Застава на Аргуни

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Конная группа Торопова, вобравшая в себя бойцов заставы Морозова и маневренный взвод, подошедший из отряда, скакала к станице Георгиевской. Сюда же устремились остатки ближайших вражеских кордонов, разгромленных пограничниками.

Перед выступлением Торопов предупредил бойцов:

— Товарищи, возможно, придется с белоказаками встретиться. Никто так зло не рубится, как они!

Высланная разведка неподалеку от станицы обнаружила роту отступающих японцев. Торопов принял решение — прямо с марша ударить в клинки. Он надеялся внезапным налетом посеять панику, захватить Георгиевскую и таким образом завершить выполнение задачи.

Когда пограничники выскочили из кустов и, рассеиваясь по равнине, начали уже выбирать для своих клинков цели, японцы развернулись. Раздался залп, и почти одновременно заговорили два пулемета. Торопов видел, как свалился Иван Пушин, как рухнуло еще несколько бойцов. Пришлось осаживать коней, отходить в балку, под укрытие деревьев, и спешиваться.

Постреляв некоторое время, японцы замолчали. Молчали и пограничники. По знаку Торопова они двинулись по-пластунски вперед. Японцы опять открыли бешеный огонь. Пули, поднимая мелкую рябь пыли, подбирались по земле к припавшим людям.

Лейтенант приказал выдвинуть пулеметы и начать обстрел вражеской цепи, а сам, спрятавшись в укрытие, стал рассматривать в бинокль позицию японцев.

Вдруг он обернулся. Мимо него, низко пригнувшись, пробежал боец. Лейтенант окликнул:

— Куда, Слезкин?

Костя махнул рукой, показав куда-то в сторону распадка. Слезкин увидел на пригорке пень и решил использовать его, чтобы подобраться к вражескому пулеметчику. Последние метров двадцать ему пришлось ползти. Когда до пня осталось рукой подать, опять пули подняли перед ним веер пыли.

Но вот и цель! Костя с облегчением вздохнул. С пригорка хорошо была видна японская цепь. На поляне между пограничниками и самураями Слезкин увидел бойца. Укрывшись за трупом коня, он вел огонь из автомата.

— Пушин, — прошептал Костя, узнав своего друга. В пылу боя Слезкин потерял его из виду и теперь, увидев в таком безвыходном положении, ужаснулся.

В кустах, за цепью японских пехотинцев, сидел пулеметчик. Толстоствольный гочкис, дергаясь взад-вперед, не давал пограничникам поднять головы.

Слезкин вскочил и бросил гранату. Пулемет смолк. Уже падая, Костя почувствовал, как в бедро кольнуло. В глазах зарябило, закружилось, поплыли красные, голубые, белые круги. Ему показалось, что он пролежал долго. На самом же деле сознание вернулось быстро. К Слезкину бежали японцы. Уже видны были их оскаленные рты. Кругом поднялась стрельба. Солдаты не добежали каких-то пятнадцати шагов, когда он подрезал их длинной очередью. Он хотел крикнуть им что-нибудь оскорбительное, но крикнуть не успел.

Рядом оказались два японца, зашедшие сбоку. Тяжелый приклад опустился на голову…

…Торопов видел, как Слезкин метнул гранату, как вел стрельбу по японцам. Перестрелка на левом фланге отвлекла его. Когда он снова взглянул в сторону Слезкина, самураи уже волокли раненого бойца по распадку.

— Морозов, держи цепь под огнем! — крикнул Торопов.

Вскочив на первого попавшегося коня, лейтенант помчался по распадку на помощь солдату. Клинок пограничника со страшной силой обрушился на головы зазевавшихся японцев. Схватив бойца за пояс, Торопов забросил его в седло и круто развернул коня. В этот момент вражеский пулеметчик дал по офицеру длинную очередь. Конь ткнулся мордой в землю, подмяв под себя всадника и его ношу. Торопов уже не видел, как японская цепь поднялась и пошла в контратаку: он потерял сознание…

Слезкин очнулся. В помещении, если можно так назвать эту провонявшую навозом яму, было темно и холодно.

«Где я? Что произошло?» — подумал он.

В голове шумело.

Костя зажмурился, попробовал привыкнуть к темноте. Нет, все равно ни проблеска. Тогда он захотел подняться. Резкая боль мгновенно пронзила тело, и он рухнул вниз лицом.

Постепенно боль утихла. Слезкин осторожно повернулся на спину и опять закрыл глаза.

Прошло несколько минут. Слезкин огляделся. В подвале все же не было так темно, как показалось сначала. Слезкин приподнялся на локтях. Однако боль в бедре напомнила о себе.

Поблизости залаяли собаки. Костя прислушался и тут… вспомнил. Вспомнил и содрогнулся.

— Неужели конец? — прошептал он.

Слезкин никогда об этом не задумывался. Романтика пограничной службы так захватила его, что не оставалось времени на подобные размышления. В первые дни службы он трусил — это верно. Но даже и тогда он серьезно не задумывался о смерти. Никак не верилось, что он может погибнуть. Смерть если и представлялась иной раз, то обязательно в открытом бою, с оружием в руках, рядом с товарищами. И, конечно, уж не в таком холодном подвале.

Сколько же прошло времени, как он попал в плен? Час? День? Два? От жажды потрескались губы. Когда его спасут, он выпьет целое ведро. Но спасут ли? От этой мысли сжалось сердце. Боль свела поясницу, руки, плечи, сжала тисками голову. Кажется, даже мысль рождается с пронизывающей болью.

Наверху послышались шаркающие шаги. Звякнул замок.

В подвал спустились два японца. При свете «летучей мыши» они показались Слезкину удивительно уродливыми. Японец поднял фонарь. На противоположной стене появилась тень, похожая на огромного головастика. Слезкин пошевелился, под ним зашуршала солома. Самурай в испуге отпрянул, чуть не уронив фонарь. Тень взметнулась вверх, со стены на потолок. Свет упал на землю.

Державший фонарь что-то прокартавил и кивнул на выход. Слезкин поднялся, но устоять не смог. Тогда солдаты подхватили его под руки и поволокли по лестнице.

В комнате, куда затащили Слезкина, тоже было не очень светло. Небольшая керосиновая лампа с закопченным стеклом еле-еле светила. Костя увидел в кресле японского майора, чуть поодаль — пожилого белогвардейца.

Офицер улыбался. Его узенькие глазки и особенно растянутые губы, не прикрывавшие ряда пожелтевших, кривых зубов, выражали ехидство и вместе какое-то заискивание.

Костя не удивился. Он не раз слышал, что на земле нет более коварного и подлого неприятеля, чем самурай. Так может улыбаться только он.

— Садитесь! — предложил японец.

«Начинается…» — подумал Слезкин. Как ни больно ему было, но он продолжал стоять. В дело вступил переводчик.

— Господин японский майор спрашивает, как себя чувствует советский солдат?

Костя промолчал. Он еще не решил, как следует вести себя в этой обстановке.

— Господин японский майор интересуется, как вы себя чувствуете? — повторил белогвардеец.

Слезкин не выдержал:

— Зря стараешься. Господин японский майор ничем не интересуется. Он молчит, как болван!

Солдаты, поддерживавшие пограничника, в ожидании перевода замерли. Майор подался чуть вперед. Белогвардеец начал переводить, потом запнулся. Слезкин понял, что он не знает, как перевести «болван». Наконец переводчик промямлил концовку фразы.

Майор вскочил. Солдаты вытянулись. Японец ястребом подлетел к Слезкину, ударил его в лицо. Костя рванулся к майору, но тот отскочил к столу и, брызгая слюной, стал что-то торопливо говорить переводчику.

— Какова задача вашей группы? Численность ее? Ожидаете ли подкрепления? — сыпал вопросами белогвардеец.

— Скоро узнаете на своей паршивой шкуре. Вам ведь не привыкать. — И тут же, смерив презрительным взглядом переводчика, добавил: — Сволочь, русским еще зовешься!

Костя решил, что он ничего больше не скажет. Не понимая еще опасности, нависшей над ним, он готов был дерзить, грубить, драться.

— Мон хэнкэн! Кэйбацу! — взревел японец, потрясая кулаком.

— К дереву! Наказать! Допросить, да как следует! — заорал и белогвардеец, рассчитывая напугать пограничника.

Слезкина выволокли на улицу, привязали лицом к стволу маньчжурского кедра. Началось то, чего Костя ждал, как только пришел в сознание.

Его били палками. Били долго, исступленно. Бил сам майор, били солдаты. Спина онемела, и теперь Костя корчился не столько от ударов, сколько от раны, которую нестерпимо жгло.

Ему чудилось, что он уже несколько раз терял сознание. Поясница, ноги стали нечувствительными, и ему казалось, что он не стоит, а висит на веревках. Он грудью вдавился в дерево.

«Только бы выдержать, случайно, в бреду, не выболтать что-нибудь», — думал Слезкин, шевеля искусанными губами.

Майор приказал отвязать пленника. Как только ослабли веревки, Костя упал. Его подняли и опять приволокли в помещение.

— Скажешь? — допытывался японец.

Слезкин молчал.

Должно быть, расценив молчание задиристого солдата как признак его покорности, японец улыбнулся и торопливо заговорил. Белогвардеец перевел:

— А лейтенант оказался умнее вас. Он по-другому ведет себя.

Слезкин взглянул на белогвардейца.

— Какой лейтенант?

— Твой начальник! Торопов.

У Слезкина широко раскрылись глаза.

— Провоцируешь, сволочь! — процедил он сквозь зубы.

— Ошибаешься.

— Если вам все известно, то какого черта нужно от меня?

Переводчик умолк. Заговорил японец, потом несколько фраз опять сказал переводчик. Майор кивнул солдатам. Те поспешно вышли и ввели в комнату Торопова.

— Товарищ лейтенант, — прошептал Слезкин.

Торопов повернул окровавленное лицо к пограничнику и попытался улыбнуться ему. Лейтенант был в изодранной нательной рубашке. Опустив плетьми перебитые руки, он повалился на диван.

«Нет, не может быть, чтобы он сдался!» — думал Слезкин, вглядываясь в изуродованное лицо лейтенанта.

Из-под опущенных ресниц на Слезкина испытующе глядели насупленные глаза лейтенанта.

— Костя, если можешь, сверни мне цигарку, — попросил Торопов глухим голосом.

«Нет, предатель так не скажет!» — облегченно вздохнул Слезкин и почувствовал себя увереннее, сильнее рядом со своим начальником.

Японец вопросительно посмотрел на переводчика, тот пояснил смысл фразы, сказанной русским офицером. Майор подошел к лейтенанту, протянул пачку сигарет. Торопов отрицательно покачал головой.

Свернув папироску, Костя подал ее начальнику.

Японец услужливо поднес зажигалку.

— Ну, так скажете?

— Накамура, ты же разведчик, — проговорил Торопов.

«Так вот он какой, этот Накамура!» — подумал Слезкин, прищурившись.

— Разве тебе Ланина ничего не говорила о наших планах? — На бледном лице Торопова появилась торжествующая улыбка.

Профессиональная гордость Накамуры была уязвлена.

— Кэйбацу! — взвизгнул взбешенный майор и выбежал из комнаты.

Торопова и Слезкина привязали к деревьям друг против друга. Кривоногий солдат принес паяльную лампу, какие-то острые железки. «Вот оно — начинается», — подумал Костя. И каждая клеточка его тела напряглась в ожидании мучительной боли. Все это показалось неправдоподобным сном, бредом. Читая в книгах о таких сценах, он не очень-то верил в то, что люди способны так зверски истязать друг друга. Он думал, что ему никогда не вынести пыток, он страшился боли. И вот сейчас будут жечь и рвать его тело. Он в ужасе содрогнулся всеми мускулами.

А Накамура уже взял из рук солдата стилет, накалил его докрасна и с диким, изуверским смешком вонзил в плечо лейтенанта. Торопов вскрикнул и потерял сознание. Голова его бессильно опустилась на грудь. Слезкин неотрывно следил за Накамурой. Уже светало, уже из леса приплыла утренняя свежесть, но Слезкин ничего этого не замечал. Он торопливо думал, что теперь уже ничего не сделаешь, что нужно только сохранить достоинство бойца, не дать повода для торжества врагу и встретить смерть мужественно и твердо. Ведь и умирать можно по-разному. Надо умереть, плюнув в глаза врагу. Только бы не изменили силы, только бы вынести боль. Слезкин стиснул зубы намертво, точно спаял их.

Торопов очнулся. Теперь настала его очередь смотреть на мучения товарища. Он видел, как побелели у Слезкина щеки, как испуганно заметались из стороны в сторону глаза. Измученный лейтенант готов был перенести самые невероятные пытки, лишь бы не видеть, как враги издеваются над юношей. Торопов закрыл глаза. Воздух огласился стоном. Он был глухой, потому что Слезкин не разжал зубы.

С приближением восхода японцы заторопились. Теперь их уже ничто не интересовало. Они просто в диком исступлении избивали пограничников.

Временами приходя в себя, Слезкин видел безжизненно повисшее на веревках тело лейтенанта. Порой Косте казалось, что он лежит в костре, — такой опаляющей была боль, залившая все тело.

Вдруг на порозовевших окрестностях промелькнула огромная тень. Костя с трудом поднял голову. Над лесом летел самолет. Он приближался к тому месту, где находились пограничники. Краснозвездный У-2 шел так низко, что Косте показалось, будто он различает лица пилотов.

В глазах бойца затеплилась надежда, по щеке покатилась слеза.

Самолет сделал круг, развернулся на второй.

Летчик перегнулся через борт.

«Увидел!»

Самолет пошел на снижение и с ревом пронесся над станицей.

Японцы в испуге задрали вверх головы. Очнулся и Торопов. Медленно поворачивая голову, он мутным взглядом провожал самолет.

Но летчики не хотели улетать. Они упорно кружили, словно знали, какие муки терпят их товарищи.

Обстреляв на бреющем полете японские позиции, У-2 пошел на станицу. Неподалеку разорвалось несколько бомб. Костя почувствовал свежий порыв ветра: до него донеслась взрывная волна.

При очередном приближении самолета враги побежали в укрытие.

Собрав последние силы, лейтенант, торжествуя, закричал:

— Что, собаки, забегали!

Солдат замахнулся винтовкой. Холодное лезвие штыка вонзилось в грудь Торопова. В бессильной злости Костя еще плотнее прижался к дереву, тоже ожидая удара.

Над сопками взошло солнце. Вдали загремели выстрелы. Пограничники пошли в атаку…

По пыльному, знойному проселку, поднимаясь на крутой перевал, медленно движется пара коней, запряженных в крестьянскую телегу. За телегой, понуро опустив голову, бредет вороной дончак под офицерским седлом с перекинутыми крест-накрест стременами. Он изредка всхрапывает, роняет на землю густые хлопья пены, вздрагивает шкурой, стараясь отогнать назойливых оводов. Чуть приотстав, ведя в поводу коней, устало шагают бойцы. Их запыленные, потные лица угрюмы и печальны.

На телеге, прикрытый плащом, лежит Торопов. Его смуглое, израненное лицо покойно и строго. Кажется, что командир о чем-то задумался. И нет конца его суровой думе. Легкий ветерок шевелит на лбу сыпучую белокурую прядку.

У изголовья, облокотившись на борт повозки, сидел Слезкин. Он держал фуражку командира. Солдат смотрел поверх голов идущих следом товарищей, туда, где в дымке терялась извивавшаяся змейкой дорога.

Достигнув перевала, повозка остановилась. Часто втягивая впалые бока, топтались лошади. Люди вытирали рукавами мокрые, просоленные лица, тянулись к фляжкам с водой.

К повозке подошел сержант Пушин.

— Выпей, Костя.

Слезкин припал распухшими губами к фляге. Где-то вдали слышались глухие раскаты канонады. «Или это у меня в голове гудит?» — подумал Слезкин и тут же услыхал голос Пушина: — Наши громят самураев!

…Весь день и всю ночь стучали колеса, цокали по камням, высекая искры, подковы. На рассвете повозка остановилась на берегу Аргуни.

Кони зафыркали и с жадностью припали к воде. Пограничники, как зачарованные, смотрели на мелкую рябь, гулявшую по реке, на Кирпичный Утес, казавшийся отсюда исполинской глыбой, вдыхали аромат родных полей и счастливые думали:

«Так вот ты какая, родимая сторонка!»

…Тяжелый баркас отделился от берега и, вздрагивая под могучими взмахами весел, устремился навстречу течению. Начальник возвращался на свою заставу…

Из-за горы выглянуло солнце. Его лучи, тронув макушки деревьев, побежали по увалам и балкам, заглянули в овраги и лесные чащи, веселыми бликами заиграли в прозрачных водах говорливых родников, засверкали на росистой траве. Сбросив туманное покрывало, заблестела, заулыбалась величавая Аргунь. Упругая речная волна лизнула берег. Веселый ветерок зашелестел листвой. И Слезкин подумал: «А жизнь идет своим чередом…»