнать причину, он лишь отмахивался:

— Ничего…

— А может, Марюда… того?.. — намекнул кто-то из пограничников, покрутив растопыренными пальцами.

Кузнец приуныл еще больше.

И вот тебе на… Айбека привезли на заставу с простреленной рукой…

С утра Абдурахманов и Морковкин были в секрете, вели наблюдение за шаландами и плотами, спускавшимися по реке. Лежа в траве, пограничники изредка переговаривались, заносили кое-что в журнал наблюдений. Видимо, такое однообразие стало надоедать, и Айбек, продолжая следить за сопредельной стороной, начал играть переключателем автомата. Играя, он не заметил, как оттянул затвор. Произошел случайный выстрел, пуля задела руку.

— Черт-те что творится! Опять ЧП! — выругался Торопов, выслушав доклад Морковкина.

Получив от коменданта нагоняй, лейтенант расстроился. «Мне определенно не везет. Кажется, все делаю так, как нужно, а вот не получается, — невесело думал он. — У соседей такие же люди, как и у меня. И участок границы не лучше. А живут они без ЧП.»

Торопов прилег на кровать. Вспомнилась последняя фраза из разговора с комендантом Хоменко: «Не думал я, Торопов, что так пойдут у тебя дела. М-да!» Это тягучее «м-да!» покоробило Торопова. Ему казалось, что главный смысл разговора заключался не в том, как Хоменко ругал его, какие отмечал недостатки в руководстве заставой, а именно в этом «м-да!»

Разные неприятные происшествия на заставе и тот холодок, какой за последнее время установился между комендантом участка и начальником Стрелки, могли повлиять на судьбу Торопова. Терзаемый безрадостными мыслями, он незаметно заснул. Когда проснулся, за окнами было уже темно, в канцелярии горела лампа. За столом что-то писал Панькин. Торопов встал и так потянулся, что хрустнуло в суставах.

— Размечтался и заснул, — сказал он, зевая.

— Какие же мечты загнали тебя на кровать? — улыбнулся Панькин.

Торопов наклонился над ламповым стеклом, прикурил, пустил густое облако дыма и со вздохом рассказал о разговоре с комендантом. Потом он беспомощно развел руками, спросил:

— Ну скажи, что делать? Что ни день — какое-нибудь происшествие!

В комнате наступила тишина. Лейтенант подошел к окну, уставился в густую темень.

— Не вешай нос, Игорь! — решительно проговорил Панькин, подходя к нему. — Хоменковское мычание, конечно, ясно. Недоволен он нами. Да и как иначе? Столько неудач на одной только заставе! А сколько их сообщают ему со всех застав? Честное слово, я бы на его месте взвыл. Так что на коменданта ты не обижайся… А вообще бывает и хуже, — сказал неожиданно Панькин, похлопав товарища по плечу.

Торопов резко повернулся.

— Куда уж хуже? Пантеру упустили? Упустили! Слезкин, Абдурахманов ранены? Ранены! Сушилку спалили? Спалили! Да мало ли еще всякой чепухи мы с тобой допустили?

— Ну и что же? — уговаривал начальника Панькин. — Коли случилось, что теперь делать? Не плакать же. Кто гарантирован от таких случайностей?

— Ты серьезно это говоришь или меня утешаешь? — спросил с недоверием Торопов.

— Вполне серьезно, — ответил Панькин. — То, что говорил ты, было. Всего не предусмотришь. За Абдурахманова я и не знаю, как тебя винить. Нам скажут, что мы плохо занимаемся с личным составом, не учим правильному обращению с оружием. Но в том, что мы бездельничаем, не стараемся отдать все солдату, упрекнуть нас никто не имеет права.

— Сегодня тон у тебя какой-то всепрощающий. Хитришь, наверно.

— Ты, Игорь, требователен, тверд. И если у нас что-то еще не получается, то, мне кажется, это временное явление. Подрастут ребята, и неудачи улетучатся, как туман.

— Факты остаются фактами. Твои мотивы коменданту на стол не положишь.

— Но что бы ни случилось, а мне коллектив наш нравится. Ребята зреют, набираются силенок. Стрелка начинает приобретать свой характер. Свой, понимаешь? — Панькин подкрутил в лампе фитиль и, на минуту задумавшись, продолжал: — Нас можно прогнать с заставы в любое время. Но Стрелка останется Стрелкой. И что бы со мною ни произошло, я всегда буду с хорошим чувством вспоминать работу на ней… Это — школа. Сколько таких юнцов, как Слезкин, Абдурахманов, Морковкин, пройдут ее! Они еще проявят себя. Не здесь, так в другом месте. Ради этого стоит и ночей не спать и себя не жалеть. Ты, Игорь, стоишь на правильном пути.

Торопов повеселел. Панькин заметил это и ободряюще закончил:

— Успокойся! Хоменко не любит разбрасываться начальниками застав.

Панькин давно уже ушел домой, а Торопов еще размышлял над тем, что ему сказал замполит…

После отправки Абдурахманова в санчасть прошло несколько дней. Вернувшись как-то с фланга, Торопов решил справиться о здоровье бойца. К телефону подошел санитар. Он сообщил, что Абдурахманов поправляется и недели через две вернется на заставу.

Разговор с санитаром успокоил Торопова. Волновал его лишь звонок знакомого офицера из отряда. Офицер сообщил, что Абдурахманова подозревают в умышленном саморанении.

А вскоре на заставу приехал из штаба отряда капитан Чумаков.

Когда капитан появился в канцелярии, Торопов насторожился.

— Что, опять ЧП? — ехидно прищурившись, спросил Чумаков, подавая руку. — И везет же тебе, Торопов, как утопленнику!

Торопов не был знаком с Чумаковым. Поэтому фамильярность представителя штаба удивила его.

Капитан бесцеремонно уселся в кресло, закурил, с любопытством начал разглядывать бумаги, лежавшие под стеклом.

— Как идет жизнь? Что нового в ваших медвежьих краях? — частил Чумаков, положив ногу на подлокотник кресла.

— Живем помаленьку. Новостей особых нет, — холодно ответил Торопов.

Разговор не клеился. Это, должно быть, скоро понял и Чумаков. Односложность ответов лейтенанта не располагала к беседе.

— Так, так. Никто больше никого не подстрелил? — пошутил он, засмеявшись.

— А вы что, хотели бы разом провести расследование, чтобы вторично не выезжать? — буркнул, краснея, Торопов.

— Я спросил просто так, — сгоняя с лица улыбку, ответил Чумаков. — А ты уж и в пузырь. Я в шутку. — Видя, что Торопов не склонен шутить, он серьезно спросил: — Когда можно приступать к работе?

— К какой работе? У нас принято докладывать, когда приезжают на заставу, — заметил лейтенант.

— Старший по званию не докладывает — ставит в известность! — заносчиво заметил Чумаков, откидываясь на спинку кресла.

Торопов насупился. Он чувствовал, что вот-вот сорвется.

— Формально, может быть, и так. Но у нас на участке всегда было наоборот. Большие чины мне, конечно, не рапортовали, но такие примерно, как вы, поступали тактичнее.

— Что ж, если так, докладываю: капитан Чумаков прибыл провести расследование по делу рядового Абдурахманова! — Чумаков встал из-за стола, подчеркнуто вытянул руки по швам.

Торопов иронически улыбнулся, спросил:

— А что, на него уже и дело заведено?

— Так точно!

— Странно… — удивился лейтенант. — Что ж, мешать не буду. Приступайте.

— Мне нужно побеседовать с бойцами, — сухо сказал Чумаков.

— Куда прикажете направлять? — равнодушно спросил Торопов.

— Если не возражаете, можно сюда, в ваш кабинет. Дело особых секретов не содержит, — подчеркнул капитан благосклонно.

…В канцелярию один за другим входили пограничники, называли свои фамилии и, повинуясь приглашению капитана, садились к столу. Чумаков, подкупающе улыбаясь, расспрашивал их о житье-бытье, затем исподволь подводил к разговору об Абдурахманове. Делал он это настолько незаметно и тонко, что Торопов подумал: «А он, пожалуй, не так уж глуп. Видно, поднаторел. Язык ловко подвешен».

По характеру беседы, по тому, как Чумаков настойчиво старался подвести бойцов к одним и тем же деталям, касавшимся Абдурахманова, нетрудно было сообразить, что действует он по заранее продуманной схеме. Предубежденность, с какой Чумаков докапывался до сути дела, настораживала не только начальника, но и бойцов. Пока капитан расспрашивал о жизни заставы, пограничники держались свободно. Стоило же ему спросить что-нибудь о пострадавшем товарище, как ответы их становились вялыми, односложными. Уже по поведению Михеева, пришедшего на беседу первым, Торопов догадался, что пограничники готовились к этой встрече. Да и то, что на беседу пришел первым повар, тоже было не случайно. На заставе Михеева знали, как человека сообразительного, острого на язык. «Решили прощупать обстановку. Хитрецы!» — подумал лейтенант.

Пока разговор шел обо всем понемногу, Михеев был словоохотлив, весел и, пожалуй, даже простоват. Но когда Чумаков спросил о настроении Абдурахманова перед ранением, Михеев стал неузнаваем. Он прищурил вопросительно глаз, посмотрел на Торопова, потом на минуту задумался, спросил:

— А что вы имеете в виду?

— Ну, не было ли чего-нибудь такого, что удручало человека? Может, письма какие получал? Может, дома неприятности какие случились!

— Нет, не слышал. Парень он общительный. Если бы что-нибудь было, думаю, что сказал бы товарищам. Спросите у рядового Слезкина. Они земляки. Но, по-моему, и Слезкину он ничего такого не говорил.

— А на трудности пограничной службы не жаловался?

— Не жаловался. Трудолюбивый был человек. Вот и товарищ лейтенант вам подтвердит, — Михеев кивнул в сторону начальника.

Торопов промолчал.

— Вы считаете, что причин, которые бы привели к несчастному случаю, у Абдурахманова не было?

— Нет, я так не считаю.

— А как вы считаете? — торопливо спросил Чумаков, скользнув взглядом по лицу начальника заставы.

— Считаю, что причины есть, — не спеша отвечал повар. — На все есть свои причины. Без причин ничего не бывает.

— Какие?

— Неосторожно человек с оружием поступил. Вот и результат.

Ничего не добившись, капитан отпустил повара.

В канцелярию вошел Морковкин. Он отвечал не торопясь и почему-то все время улыбался.

— Вы спрашиваете: не говорил ли он чего? Как же. Говорил. Он был у нас разговорчивым парнем. Любил пошутить. Я уж и не помню, что говорил. Знаете, по вечерам соберемся, делать нечего, мало ли о чем приходится толковать… Письма он получал часто, — продолжал Морковкин. — Но что в них было — не знаю. Не читал… На службу не роптал. Трудолюбивый был…

— Что вы все: «был» да «был»? — перебил Морковкина начальник заставы. — Говорите, как о покойнике!

— Так ведь в прошедшем времени идет разговор, товарищ лейтенант. А так, конечно, как-то неудобно получается, — поправится боец.

Вслед за Морковкиным на беседе побывали Дудкин, Павличенко, Кукушкин. Пограничники повторяли одно и то же.

В канцелярию пришел сержант Карпов. Когда Чумаков повторил какой-то вопрос из тех, что уже задавал другим, сержант осмелился высказать свое суждение.

— Зря вы, товарищ капитан, стараетесь подвести нас к мысли, что Абдурахманов сделал это умышленно. Я убежден, что все это простая случайность.

— О своих убеждениях вы скажете, товарищ сержант, когда вас спросят.

Карпов пожал плечами.

Не добившись ничего, Чумаков попросил:

— Принесите, пожалуйста, бумаги, какие есть в тумбочке Абдурахманова. Вы, кажется, командир его отделения? Быть может, письма что-нибудь раскроют…

Карпов недоуменно посмотрел на начальника, вяло козырнул и вышел. Через несколько минут он вернулся, робко протянул капитану пачку писем и остался стоять у порога, переминаясь с ноги на ногу.

Торопов вспыхнул.

— Дайте сюда, — протянул он руку к Чумакову. — Какое вы имеете право заниматься таким делом?

— То есть? — удивился капитан, в нерешительности перебирая конверты.

— Дайте, дайте! — потребовал Торопов, все более и более распаляясь. — Вам что, по службе так положено? Вы что — цензура? Советую действовать законными методами!

Чумаков положил бумаги на край стола. Торопов начал перебирать конверты. Прочитав адреса, он сказал:

— Вот, видите, девушка пишет, а вы…

Чумаков посмотрел на Карпова. Лейтенант, перехватив его взгляд, распорядился:

— Сержант Карпов, вы можете идти.

Сержант ушел. Торопов закурил и, сделав крепкую затяжку, горячо продолжал:

— Не к чему вести дело таким образом. Вы ничего не добьетесь. Да и вообще тут нечего добиваться. Я с уверенностью скажу, что простая случайность это. И не потому, что боюсь ответственности при худшем повороте дела. Да, да. Не улыбайтесь. Ответственности я не боюсь. Бойцы вам правду говорят. Это — не круговая порука. Вы же не мальчик. Неужели не чувствуете, как они за него стоят? Поймите же: речь идет о честном парне, хорошем человеке! Не мог он сделать этого умышленно.

— Почему не мог? А кто такая Марюда?

— Марюда — любимая девушка его. Разве захочет предстать он перед ней дезертиром? — Лейтенант понимал, что в его доводах не слишком много логики. Больше чувства, интуиции. И все же он страстно убеждал Чумакова. — В конце концов, за Абдурахманова мы все поручимся. Чего вы боитесь?

— Я не боюсь. Но потакать преступнику — значит самому совершать преступление. Вы думаете, это хорошо скажется на коллективе?

Капитан начал пространно повествовать о фактах, которые имели место в других частях и подразделениях.

— Тут ведь может быть много кажущегося, — назидательно произнес он. — Сразу и не разберешься.

Торопов согласился с этим выводом, но тут же заметил:

— Если мы даже и ошибемся, никогда не поздно будет поправить дело.

Чумаков не сдавался. Он начал витиевато говорить о трудностях военного времени, о присяге и законах, карающих за измену воинскому долгу.

Торопов возмутился:

— Ох, капитан, до чего же вы нудный человек! Ну зачем вы мне доказываете прописные истины? Я знаю и без вас, что такое советский патриотизм. А если чего недопойму, свой замполит есть. Разъяснит.

Убедившись окончательно, что найти общий язык не удастся, Торопов с досадой сказал:

— Трусите вы, капитан. Поручили вам, вот вы и стараетесь, а ответственности на себя не хотите взять даже вот на столько! — Лейтенант показал на кончик мизинца.

Чумаков вскипел:

— Я доложу о вашем поведении в отряд, товарищ Торопов!

— Ну и докладывайте! Кому угодно докладывайте, а я вам допрашивать бойцов больше не позволю. Это комедия какая-то, а не расследование.

— А не много ли вы берете на себя, лейтенант? Ведь это самоуправство может плохо кончиться.

— Вы меня не пугайте, товарищ капитан.

Капитан пожалел, что начал допрос в присутствии начальника заставы. Однако изменить что-либо было уже поздно. Торопов не сдавался.

Так ничего и не добившись, Чумаков вынужден был покинуть заставу…

Торопов зашел в казарму, разыскал старшину.

— Ты в комендатуру не собираешься?

— Не собирался.

— Тогда пошли кого-нибудь. Скажи Михееву, пусть испечет что-нибудь. Собери посылку. Сахару, варенья, грибков положи. Надо поддержать парня.

Начальника и старшину обступили пограничники.

— Товарищ лейтенант, — обратился сержант Пушин, — давайте поручимся за Абдурахманова всей заставой. Не может быть, чтобы сделал он это умышленно.

— Так можно ни за что ни про что и к стенке угодить! — взволнованно поддержал сержанта Морковкин.

Торопов устало кивнул головой…