Звезда морей

Глава 25 НЕОПЛАЧЕННЫЙ СЧЕТ

В которой Дэвид Мерридит приезжает в свое королевство

Мерный стук маятника высоких стоячих часов, запах пыли и старинной кожи: так же пахло в кабинете директора школы в Винчестере.

Он выстроит новую пристань со швартовами для рыбаков, может, еще образцово-показательную школу для детей арендаторов мелких земельных участков. Наймет толкового управляющего, чтобы помочь арендаторам, молодого, из местных, умного и порядочного. Пожалуй, отправит его учиться в Шотландию, в сельскохозяйственный колледж. Расскажет людям о гигиене, об особенностях почвы. Привьет им современные идеи — для их же блага. Пусть избавляются от старомодных убеждений, расширяют кругозор, меняют устаревшие обычаи и неразумные привычки. Взять хотя бы их пристрастие к ямсу, он же «лошадиный картофель»: теперь уже ясно, что он подвержен болезням и пора от него отказаться. Мерридит поможет им в этом. Кингскорт превратится в самое ухоженное поместье во всей Ирландии, да и во всем Соединенном Королевстве, если уж на то пошло.

Тяжелая дверь отворилась, прервав его размыш ления. В отделанный темными деревянными панелями кабинет важно вошел юрист, точно палач в камеру приговоренного к смерти. Молча уселся за стол, сломал печать на пергаментном свитке.

— Сие есть последняя воля Томаса Дэвида Оливера Мерридита, моряка, рыцаря-командора Ордена Бани, адмирала военно-морского флота Ее Величества, благородного лорда Кингскорта, виконта Раундстоуна, восьмого графа Кашела и Карны.

— Что, всех? — слабо хихикнула вдовствующая тетка Мерридита, и нотариус взглянул на нее с неодобрением.

Вначале были перечислены незначительные дары. Пятьдесят гиней фонду помощи нуждающимся морякам, шестьдесят — на учреждение военно-морской стипендии в Веллингтонском колледже: «Мальчику из простого люда, который желал бы послужить отчизне, но семейных средств недостает для его способностей». Двести фунтов в год — новому работному дому в Клифдене, «дабы употребить их на благо исключительно женщин и детей, моего любимого сына Дэвида объявляю главным попечителем, единственным душеприказчиком всего моего имения».

Коллекцию редких и вымерших животных покойный завещал «какому-нибудь почтенному заведению, где изучают зоологию, предпочтительно тому, которое открыто для бедных и молодых, дабы поделиться плодами моих трудов, экспонатами, которые я собирал и каталогизировал всю мою жизнь, и посеять зерно наслаждения уединенным учением». Волеизъявитель подчеркнул, что коллекцию следует демонстрировать целиком, застраховать как положено, на полную стоимость, и назвать в честь его покойной жены: «Коллекция в память о Верити Кингскорт». Старшей сестре Мерридита, Эмили, отец завещал свою библиотеку и собрание старинных морских и сухопутных карт. Второй сестре, Наташе, картины, навигационные приборы и рояль. Также граф определил обеим дочерям небольшое содержание, управлять которым доверил попечителю, указав, что «в случае их брака содержание аннулируется». Двадцать фунтов надлежало передать миссис Маргарет Дуэйн из Карны «в благодарность за труды и попечение о моих детях». Двух своих лучших лошадей лорд Кингскорт оставил управляющему конюшней, местному фермеру по имени Джон Джозеф Берк, «в знак признательности за истинную верную дружбу».

На последней фразе Эмили тихо заплакала.

— Бедный папа.

Мерридит быстро подошел к сестре, взял ее за руку, но от этого она расплакалась еще сильнее.

— Как мы будем жить без него, Дейви?

— Мне продолжать, милорд? — только и спросил юрист.

Мерридит кивнул. Обнял сестру.

«Поместье, жилой дом, надворные постройки, рыбокоптильня, маслобойня и всякие прочие земли, которые ныне заняты арендаторами Кингскорта в графстве Ее Величества Голуэе, полностью отходят лондонскому страховому обществу, каковому вышеупомянутое имущество было заложено целиком».

Кабинет заполнило неумолчное тиканье часов. По улице протарахтела телега. Слышен был стук копыт тяжеловоза, одинокий крик уличного торговца. Ни тетя, ни сестры даже не взглянули на него. Казалось, всем стыдно смотреть друг другу в глаза. Они склонили головы, уставились на свои руки, а юрист продолжал угрюмо зачитывать список. Изобилующие латинскими словами каденции английских законов. Старинные французские формулировки законодательной поэзии. Убийственная точность фраз, лишавших Мерридита наследства.

Дочитав, юрист выразил им соболезнование. Тактично попросил Мерридита задержаться на минуту. Им необходимо обсудить кое-какие сопутствующие вопросы. Ни к чему тревожить подобными пустяками дам, когда скорбь их так естественна и свежа.

Юрист достал из ящика стола досье, пухлое, как семейная библия: в папке были письма из банков и страховых компаний касательно закладной на Кингскорт. Отец Мерридита заложил имение пятнадцать лет назад, а полученные деньги вложил в бокситовый рудник в Трансваале. Однако рекомендации, которые ему дали, оказались неудачными, и дело прогорело. Остается только надеяться, что стоимость имения покроет хотя бы сумму основного долга. Последнее время земля в Ирландии стремительно дешевеет. Ну да об этом побеспокоимся в свое время. Довольно для каждого дня своей заботы[78]. Сейчас нужно побеспокоиться о другом.

В 1822-м, 1826-м, 1831 годах, когда не хватало продовольствия, его светлость тратил значительные суммы на покупку зерна для благотворительных целей. Очевидно, по совету леди Верити он за большую плату нанял бригантину, дабы перевезти груз индийской муки из Южной Каролины в Голуэй. Благоразумна ли такая мера или нет, юристу судить не положено. Но, разумеется, вследствие этих печальных событий они лишились дохода от сдачи имения в аренду. Земли пришли в крайнее запустение, их несколько десятилетий не обрабатывали должным образом.

Вот уже несколько лет как покойный граф превысил кредит в банке. Также за ним числятся и другие неоплаченные долги, причем некоторые весьма существенные и давно просроченные; эти суммы он брал, рассчитывая выгодно вложить средства, но всякий раз терпел неудачу. Неловко использовать столь грубое слово, но покойный граф фактически был банкрот. Он по-крупному задолжал виноторговцам и торговцам лошадьми, переплетчикам и продавцам диковинок, поставлявшим ему экспонаты для зоологической коллекции. Четырнадцать лет назад он взял в долг весьма солидную сумму у некоего Блейка из Талли — под умеренные, однако существенные проценты. Теперь Блейк требует немедленно вернуть долг, иначе грозит судом. Капитан желает расширить свои владения, но не сумел этого сделать из-за неуплаты. Этих доказательств хватит для возбуждения судебного дела о невыполнении принятых на себя обязательств. А отвечать будет Мерридит, как единственный душеприказчик. Судебное разбирательство обойдется недешево, да и дело это пренеприятное.

Еще покойный остался должен ему, юристу, долг этот копился тридцать лет и ни разу не был выплачен. Пожалуй, сейчас подходящее время, чтобы решить этот вопрос. Он с сокрушенным видом отодвинул от себя пергамент, словно нечто непристойное, за что ему стыдно.

Этих денег Дэвиду Мерридиту хватило бы на особняк на Слоун-сквер.

— Я выпишу вам чек. Вы не против?

— Думаю, не стоит… — Юрист примолк. — Точнее сказать… — Он опять осекся, начал снова. — Я готов подождать, милорд, когда у вас будет время заняться этим вопросом. Сейчас ваши миом наверняка заняты другим.

Мерридит достал чековую книжку и выписал чек на тридцать пять тысяч гиней, хотя знал, что в банке на его счету не наберется и двух сотен. Юрист, не глядя, взял чек и сунул в папку.

— Полагаю, ваша светлость не ожидали такого развития событий.

— В каком смысле?

— Я имею в виду, земельный вопрос в Ирландии и прочее. Наверняка ваша светлость питали определенные надежды.

— Разумеется, отец объяснил мне положение еще несколько лет назад. Мы хорошо поговорили. Я отнесся с пониманием.

— Я не знал, что ваша светлость и адмирал были так близки. Полагаю, теперь вы находите в этом большое утешение.

— Да.

— Вы были с ним в последнюю минуту?

— Конечно, да.

Юрист тактично кивнул, опустил взгляд.

— Ваш отец был выдающийся человек, сэр. Человек, который заслуживал большего, нежели послало ему провидение. Нам, всем, кто входил в его окружение, невероятно повезло. Жаль, мы не понимали этого раньше.

— Ваша правда.

— Так и есть. Так и есть. Мы не знаем своего часа, сэр.

— Верно.

— И все же вы получите кое-что очень важное, сэр. Сокровище, ценность которого не умалить никаким превратностям судьбы.

— Что именно?

Юрист уставился на него, точно вопрос показался ему нелепым.

— Разумеется, его титул, милорд. Что же еще? Первую речь в палате лордов девятый граф посвятил предлагаемым изменениям в Закон о бедных[79], согласно которому те, кто желает попасть в работный дом, должны много трудиться. На следующее утро речь опубликовали в «Таймс» под заголовком «Новый призыв к соблюдению приличий в палате лордов». Лора вырезала заметку и вклеила в альбом.

Благодарю вас, милорд, за добрые слова, однако, признаюсь, мне стыдно сегодня присутствовать в этой палате. Она одобрила один из самых постыдных маневров, какие предпринимал когда-либо цивилизованный парламент, омерзительную затею, причинившую скорбь вдовам и обездоленным, — отказалась протянуть руку помощи нуждающимся, заключила несчастных детей в Бастилию небрежения, обрекла обманутых и покинутых всеми бедняков на нищету.

В трех сотнях миль от того места, где находился лорд, мимо подорожного столба с надписью «Чейплизод» прошла женщина. Она была голодна, эта праздная бродяжка, будущая обитательница работного дома. Ступни ее кровоточили, ноги подкашивались от слабости. Незадолго до этого она родила в поле, но нельзя же обременять налогоплательщиков жизнью ее ребенка. Она плелась на восток, в сторону Дублина, рядом с ней текла к морю Лиффи. В море наверняка найдется корабль, который отвезет ее в Ливерпуль. В Глазго или Ливерпуль. Не важно. Важно лишь одно: удержаться на израненных ногах, как-то пройти Чейплизод. Ее имя не упомянули ни в тот солнечный вечер в палате лордов, ни на следующее утро в «Таймс».

Она дошла до выступа скалы, увидела вдали море, те же, кто за морем спорили о ее судьбе, заметили кое-что любопытное. Необычную страсть, с которой выступал новый пэр, его странный пыл, очевидный гнев, когда балкон опустел, как и сама палата. В отчете о заседании отмечено, что пэру сделали вежливое замечание.

Председатель палаты лордов: Я хотел бы со всем почтением заметить его светлости, что, хотя некоторые лорды несколько глуховаты и его ирландский выговор исключительно приятен слуху, все же нет никакой нужды повышать голос до такой оперной громкости. (Смех в зале. Возгласы «Верно!»)[80]

Казалось, он не выступает с речью, говорили многие. А кричит на кого-то, на врага, на которого давно хотел напасть. Тем более странно, учитывая, что закон, о котором шла речь, некогда поддержал Томас Дэвид Кингскорт из Карны, виконт Раундсто-ун, отец графа, выступавшего в палате лордов.

Директор компании согласился на компромисс. Сорок тысяч гиней следует уплатить немедленно, остальные триста тысяч в конце года. Это лучшие условия, которые он может предложить. И возможны они исключительно благодаря положению лорда Кингскорта. Никто не хочет доводить до банкротства пэра Англии, продавать с молотка земли, принадлежащие ему по праву рождения: это попросту немыслимо. Мы, старые викемисты, должны поддерживать друг друга.

Литературные вечера прекратились. Распродали сперва скульптуры, потом картины и всю библиотеку. Фреску эпохи Возрождения купил хлебопромышленник из Йоркшира, выстроивший на окраине Шеффилда целый готический замок. Всего удалось собрать чуть менее девятнадцати тысяч. Компания сообщила, что этого недостаточно.

Лора продала драгоценности, доставшиеся от матери, предварительно велев изготовить поддельную копию каждого украшения. Она боялась говорить отцу, на какой поступок отважилась и какие обстоятельства сподвигли ее на это. Если он узнает о том или о другом, его хватит удар от злости. На аукционе «Сотби» удалось собрать шесть тысяч гиней — досадная мелочь, учитывая истинную стоимость украшений. Финансист компании заявил, что этого все равно недостаточно. В счет долга необходимо уплатить сорок тысяч, или земли выставят на торги. За дом на Тайт-стрит платили восемь тысяч в год.

Если отказаться от дома, забрать детей из школы, получится наскрести сорок тысяч. Мальчикам этот план представили как великое приключение, и точно так же Лориному отцу. Семья на время переберется в Голуэй. Чистый воздух. Поля. Родовые земли.

Они прибыли в Кингскорт в августе сорок шестого и обнаружили лес шатров на лугу Лоуэр-Лок, где поселились арендаторы, которых выгнал Блейк. Дым их костров виден был за пять миль. Поговаривали о вспышке брюшного тифа Когда Мерридит пришел к обитателям Кингскорта, многие не хотели с ним говорить и даже смотреть на него, некоторые женщины осыпали его руганью, его семья покрыла себя позором.

Вечером он видел, как мужчины что-то сердито обсуждают в темноте. Под деревьями собирались группы по пятьдесят, а то и по сто человек. Мерридит через полицию передал им, что не потерпит беспорядков. В такое трудное время он никого высе лять не будет, но существуют определенные законы, которые необходимо соблюдать. Пойманного с огнестрельным оружием арестуют и прогонят прочь. Мерридит приказал Джонниджо Берку повесить решетки на окна.

В доме сильно протекала крыша, он гнил от сырости. На объявления о найме прислуги никто не откликнулся. Они переехали на половину слуг в задней части дома, чтобы ночью не слышать криков людей на лугу. Они видели лица разоренных, заглядывавших к ним в окна. Лица детей, плачущих от голода. Сыновья Мерридита боялись выходить из комнаты. Лора не покидала дома без пистолета или вооруженного слуги. Мерридит страшился по утрам отодвигать занавески: за ночь появлялся еще десяток палаток. К сентябрю безземельные заполонили весь луг, их колония простерлась до дальних полей.

К Мерридиту пришли полицейские, объявили, что земли необходимо очистить. К тому времени лагерь разросся в маленький город и представлял угрозу безопасности и здоровью. На землях поместья расположились три тысяч человек, и все до единого сочувствовали «Людям долга». Мерридит велел констеблям убираться и не возвращаться. Он не выгонит семьи голодающих умирать на обочине.

Мерридит писал в Лондон, требовал помощи. Хватит рассуждать об «общественных работах для безработных». Людям нужна еда, они слишком слабы, чтобы ее зарабатывать. Действительно, в этом году удалось собрать кое-какой урожай, но его слишком мало, в картофеле не хватает питательных веществ: он вырос из гнилых прошлогодних клубней, пострадавших от заразы. А многим негде выращивать и такое. Десятки тысяч людей лишились земли.

В октябре обитатели лагеря начали умирать. В первый день четверо, во второй девятеро. К ноябрю умирало по восемьдесят человек в неделю. Мерридит велел Берку закрасить черным лаком окна в комнатах сыновей.

Рождество они провели в дублинском доме Уингфилдов. В канун Нового года мальчики умоляли не возвращаться в Голуэй. Уингфилды собирались на несколько месяцев в Швейцарию, и, когда они предложили взять мальчиков с собой, родители согласились. Пригласили и Лору, но она мужественно отказалась. Она не может бросить Дэвида.

Новогодней ночью они вернулись в Кингскорт и обнаружили, что дом оцепили вооруженные констебли. Им донесли, что «Люди долга» задумали напасть на поместье. За рождественскую неделю умерли почти двести арендаторов. Сержант позволит Мерридитам войти в дом только при условии, что они согласятся разместить в нем пятьдесят полицейских.

Шестого января 1847 года Мерридит вернулся в Дублин один. Лора заболела, подозревали воспаление легких, она была не в состоянии отправиться в путь. Она умоляла его не уезжать: путешествие опасно. Поговаривают, что по дороге в Дублин нападают на землевладельцев и их агентов. Но выбора у него не было. Никакого. В их отсутствие пришла официальная бумага. Уведомление о выселении из поместья Кингскорт.

Поведение сотрудника компании ошеломило Мерридита. Он рассчитывал встретиться с директором, лордом Фейрбруком из Пертшира, девятым графом Аргайлом. Однако извинения ему принес управляющий дублинским отделением компании. Его светлость допоздна задержался на заседании в палате лордов. И прислал вместо себя мистера Уильямса из отдела сбора задолженностей, низенького, лысого, отчаянно потеющего лондонца, который, судя по его виду, готов насмерть забить ногами собаку, если та посмеет залаять.

— Вы принесли необходимое?

— Прошу прощения?

— Вы располагаете необходимым для уплаты долга?

— Сейчас нет. Я полагал, мы сумеем найти компромисс. Мы с лордом Фейрбруком уже обсуждали это.

Уильямс равнодушно кивнул и что-то записал в гроссбухе.

— Я надеялся получить отсрочку на три года, — добавил Мерридит.

Уильямс не ответил. Вытер рот платком.

— А лучше пять, но, думаю, хватит и трех. Мои планы изложены в документе, который я вам дал. Там вы найдете смету и прочее. Уверяю вас, все в порядке. Нужно лишь переждать шторм, так сказать.

Уильямс снова кивнул, не поднимая глаз. Он что-то писал, то и дело касаясь пальцами своих жирных усов. Наконец поставил печать на заполненную страницу и неожиданно со стуком захлопнул гроссбух.

— Вы не вернули долг по закладной. Имение будет продано в самом скором времени. Оставшихся арендаторов необходимо выселить.

— Об этом не может быть и речи.

— Это будет сделано, милорд, угодно вам или нет. Земля, за которую не вносят арендную плату, не приносит дохода. И более того — чем дольше они незаконно проживают на этой земле, тем ниже ее стоимость.

— Незаконно?

— А как бы вы это назвали, милорд?

— Семьи некоторых из них жили на этой земле пятьсот лет. Задолго до того, как мои предки приехали в Коннемару.

— Компанию это не интересует.

— Я отлично знаю вашу компанию. Ваш директор — давний друг нашей семьи.

— Лорд Фейрбрук осведомлен о сложившемся положении, лорд Кингскорт. Смею вас заверить, я действую по его прямому распоряжению. Арендаторов необходимо выселить, и точка.

— Как вы предлагаете их выселять? Выгнать голодающих на большую дорогу?

— Насколько нам известно, существуют специалисты, которые этим занимаются.

— Вы имеете в виду этих головорезов? Наемников, которые выгоняют людей из дома?

— Называйте как вам угодно. Они стоят на страже закона.

— Никогда еще нога бейлифа не ступала на земли Мерридитов. За все двести лет, что моя семья живет в Голуэе.

— Это не земли Мерридитов, сэр. Земля принадлежит компании. Вы обещали уплатить долг, однако не уплатили. Вы не выполнили свои обязательства, сэр. Ни одно из них. Мы полагали, для вас это дело чести, но, видимо, вы не хозяин своему слову.

— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне, сэр? Я не потерплю подобных оскорблений от прожженного ростовщика.

— К вам это тоже относится, милорд. Вы проживаете в качестве гостя на земле, которая вам не принадлежит.

— По-вашему, я тоже живу на ней незаконно?

— И очень давно, сэр. Они хотя бы что-то платили, чтобы жить на этой земле.

— Я никогда не дам вам купчую на свою землю.

— Все необходимые документы и так у нас. Прочие можно получить по требованию суда. Если понадобится, этим займутся наши юристы.

— Но ведь наверняка можно выплатить хоть какую-то компенсацию семьям арендаторов?

Уильямс холодно рассмеялся.

— Вы шутите, сэр?

— Не понимаю. Что вы хотите сказать?

— Трудом ваших арендаторов двести лет пользовалась не компания. Так почему компания должна платить им компенсацию?

— У них ничего не осталось. Вы же знаете.

— Вы вольны выселить их и возместить им ущерб. Или мы выселим их без всякой компенсации. Решать вам. Сроку вам до первого июня. В этот день начнем выселять. Потом земли будут проданы, как только это станет возможным.

— Я прошу всего лишь о краткой отсрочке. Два года, не больше.

— Время истекло. Всего хорошего, лорд Кингскорт.

— Хотя бы год. Пожалуйста. Уж год-то вы можете дать.

Уильямс указал на дверь пером, с которой) капали чернила.

— Всего хорошего, милорд. Меня ждут другие посетители. В семь часов вечера мой корабль возвращается в Лондон.

Из конторы Мерридит вышел в сумерках. Замусоренные улицы засыпал мокрый снег. На пороге лавки девушка, похожая на служанку, целовалась с солдатом. За ними со смехом наблюдало трио мальчишек. Мерридит пробрался сквозь толпу прохожих и уличных попрошаек у величественной колоннады парламента на площади Колледж-грин. Направился к реке, потом на Сэквилл-стрит. Темная вода Лиффи казалась шершавой. У южной пристани был пришвартован парусник, три его голые мачты опутывала паутина снастей. Грузчики разгружали бочки, ставили на мокрые серые каменные плиты.

Небо над куполом таможни с треском расколола молния. Мерридит ускорил шаги в пелене жалящих градин. Ветер швырнул ему на грудь страницу газеты. Мерридит говорил себе, что не знает, куда идет, но на самом деле знал. Пожалуй, это единственное, что он знал.

По скользкому мосту он перешел через реку, ветер едва не сбивал с ног, раздувал фалды фрака. С колонны строго взирал памятник Нельсону: идол с острова Пасхи в гранитном мундире. Толпившиеся у подножия торговцы собирали свои лотки. Налетели чайки, принялись рыться в объедках; две-три птицы то и дело вспархивали, затевали драку. Вскоре он очутился на Фейтфул-плейс, потом на Литл-Мартинс-лейн. Дома здесь были темнее, их обитатели беднее. Здания, как черепа, таращили на него пустые глазницы разбитых окон. Пахло сырым углем, нестиранным бельем. Чумазые уличные мальчишки жались к жаровне; Мерридит крался к Даймонду, в церквях звонили колокола, призывая к чтению «Ангела Господня-.

Гремит гром. Дети визжат считалочки. По улице плетется мужчина, с виду — старый солдат, с плакатом, на котором написано «ПОКАЙТЕСЬ», но буквы расплываются от дождя. Пройдоха, примостивший ся на грязном железном бочонке, расхваливает чудодейственные свойства зелья, которым торгует. Два моряка спешат укрыться под розовым зонтиком какой-то девицы. Женщины готовятся к ночной работе.

Одни сидят на подоконниках, прихлебывая чай, другие стоят на пороге маленьких темных домов, ласково зазывают прохожих.

— Здравствуй, муженек.

— Доброй ночи, мой милый.

— У меня есть то, что тебе нужно, голубчик. Свежая, красивая.

В промокших насквозь ботинках он перешел Мекленбург-стрит и свернул в переулочек, соединяющий Керзон-стрит и Тайрон-стрит, такой узкий, что можно было, расставив руки, коснуться стен стоящих друг напротив друга домов. Съежившийся у двери вонючий бродяга пьяно напевал мотивчик из варьете. Мерридит подошел к заведению. Остановился. Поднял голову. В чердачном окне мерцал красный свет, точно перед табернаклем в католической церкви. Мерридит снял обручальное кольцо, спрятал в карман и постучал в утыканную заклепками дверь.

Отворилась решетка. На него уставились тусклые глаза. Решетка захлопнулась, дверь открылась.

Привратник был в черном капюшоне из дерюги, длинном черном сюртуке и толстом кожаном бушлате. На сгибе его руки на ремне из цепочки висела дубинка.

— Пять шиллингов, — пробормотал он, протянув руку в перчатке. Мерридит дал ему две полукроны. Дверь за ним захлопнули и закрыли на ключ.

Его повели вниз по очень крутой лестнице, мимо двери, за которой кто-то бренчал на фортепиано «Парни из Оранмора». Следующая дверь была приоткрыта: три мертвенно-бледные девицы в корсетах сидели на коленях у солдат.

Мадам оказалась коренная дублинка, крепкая, нарядная, со старомодным выговором Либерти-са. Она курила турецкую папироску в мундштуке из слоновой кости, на груди у нее висело красивое ожерелье из блестящих золотых монет. Гостя приветствовали с профессиональной любезностью. Не желает ли он чашечку чая? Или доброго тодди?[81] Она говорила, точно хозяйка постоялого двора, у которой выдалась свободная минутка.

— Вы сами не из Дублина, сэр? Уж очень складно изъясняетесь. Вы англичанин? По делу или развеяться? Добро пожаловать, мы всегда рады вам. Здесь чужих нету: только друзья, с которыми мы прежде не встречались. Наверняка вы не прочь поразвлечься холодной ночкой, сэр. Позабыть о повседневных делах и заботах. Знаете, как говорят: утро вечера мудренее.

Мерридит кивнул. От сквозняка его пробирала дрожь. Мадам хихикнула, точно хотела рассеять его неловкость.

— Почему бы и нет, правильно? Жизнь-то короткая, сколько там еще осталось? Никогда не мешает чуточку повеселиться. Мы разгоним вашу тоску, сэр, вот увидите.

Трясущейся рукой он протянул ей деньги Вновь появился человек в маске, поманил Мерридита в коридор, которого тот прежде не заметил. Вверх по лестнице, в убогий коридор. Он вошел в темную комнату, быстро разделся. Улегшись на грязный ма трас, понял, что плачет, и вытер глаза. Он не хотел плакать. Воняло потом, гнилью, кошачьей мочой, но эти запахи забивал тошнотворно-сладкий одеколон. С улицы доносился чей-то хриплый смех, стук копыт измученных ломовых лошадей.

Казалось, прошло много времени, прежде чем отворилась черная дверь. Вошла девушка — матча, словно устала. В одной руке она держала свечу, в другой рваное полотенце. В вырезе расстегнутой сорочки виднелась грудь. На испитом, мертвенно-бледном лице нелепо алели румяна.

— Доброй ночи, сэр, — сказала она. Повисло молчание.

Свеча мерцала.

Перед Мерридитом стояла Мэри Дуэйн.

Нет слов, чтобы описать, как странно выглядят голодающие дети. Никогда я не видал таких ясных голубых глаз, так пристально глядящих в пустоту. Поневоле вообразишь, что Господь послал ангелов, дабы явить взору этих страдающих, гибнущих созданий блаженство загробного мира.

Илайхью Берритт. «Дневник трехдневной поездки в Скибберин», Лондон, 1847 г.