Звезда морей

Глава 10 АНГЕЛЫ

Восьмой день нашего путешествия, в который добросердечный капитан заводит опасное знакомство (но поймет это слишком поздно)

Понедельник, 15 ноября 1847 года

Осталось плыть 18 дней

Долгота: 26°53.11’W. Шир.: 50°31.32’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 00.57 утра (16 ноября). Судовое время: 11.09. пополудни (15 ноября). Напр. и скор, ветра: N.O. 47°, 5 узлов. Море: бурное. Курс: S.W. 225°. Наблюдения и осадки: сильный шторм. С самого восхода сильные кратковременные дожди со снегом. Сегодня пошла вторая неделя, как мы отплыли из Кова.

В этот ужасный день умерли четырнадцать пассажиров третьего класса: всего с начала плавания скончались тридцать шесть пассажиров, тела их по обычаю были преданы морю. Из умерших четверо дети, один прожил на земле всего двадцать одни сутки. Пятнадцатый пассажир, рыбак из Линона, чей брат вчера отошел к Иисусу, лишился рассудка и покончил с собой, выбросившись за борт.

Да смилуется над их душами Господь во асепро щении Своем.

В изоляторе восемь человек, предположительно тиф. У одного подозревают холеру.

Сегодня из клетки на верхней палубе похитили поросенка. Несомненно, пассажиры первого класса переживут утрату сего мяса. Однако ж я распорядился впредь выставлять возле клеток охрану.

В сумерках я прогуливался по палубе подле полубака, обуянный унынием. Любые смерти тяжело сносить, а смерти молодых особенно, тем более детей: сие представляется сущей насмешкой над жизнью. Признаться, в столь мучительные минуты поневоле уверуешь, что миром правит зло.

По вкоренившейся за долгие годы привычке я пытался в раздумчивом молчании творить молитвы, как вдруг увидел одного из трюмных пассажиров: сраженный морской болезнью, он стоял на четвереньках подле решетки первого класса. Субъект прелюбопытный и примечательный, однако подчас ведет себя странно. По ночам любит прохаживаться по кораблю, хотя искалеченная нога чинит ему немалое беспокойство; прочие пассажиры прозвали его Призраком.

Завидев меня, бедолага стремительно поднялся, подошел к лееру, высунулся за малым не по пояс и изверг свой ужин в море: положение его было самое плачевное. Я дал ему пинту пресной воды, бывшую у меня во фляжке, и благодарность его не знала предела: сторонний наблюдатель заключил бы, что я напоил несчастного лучшим шампанским. В жизни не встречал более приятного человека, пусть и странного на вид (особенно удивительна его шевелюра).

Он признал, что по телоустроению своему с трудом переносит тяготы путешествия, поскольку прежде не бывал в открытом море. Отец его рыбак из ирландского графства Голуэй, однако никогда не удалялся от суши, не имея в том потребности, поскольку море в тех краях изобилует рыбой и ракообразными. Тамошние обитатели, добавил этот занятный субъект, прозвали его отца «рыбаком, который ни разу не был в море». Я засмеялся. Следом за мной засмеялся и он, и лицо его прояснело.

Мы побеседовали о погодных условиях, о том и сем, держался он прелюбезно, ничуть не угрюмо, вопреки тому, что о нем говорят; английский выговор его мелодичен и приятен. Я попросил научить меня кое-каким словам на его родном языке, к примеру, «доброе утро, сэр», «желаю вам хорошего дня, мадам», «море», «земля» и некоторым другим обыденным понятиям. Я записал их со слуха, поскольку желал знать несколько фраз на этом языке, чтобы уметь в знак дружества сказать их пассажирам и тем самым вселить в них покой. Awbashe и тигга — так называется море. Glumree значит волны. Jee-ah gwitch— здравствуйте. А вот слов, обозначающих землю, у них великое множество, в зависимости от того, о какой земле речь[25]. Tear — одно из таких названий (произносится «тиа», в рифму с английским year). Tear mahurr — «земля моего отца». Ои достал из кармана пальто пригоршню земли из Коннемары, с надела, принадлежащего отцу, и показал мне. «Tear mahurr Connermawra», — отважился выговорить я, и он улыбнулся. Он взял ее с собой на удачу. Я нашел этот обычай весьма трогательным и пожелал, чтобы земля и впрямь принесла удачу (хотя лучше все же полагаться на молитву, а не на амулеты).

Далее он сказал, что по вечерам не раз видел меня на палубе и даже подумывал подойти и поздороваться со мною, но не решился, поскольку меня, казалось, одолевали тягостные мысли. Я объяснил, что вечерами привык выходить на палубу для уединенной молитвы, что мы, братия Общества Друзей, предпочитаем безмолвные размышления и чтение Писания обрядам и церемониям. Тут он достал из кармана своей шинели книжицу в кожаном переплете и показал мне. Вообразите мое смущение, когда я увидал, что это маленькая Библия, красивая и аккуратная.

— Если вашей милости будет угодно, давайте почитаем вместе, — предложил он.

Признаться, слова его немало меня огорошили: во-первых, поскольку я не предполагал, что он умеет читать, а во-вторых, тем, что он желал читать вместе со мною: но как я мог отказаться? Мы сели в уголке, и он вполголоса прочел отрывок из Первого послания апостола Павла к коринфянам — о христианском милосердии к ближнему. Я растрогался едва не до слез: до того просто и вместе с тем с такой искренней преданностью Слову Божию он читал. Я поистине чувствовал, как на нас сошел Дух Света. Ибо в те минуты меж мною и незнакомцем царило благословенное умиротворение, словно мы позабыли суетные мирские отличия (я капитан, он — пассажир) и вверили наши жизни единому Предвечному адмиралу, чей промысел проведет всех добрых путников сквозь бури сомнений. Пути Спасителя столь поразительно благородны, что горемыка, которому изменила удача, обретет помощь и поддержку в непреложной истине Писания. Тогда как мы, те, кому есть за что благодарить Отца Небесного, часто небрежем благодарностью. Как стыжусь я слабости моей и жалости к себе — черт, постыдных в человеке.

Бедного калеку звать Уильям Суэйлз (я прочел это имя на фронтисписе его Библии).

Я сказал, что никогда прежде не слыхал такой ирландской фамилии, и спросил, распространена ли она в Коннемаре, его обедневшей земле, которую он ныне покинул. С кроткой печальной улыбкою он ответил, что это не так. Чаще всего там встречаются фамилии Костиллоу. Флаэрти, Хэллораи и Кили. В местечке под названием Кашел также хорошо известна фамилия Ни, а в деревушке Ресесс — Джойс. «В Кашеле Ни, в Ресессе Джойсы», — говорят в тех краях. И правда (тут он улыбнулся), в этом уголке света каждый некогда был или Джойсом, или Ни.

(Все это я уже слышал-и, к несчастью, не раз читал заупокойные молитвы по людям с такими фамилиями.)

Он сообщил мне преинтересную вещь: оказывается, фамилия Костиллоу происходит от испанского слова castillo, замок. Якобы во времена Армады у побережья графства Голуэй потерпел крушение большой испанский корабль: многие матросы остались в Ирландии; уж не знаю, правда ли это. Пожалуй, что и нет, но все равно история прелестная. (Однако же следует отметить, что некоторые пассажиры третьего класса действительно отличаются смуглостью, свойственной жителям Пиренеев, и образом мыслей так же далеки от нас, англичан, как готтентоты, ватутси, магометане или китайцы.)

Чем дольше беседовали мы, тем ближе сходились, и невдолге он спросил, можно ли ему со всей откровенностью высказать свои мысли. Я ответил, что, если сумею, буду рад помочь. Он признался, что престарелый отец его, оставшийся в Голуэе, тяжко болен, и он надеется собрать необходимые средства, дабы перевезти его из этого нищего места в Америку. Я заметил, что план поистине христианский и достойный всякого восхищения: уважение к старшим делает честь и тому, кто оказывает уважение, и тому, кому его оказывают. Он проявил пылкий интерес к тому, нельзя ли на корабле достать работу: например, убирать за плату каюты первого класса или старшего командного состава, или другие подобные поручения. Я ответил, что нам, к сожалению, сейчас работники не нужны, но буде потребность возникнет, мы обязательно вспомним о нем.

Он сердечно огорчился и признался, что крайне нуждается в работе. Милостыню просить не желает и дал себе слово, что никогда этого не сделает. Он сознает, что смотрит жалким оборванцем, но прежде (пока не покалечился) он был человек гордый. И привык к обществу людей образованных, добавил он, поскольку служил у одного дублинского барона (некоего лорда Ниммо, я о нем никогда не слышал). Нет, рекомендаций у него нет, поскольку документы и кошелек у него в Ливерпуле украли бродяги, однако все-таки можно найти применение его навыкам. Тут он подошел к сути дела.

Если, к примеру, нашему уважаемому пассажиру лорду Дэвиду Мерридиту во время путешествия вдруг понадобятся услуги такого рода (или любого другого), не буду ли я столь любезен отрекомендовать его как человека честного? Достойному джентльмену, как лорд Мерридит, без личного слуги нельзя, заверил он. Быть может, я даже подчеркну, что он, Суэйлз, уроженец Коннемары, как и сам лорд Дэвид, и всегда уважал семью лорда Мерридита, в особенности его покойную мать, женщину поистине святую, к кому бедняки тех краев относились с благоговением. Не передам ли я его светлости, попросил меня бедняга Суэйлз, что он вследствие увечья впал в ничтожество, однако ж не чурается ни труда, ни верности господину? Несчастье, изуродовавшее его тело, лишь укрепило его благодарность за дар жизни. Теперь же, милостью Господа Всемогущего, он почти избыл слабость, способен ходить и работать, как тот, кому посчастливилось больше. Служить лорду Мерридиту — великая честь, сказал он. И если бы его, Суэйлза, удостоили такой чести и блага. он послужил бы на славу. Даже просто быть рядом с лордом Мерридитом — уже великая милость.

Сколь счастлив лорд Кингскорт снискать подобную преданность, ответил я, особенно в человеке, с которым никогда не встречался, и если в том возникнет необходимость, я обязательно его отрекомендую. Он ответил, что не желает меня оскорбить, но не изволю ли я поклясться ему на том. Я сказал, что мы, квакеры, не признаем клятв, однако я даю ему слово как мужчина мужчине.

В этот миг на глаза бедолаги навернулись благодарные слезы и грозили совершенно им завладеть.

— Благослови вас Господь и Пресвятая Дева за вашу доброту, — смиренно произнес он и сжал мою руку. — Бог мне свидетель: я буду молиться за вас и сегодня, и каждый вечер.

Потом он спросил моего совета, какое ремесло сподручнее избрать в Америке. Я ответил, что Америка — великая земля, страна небывалой свободы, единственное на свете государство, где принято равенство и федеративное самоуправление. Любой молодой человек, который забудет национальные различия и станет усердно трудиться, снищет там счастье и всеобщее уважение, что твоя школьная учительница — так я сказал моему юному другу. За несколько долларов можно приобрести акр лучших в мире угодий; один индеец чероки из Чарльстона, штат Южная Каролина, однажды сказал мне: почвы там столь плодородны, что воткни в землю палку — из нее вырастет могучее древо. Собеседник мой изумился, точно серафим, пробудившийся в Манчестере. Но потом пояснил, что не имеет средств на покупку земли, поскольку продал все имение земное, дабы облегчить участь недужного отца, а равно и многочисленных осиротевших племянников и племянниц, остаток же употребил на это путешествие. (Таково отчаяние несчастных, стремящихся избавиться от ужаса своего положения.)

Я ответил, что, насколько мне известно, в Америке существуют хорошие возможности заработать простым трудом: на строительстве железных дорог, осушении болот, добыче золота и серебра, и на всех этих работах также предоставляют какой-никакой стол и кров. Можно копать каналы, канавы, класть каменные стены и тому подобное. Тут я к слову упомянул замечательный канал Эри, протянувшийся на триста пятьдесят три мили от Олбани до Буффало: восемьдесят три его шлюза и восемнадцать акведуков строили в основном ирландцы, земляки Суэйлза, — величественное украшение цивилизации и свободной торговли. Еще всегда требуются дровосеки, поскольку континент изобилует лесами, площадь которых больше целого острова Ирландия. Суэйлз слушал меня так внимательно, словно Америка — другая планета, а не другая страна. Правда ли, спросил он, что в Америке сейчас не ночь, а день? А на Тихоокеанском побережье утро?

Я объяснил, что с каждым градусом западной долготы мы на четыре минуты отстаем от гринвичского времени и с каждой минутой[26] расстояния приобретаем четыре секунды. Получается, в Лондоне уже наступило завтра, сказал он, и я подтвердил. «Вот так диво, — вздохнул он; — Говорят, “завтра не наступит никогда”, а оно уже наступило, благослови нас Боже и Приснодева». Следовательно, продолжал он, если целый год ехать на запад вокруг земного шара, вернешься в Ирландию за день до отъезда. Если же посвятить таким путешествиям всю жизнь, превратишься не в согбенного старика, а в новорожденного младенца. Как прекрасно оборачивать время вспять, добавил он, и таким образом отменять проступки дерзкой и глупой юности.

Сперва я решил, несчастный простец по детской своей невинности превратно понял мои слова, но он пояснил, что пошутил, мы от души посмеялись, и я пожелал ему покойной ночи. Когда я его оставил, он еще смеялся. А не далее как минуту назад прошел мимо моей каюты, заглянул в иллюминатор, все так же весело смеясь, и помахал рукой. «Писание учит нас: будьте как дети, — воскликнул он. — Теперь мы знаем, как это сделать, сэр — нужно все время плыть на запад». Я со смехом отвечал моему учителю: «Tear mahurr!» Он пожелал мне покойного отдыха и смиренно побрел прочь.

Этот человек — пример всем нам. Поистине ангелы пребывают среди нас. Беда в том, что за своей суетой и земными заботами мы не умеем их узнать.

…ирландцев в Америке встречают с особенной теплотою, считают патриотами Республики, и случись тебе сказать американцу, что ты бежал с родины, чтобы тебя не повесили за государственную измену, к тебе станут относиться в десять раз лучше и расхваливать тебя на все лады.

Письмо Джеймса Ричли, эмигрировавшего из Ольстера в Кентукки