Под тремя коронами

XI

Чем больше узнавала Елена своего мужа, тем больше понимала трудности своей роли жены великого князя Литвы. Елене открывалась неуверенность Александра, отсутствие у него ясно определенных устремлений и целей, в том числе и по отношению к Западной Руси, к православию. По своей природе Александр был своеобразным человеком. Работа никогда не стояла у него на первом месте. Со стороны могло показаться, что он вообще не способен был работать, отдавая явное предпочтение сладкой дреме, лежа на просторном диване, не удосуживаясь даже одеться. Но в поиске удовольствий и развлечений Александр проявлял неистощимую фантазию. Любое развлечение служило важным предлогом отложить дела до более благоприятного момента.

Но были у них часы долгих бесед и совместных размышлений, когда Елена старалась повлиять на мужа, как ей казалось, в нужном направлении, поражая его своей сообразительностью, точностью оценок, способностью чувствовать тонкости, умением выделять главное. Она видела, что Александр до чрезвычайности был привержен любви к роскоши, питал страсть к дорогим вещам, к богатству и комфорту. Он любил дорогие одежды, роскошный стол, был страстно увлечен лошадьми. Даже любил повторять среди собутыльников: «Чем больше я узнавал женщин, тем сильнее начинал любить лошадей… Они не изменяют и не обманывают… Хороший, верный конь не имеет цены».

Великий князь не любил шумных пиров, но был охоч до попоек и кутежей в интимном кругу. Расточительность также была его отличительной чертой: он щедро одаривал окружающих, не знал цены деньгам. Наряду со щедростью он был столь же общительным: на охоте ли, в дороге или на прогулке в городе он не минует ни одного человека, чтобы не поговорить с ним, не брезговал напиться из рук убогих и нищих. Елена чувствовала, что эти качества мужа могут помочь ей в ее нелегкой будущей жизни, позволят добиться прочного положения в обществе и более того — приобрести влияние на Александра. Все это находило понимание и отзвук в русской душе Елены. Ее собственное состояние духа, бывшее одно время довольно сумрачным, постепенно просветлело. Ей показалось, что в муже она нашла родственную душу. Опьяненная счастьем, она буквально светилась, источая радость. От любви в голове княгини все перемешалось, и, казалось, душа ее воспарила. При этом она утратила свое обычное благоразумие и равновесие. С губ не сходила призывная улыбка. «Когда я с тобой, я забываю обо всем на свете», — говорила она Александру. Он, в свою очередь, всячески пробуждал в ней страсть, называл ее «огненной женщиной», уверял, что для него она единственная в мире… Он любил ее сильное, податливое тело зрелой женщины, которое искало любви и давало ее. Его стремления совпадали с ее стремлениями, и вместе они находили упоение…

Елена отмечала особую симпатию Александра ко всему литовскому. Он рассказывал о том, что литовцы имеют такое сходство со славянам, что их следует считать отраслью славянского племени, отделившейся от него в далеком прошлом.

— Обрати внимание, — говорил он Елене, — что литовцы мало чем отличаются от западноевропейцев, хотя, за редким исключением, имеют более белокурые волосы, а в юности совершенно белые, почти цвета жемчуга. Глаза у большинства голубые. Нос большей частью ровный, в прямой линии со лбом. Приятной наружностью отличаются и литовские женщины. Правильные черты лица, голубые глаза, светлые волосы, гибкий стан отличают их от белорусских женщин, хотя среди последних тоже много красавиц.

Как-то на прогулке Александр придержал коня и терпеливо ждал, пока уж не переползет дорогу. Елене он пояснил:

— В Литве и на Жмуди их уважают и никогда не убивают. Это считается величайшим грехом. В крестьянских домах дети часто едят из одной чаши с ужами. Перед входом в капище в долине Свенторога рядом с жилищем верховного жреца и его помощника в старину были специальные помещения для ужей.

Елена, как всегда, с интересом слушала мужа, и он также увлеченно продолжал:

— В старину литовский народ проявлял большее уважение, чем сейчас, к огню. Даже когда вспыхивал пожар, никто не осмеливался его тушить. Люди приветствовали его как гостя, выставляя столы, накрытые белой скатертью с положенными на них хлебом и солью. Ежели пожар не унимался, то приглашали старуху-чаровницу, и та, раздевшись донага, оббегала вокруг горевших строений три раза, произнося только ей ведомые заклинания. Как в Литве, так и в Западной Руси, — продолжал свой рассказ Александр, — существует много одинаковых обычаев, которые сейчас могут показаться предрассудком. Если молния, ударит в строение или в человека, никто не станет его спасать, считая это сопротивлением воле божьей.

Но, даже видя, с какой любовью Александр говорил о литовцах и Литве, Елена спросила о занимавшем ее:

— Скажи, Александр, а почему все твое большое государство, на три четверти состоящее из русско-славянских земель, называется Литвой? Ведь получается, что и Смоленск, где издревле жили его основатели кривичи, и Витебск, и Полоцк, и Гродно с Брестом, и Чернигов с Брянском — это все Литва. Даже древнерусский Киев, как и все южнорусские земли, называют сейчас Литвой?

— Тут все просто, моя княгиня… Полностью наше государство, как ты знаешь, называется Великое княжество Литовское, Русское и Жемайтское… Согласись, что это сложное и длинное название. И в повседневности люди стали сокращенно называть его Литвой. Это прижилось и распространилось и в других странах и государствах. А всех жителей княжества по этой же причине называют литвинами, что означает их государственную принадлежность к Великому княжеству Литовскому.

Помолчав, Александр продолжил:

— Конечно, в этом сокращенном названии княжества есть и дань уважения непосредственно к литовскому племени, сыгравшему значительную роль в его создании и укреплении, как и к моим далеким и близким предкам — литовским князьям. И они заслуживают этого. Своим вкладом не только в создание, строительство государства, но и в успешную защиту его… Ведь еще со времен киевского князя Ярослава редкий из русских князей не ходил на Литву, чтобы завоевать, покорить ее. Ярослав успел даже данью обложить литовцев, но ненадолго. Походы русских князей не всегда были успешными: сам Мстислав, которого на Руси называли Великим, испытал неудачу в Литве, где погибли целые полки его. А с середины двенадцатого века литовцы стали грозою русских княжеств, обнаруживая в набегах своих грозную силу, страшную злобу, отчаянную дерзость. Они опустошали пределы Полоцкие, Новгородские, Псковские, даже Волынские.

А когда появились новые сильные враги — крестоносцы, создавшие в начале тринадцатого века сначала орден Меченосцев на берегах Двины, а затем и Тевтонский орден в Пруссии, литовцы тоже не дрогнули. Они вели с пришельцами долгую и кровавую борьбу. Первым литовским князем, оказавшим им сопротивление, был Рингольд. Он памятен в истории и Руси, и обоих орденов. К сожалению, мы сейчас не знаем ничего достоверного о происхождении этого князя. Одни связывают его с племенем римлян, другие со скандинавами, а третьи — и это мне кажется наиболее вероятным — с полоцкими князьями. Жизнь Рингольда некоторым образом подтверждает именно это предположение. Посуди сама, — обратился Александр к жене, — литовец, язычник, он переносит свою столицу в глубь славянских земель, в Новогрудок, где литовцев вовсе не было. Он успешно собирает раздробленные уделы, все ему повинуются и признают верховным князем. Он прошел до самой Руссы, был под Новгородом, явился в области Псковской и, конечно же, в Полоцкой. Здесь даже признали его власть над собой.

В пользу того, что предки Рингольда были полоцкими князьями, говорит и то, что, когда почти четыреста лет тому назад киевский князь Мстислав выслал в Константинополь трех сыновей и двух внуков знаменитого полоцкого князя Всеслава Чародея вместе с женами и детьми, жители Вильно взяли к себе в князья одного из них — Давила. От него будто бы и пошла династия виленских или литовских князей, в том числе и Рингольд. Миндовг, так много сделавший для создания Великого княжества, как уверяют, был сыном Рингольда. Но во всем этом, — продолжал Александр, — много неуясненного, сбивчивого. Но все-таки есть много свидетельств, что спустя тридцать лет после разгрома Полоцкого княжества Володарь Глебович, внук Всеслава Чародея «ходил в лесах с Литвою», князь Всеволод из Герсики помогал литовцам воевать в Ливонии. Все это говорит о том, что князья полоцкого дома искали убежища в Литве, и их здесь принимали. Поэтому весьма вероятно, что и Давил, княживший в Вильно, был из рода полоцких князей. В Литве полоцкие князья, скорее всего, прикидывались язычниками, принимали литовские имена, пока Рингольд, а затем его сын Миндовг, происходившие из рода Всеславичей, потомков Изяслава Полоцкого, не сумели создать мощное государство и не подчинили себе всех, как полоцких, так и литовских князей.

Во всяком случае, — сказал в завершение Александр, — мой учитель, краковский каноник Ян Длугош, называл мне целый ряд виленских князей полоцкой династии, а именно Ростислава Рогволодовича, сына его Давида, затем сына последнего по имени тоже Давид. Сын этого Давида Герден, или Эрден, в середине тринадцатого века был князем полоцким и отцом Витеня, великого князя литовского. Сыном Витеня был известный всем Гедимин, мой прадед.

Александр более других государей любил Вильно и избрал этот город своей постоянной резиденцией-столицей. Через некоторое время, когда опасность нападения крымских татар стала реальной, Елена сказала мужу:

— Тебе нужно обратить внимание на охрану столицы. Не дело это, когда татарские разъезды появляются, чуть ли не в ее окрестностях. А стена городская, между тем, развалилась, валы осыпались, тын обветшал…

Александр согласился и решил заложить вокруг города каменную стену. Постройка производилась издержками самих жителей города и продолжалась почти восемь лет. Ее закладка солнечным апрельским днем 1498 г. была торжественной. Состоялся крестный ход, сопровождаемый почти всем населением. Вышли рабочие различных цехов со своими значками. Ход сопровождали великий князь с женой и своею свитой, высшие гражданские и духовные власти. Епископ Табор все и всех окроплял святой водой. Там, где предполагались башни, он благословлял специальные камни. Приближенные епископа пристально следили, чтобы в церемонии не приняли участия православные священники и особенно находившийся неподалеку от Елены Фома, который держал наготове сосуд со святой водой и веник для окропления.

Стремясь унизить Фому, один из католических монахов обратился к нему на латыни. Фома ответил:

— Латынь — это язык дьявола…

Монах от неожиданности чуть не задохнулся. Перекрестившись, он только и смог сказать:

— Изыди, сатана…

И хотя Фоме не дали принять участие в окроплении будущей постройки святой водой, но со всех четырнадцати православных храмов раздавался колокольный звон, возле церкви святой Пятницы стреляли из пушки, хранившейся со времен Витовта. С особой торжественностью были заложены Медникские ворота: сам Александр положил здесь первый камень. Через семь лет стена вокруг столицы была возведена.

Миновал великий пост, отпраздновали Светлую неделю… Погода установилась жаркая и удушливая. Но в конце праздников загремел где-то гром, мало-помалу небо нахмурилось, повеял ветер, гоняя по улицам клубы городской пыли. Несколько крупных капель тяжело упало на Землю, а за ними вдруг небо как будто разверзлось, и дождь обильно пролился над городом. Когда через полчаса снова просияло солнце, все вокруг наполнилось свежим, ароматным воздухом.

В это время в Вильно приехали гости: королева-мать Елизавета с сыном Фридрихом, не так давно сменившим фиолетовую мантию епископа на красную кардинала. Это был человек лет тридцати, не больше, с правильными и чрезвычайно красивыми чертами лица, выражение которого менялось судя по обстоятельствам, быстро переходя от самого приятного до угрюмо-недовольного. Правильный овал лица, несколько смуглого, превосходные зубы, довольно тонкие красиво очерченные губы, прямой продолговатый нос, высокий лоб, на котором еще не было заметных морщин, серые довольно большие глаза, — все это делало его почти красавцем. Но лицо его в целом не производило приятного впечатления.

Королева была в престарелом возрасте. До Елены дошло от придворных сплетниц, что в молодости свекровь порхала на придворных балах, будучи в уверенности, что старость, не щадящая простых смертных, к ее австрийскому величеству прикоснуться никак не посмеет… Но время оказалось неумолимым. Елизавета, честнейшая жена и заботливая мать, была старше Казимира на пять лет. Эта разница, неприметная в первые годы супружества, стала проявляться позже, когда королева приблизилась к пожилому возрасту, а король был во всем цвете мужества, в полной силе страстей. Много лет прожил он с женой в полном согласии, несмотря на то, что любовная страсть сменилась уважением, привычкой, дружбой. Хотя близкие отношения прекратились, но мысль избавиться от этого брака короля не посещала.

Великий князь и княгиня использовали все возможности, чтобы угодить своим гостям-родственникам. При дворе происходили празднества и пиры, прибывших окружали почетом и богато одаривали. Даже отец Елены справился: не послать ли и ему дары старой королеве. В беседах с Еленой Елизавета позволяла себе скептически высказываться в адрес Александра. Упрекала в лени и нелюбви к труду, говорила, что в молодости твой муж был вечно рассеянным и не имел никакого желания заниматься каким-либо делом. Елена все молча выслушивала, но однажды, когда мать отозвалась о сыне, что он, дескать, нечто вроде зарницы без грома, возразила:

— Что вы, ваше величество… Мой муж выгодно отличается от всех других. Он прямодушен, прост в обращении, честен и даже застенчив. Но в трудных обстоятельствах он проявляет необходимую мудрость, осторожность и хладнокровие. Он великий государь…

Ответ свекрови удивил Елену:

— Запомни, что в Польше велик лишь тот, с кем я говорю… И только до тех пор, пока я с ним говорю…

Помолчав, королева-мать добавила:

— Тебе следует знать, что в молодости, да и в зрелые годы, до женитьбы, он питал особенную склонность к нашему прекрасному полу и ради красивых женщин часто забывал даже правила приличия…

— Кстати, — продолжила Елизавета, — ты знаешь, что при нем несколько лет живет молодая женщина, которую он привез из Венгрии. Сметливая и бойкая, она быстро поняла характер Александра, изучила его вкусы и привычки, старалась угадывать и предупреждать его желания, и, как мне кажется, очаровала его?

— Да, ваше величество. Но этой женщины уже нет при дворе… Но свекровь в своем неукротимом желании поссорить Елену с мужем продолжила:

— Тем не менее будь готова, что он будет любить всех женщин, кроме тебя, своей жены. Он никогда не был ни деловым, ни дельным человеком и вечно являлся орудием лиц, его окружавших, — закончила свои обвинения сына старая королева.

Королева-мать не скрывала неудовольствия тем, что московский государь не дал за дочерью ни городов, ни сел, ни волостей или других каких-либо земель. Александр и его паны-рада мечтали именно о таком приданом, практически о возвращении утерянных во время войн территорий.

Присутствовавший при этом Фридрих прямо сказал:

— А между тем, такого рода приданое в Европе щедро раздают и крупные, и мелкие владетели…

Елена только и ответила:

— Мой отец немало наградил меня деньгами, драгоценностями и нарядами…

И не стала говорить свекрови о том, что и муж не спешит наделять ее волостями. Хотя знала, что литовские великие княгини всегда владели волостями, которые теперь должны были принадлежать ей. Мало того, он не дает ей денег даже на жалование боярам и паньям, и она вынуждена им платить из своей казны.

Скупость мужа разобидела и вызвала ее недовольство. Она жаловалась отцу, что била челом Александру о волостях, которые были за литовскими княгинями, он же отказывал, ссылаясь на захват земель великих княгинь ее отцом. Со временем она все же добилась восстановления своих прав на волости, но до этого покупала отдельные владения. Таким способом она приобрела имение Жагоры.

Спустя несколько дней вдовствующая королева с детьми уехала к себе в Польшу. Но расстались невестка со свекровью в душе неприязненно, что было и не удивительно. Восточное вероисповедание было предметом глубокого неприятия королевы. Все, что было чуждо немецкой культуре, Елизавете австрийской казалось презренным. Брат Александра Фридрих, о котором поговаривали, что он «в пьянстве и безобразиях проводил жизнь», которого даже кардинальская шапка не заставила изменить образ жизни и покончить с распущенностью, также проявил надменность по отношению к Елене.

Когда родственные гости уехали, Александр спросил у Елены:

— И чему же наставляли тебя моя коварная мать и не менее коварный брат?

— У меня складывается впечатление, что твоя мать склонна подозревать дурное прежде хорошего — черта, свойственная сухому сердцу. Вообще же она хочет нас поссорить… Видимо, когда-то мать тебя очень сильно любила. Иначе чем объяснить то, что сейчас, как мне показалось, она ненавидит тебя…

Летом и осенью 1495 г. Елена объехала вместе с мужем пограничные русские земли в восточной части княжества. К этому времени княгиня не только смирилась с тягой Александра к путешествиям, к перемене мест, но и одобряла ее. Понимала, что смена обстановки, новые впечатления вносили успокоение в его смятенную душу, помогали хоть на время развеять тяжелые, неизбежные для государя думы. К этому времени уже все называли эти земли белорусскими, а жителей — «литвинами-белорусцами», «литовскими белорусами». Родом белорусец — так величали себя крестьяне этих мест. Елене всегда нравилось это название… Белая Русь, Белая Руссия, что означало чистая, благородная, свободная… Никто определенно не знает, думала Елена, отчего произошло это название. Но у белоруса русые, часто почти белые волосы, серые, светлые глаза. Не говоря уже о том, что одежда почти всегда белая, собственного изделия изо льна или овечьей шерсти. У женщин белые платки, у девушек белые намитки из холста.

Александр, между тем, увлеченно рассказывал:

— Не так давно монахи Кутеинского монастыря читали мне красивейшее повествование туровского епископа о походе одного из южнорусских князей на половцев. В нем говорится и о битве между русичами, что произошла почти пятьсот лет назад на многоводной Немиге под Минском, о Полоцке и его Софийском соборе. Автор хорошо знал и другие древние поселения Западной Руси, а также старых богов, живших в памяти народа, уже христианского. У него вещий сказитель Боян — внук Велесов, ветры — внучата могучего Даждьбога, то есть солнца, Перунова сына.

Во время поездок Белая Русь с ее величественными Днепром и Двиною, Неманом и Припятью, с ее непроходимыми лесами и болотами явилась Елене царством множества диких зверей, ведьм и чаровниц. Хотя уже пять веков здесь господствовало христианство, но люди сохраняли древние языческие предания и обряды. Белорус продолжал чтить своего домашнего Чура, знал богов каждого времени года: весна для него — Лиоля, лето — Циоця, осень — Житень, зима — Зюзя. Он даже может описать, как выглядит каждый из них. Он представляет наружность Ярилы, умеет не столкнуться с лешим в лесу, знает, как подразнить русалок, но не поддаться им. Он чествует богиню Лиолю, свою кормилицу богиню Циоцю, когда она явится красивой полной женщиной с венком из спелых колосьев на голове и с плодами в руках. Умеет белорус задобрить и страшного Зюзю, как и грозного смертоносного Карачуна. Он может рассказать, как Терешка добыл цветок папоротника и в результате стал умен и могуч. Только белорус может договориться с Жижей, контролировавшим лесные пожары.

Знакомясь с удивительным богатством народной фантазии о давно прошедших временах и событиях, отраженных в преданиях и легендах, в песнях, сочетающихся с верованиями во все таинственное, сверхъестественное, Елена увлеклась всем этим и готова была со всем соглашаться.

Перед поездкой великая княгиня проявила настойчивость, чтобы Александр принял решения по ряду неотложных дел. Великий князь подтвердил городам магдебургское право, а многим, в том числе Гродно, Полоцку, Минску предоставил его впервые. Были рассмотрены жалобы жителей заднепровских и задвинских городов на большие притеснения от писарей, посылаемых для сбора недоимок. Они годами безвыездно жили в волостях за счет населения. Судили и рядили жителей, взимая за это непомерно большие пошлины. От этого многие разбежались, а те, кто остался, и половины денег заплатить не могут. Жители просили великого князя позволить им, как это бывало при Витовте, самим собирать дань — грошовую, бобровую, куничную — и относить в казну, а мед пресный — к ключнику. Александр по настоянию Елены исполнил их просьбу.

Горожане магдебургских городов жаловались на воевод, князей, панов и бояр. Поэтому от полоцкого воеводы великий князь решительно потребовал не нарушать магдебургского права, данного городу. Александр указывал, что войт, бурмистры, радцы и все мещане не раз жаловались по поводу убийств, побоев, грабежей, которые они терпели от урядников и слуг воеводских. Жаловались полочане также на игуменью и монахов-бернардинцев. Горожане Вильно — на бурмистров и радцев, выказывали недовольство старым уставом. Но великий князь подтвердил старый устав во всей силе, разрешив при этом вильнянам подати, серебщизну и ордынщину платить по старине, без прибавок.

Большинство приднепровских волостей, и прежде всего Свислочская, Любошанская, Бобруйская, Кричевская, Пропойская, Чечерская, Гарвольская, Речицкая, Брагинская, Мозырская, Бчичская, были редконаселенными. А основа жизни людей — земледелие было развито слабо. Поэтому великий князь, заботясь о заселенности всей территории княжества, решил этим волостям уделить особое внимание. На несколько лет новосельцы освобождались от податей. Устанавливались твердые размеры платежей. С каждого надела земли жители платили полкопы грошей да по бочке овса. Кто варил пиво, тот платил столько же. От судных штрафов два пенязя должны были идти на великокняжеский двор, а третий — на войта. Кто занимался торговлей, обязывался давать по грошу в год. Мясники обязывались давать великокняжескому двору с каждого торга по плечу мяса бараньего. Винные корчмы должны быть на великого князя, а кто шинковал вином, тот платил десять грошей.

Александру пришлось ради поездки по княжеству отказаться от приглашения брата Яна Альбрехта поучаствовать в работе польского сейма. Главную цель поездки Александр видел в том, чтобы осмотреть, изучить состояние оборонительных сил государства. Поэтому путь великокняжеской четы пролегал через Полоцк, Витебск, Смоленск, Оршу, Минск и другие города и крепости.

На этот раз великого князя сопровождали и паны-рада. Были в свите и два монаха-бернардинца. Александр благоволил к ним, часто удостаивая вниманием и даже беседой. Старший из них, литовец по происхождению, как казалось Елене, много повидавший на своем веку, не упускал случая поговорить с великой княгиней о вере. Делал он это с уважением к собеседнику, ненавязчиво, и Елена иногда проявляла интерес к его суждениям. Последний раз он затеял разговор о литовцах:

— Литовцы — храброе и знаменитое племя. Их прародителями являются римляне, прибывшие в Литву почти полторы тысячи лет тому назад, еще в первом веке после Рождества Христова. Возглавлял переселенцев Палемон, родственник императора Нерона.

— А откуда это известно?

— Народная память, княгиня… Она в легендах и преданиях… Ученые мужи Филипп Калимах и Ян Длугош собрали почти все легенды. И в каждой из них говорится о римском происхождении литовцев. Сейчас в это верят все литовцы, как и все образованные люди… Монах помолчал, как бы собираясь с мыслями, и продолжил:

— Есть и еще одно важное доказательство, княгиня. Язык литовцев и язык латинский во многом схожи между собой. К сожалению его сейчас игнорируют сами же литовские вельможи. Да и великий князь не хочет изучить его. К сожалению, и ты, великая княгиня…

Затем монах, как всегда, перевел разговор на вопросы веры.

— После крещения Литвы по божьей воле и благоволению великого князя Ягайло ее положение резко изменилось. До этого она была удаленным от европейской культуры, можно сказать, медвежьим углом. Посмотри сама, княгиня: за какие-нибудь сто лет Литва освоила европейский образ жизни, приобщилась к письменности и научилась обращаться с латынью — языком международных отношений и науки, создала зрелую систему права, восприняла художественные принципы готической архитектуры, обрела национальную историческую хронику.

Елена внимательно выслушала монаха и, как всегда, поблагодарила его за беседу, передав ему полкопы литовских грошей в красивом бархатном мешочке с вышитыми вензелями-буквами «Е» и «И».

Эта поездка оказалась полезной для Елены, запомнилась и даже оставила глубокий след. Устанавливались более теплые, нежные супружеские отношения. Она все больше и больше чувствовала любовь мужа, отвечая ему взаимностью. С другой стороны, она воочию познакомилась с новым своим отечеством, с самыми значительными людьми, руководителями городов и земель, пригляделась к русскому населению. Общаясь со священнослужителями и простыми людьми, она узнала их надежды и устремления, увидела, насколько они соответствуют целям Москвы и в чем отличие этих целей.

Направляясь в Смоленск, кортеж великого князя остановился на крутом, прорезанном белыми меловыми отложениями, берегу Днепра. Протекая среди дремучих лесов, река придавала окрестным местам, как показалось Елене, несколько мрачный вид. Природа здесь была величественна и сурова, отличаясь таинственной силой, поражающей своим величием. Не было того разнообразия, той игривости картин, с какими она встречалась вдоль течения Немана. Пока шла подготовительная суета к переправе, князь, взяв за руку Елену, взобрался на самую кручу, откуда в обе стороны открывалась серебрившаяся солнечными бликами река. Муж и жена с восхищением смотрели на ее упругое течение, в котором чувствовалась непреодолимая мощь. В синей дымке были видны вытекавшие из лесов небольшие синие ленты-речки, стремившиеся к своей матери-реке. Внизу, у самого берега непуганые дрозды клевали ягоды рябины. Над рекой висел коршун. Крепко сжимая руку Елены, Александр сказал:

— Самая большая и самая полноводная река во всем княжестве… Река славян, соединяющая их север с югом… Когда-то она несла ладьи викингов к Черному морю и далее в Византию… Сейчас, к сожалению, является местом раздоров и битв…

— А кажется такая мирная и красивая, — сказала Елена, теснее прислоняясь к мужу.

— И название свое меняла не раз, — продолжил Александр. — В далекой древности ее называли Борисфеном. Когда на ее берегах появились славяне, ее стали называть Славутичем, рекой славян. Римляне именовали ее уже Данаприсом. Одни думают, что это название означает задняя река, другие склоняются к тому, что это глубокая река, а третьи утверждают, что это река Даны, богини охоты, которая успешно охотилась в этих краях.

Елена внимательно слушала рассказ мужа, чувствуя, как ее наполняет любовь и восхищение своим великим князем, как она чаще всего называла его в мыслях.

Видя интерес жены к его рассказу, Александр продолжил:

— Река питает и охраняет наши города и крепости Могилев, Оршу, Жлобин, Шклов, Рогачев, Речицу и далее на юге Чернигов, Киев…

Александру так понравилась могучая, полноводная река, что он распорядился провести на ней остаток дня и заночевать. Тем более, что жители ближайшей деревушки рассказали, что на лугу, где остановился великокняжеский поезд, когда-то, во время похода на Смоленск, стоял со своим войском Витовт, перед тем как переправиться через Днепр. Место это и теперь называют Витовтов луг. А в день Святой Троицы на нем до сих пор совершаются игрища — остаток древнего празднества в честь богини Дивы.

Для великокняжеской четы шатер поставили ближе к тихой заводи. Всю ночь плескалась вода и стонала, задыхаясь от страсти, дикая утка. Кричали жерлянки. Высоко над лесом летал бекас. Безголосая птица плавно взмывала ввысь и круто падала, издавая тугими перьями хвоста резкие протяжные звуки, напоминающие блеяние барана.

А утром речная пойма запылала солнечно-розовым пожаром. Загорелась сначала полоса неба, затем вершины бронзово-медных сосен. Потом красно-розовым светом загорелась и вода. Казалось, что с нее пошел дым. Сине-зеленый, он клубился над самой водой, медленно распространяясь на всю пойму. Два журавля, разбежавшись, взлетели и, низко пролетев над лесом, взмыли вверх и начали плавно кружиться, кружиться… Лес наполнился и зашумел птичьими голосами и пчелиным гулом. А в заводи, гуляя, стала плескаться рыба… По кромке воды прогуливались, дергая длинными хвостиками, пара трясогузок.

Александр и Елена почти выбежали из шатра и, по обыкновению, взявшись за руки, побежали через луг к отлогому песчаному берегу. На них обратил внимание лось, с настороженным любопытством наблюдавший из осинника за всем происходившим, как двое босиком бежали прямо по воде вдоль берега, поднимая шум и брызги. И он тоже побежал по мелкой воде навстречу солнцу. Длинные ноги огромного зверя вышибали из воды серебряные брызги. Привлеченное шумом, в излучине появилось любопытное стадо оленей. Отдельно самки, отдельно — рогатые женихи. Страх побуждал их бежать, но любопытство удерживало на месте. Но вот самки не выдержали и кинулись в чащу. Самцы, не меняя позы, застыли. Один держит поднятой переднюю ногу, другой круто назад заломил голову. Александр и Елена сделали в их сторону несколько шагов — и их также как ветром сдуло.

Елена и Александр все дальше уходили от обоза и охраны… Остановились возле засеянного рожью поля, за которым виднелась небольшая деревенька. Александр зашел в рожь и собрал букет васильков. Поднес жене:

— Литовцы называют василек цветком морской царевны Лады. А поле, где их нет, считается нечистым, и собранный с него урожай спешат продать. Из васильков девушки плетут венки и на них, спущенных в речную воду, гадают о своей судьбе…

— Я свою судьбу уже нашла… И она счастливая, — сказала Елена, притягивая к себе мужа…

Вскоре к ним нерешительно приблизились охранники, ведя в поводу лошадей князя и княгини. Старший из них, Збышек, сказал:

— Пора, государь… Обоз мы уже переправили.

Утром следующего дня дорога проходила через деревню с веселым названием Щеки. В центре деревни избы были старыми, почерневшими. На окраине — более новые: отделившиеся от отцов сыновья обзаводились своими хозяйствами.

На ближнем к деревне поле начинались засевки. Великокняжеский поезд оказался для жителей полной неожиданностью, так как сев должен начинаться утром, чтобы никто не мог ни опередить, ни увидеть и чтобы не было неблагоприятных встреч. А тут целый обоз знатных людей, окруженных воинами на великолепных лошадях, с богатым оружием…

Елена проявила интерес к происходившему, захотела поговорить с крестьянами. Тем более, что навстречу спешил священник в черной рясе, с блестящим крестом на груди. Александр и Елена сошли с лошадей. Узнав, что перед ним великий князь и его княгиня, священник растерялся. Но вскоре взял себя в руки, благословил их и склонился в низком, продолжительном поклоне. Стоявшие поодаль жители по примеру батюшки также приветствовали гостей поклоном в землю.

Елена спросила:

— Святой отец, почему так рано люди уже в поле и почему они так празднично, нарядно одеты?

Священник охотно стал давать пояснения:

— У нас начало сева… Оно у нас приурочивается к полнолунию, обычно ко дню Преображения… Отец Иосиф обернулся и показал на бледную, едва заметную на освещенном солнцем небе луну. И продолжил:

— Сеять мы начинаем в легкие счастливые дни. Для нас это вторник, четверг и суббота. В день начала сева все должны соблюдать чистоту. Надевают лучшую белую праздничную рубаху, ту, в которой принимают причастие. Накануне моются в бане. Все для того чтобы в посевах не было сорняков, чтобы хлеба выросли чистыми. В день сева никому ничего нельзя давать — ни за деньги, ни в подарок, чтобы вместе с отданной вещью не лишиться удачи, необходимой при начатой работе. Особенно нельзя делиться огнем: считается, что иначе солнце сожжет посевы. По этой же причине сеятель не должен вечером зажигать огонь. В эти дни стараются поужинать засветло и, не зажигая огня, пораньше лечь спать. Это делают еще и потому, что, согласно белорусскому поверью, в обычные дни соседу, который просит огня, нельзя отказывать. Ибо это может повлечь за собой плохие последствия: потраву посевов, скотов. Как правило, севу предшествуют в семьях обильные праздничные трапезы. Это обеспечит богатый урожай. В разных местах засевки начинаются по-разному, — пояснял священник. — Где-то избирают человека, у которого легкая рука. Где-то по жребию: с каждого дома собирают по вареному яйцу, кладут их в шапку. Крестьяне вынимают их, и кому достанется наиболее полное, тот и начинает сев. В нашей общине это богоугодное дело начинает священник…

С этими словами отец Иосиф совершил молебен, а затем взял собранную у всех хозяев и освященную в церкви рожь и добавил в нее зерна из первого сжатого прошлой осенью снопа, хранившегося у старейшины деревни, а также из венка, сплетенного из колосьев после окончания жатвы. После этого отец Иосиф вставил в семена свечу-громницу, зажег ее и вместе с прихожанами начал молиться. Свеча была освящена в начале февраля в Сретенье, затем вторично в Страстной четверг и в третий раз на Пасху.

Три первых горсти зерна отец Иосиф бросил в землю сложенными крест-накрест руками. При этом он говорил:

— Уроди, боже, и на чужую долю…

Затем он, перекрестившись, поклонился на все четыре стороны и произнес:

— Дай, боже, урожай всем православным христианам…

Видя большой интерес Елены ко всему происходившему, отец Иосиф продолжал пояснять:

— Засевать нужно непременно все поле. Если останется незасеянным хотя бы маленький участок, это предвещает смерть кого-либо из семьи. Перед началом сева нельзя забивать в землю колья — посеянные семена могут не взойти в «забитой» земле. Особенно опасно это при посеве льна. Когда его сеют, в семена кладут вареные яйца и вместе с семенами высевают их в землю. Дети подбирают их и, прежде чем съесть, подбрасывают вверх приговаривая: «Расти, лен, выше леса стоячего…» Во многих местах существует обычай, чтобы лен сеяли обязательно обнаженные люди. Дабы вызывать сострадание природы, чтобы она способствовала росту льна для одежды. В Витебской земле, — пояснял дальше священник, — в тех местах, где будут расстилать лен, люди во время сева голыми катаются по земле…

Дольше всего Елена и Александр задержались в Кричеве. Это древнейшее поселение во всем княжестве располагалось на правом берегу реки Сож и по обеим сторонам впадавшей в нее речки Кричеватки. Возле самой реки, на высокой горе, на месте древнего городища, находился хорошо укрепленный замок с валами и рвами. Через главный ров был устроен подъемный мост на цепях. Через него и проехал в замок великокняжеский поезд. Елена сразу же посетила церковь св. Николая, по преданию, построенную на фундаменте бывшего языческого капища. Побывала великая княгиня и в церкви святого Ильи, возведенной отцом Александра Казимиром Ягайловичем в память спасения его супруги, едва не утонувшей здесь при переправе через Сож.

Елена с интересом выслушала рассказ настоятеля храма о Кричеве, о связанных с городом преданиях, относящихся к временам язычества. Основание города приписывалось еще кривичам. Но Елене рассказали и другую версию его происхождения, связанную с чудом. Будто бы когда язычники приносили жертвы своим богам, раздался глас свыше, повелевавший оставить язычество и креститься в новую веру. Что и было исполнено. От этого гласа-крика, раздавшегося над головами людей, поселение назвали Кричев и построили здесь монастырь. Историческое значение город приобрел полтораста лет назад, когда он вместе с Мстиславлем был присоединен к Великому княжеству Литовскому, а удельным князем стал Лугвений Ольгердович. Почти сто лет тому назад город посетил король Ягайло.

Особый интерес у всей великокняжеской свиты вызвал рассказ о возвышении небогатого и ничем неприметного белорусского шляхтича Голынского. Кричевское староство, закрепленное королем Казимиром за своим приближенным и другом, отцом нынешнего виленского воеводы Николая Радзивилла, гетманом Богуславом Радзивиллом, занимало значительное пространство в одном обрубе. Но в середине его находилась небольшая усадьба шляхтича Ивана Голынского. Гетману не могло нравиться, что среди его обширного староства сидит на клочке земли белорусский шляхтич, и он поручил своему управляющему купить у Голынского эту небольшую усадьбу. Но не таков был Голынский. На него не действовали никакие соблазнительные, выгодные предложения, никакие обещания других наград, которые предлагал управляющий сверх хорошей цены за имение. Шляхтич наотрез отказывался продать отцовское наследие. Тогда управляющий прибег к разного рода утеснениям: усадьба Голынского оказалась как бы в осаде. Голынского ограничивали, делали ему неприятности, заводили с ним разные тяжбы, которых, конечно, он не выигрывал. Несмотря на все это, упрямый шляхтич не сдавался. Но вот дело приняло совсем другой оборот. У великого гетмана были, разумеется, враги при дворе, старавшиеся подорвать его влияние и разрушить дружбу с королем. Они подослали в Кричев своих доверенных людей, чтобы уговорить как можно большее число шляхтичей воспользоваться ожидавшейся поездкой Казимира в белорусские города и подать лично жалобы на Радзивилла. Обещая при этом покровительство и защиту. Разумеется, прежде всего, внимание было обращено на Голынского, как на действительно подвергшегося гонениям со стороны управляющего. Ему написали жалобу и велели при встрече короля и великого князя подать ее. Но Голынский ничего не отвечал, при этом только улыбался себе в усы.

Вскоре Казимир приехал в Кричев. Подготовленные шляхтичи подали жалобы на Радзивилла. Тут же рядом с ними стоял и Голынский. Подойдя к нему, Казимир спросил:

— У тебя тоже жалоба?

— Нет, ваша милость… мне написали жалобу и велели подать, но я этого не сделаю…

И тут же рассказал про всю интригу, засвидетельствовав, что все поданные жалобы несправедливы. Легко вообразить, как был доволен Казимир. Спустя некоторое время Голынского потребовали в Вильно, к Радзивиллу. Гетман сказал ему?

— Ты не хотел мне продать свой клочок земли среди моих владений, так купи у меня Кричев со всеми волостями…

Кончилось тем, что Голынскому вручили документы на владение Кричевским староством, о якобы уплаченной им сумме. А вскоре он был назначен хорунжим…

Запомнился Елене и замечательнейший как по воспоминаниям древности, так и по современности город Мстиславль при реке Вехре, впадающей неподалеку от города в Сож. Вместе с Радомлем и Рясною Мстиславль был древнейшим поселением в земле радимичей. Открывался город высокой горой, несомненным древним городищем, на котором стоял замок и в нем старинная церковь Святой Троицы. На берегу Вехры, вблизи кладбища, располагалась местность, с незапамятных времен называвшаяся Девичьей горой. К Литве Мстиславль присоединил Ольгерд, назначив сюда удельным князем Симеона Лугвения, который был женат на сестре великого князя московского Василия Дмитриевича. В прекрасных окрестностях Мстиславля располагалось большое селение и озеро Святозерье. Названо оно так было, как и во многих других случаях на Белой Руси, потому, что, согласно народному преданию, на этом месте стояла церковь, но в земле образовался провал, церковь обрушилась в него, и на том месте возникло озеро. Жители убежденно рассказывали великой княгине, что над озером бывает слышен колокольный звон, а в воде даже видны булавы церкви. И действительно, после того как Елена пристально стала всматриваться в воду, ей показалось, что она видит в зыбком колебании воды церковные купола. А в это время во Мстиславле как раз и зазвонили колокола.

Посещение Могилева запомнилось Елене прежде всего тем, что Александр, явно пребывая в хорошем расположении духа, поручил ей управление городом, как когда-то Ягайло поручил его своей знаменитой Ядвиге. Позже великий князь присовокупил к этому владению Елены Княжичи, Тетерин и Обольцы. Подъезжая к городу, великокняжеская свита увидела, что величавый Днепр прорезывал расположенный на возвышенности город. С одной стороны его опоясывал Днепр, а с другой — Дубровенка, тут же впадавшая в Днепр. Между рекой и самим городом была пространная равнина, ежегодно заливаемая паводковой водой. Высокая гора Костра отделяла город от равнины и Днепра. Вокруг всего города был насыпан земляной вал. О происхождении самого названия города существовало несколько, правда, не обоснованных догадок. Одни объясняли его смертью здесь Льва Владимировича, другие — Льва Могучего Полоцкого, от чего и сложилось название «Могила льва». Третьи уверяли, что здесь было рыбацкое поселение Могиляки. Четвертые связывали его с могилой богатыря-разбойника Машеки, заступавшегося за бедных и сирых.

До Мозыря поезд великого князя не доехал. В то лето несколько недель здесь стояла жара. Солнце выжгло все до последней травинки, выпило речки почти до песка и мелких камешков на дне, выбелило кости погибших от жары животных. Болота в окрестностях настолько высохли, что расторопные крестьяне даже посеяли на них просо. Но незамедлило и возгорание торфа — явление поражающее, представляющее страшную картину. К тому времени, когда поезд князя находился в десяти верстах от города, пламя уже охватило громадные пространства. Ночью все небо пылало величественными столбами зарева. Дикие звери в ужасе бежали прочь, искали спасения в воде. Многие забегали в селения. Никто не тушил эти пожары, да и не было никакой возможности их погасить. Все уповали только на проливной и продолжительный дождь. Узнав все это, Александр распорядился возвращаться назад.