Звезда морей

Глава 31 ПОЧЕТНЫЙ ГОСТЬ

Двадцать четвертый день путешествия (среда, первое декабря), в который вниманию читателя предлагается ряд документов, где описываются события, происходившие в одно и то же время, а также честные воспоминания некоторых пассажиров касательно невероятно важных происшествий того дня, вкупе с рассказом автора о беспокойном праздновании дня рождения (которое последний не забудет до конца своих дней)

Каюта капитана Локвуда

09.38 утра

Срочная запись в судовом журнале

1 декабря 1847 г.

Не далее как пять минут назад завершился совет, который держали мы с первым помощником Лисоном, узником Пайесом Малви и лордом Кингскортом. Обстоятельства нашей беседы суть следующие.

Двумя часами ранее, на заре, мне сообщили, что узник просит меня прийти. Малви всю ночь пребывал в крайнем отчаянии. Сказал, что ему срочно нужно поговорить со мной и с лордом Кингскортом по исключительно важному делу. О чем именно, не объяснил, обмолвился лишь, что речь идет о крайне тревожных сведениях, имеющих отношение к безопасности лорда Кингскорта и его семейства на борту нашего корабля.

Я отдал распоряжение привести Малви ко мне в каюту. Там он тоже отказался говорить, пока не придет лорд Кингскорт. Мне, разумеется, этого не хотелось, но Малви предупредил, что если воочию не увидит его светлость и не поговорит с ним лично, то никому ничего не скажет (и вернется в заключение, унеся с собой вышеупомянутую тайну).

Не желая поднимать тревогу, я придумал предлог, написал лорду Кингскорту и пригласил его позавтракать со мною. Когда он пришел, Малви потерял голову от волнения. Упал на колени и принялся с восклицаниями целовать руки и полы одежды лорда Кингскорта, поминал его покойную матушку как святую. Такое излияние чувств смутило его светлость, и он попросил узника встать с колен. Я пояснил лорду Кингскорту, что перед ним человек, о котором я уже говорил и который торжественно заверил меня в своей преданности семье Мерридит.

Малви сообщил нам, что накануне вечером, около полуночи, выглянув из-за решетки своего узилища, заметил, что по палубе прохаживаются два пассажира третьего класса. Они остановились близ его двери и принялись шептаться и бормотать.

Один поведал другому, что принадлежит к тайному революционному обществу из Голуэя, а именно «Людям долга». Он открыл, что его посадили на наш корабль, дабы он убил лорда Кингскорта, его жену и детей в качестве мести за выселения и прочие дела семьи Мерридит в тех злополучных краях.

Лорд Кингскорт пришел в крайнее изумление, но признался, что уже получал угрозы от этой шайки хулиганов. Вдобавок имеет все основания полагать, что могилу его отца осквернили зги же самые вар вары и что констебль посоветовал ему разъезжать по своему поместью лишь в сопровождении вооруженной охраны. Но куда больше его тревожила безопасность жены и детей. Я поручился ему, что мы приставим к ним личную охрану. Он попросил меня устроить это таким образом, чтобы ни жена, ни дети не узнали о нависшей над ними угрозе, поскольку он не хочет их пугать. Я ответил: будет лучше, если они до конца путешествия останутся в каютах, и он пообещал, что попробует их уговорить.

Одного из заговорщиков Малви не разглядел, второй же подлец, тот, который рассуждал об убийстве, не кто иной, как Шеймас Мидоуз из Клифдена.

Я немедля послал в трюм Лисона с матросами арестовать его. После тщательного обыска в его вещах обнаружили революционную литературу, а именно текст полной ненависти баллады о землевладельцах, которую он по вечерам распевал в пьяном виде (тому есть свидетели). Его отправили под замок до самого Нью-Йорка: там его передадут в руки властей.

Лорд Кингскорт искренне поблагодарил Малви и заявил, что отныне считает себя его должником. Сказал, что понимает, ему наверняка было трудно отважиться на такое, поскольку среди ирландского простонародья доносчик станет изгоем. Он предложил Малви награду за храбрость, но тот решительно отказался. Малви ответил, что всего лишь исполнил свой христианский долг, и поступи он иначе, не знал бы ни сна, ни покоя. Тут он вновь помянул покойную матушку лорда Кингскорта: Малви признался, что однажды она помогла его родителям, они до сих пор молятся за ее душу и раз в год навещают ее могилу в Клифдене. (Странно: я полагал, его мать умерла.) Портрет покойной графини по сей день висит в их скромной хижине, и перед ним всегда благоговейно горит свеча. Одну из его сестер назвали Верити в память о матери лорда Кингскорта. И Малви не мог допустить, чтобы такой негодяй, как Мидоуз, расправился с сыном леди Верити. Ему была невыносима мысль о том, что двум маленьким мальчикам причинят боль — быть может, не только душевную.

Лорд Кингскорт крайне встревожился. Малви умолял его не печалиться, но верить, что большинство жителей Голуэя разделяют его, Малви, чувства, однако в любом стаде всегда найдется паршивая овца, которая навлечет дурную славу на остальных. Он добавил: по бедности и маловерию тамошние жители терпят такие лишения, что жестокость пустила ростки на бесплодной почве, где прежде цвело естественное дружество меж смиренным слугой и оберегающим его господином. Лорд Кингскорт вновь поблагодарил его и несколько утешился.

Тут лорда Кингскорта осенило: если Мидоуз под замком, а трюм — убежище негодящее, на корабле не найдется уголка, где Малви мог бы укрыться. «Пожалуй, так и есть, — ответил Малви. — Я об этом не подумал. Но все в руках Спасителя, да будет воля Его вовеки. Я верю, Он меня защитит». И добавил: «Если меня убьют за то, что я сделал сегодня, по крайней мере, совесть моя чиста. И я знаю, что сегодня же увижу вашу матушку в раю».

На это я сказал, что, пожалуй, найду ему койку в кубрике, но лорд Кингскорт и слышать об этом не пожелал. Сказал, не каждый день ему спасают жизнь, и он желает хоть как-то отблагодарить этого человека. Мы с его светлостью и Малви решили на остаток пути разместить его в первом классе, в кладовой подле каюты лорда Кингскорта, где хранят постельное белье и прочее. И придумали предлог, под которым это можно будет устроить.

Он, лорд Кингскорт, сказал, что ему нужно немного времени посоветоваться с женой. (Очевидно, в их семье брюки носит ее светлость.)

— Ты шутишь, — сказала Лора Мерридит.

— Я понимаю, это неудобно. Но Локвуд уверяет, что бедняга при смерти.

— Вот именно, Дэвид.

— В каком смысле «вот именно»?

— А если у него тиф или холера, или любая другая зараза? И ты хочешь, чтобы он спал рядом с нашими детьми?

— Полно, вовсе не рядом.

— Значит, в соседней каюте. Напротив моей.

Удобно, ничего не скажешь: вдруг ему понадобятся партнеры для бриджа.

— Неужели ты никогда не поймешь, что у нас есть обязательства перед этими людьми?

— Я этим людям, Дэвид, не сделала ничего. А вот они мне много что сделали.

— Я помогу несчастному, который попал в беду.

С твоего благословения или без него.

— Так делай без него! — крикнула она. — Как делаешь все остальное.

Она подошла к иллюминатору, уставилась вдаль, словно надеялась с расстояния в пять сотен миль разглядеть землю.

— Лора, наверняка можно сдержаться и не повышать голос друг на друга.

— Ах да. Я забыла. Мы не должны повышать голос, так? Нам вообще нельзя иметь никаких человеческих чувств. Мы должны быть мертвыми и бесчувственными, как чертовы скелеты твоего отца.

— Я попросил бы не использовать подобные выражения и не превращать нашу каюту в казарму. Мы должны подумать о мальчиках. Ты же знаешь, их огорчают наши ссоры.

— Не вздумай меня учить, как мне воспитывать сыновей, Дэвид. Предупреждаю.

— Я и не думал. Но ты же знаешь, что я прав.

Она бросила через плечо, не удостоив его и взглядом:

— Тебе-то откуда знать, что их огорчает? Разве к тебе они идут со своими огорчениями? Их отец куда больше заботится о чужаках, чем о собственной жене и детях.

— Ты несправедлива.

— Неужели? А ты помнишь, что сегодня день рождения твоего старшего сына? Если помнишь, мог бы поздравить его.

— Прости. Ты права. Я на минуту забыл.

— Проси прощения у того, кого обидел своей невнимательностью. Разумеется, когда закончишь спасать мир от него самого.

— Они умирают десятками тысяч, Лора. Мы не можем сидеть сложа руки.

Она не ответила.

— Лора, — сказал он, потянулся к ее волосам, но она отстранилась, словно почувствовав его жест.

— Нам ведь нетрудно помочь Наверняка ты согласишься со мною. Через три дня мы прибудем в Нью-Йорк.

Она проговорила тихо, точно слова причиняли ей боль:

— Они никогда не полюбят тебя, Дэвид. Как же ты не понимаешь? Ведь этому было немало доказательств.

Он неловко рассмеялся.

— Странные вещи ты говоришь.

Она обернулась.

— Правда?

— Лишь бы ты меня любила. Ты и мальчики. Большего мне и не нужно.

— Ты, наверное, думаешь, я совсем слепая. Так ведь?

Волна плеснула в иллюминатор, капли стекли по стеклу. За стеной кричали их сыновья. В дверь постучали, раздался веселый голос стюарда-уборщика.

— Так ты согласна, чтобы я помог этому человеку?

— Беги к ним. Как делал всегда.

Я… Джон Лоусли… дежурный матрос, удостоверяю, что в…. 10.41… сего дня узника…. П. Малви… выпустили из-под моего надзора, и вещи его возвращены ему полностью, под роспись, а именно… одна библия шесть пенсов и один фартинг.

Лазарет Пайеса Малви

около 11 часов утра

(Фрагменты письма почтового агента Джорджа Уэлсли Грантли Диксону от 11 февраля 1852 года)

Утром в среду, первого декабря… ко мне в каюту пришел стюард и сказал, что им нужно освободить бельевую или чулан, где я держал два чемодана… Сказал, что там разместят трюмного пассажира с подозрением на болезнь. Признаться, меня взяла досада, но стюард ответил, что у него приказ, а более ничего не сказал… В одном из дорожных сундуков лежали бумаги, которые я должен был держать при себе, но я не помнил, в каком. Мой дурень-слуга, Бриггс в то утро из-за морской болезни блевал, как гейзер, и я сказал, что сам всё принесу. […]

В то утро в первом классе выставили охрану, по одному у двери каждой каюты. Стюард не знал, почему, но меня это не занимало. Как по мне, нас следовало охранять с той самой минуты, как мы отчалили из Куинстауна, и вопиющий позор, что этого не было сделано, учитывая нравы большинства пассажиров. […]

Когда я вошел в комнатушку — без иллюминатора, футов шесть на восемь, заставленную шкафами, — лорд Кингскорт и его старший сын Джонатан Мерридит помогали какому-то человеку устроить на полу ложе из подушек и одеял. Должен сказать, человек, о котором я упомянул, ростом был около пяти футов четырех дюймов, очень худой, с печальными голубыми глазами. Изможденный, оборванный и явно того типа, который любому труду предпочитает безделье. От него исходил обычный дурной запах. Можно было бы предположить, что заметнее всего в нем было увечье (у него недоставало ступим, отчего он сильно хромал), но на самом деле сильнее всего запоминались глаза. Казалось, будто на вас смотрит дворняга, которую дождливой ночью выгнали из дома.

Не могу сказать, что заметил в его лине какие-то признаки, указывавшие на жестокость или преступные наклонности. Вовсе нет: напротив, его невинность, казалось, граничила с идиотизмом. Он смахивал на негра-европейца, если такой ужасный гибрид существует. Выражение его лица было вовсе не злое — скорее, детское и глупое.

Сейчас уже не вспомню, говорили ли мы о чем-то, но если и говорили, наверняка о чем-то несущественном. Но помню, как на миг поднял глаза от своего сундука и заметил, что в каюте повисло напряженное молчание. Лорд Кингскорт и этот человек… и слов-то не подберу… казалось, им неловко оказаться вдвоем в столь тесной каюте. При этом они улыбались друг другу, как идиоты. Трудно объяснить. Как будто дебютантка танцует с уродом-бароном, чтобы не огорчить маменьку и не пустить по миру семью. Они не говорили ни слова, но при этом ощущалась большая неловкость — причем явно обеими сторонами.

Я вернулся к поискам и вскоре нашел необходимые бумаги. Мальчик принялся возиться с бельем, лежавшим в шкафу, но отец велел ему вести себя прилично. Спокойно и добродушно, самая обычная сцена. И тут вошла девушка.

Она встала в дверях — неподвижно, как гипсовая мадонна. В жизни не видел, чтобы женщина стояла, не шевелясь — ни прежде, ни потом. Вы же знаете, они вечно вертятся и кривляются, как прокаженные. Эта же стояла смирно, как часовой. Держалась девушка положительно странно, с небрежностью, свойственной ее невежественному классу и народу: ни грации, ни кротости, такой сделаешь комплимент, а она пронзит тебя взглядом, — но подобное поведение показалось мне слишком уж странным. Словно вид калеки поразил ее до глубины души. Что же до калеки, он тоже оцепенел.

Она сжимала в руках две подушки, каковые, видимо, ей велели сюда принести. Но она застыла на пороге, даже не положила подушки. Не побледнела, не изменилась в лице. Просто очень долго не двигалась.

Тут Мерридит принялся их знакомить, будто давал какой-то странный прием:

— А, Малви. Не знаю, знакомы ли вы с няней моих сыновей. Мисс Дуэйн.

— Мэри, это ты, — еле слышно пролепетал ирландец.

Кингскорт явно смутился.

— Так вы знакомы?

Опять долгое время никто ничего не говорил.

— Наверное, вы встречались на корабле?

Хромой смиренно проговорил:

— Сэр, мы с мисс Дуэйн в юности знали друг друга. Наши семьи когда-то были дружны. Я имею в виду, в Голуэе.

— Ясно. Что ж, приятно. Правда, Мэри?

Служанка не произнесла ни слова, ни звука.

— Быть может, я ненадолго оставлю вас и вы пообщаетесь? — предложил ее злосчастный хозяин.

Она положила подушки на полку и вышла, не ответив ни слова. Мерридит недовольно хмыкнул, сконфуженный ее поступком.

— Ох уж эти женщины.

— Да, сэр.

— Она недавно потеряла мужа. И немного не в себе. Простите ее.

Калека ответил со своим смешным и противным выговором:

— Я понимаю, сэр. Спасибо, сэр. Благослови вас Господь и Богородица.

Они портят английский язык так же, как все остальное.

Вот и все, что я могу вам рассказать. Я запер сундук и ушел восвояси.

Девушка стояла в конце коридора, спиной ко мне. Охрана смотрела на нее, но она словно не замечала. Я больше не думал об этом, вернулся в свою каюту. […]

Казалось бы, общество убийцы и его жертвы должно было бы произвести на меня большее впечатление, но, если уж начистоту, ничего такого не было. Меня скорее тревожило, что я оставляю сундук в обществе того, кто прогрызет в нем дыру в надежде найти там бутылку, пистолет или четки.

Из показаний, записанных Дэниелом О’Доудом и капитаном Джеймсом Бриггсом из отделения полиции Нью-Йорка 20 декабря 1847 года, через две недели после убийства. Джон Уэйнрайт, матрос-ямаец, охранявший каюты первого класса, вспомнил, что слышал нижеизложенный разговор, доносившийся из кают-компании или гостиной, и сперва принял его за ссору лорда и леди Кингскорт. «Они все время ссорились и ругались, — пояснил он, — но капитан приказал нам не вмешиваться».

ЖЕНЩИНА. Прочь с глаз моих, мерзавец.

МУЖЧИНА. Умоляю. Пять минут.

Ж. Да если 6 я только знала, что ты на борту, бросилась бы в воду. Убирайся!

М. Мне нет оправдания. Я горько стыжусь того, что сделал.

Ж. Что проку с твоего стыда? Никакого проку! Слышишь, сукин ты сын? Даже если ты целую вечность будешь гореть в аду, это не составит и минуты от той кары, что ты заслужил.

М. Я любил тебя. Я голову потерял.

Ж. Мою родную невинную доченьку? Утопить, как дворняжку?

М. (сокрушенно). Не я же ее утопил.

Ж. Нет, ты, и сам прекрасно это знаешь. Ты все равно что сунул ее в воду и душил ее своими руками, убийца.

М. Мэри, прости меня, ради Бога…

Ж. (кричит). Ребенка родного брата? В котором течет кровь твоих родителей? Ах ты, сатанинское отродье! Ах ты, гад ползучий!

М. Мэри, я даже не думал, что он способен на такое. Жизнью клянусь, я не знал. Да и откуда бы мне знать?

Ж. Все ты знал, ты же видел, нас вышвырнули на дорогу, как грязь.

М. Я не думал, что до этого дойдет. Я не знал, что его будут бить. Если б я только был там, обязательно помешал бы им, клянусь.

Ж. Скорее, помог бы им.

М. Никогда. Богом клянусь, я помешал бы им. И за это на меня донесут «Людям долга» [?].

Ж. Так тебе и надо. И пусть они тебя убьют. Я только посмеюсь.

[Мужчина «испустил очень громкий пронзительный крик».]

М. Тогда смотри! Смотри, что они сделали со мной. Нравится? Видишь? По-твоему, я это заслужил? Ты бы сама взяла в руки нож, сделала бы со мной такое?

[Женщина ничего не ответила.]

М. Я всю Коннемару обошел, искал тебя, Мэри. Тебя, Николаса, малышку. Я обошел все поля от Спиддала [?] до Уэстпорта, все ноги стер.

Ж. (кричит). Ах ты, подлый грязный лжец! Будь проклят тот день, когда я подпустила тебя к себе! Сукин ты сын, выблядок, а не мужчина.

М. Нехорошо так говорить, Мэри. Тебе не идет.

Ж. Он проклял тебя перед смертью. Так и знай. На тебе проклятье священника, и ты его не снимешь.

М. Не говори так, Мэри.

Ж. Чтоб когда ты посмотришь на воду, тебе мерещился его призрак в аду. Чтоб тебе ни одной ночи не спать. Чтоб ты сдох в страшных муках. Слышишь? Чтоб ты сдох!

Послышалось шарканье. Женщина громко завизжала.

Тут матрос постучал в дверь. Ему не ответили. Последовала перепалка на языке, которого он не знал. В комнате что-то разбилось. Тогда матрос, ослушавшись приказа, открыл дверь, опасаясь, что ссора кончится непоправимым.

В каюте оказался трюмный пассажир Пайес Малви и мисс Мэри Дуэйн, служанка Мерридитов. Рубаха его была распахнута, он плакал.

Матрос спросил мисс Дуэйн, всё ли в порядке. Она молча вышла из каюты, явно в сильном волнении.

Мистера Малви попросили покинуть каюту и вернуться к себе. Он повернулся, и свидетель с ужасом заметил на груди и верхней части живота Малви огромный шрам «в форме сердца с буквой И внутри». Шрам очень сильно гноился, кожа почернела от гангрены. «Вонь была такая, я аж с порога учуял».

Не говоря ни слова, Малви покинул каюту.

Обеденный зал первого класса на верхней палубе около двух часов пополудни

— Что происходит?

— Обед. Хотя, наверное, он уже закончился.

— Капитан Локвуд сказал, что нам с детьми впредь нельзя выходить за ограждение. Почему?

— Спроси об этом Локвуда. Не я командую кораблем.

— Грантли говорит…

— Мне нет ни малейшего дела до того, что говорит твой драгоценный Грантли. И прочие тоже. Слышишь, Лора? Вы с твоим драгоценным Грантли можете хоть утопиться, мне все равно. Признаться, это было бы очень кстати.

Она села за стол.

— Дэвид… это правда?

— Что правда?

— Что нам угрожает опасность?

Он перевернул страницу газеты.

— Не глупи.

— Замки? Засовы? Охрана? Запреты? Я только что видела в коридоре семерых вооруженных караульных. Теперь в первом классе невозможно уединиться, поговорить с глазу на глаз.

— Какая неприятность, теперь тебе нельзя уединиться.

— Я говорю не только о себе, но и о твоих детях. Я не для того их растила, чтобы им устраивали тюрьму. — Помолчав, она добавила: — И это несправедливо по отношению к Мэри.

— Мэри сделает, что прикажут.

Подошли два стюарда, забрали посуду. Грязные капли брызнули на половицы.

— Ты мог бы внимательнее отнестись к этой девушке. Учитывая обстоятельства.

— Не понимаю, о чем ты.

— Прекрасно понимаешь. Не хуже меня.

— Я тебе уже объяснял, она старый друг нашей семьи.

— Это на твоей совести, Дэвид. Я не жду и не требую объяснений. Но и не потерплю лицемерных осуждений.

Он повернулся к ней. Она смотрела на море.

— Нам угрожает опасность? Я имею право знать.

— Это глупые слухи, черт побери. Сплетни, не более того.

Она спокойно кивнула.

— Мальчики тоже под прицелом?

Мерридит не ответил.

— Как ты это выяснил?

— Если тебе действительно нужно знать, нас предупредил Малви. Тот самый человек, ради которого ты не готова пошевелить своим драгоценным пальцем. К счастью, не все такие отпетые снобы, как ты, иначе нас бы всех уже пристрелили сонных.

Подошел преподобный Дидс, поздоровался с Мер-ридитами. Он принес подарок на день рождения Джонатана и отдал графине книгу Джона Ньютона «Гимны Олни». Заметив, что супруги ссорятся, не остался с ними, а сел за другой стол, дальше того, за которым сиживал прежде. Лорд Кингскорт вернулся к чтению. А когда поднял глаза, увидел, что жена его беззвучно плачет.

— Лора.

В глазах ее стояли слезы, катились по щекам.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Прости меня, Лора. Я был слишком резок с тобою.

Она скривилась, всхлипнула мучительно, душераздирающе. Впервые за долгие годы они сознательно прикоснулись друг к другу. Супруги переплели пальцы, Лора плакала. Сглотнула комок, обвела взглядом палубу; на лице ее читалось несказанное недоумение.

— Ничего не случится, Лора. Ничего. Я обещаю. Она снова кивнула, поцеловала костяшки его пальцев. Поднялась и быстро ушла.

Кладовая Пайеса Малви около 4 часов пополудни (Как вспоминал много лет спустя Джонатан Мерридит — на момент событий ему было восемь лет.)

— Все в порядке?

Малви подскочил; они вошли в тесную каюту. В складках муслина на его кровати лежала корочка хлеба и кусочек сыра.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Бедолага так перепугался, точно явились его арестовывать.

— Славно. Славно. Какая у вас хорошая рубаха.

— Это ее светлость дала, сэр. Я не хотел брать.

— Чепуха. Вам она идет куда больше, чем мне.

— Вы очень добры, сэр. Спасибо, сэр. Для меня большая честь познакомиться с ее светлостью. Ока очень добрая женщина, сэр, очень.

— Я смотрю, она вам и поесть принесла.

— Спасибо, сэр, да, сэр.

— Вот и хорошо. Малви, мы хотели вам кое-что сказать. Мы с капитаном.

— Сэр?

Мерридит подтолкнул сына локтем. Мальчик шагнул вперед и монотонно, с неохотою произнес заученные слова:

— Мистер Малви, я хотел бы пригласить вас сегодня вечером к нам на чай по случаю дня моего рождения, если, конечно, у вас не найдется неотложных дел.

— И? — спросил лорд Кингскорт.

— И если мы с братом весь день будем вести себя хорошо, то будет пирожное.

— И?

Мальчик насупился.

— А если будем баловаться, то пирожного не будет.

Мерридит многозначительно подмигнул облагодетельствованному.

— Что скажете, Малви? Интересное предложение?

— Я… у меня нет подходящего наряда, сэр. Только то, в чем я сейчас.

— Ну, графиня попросит Мэри поискать в моих вещах. Наверняка подберем вам какую-нибудь одежонку.

— Если не возражаете, сэр, я все-таки предпочел бы отказаться. Я буду только мешать.

— Чушь. Мы смертельно обидимся, если вы не придете. Правда, обидимся, Джонс?

— Обидимся?

— Да, обидимся, — подтвердил его отец.

— А можно мистер Диксон тоже придет?

— Наверняка он занят, старина.

— Ничего не занят, папа. Я уже пригласил его. Он ответил, что придет с удовольствием. Я подумал, он нам что-нибудь расскажет. Он всегда рассказывает отличные истории. Почти такие же интересные, как ты.

Отец Джонатана Мерридита явно не обрадовался.

— Разве ты не хочешь отпраздновать день рождения в кругу семьи и друзей, капитан? Я не думал, что мы позовем массу чужого народа.

— Я тоже, — парировал сын. — Но потом вы с мамой сказали, что мы должны пригласить мистера Малви.

Лорд Кингскорт вздохнул и ответил: что ж, ладно.

— Ваша светлость, — вмешался бледный встревоженный Малви, — мне кажется, я буду лишний. Вы очень добры, милорд, но это слишком.

— Бред. Это наш с графиней приказ. Да и мальчикам будет полезно, если вы понимаете, о чем я.

— Не понимаю, ваша светлость.

— Полезно пообщаться со всеми. Мы же не хотим, чтобы они думали, будто все люди — кривляки-аристократы?

— бэр.

— Моя мать, о которой вы столь любезно упоминали, каждый год на день своего рождения устраивала гулянье. Для арендаторов, слуг, батраков. Без чинов и церемоний. Гости из разных сословий пировали бок о бок. Не считаясь, кто хозяин, кто слуга. Что за нелепость: все мы из Голуэя. И нам бы хотелось сохранить эту традицию.

— Сэр.

— Так что подходите часам к семи, хорошо? Славно. Славно. Ах да. И вот еще что.

Он протянул Малви бритву.

— Графиня велела передать. — пояснил лорд Кингскорт. — Хорошая бритва, острая.

В салон вошел Малви, серовато-бледный, как овсяная каша, в костюме, который был ему велик на несколько размеров. Волосы он умастил каким-то жиром, кожа его блестела, как лед на трупе.

С одного краю стола сидел Роберт Мерридит с матерью, между ними Джонатан, восьмилетний виконт, в неуклюжей короне из газеты. Его мать и брат тоже были в бумажных колпаках. Напротив них, спиной к Малви, расположились Мэри Дуэйн и Грантли Диксон, оба в картонных шляпах. Во главе стола, у иллюминатора, сидел лорд Кингскорт из Карны. Он помахал Малви в знак приветствия. Шляпы на нем не было.

— Failte, — воскликнул он. «Добро пожаловать» по-ирландски.

— Мальчики? — Лора Мерридит стремительно поднялась из-за стола. — Вот наш почетный гость. Мистер Малви.

— Добрый вечер, мистер Малви. — Джонатан улыбнулся и широко махнул ему блестящей десертной ложкой.

— Это еще кто? — презрительно спросил Роберт. — Мистер Малви наш друг, он пришел к нам на ужин.

— Спасибо за ваше любезное приглашение, миледи, — промямлил пришедший.

— Спасибо вам, мистер Малви, что любезно согласились его принять. Садитесь, пожалуйста. Мы оставили для вас место.

Он проковылял к единственному свободному месту за столом, между Грантли Диксоном и Мэри Дуэйн. Сидевшие перед ним дети чему-то негромко смеялись с матерью. Он уставился на арсенал блестящих серебряных приборов, на фалангу хрустальных бокалов и стопки изящных тарелок. Четыре стюарда внесли столики с угощением. Дети засвистели, загудели.

— Имбирный пряник! — воскликнул один.

— Пирожное! — объявил другой.

— Вы ничего не забыли, Малви? — Лорд Кингскорт поднял правую руку и строго щелкнул пальцами. Графиня тотчас же принесла шапочку из газеты и торжественно водрузила на голову гостя.

— Вы не возражаете? — негромко и смущенно рассмеялась графиня.

— Ну конечно же не возражает, глупенькая. Я ни разу не видел, чтобы житель Голуэя отказался повеселиться.

Стюарды расставляли блюда на сервировочных столах. Миски с картошкой и горячей морковкой, над которой вился пар. Тарелки блестели от капель влаги. Кувшины лимонада, креманки с силлабабом[92] и заварным кремом.

— Что у вас с лицом?

— Я порезался, когда брился, мастер.

— Вы себе чуть голову не отрезали ко всем чертям.

— Джонатан, — одернула мать.

Стюарды вкатили новые тележки с угощениями, принесли еще подносы. Мэри Дуэйн встала, чтобы помочь стюардам расставить блюда. Джонатан Мерридит улыбался Малви.

— Мой дедушка воевал вместе с лордом Нельсоном. Убил уйму лягушатников. А вы убивали лягушатников, мистер Малви?

— Нет, мастер.

— Он убьет тебя, если сию минуту не замолчишь, — сказал лорд Кингскорт. — Выпьете, Малви?

— Спасибо, сэр, я не пью.

— Ладно вам, выпейте немного. Кларета или шабли?

— Я в винах не разбираюсь, сэр.

— Наверняка же что-то вам нравится. Валяйте, говорите.

Почувствовав его смущение, Лора Мерридит сказала:

— Знаете, мистер Малви, я тоже не пью. Мне всегда казалось, что тратить время на подобные вещи — значит попусту его терять. Вы согласны?

— Да, миледи.

— Быть может, выпьете со мной хересу? Я предпочитаю херес.

— Спасибо, миледи. Выпью. Спасибо.

— Что-то я не вижу здесь никакого хересу, — заметил лорд Кингскорт.

— Вот же он, Дэвид. У тебя под рукой.

— Ах да. Точно. Простите бедного слепца. Что-то я сегодня дурак дураком.

Лорд Кингскорт налил хересу, поднес Малви бокал.

— Когда я вырасту, непременно стану убивать лягушатников. И немцев тоже. Заряжу им ядром прямо в мерзкую толстую харю.

— Джонатан, пожалуйста, — вмешалась мать.

— Все равно заряжу.

— А ты знаешь, старина, что муж королевы Виктории — немец? — спросил отец.

— Чушь собачья.

— Ничего подобного. Немец, что твоя колбаса.

— Джонатан, хочешь прочесть молитву?

— Пусть лучше мистер Малви. У него красивый голос.

— Чудесная мысль, — согласился лорд Кингскорт. — Вы не против, Малви? Мы вас не торопим.

Он прочитал молитву тихим голосом, лишенным всякого чувства.

— Боже, благослови нас и эти дары, еже по щедротам Твоим изливаешь на нас в изобилии через Господа нашего Иисуса Христа.

— Аминь.

Леди Кингскорт и Мэри Дуэйн подали салат. Именинник пил лимонад.

— Мистер Малви, вы уэслианин?

— Нет, мастер.

— Методист?

— Нет, мастер.

— Неужели чертов еврей?

— Мистер Малви католик, Джонатан, — вмешался лорд Кингскорт. — По крайней мере, я так полагаю. Я прав, Малви?

— Да, ваша светлость.

— Ах да, — сказал Джонатан Мерридит. — Конечно. Кто же еще.

— Я всегда считала католицизм достойной религией, — негромко призналась Лора Мерридит. — Удивительное чувство драмы. Многие наши близкие друзья тоже католики.

— Да, миледи.

— Мистер Диксон еврей, — тихо вставил лорд Кингскорт. — Иудаизм — тоже достойная религия.

Джонатан Мерридит явно изумился.

— Это правда, Грантлерс?

— Моя мать еврейка, так что да.

— Я думал, евреи все бородатые, — произнес с набитым ртом Джонатан. — В газетах они всегда бородатые.

— Не стоит верить всему, что видишь в газетах.

Взрослые учтиво засмеялись.

— Тут я с вами согласен, — произнес лорд Кингскорт.

— Так во что верят евреи, Грантлерс?

— Во многом в то же, во что верим мы сами, — ответил за него лорд Кингскорт. — Что мы должны относиться друг к другу по справедливости. Не обижать тех, кому и так несладко. Многие евреи на удивление добрые и человечные.

— А учителя в Винчестере говорят другое.

— Очень жаль, и тем хуже для этих глупых старых козлов.

Мальчик молча уставился в свою тарелку. Некоторое время тревожную тишину прерывал лишь стук вилок о тарелки. Казалось, сотрапезники ждут, пока кто-нибудь начнет разговор, но прошло несколько минут, а никто так и не заговорил.

Хрустальные люстры и блестящие тиковые колонны придавали салону вид парижского ресторана. Иллюзию нарушал лишь лязг цепи за иллюминатором.

— Кстати, Диксон, — сказал лорд Кингскорт, орудуя вилкой, — хотел сказать, что прочел ту вашу заметку. В «Нью-Йорк трибьюн». Ту, в которой вы любезно упомянули меня. Ваш ответ на мое дурацкое старое письмо. Мне показал его один из матросов того корабля, с которым мы встретились на днях.

— Пожалуй, я погорячился, когда писал.

— Вообще-то вы дали мне пищу для размышлений. Если можно так выразиться. Вы совершенно правы. Мы владеем столь многим. Это даже несправедливо. Вы высказали то, о чем я и сам думал.

Диксон смотрел на него, ожидая привычной насмешки. Но Мерридит не смеялся. Вид у него был изнуренный и бледный.

— М-м. — Граф покачал головой, скатал шарик из хлеба. Лорд Кингскорт обвел взглядом комнату, лицо его приняло странно-загадочное выражение, точно он вдруг запамятовал, как здесь очутился. — Если желаете знать мое мнение, лучшего народа во всем свете не сыщешь. Я об ирландцах. Прежде, до того как все полетело в тартарары, я всегда чувствовал себя в Ирландии как дома. — Он печально улыбнулся. — Жизнь ужасно несправедлива, правда?

— Мы сами сделали ее такой.

— Именно. Именно. Точно. — Он принялся жевать. — Знаете, я раньше думал: когда мне достанется старый добрый Кингскорт, я непременно наведу там порядок. По сравнению с тем, что было раньше. Хотя бы попытаюсь. — Он налил себе воды, но пить не стал. — Теперича этому не бывать. А жаль.

— Пап, — вставил Джонатан Мерридит, — «теперича» говорят неграмотные.

— Давайте о чем-нибудь менее грустном, — многозначительно произнесла леди Кингскорт.

— Извини. Опять я навожу тоску. — Он повернулся к сыну. — Шесть горячих папе за то, что он такой зануда. Каково будет мое наказание?

Мальчик поднял стакан.

— Еще лимонада королю!

Отец весело рассмеялся и направился к сервировочному столу. Взял кувшин, принялся наливать ли монад. Но то, что случилось в следующий миг, так огорошило Дэвида Мерридита, что он не сразу сообразил: виновата боль.

— Дэвид? — окликнула его жена. — Что с тобой?

Диксон вскочил, бросился к пошатнувшемуся Мерридиту. С сервировочного стола упало блюдо, его содержимое вывалилось на ковер. Лицо Мерридита усеивали капли пота. Дрожь пробежала по его телу, он ахнул.

— Что с вами, Мерридит? Вы бледны.

— Все хорошо. Ничего страшного. Проклятая изжога.

Диксон и графиня помогли ему подняться на ноги. Он вновь содрогнулся всем телом, оперся ладонями о стол.

— Пап?

— Может, послать за доктором?

— Не глупи. Подумаешь, несварение или что-нибудь в этом роде.

— Джонатан, милый, сбегай к доктору Мангану, посмотри, у себя ли он?

— Лора, я правда чувствую себя хорошо. Не устраивай оперетту, давайте лучше ужинать. Серьезно.

Он неловко сел и отпил большой глоток ледяной воды. Успокоительно отмахнулся от графини. Вытер лоб скомканной салфеткой.

— Как же здесь скверно кормят, — засмеялся он. — От такого и мертвый просрется.

Сыновья рассмеялись от облегчения и удовольствия, что папа сказал грубое слово.

— Дэвид, пожалуйста.

— Извини. Вы двое, вычеркните это замечание.

— Джонатан, будешь овощи? — спросил Грантли Диксон.

— Нет, спасибо. Я буду только пудинг.

— Об этом не может быть и речи, сэр, — нахмурилась Лора Мерридит.

Мальчику положили ложку разваренных овощей. Он потыкал их ножом, поморщился.

— У двух капризных джентльменов, которые отказываются есть овощи, завтра будет в два раза больше уроков, — пригрозил лорд Кингскорт. — После чего им завяжут глаза и заставят пройти по доске[93].

— Ненавижу уроки. Еще больше, чем девчонок.

— Вы когда-нибудь такое слыхали, Малви? Мальчик, который не любит учиться.

— Нет, сэр.

— Как вы думаете, что станется с таким мальчиком, если он не исправится?

— Не знаю, сэр.

— Знаете, черт побери, просто из вежливости умалчиваете. Вряд ли он многого добьется, верно?

— Да, сэр.

— Именно. Придется ему стать трубочистом, правда?

— Да, сэр.

— А кем еще он, по-вашему, станет? Лентяй, который не любит учиться?

Все, кроме Мэри Дуэйн, уставились на него.

— Пожалуй, будет торговать на улице овощами и фруктами, сэр. Как ходебщик.

Лорд Кингскорт искренне посмеялся такому предположению.

— Слышишь, маленький бездельник? Не одумаешься, будешь торговать на улице овощами и фруктами. Сладкие яблоки, миссус Пенни за дюжину, черт побери!

Мальчик нахмурился, резко отстранился от отца.

— Сегодня они занимались астрономией, — лорд Кингскорт взъерошил волосы сына. — Да только, боюсь, урок не пришелся тебе по вкусу. Тебе по вкусу только патока да тянучка. Но мы хотя бы попытались. Верно?

Мальчик кое-как разломил вилкой яйцо на четвертинки. Лицо его было цвета отцова вина.

— Джонс, — ласково сказала мать, — папа шутит.

Мальчик угрюмо кивнул, но ничего не ответил. Мерридит посмотрел на жену. Она устремила на него взгляд, который трудно было истолковать. Граф несколько раз порывался заговорить, но так ничего и не сказал.

— Вам есть куда пойти в Нью-Йорке, мистер Малви? — спросил Грантли Диксон.

— Нет, сэр.

— У вас там родня?

— Нет, сэр.

— Друзья?

— Нет, сэр.

Малви жевал, низко наклонив голову. Он ел как человек, знавший голод, человек, который считает еду удачей: ритмично, решительно, с мрачной сосредоточенностью, точно из часов провидения сыпался песок, и когда упадет последняя песчинка, у него отберут тарелку. Он ел не жадно, не глотал, едва успев прожевать, ведь это нецелесообразно: в спешке можно пропустить крошку. Руки его поднимались и опускались, словно у игрушечного барабанщика, от тарелки ко рту, от рта к тарелке, и пока они опускались, он глотал, чтобы, едва вилка снова поднимется ко рту, тот оказался пуст. Он жевал быстро, машинально, будто вкус его не заботил. О вкусе пищи он не задумывался давно. Порой руки его дрожали, лицо вспотело от натуги. Трудно это описать: перечитаешь — смешно. Но смотреть на это было еще труднее и отнюдь не смешно. Даже мальчики перестали смеяться, заметив, как ест Малви: казалось, никто из нас уже никогда не засмеется. Вспыхни в эту минуту салон, наткнись корабль на айсберг, Малви бесстрастно продолжал бы жевать, точно смерть, сидящая за столом.

— Быть может… — начала Лора Мерридит, но осеклась. Она впервые увидела, как ест голодающий. — Быть может, вы окажете нам честь и погостите у нас. Это будет чудесно, правда, Дэвид?

Она силилась не расплакаться.

Лорд Кингскорт взглянул на жену с ошеломленной благодарностью.

— Это будет просто замечательно. И почему я сам не догадался?

Малви замер, потупился. Возникло странное ощущение, будто воздух вокруг него обретает цвет.

— Я не могу согласиться, сэр.

— Нам бы очень хотелось, чтобы вы согласились.

Пока не освоитесь в Америке.

Графиня коснулась его исхудалого запястья.

— Нам бы правда этого хотелось. Вы оказали нам такую услугу.

На глазах гостя навернулись слезы, но он сморгнул их. Наклонил голову еще ниже, чтобы не видели его лица. Потянулся за стаканом, отпил мутном той воды.

— Какую такую услугу? — спросил Джонатан Мерридит.

— Мистер Малви помог мне в одном небольшом деле, вот и все, — ответил отец.

— В каком?

— Не суй свой нос, куда не просят, не то останешься без носа.

— Прошу прощения, миледи, — сказала вдруг Мэри Дуэйн, — можно я пойду?

Графиня посмотрела на нее.

— Вам опять нездоровится?

— Да, миледи.

— По виду не скажешь. Вы уверены?

— Да, миледи.

— В чем дело, скажите на милость? Я трижды вам говорила, сегодня особенное событие.

— Ради Бога, Лора, — вздохнул Мерридит, — если девушка говорит, что ей нездоровится, значит, ей нездоровится. Или тебе нужно, чтобы у нее отвалилась голова и покатилась по столу?

Роберт Мерридит фыркнул от смеха. Отец бросил на него строгий взгляд, скроил шутовскую гримасу.

— Вот уж мама сглупила так сглупила.

— Я всего лишь хотела сказать, что жалко портить Джонатану праздник, — пояснила графиня. — Но если Мэри хочет уйти, разумеется, пусть вдет.

— Посиди еще, Мэри, — заканючил Джонатан. — Я не хочу, чтобы ты уходила.

Воцарилась тишина. Мэри продолжила есть.

— Налить вам воды, мисс Дуэйн? — предложил Грантли Диксон.

Она согласно кивнула. Он наполнил ее стакан. Салат доели в молчании.

Переменили посуду, на стол поставили блюдо с тремя цыплятами. Лорд Кингскорт взял разделочный нож, протянул его Малви.

— Маленькая традиция, — пояснил он. — Резать мясо мы всегда предоставляем почетному гостю.

— Ради Бога, Дэвид, давай без всех этих церемоний.

— Замолчи, женщина. Так интереснее. Смирно, капрал Малви, бегом выполняйте ваши обязанности, или вас высекут.

Малви взял нож, поднялся, качнувшись, и принялся резать мясо. Графиня и Диксон протянули ему тарелки. Резал он на удивление аккуратно, точно привык к этому. Когда ему говорили «спасибо», кивал, но ничего не отвечал.

Они наполнили тарелки и продолжили ужин. Споро передавали друг другу овощи и соус. Подливали в бокалы. Открывали бутылки. Лишь молчание Мэри Дуэйн омрачало веселье — молчание Мэри Дуэйн и убийцы Малви. Их бессловесность висела над столом, словно невысказанный вопрос.

— Мило, не правда ли? — чуть погодя произнес лорд Кингскорт. — Все дружно жуют. Надо чаще так собираться.

Мальчики что-то промычали. Никто из взрослых не ответил.

— Как бишь у Барда, Диксон? Пир горой и так далее?

— Как ни скромен стол радушный, это пир горой[94].

— Именно. И до чего верно. Это старый добрый «Отелло», Джонатан.

— Вообще-то это «Комедия ошибок», — мягко поправил Диксон.

— Ну конечно! Какой же я дурак. Антифол, верно? Чеглок из Эфеса.

— Нет, Бальтазар. Акт третий, сцена первая.

— Черт возьми, — вздохнул Мерридит, глядя на сыновей, — вашему папаше сегодня впору надеть колпак дурака[95]. Слава Богу, мистер Диксон с нами.

Диксон настороженно рассмеялся.

— Я в студенчестве играл Бальтазара, вот и всё.

— Наверняка вы были великолепны, — улыбнулся лорд Кингскорт.

Корабль зарылся носом в волны. Люстра зазвенела. Граф оторвал кусок куриного крылышка и впился в него зубами.

— Мистер Малви? — робко произнес тоненький голосок, за весь ужин не сказавший ни слова.

Гость поднял глаза на сидящего напротив Роберта Мерридита. Крепкий мальчуган. Вылитый отец.

— Это ведь вы как-то утром заходили в мой замок?

Малви покачал головой.

— Нет, мастер. Не я.

— Как-то утром вы пришли в мой замок. В смешной черной маске и с большим ножом…

— Бобби, довольно, — со вздохом перебил Мерридит. — Пожалуйста, извините нас, Малви, у нас богатое воображение.

— Он просто шутит, сэр, ничего страшного.

— Я не шучу. — Мальчик испуганно хихикнул. — Это были вы, мистер Малви, правда?

— Бобби, довольно, я же тебе сказал. Замолчи и ешь свой проклятый ужин.

— Наверное, мы немного устали, — ласково заметила графиня. — Ты же знаешь, Дэвид, когда мы устаем, у нас разыгрывается воображение.

— Устал и устал. Грубить-то к чему?

— А я и не грубил, пап, я всего лишь подумал, что это был он.

— Ничего страшного, — сказала мать, — каждый может ошибиться. — Она повернулась к почетному гостю. — Наверняка мистер Малви это понимает.

Роберт не сводил с него глаз. Малви выдавил смешок.

— Такой большой человек, как я, мастер, нипочем не пролезет в такое маленькое оконце.

— Но у него была странная походка. В точности как у вас. Он был калека. Он…

Послышался шлепок. Голова мальчика дернулась назад. Корабль сильно качнуло. Никто не сказал ни слова.

— Немедленно извинись перед гостем.

— Не надо, сэр, — воспротивился Малви.

— Надо. Сию минуту, слышишь?

— Из-з-звините, мистер Малви.

— А теперь извинись перед братом за то, что испортил ему день рождения.

— Дэвид, ради Бога…

— Не смей перебивать меня, Лора, когда я говорю с сыном. Ты поняла меня, женщина? Или мне написать это собственной кровью? Почему ты при каждом удобном случае выказываешь мне презрение и неуважение?

Она не ответила. Он вновь повернулся к мальчику:

— Роберт, я жду.

— Из-звини меня, Джонс.

— Назови его как положено, идиот.

— Извини меня, Джонатан.

— Джонатан, ты принимаешь его извинения?

— Да, сэр.

— Пожмите друг другу руки.

Они повиновались. Роберт беззвучно плакал.

— Немедленно отправляйся спать. Меня от тебя тошнит.

Ребенок слез со стула и поковылял прочь из салона. Мэри Дуэйн последовала за ним.

Мерридит налил себе вина, отпил большой глоток. Как ни в чем не бывало продолжил трапезу. Лицо его осовело, он резал мясо с проворством хирурга.

— Я тоже хочу извиниться перед вами, Малви. От себя и от жены. Она считает, что детям нужно во всем потакать. Видимо, так воспитывали ее саму.

— Ваша светлость…

— Ни слова больше. Я не против шуток. Но не потерплю дурных манер. Мы не в свинарнике.

Диксон сидел неподвижно. Джонатан Мерридит побледнел. Графиня отошла к сервировочному столику, принялась складывать грязные тарелки. Джон Завоеватель застонал, приближаясь к Америке.

— Ну что, — улыбнулся граф, — кому пирожного?