Зомби-Киев

Глава 35

На горе, большой и дикой, между огромными как вселенная ярами — Бабьим да Репяховым — на мысу, носом почти касающемся улицы Кирилловской, если б не стадион «Спартак»… Короче говоря на этой горе прячутся за деревьями корпуса психиатрической больницы — Павловки. Есть там церковь — древняя церковь, Кирилловская. Есть при ней трапезная — бывший дореволюционный морг, и морг — бывшая дореволюционная прачечная, красно-белый домик в духе баварских особняков. Между корпусами, старинными да советских времен, проложены дороги, стоят при обочинах скульптуры аллегорические, например Дона Кихота — его ведь считали сумасшедшим.

Многие здания изукрашены граффити самого высокого художественного качества, и только один двухэтажный корпус, что лежит выше всего, как если подниматься по дороге к густой Кирилловской роще, мрачен и неприступен. И окружает его здоровенная шероховатая стена с колючей проволокой — не перелезешь, не перескочишь. А на углу башенка с прожектором. И у ворот, чуть ли не бронированных, тоже прожекторы.

Внутри учреждение — центр судебно-психиатрической экспертизы.

Часа за полтора до того, как заварилась каша на Смородинском спуске — к нему по прямой близко, а добираться долго, через пропасть Репяхового яра и Подольский спуск — в одну камеру, или палату, без разницы — на втором этаже вошла докторша. Бейджик на ее груди сообщал, если присмотреться, фио. Дарья Алексеевна Пронина. Там еще был маленький ее портрет, фотка, и хоть тебе тридцать лет и пригожа собой, а в паспорте и на бейджике будешь как уродливый гном. Таковы законы фотографического искусства!

— Юлий Николаевич? — позвала она мужчину в кепке. Тот стоял и глядел в окно через решетку. В зелени буйных крон высился громадный недострой — институт социальной и судебной психиатрии и наркологии, несколько корпусов, причудливо соединенных.

Юлий Николаевич не обернулся, голос его смеялся:

— Пришли меня отпустить?

— Нет.

— Разве еще не началось?

— Ну…

— Что, в городе уже плохо со связью? Не можете связаться с родственниками?

Он говорил и продолжал смотреть в окно. Под корпусом экспертизы прошло трое ребят — и по грунтовке скрылись в роще.

Прониной неприятно общаться со спиной, но еще более неприятно было когда Кухмистеров смотрел на нее немигающими, темными глазами, где белка было так мало, будто не существовало вовсе. Может дело в прищуре, в массивных безволосых бровях? А может потому он в кепке? Как бы показать его окулисту?

Профессора Кухмистерова привезли недавно. В первый день он вел себя не как видный биохимик, цитолог — лупил ногами в дверь и матерился. До водворения он пытался прорваться лично к президенту, чтобы сообщить ему важные сведения, от которых зависела безопасность не только страны, но и всей планеты. Вместо приема у президента Юлий Николаевич попал сюда.

Пронина каждый раз записывала на смартфон его бред о том, что Кухмистеров работает в секретной подземной лаборатории, относящейся к проекту «Лазарь» — конечно же, на Байковой горе, под институтом эпидемиологии, где же еще? И что там одна из сотрудниц, по имени Кира — не совсем человек, не в нашем привычном понимании, Кухмистеров говорил про ее красные глаза и кошачьи зрачки, и что это не линзы, потому что зрачки меняли размер.

Иногда Пронина задавала уточняющие вопросы, желая лучше уразуметь описываемую картину, а Кухмистеров говорил — она ему не верит, но всё равно рассказывал, что знает имя нулевого пациента, и про работу на каких-то смотрящих, сыпал научными терминами.

— Я могу всё доказать, — убеждал он, — Пройдемся со мной в Протасов яр, я покажу вход в нашу лабораторию.

— Заманчиво, но попозже, — уклонялась Пронина.

И он плёл, плёл. Дескать, когда началась катавасия с лайнером «Вуду» и на пароме через Ла-Манш, то сотрудники лаборатории поняли, что произошла утечка того, над чем они работали, и случислось это, нарочно или нет, посредством смотрящих, ведь они также имели доступ к материалам исследований. Некоторые сотрудники решили привлечь внимание к засекреченному, кто тайно от смотрящих, кто в открытую, как сам Юлий Николаевич.

И Пронина кивала, кивала. Будь в руке карандаш — грызла бы.

А сейчас что-то нехорошее происходит в городе. Она пока ехала на работу, на троллейбусе с Лукьяши, читала соцсети. Правительственный квартал оцеплен, какая-то мутотень с пробками в самом центре и конечно на Печерске, станции метро «Крещатик» и «Майдан» перекрыты. Внутренний психиатр пояснял, что это протестуют против реформ, и идет некое силовое противостояние. Когда она добралась до Павловки, упала мобильная сеть. Ладно. С работы позвонила по стационарному к родителям. Вы как? Они сидели и смотрели телевизор, а там журналистка с микрофоном в руке и недоумением на лице пыталась вытянуть хоть что-нибудь у оцепления.

Кухмистеров наконец повернулся от окна. В кепке он выглядел гордо.

— Я долго думал и пришел к мысли, что если правильно расставить посты, Павловка продержится, пожалуй, дольше других частей города. Ну а наш корпус — это вообще маленькая крепость. Согласен взять руководство в свои руки.

— У нас уже есть главврач, — Пронина улыбнулась.

— Посмотрите в это окно. Я не зря около него торчу, — Кухмистров отошел в сторонку.

— И что же там? — Пронина не спешила.

— Прямо сейчас, снизу по дороге шагают зомби.

Он скосил глаза на окно. Пронина подошла, чтобы выглянуть, и тут же ощутила как указательные пальцы Кухмистрова оказались на ее глазах, а большие — под ушами.

— Очень жаль, что вы не относитесь к этому серьезно, — сказал Кухмистеров, — Но если добровольная передача мне всех полномочий не происходит, боюсь, мне тут делать нечего. Я должен выйти и вернуться в свою лабораторию.

— Никуда вы отсюда не выйдете, — спокойно ответила Пронина.

— Посмотрим. Я буду шагать позади и направлять вас.

Охранный пост в конце коридора, встает дюжий закамуфлированный Валик с пистолетом, Пронина успокаивает его:

— Всё в порядке.

— Пистолет на столик, — коротко говорит Кухмистеров.

Теперь пистолет у виска Прониной. Спускаются по лестнице на первый этаж. Коридор, ряд дверей.

— Выпускать никого больше не намерены? — спрашивает Пронина.

— Пусть гниют здесь.

На проходной странно. Бронедверь во внутренний двор отворена, и туда по полу шагами размазана кровь. Серая металлическая дверь наружу тоже открыта. На окне — а за окном белая решетка — красные брызги.

— Видите, всё уже началось, — удовлетворенно сказал Кухмистеров, — Можете оставаться тут, не знаю, где у вас больше шансов, — и вышел вон.

Сбежал с крылечка. У стены припарковано несколько машин, из-под одной торчали, подергиваясь, ноги в расползающейся луже крови. В разные стороны расходились три дорожки, и Кухмистеров избрал ту узкую, что огибала центр экспертизы и спускалась к остальным корпусам психиатрической больницы.

Справа буйствовала чаща из тополей, кленов, ясеней, теснивших к асфальту заросли крапивы. По другую сторону, за обыкновенной уже оградой, виднелись облупленные лечебно-трудовые мастерские, одно из зданий этой части выходило наружу за пределы забора полукруглым фасадом с разбитыми окнами.

— И эти окна разбили не во время зомби-апокалипсиса, а гораздо раньше! — сказал Кухмистеров, поднял пистолет и выстрелил. Стеклянным дождем рассыпалось еще одно окно.

Как заправский бегун, профессор затрусил по дорожке дальше, мимо притаившегося за старыми вишнями первого корпуса, куда Кухмистерова сначала привезли, в приемное отделение. У здания были какие-то ведущие вглубь арки, углубленный двор со сквером — на деле, множество разнородных зданий соединили в одно.

А на дороге сохла кровь!

Кухмистеров побежал быстрее вдоль бровки с синими перилами, отделявшей небольшую дорожку при самом корпусе и почти такую же узкую шоссейно-пешеходную часть. Слева, внизу в овраге, за листвой угадывались хозяйственные сооружения.

Дорога завернула и теперь шла между первым корпусом и другим, что был выше, сильнее! Страннее. Он был двух уровней, в одном крыле этажность постоянно понижалась, а рядом с окнами выглядывали жильцами портреты известных безумцев и переосмысленный врубелевский демон. Но было и другое крыло, вровень с дорогой находилась крыша его, и из крыши росла толстая приземистая башня с лесенкой. На стене башенки изображался райский сад — скакали зайцы, от кочерыжки яблока уходили прочь, спинами к зрителю, Адам и Ева — последняя прикрывала зад огромным зеленым листом, а в сторонке сидел за раскрытой книгой лысый, брадатый Бог и писал незримое пером.

Из открытой двери первого корпуса, слева за колоннами, неровно вышагала женщина с полусожранным лицом, только глаза бело выделялись на нем. Кухмистеров пальнул в нее из пистолета, не разбираясь, жива она или нет. Звякнула, покатилась по асфальту гильза.

Темп бега нарастал, топот становился громче. Штаны без ремня спадали. Отобрали! Отобрали!

Кухмистеров огибал корпуса, уворачивался от ловящих его покойников, отталкивал живых, попадавшихся на пути. Его поймала за ногу лежащая медсестра, в белом халате, у нее были рыжие волосы и разбитый, шамкающий рот. Юлий Николаевич полетел, выронил пистолет, но сумел быстро отползти и подняться.

Дальше, вниз, мимо склона горы по лестнице, вниз, к свету — из зелени! Подножие Подольского спуска. Потянулась копийная ограда стадиона, с эмблемами на каждой секции — в ромбе, дважды перечеркнутая буква «С» — «Спартак».

Кирилловская улица была полупуста, машины не ездили, какие-то редкие пешеходы бежали в ту же сторону, что и Кухмистеров. Он перешел на шаг. Тяжело дыша, добрался до трамвайной остановки, куда надо было перейти через шоссе и перелезть полосатый отбойник. Безумие добралось сюда давно.

А на остановке стоял с раскрытыми створками дверей красно-желтый трамвайчик, и за окнами сидели, всматриваясь наружу, пассажиры.

— Подождите! — закричал Кухмистеров и помчался к трамваю. Заскочил внутрь.

— Больше никого не ждем! — сказал водитель. С пшиком сжатого воздуха двери схлопнулись. Трамвай коротко звякнул и тронулся.

На задней площадке раздался истошный вопль, и скоро, очень скоро всё смешалось в свалку, а Кухмистеров, неловко сунув пистолет в карман, бил сидящего впереди себя головой о поручень сиденья, потому что тот пассажир за несколько секунд до того вяло, несуразно задергал плечами и шеей.

Одну остановку они проскочили аквариумом рвущегося внутри мяса, на следующей, возле высокого здания с зеркальными окнами, засыпающий от потери крови водитель остановил трамвай и открыл двери. Кухмистеров, склонив голову набок, заплетающимися ногами сошел по ступенькам и, похрипывая, толкался рядом с вагоном вместе с другими, такими же мертвыми.