Под тремя коронами

XXV

Во время коронации в Кракове Александру пришлось выслушать много пожеланий и напутствий, но лучше всех запомнились слова Михаила Глинского:

— Королю и великому князю необходимо по примеру своего отца быть для отечества стеною и твердью, а для врагов — огнем и мечом. Отец твой, государь, был кроткоповелительным с князьями, тих и уветлив с панами; имел ум высокий, сердце смиренное; взор красный, душу чистую; мало говорил, разумел много; когда же говорил, тогда философам заграждал уста; благотворя всем, он был оком слепых, ногою хромых, трубою для тех, кто заснул в опасности.

Поляки с интересом слушали Глинского, но, когда он в конце сказал, что отчизна во время правления Александра должна вскипеть славою, многие одобрительно закивали головами…

Глинский вовсю старался удивить поляков своим богатством и роскошью. На одном из приемов он появился весь в белом. Его башмаки были из белого бархата, подвязки — из белого шелка. Белые бархатные панталоны по бокам имели серебряные прорези, тесно прилаженный жилет был из серебряной ткани с жемчугом; пояс и даже ножны шпаги тоже были сделаны из белого бархата. Шпага и кинжал имели золотые рукоятки. Все это обрамлял тонкий белый плащ из блестящего атласа с крупными золотыми узорами. Серебряная цепь и голубая лента вокруг колена довершали костюм, который удивительно шел к стройной фигуре и смуглому лицу князя.

Все дамы искренне заявляли, что они никогда не видели более красивого мужчины. Их мнение разделяла и Елена.

В Кракове у Глинского появились доброжелатели, охотно принимавшие подарки и обильные угощения князя. Они с интересом слушали его рассказы о достопримечательностях многих столиц, которые он посетил, и особенно о самой древней из них — благословенном Риме. Он красочно описывал новые здания, храмы, хвалил пышное служение папы, восхищался церковной католической музыкой.

Его рассказ о Сикстинской капелле в Риме, построенной за четверть века до этого, в 1473 г., при папе Сикате IV, изволил вместе с другими выслушать и король. Глинский красочно поведал, что она является одной из домовых церквей пап в их Ватиканском дворце и знаменита своей стеной и плафонной живописью лучших художников Италии, что другую славу капеллы составляет ее хор, считающийся лучшим в мире, для свежести и чистоты звучания в котором сопрановые и альтовые партии поручались кастратам. Это делает церковное католическое песнопение неповторимым и неподражаемым, — убеждал своих слушателей Глинский.

Но и здесь, в Польше, как и в княжестве, у Глинского было много недоброжелателей. Люди богатые, удачливые, в чем-то превосходящие других всегда вызывают зависть, а то и злобу. Как-то на приеме у знатного краковского богача пана Олесницкого Глинский, проходя мимо группы молодых шляхтичей, услышал:

— А по-моему, Панове, жить в заграничных странах, ссылаясь на пословицу «Отчизна — там, где хорошо», позволительно торговцу. Настоящий шляхтич не должен покидать отчизну, тем более в годину испытаний.

И хотя слова эти были сказаны явно для Глинского, он не придал этому значения: посчитав ниже своего достоинства отвечать на дерзость несмышленого шляхтича. Себя же успокоил тем, что гордыня и зависть заставляют забывать страх даже перед богом, не то что перед ним, Михаилом Глинским…

Мать Александра, вдовствующая королева Елизавета, принимая у себя сына, сказала ему:

— Не слишком много забирает у тебя в княжестве пан Глинский? И вообще, ему следовало бы знать, что, если господь хочет испытать человека, он исполняет все его желания…

На слова Александра, что он хороший советник и помощник во всех делах, многоопытный и образованный человек, во многих странах жил и учился, только и сказала:

— Только я не понимаю: если у человека все есть, зачем ума искать и ездить так далеко…

Александр мягко, стараясь скрыть раздражение, выразил свое несогласие:

Ваше величество, конечно, государь должен осмотрительно подбирать приближенных и тем более друзей… У Глинского, разумеется, есть недостатки… Но если я никому ничего не буду прощать, то с кем останусь?

На это Елизавета, привыкшая, что последнее слово всегда остается за ней, заметила:

— Но, сын мой, как не может быть на небе двух солнц, так и не может быть в Великом княжестве двух государей… Смотри, как бы твой друг не оказался хищным ястребом в павлиньих перьях…

Здесь, в Кракове, Александр продемонстрировал всем свою любовь к жене, создавая образ целомудренной и уважаемой подруги. В это время Елена имела приятную полноту, красивые руки и шею, цвет ее лица был здоровым с примесью природного, несколько яркого румянца, глаза у нее были черные, большие, волосы каштановые густые и длинные, выражение лица кроткое и весьма приятное. Красивая, обаятельна и обходительная, к тому же благородная и трудолюбивая, она быстро покорила сердца простых поляков. Вопреки папским буллам, увещеваниям брата-кардинала, виленского епископа Войтеха Табора, всех родственников Елена была осыпана милостями короля-мужа. Он дарил ей роскошно-богатые подарки, издал ряд жалованных грамот в ее пользу. Но на душе ее было неспокойно. Огорчало и раздражало то внимание, которое уделяли Александру польские женщины. Могущественный, роскошный и богатый — в цветущем возрасте и красавец — король и великий князь представлял лакомую приманку для искательниц приключений и тщеславных аристократок. Ей казалось, что глаза всех полек горят желанием обольстить, завлечь и покорить его, той жаждой очаровать мужчину, которая всегда придает их коварным взглядам негу и томление — и обеспечивает им победу. Елена терзала себя тем, что и годы не уменьшали, а скорей, наоборот, увеличивали ненасытное, непреодолимое стремление Александра к женщине. Ведь говорил же, что до женитьбы он всю жизнь искал идеальную женщину, наделяя ее в мечтах всеми немыслимыми совершенствами, что красота женских форм, невыразимая обольстительность их отказов и согласий возбуждали его до безумия…

Едва Елена успокаивалась, как снова начинала терзаться сомнениями, когда ей приносили новую порцию сплетен, касавшихся ее мужа.

Тем не менее здесь, в Польше, влияние Елены на короля стало усиливаться, а ее мужественное и решительное поведение заставило прикусить языки всех ее врагов и недругов. Она становилась духовной опорой и поддержкой мужа, который подобно всем Ягеллонам находился в двойственном положении, среди двух, а то и больше огней, старался примирять непримиримое, соединять несоединимое. Александр в свою очередь считал, что Елена прелестна, и все больше и больше поддавался ее очарованию. В ее присутствии он чувствовал себя усмиренным, облагороженным, преображенным от общения с ее чистой и утонченной натурой, одновременно и нежной, и сильной…

Покинув пышную столицу Польши, Александр не сразу отправился в Литву. Вместе с женой он сначала объехал свои новые владения. Этим он дал понять полякам и всему своему окружению, что, несмотря на православное вероисповедание, Елена фактически стала королевой Польши. Однажды среди народа, приветствовавшего короля и королеву, внимание Елены привлек молодой красавец в великолепном костюме. На нем были плащ из яркого алого бархата и такого же цвета берет, к которому были прикреплены золотая цепь и драгоценная брошь-кокарда. Башмаки, украшенные серебряными пряжками, шпага и перчатки с отворотами довершали туалет, смотревшийся особенно эффектно благодаря решительному виду самого юноши. В давке плащ наполовину спал с плеч и молодому человеку пришлось держать его обеими руками. Когда Елена приблизилась, юноша выступил вперед с выражением почтительного любопытства и восторга, отчего его лицо стало еще более красивым. Вдруг юноша сорвал с себя плащ и ковром расстелил перед королевой. При этом он сильно покраснел и извинился за свою дерзость. Ласковая улыбка и несколько приветливых слов были наградой молодому щеголю. Затем Елена милостиво наклонила голову и грациозно прошла по плащу.

Принимая присягу во всех городах, Александр убеждал поляков прийти на помощь Великому княжеству Литовскому. Однако надежды его не оправдывались: на призывы короля Польша отзывалась весьма неохотно. Но это путешествие позволило Елене Ивановне ближе узнать страну, познакомиться с новыми подданными. Везде: и в Кракове, и в других польских городах при ее дворе совершались богослужения по уставу греческой церкви.

Неизгладимое впечатление на Елену произвела встреча в Торуне с молодым польским ученым-астрономом Николаем Коперником. Встретиться со своим бывшим студентом королю советовал учитель Александра Ян Длугош. Копернику было около тридцати лет. Он носил длинные волосы, но был без бороды и даже без усов. Одет был больше по-монашески, чем по-шляхетски: в темную легкую накидку, застегнутую на верхние пуговицы. Войдя в комнату, он склонился в низком продолжительном поклоне, который Александр прервал, заговорив с ним. В разговоре его несколько аскетическое лицо оживилось, холодные глаза наполнилось теплом.

На вопрос Александра о его учебе Коперник ответил, что после окончания Краковского университета он совершенствовал знания в итальянских университетах, где изучал право, медицину, математику и экономику. Последнее время изучает астрономию. Выслушав это, Александр сказал:

— Пан Длугош говорил о твоих выдающихся успехах в астрономии и новациях в познании мироздания. Расскажи.

— Да, ваше величество. Мне кажется, что я увидел то, что другие либо не хотят, либо не могут замечать.

В беседу вступила и Елена:

— Будь добр, пан Коперник, расскажи о своих открытиях…

Коперник развернул принесенный с собой чертеж и прикрепил его к стене, так чтобы королевской чете было хорошо видно. Александр и Елена встали и подошли к чертежу поближе. На нем в центре было изображено солнце, а вокруг его семь планет, каждая на своей орбите.

Увидев интерес короля и королевы, Коперник с воодушевлением стал рассказывать:

— Суть моего понимания строения мироздания можно назвать гелиоцентрическим. То есть в центре мира находится Солнце, а Земля является одной из планет, которые вращаются вокруг него, причем каждая по своей орбите. Это полностью отрицает бытующую еще геоцентрическую систему Вселенной, разработанную в свое время Птолемеем, который полагал, что в центре мироздания находится Земля, а вокруг нее вращаются все небесные сферы, в том числе и Солнце.

— Как же так, — спросила Елена. — Выходит, что не Солнце вращается вокруг Земли, радуя нас своими восходами и закатами, а наоборот. Земля вращается вокруг Солнца. Это непонятно. Объясни, пан Николай… Ведь мои глаза говорят мне, что Солнце вращается вокруг Земли…

— Да, ваше величество. Это так. И Земля не только оборачивается вокруг Солнца за 365 суток, но и одновременно вокруг своей оси, в результате чего день сменяется ночью, а за весной следует лето и так далее…

— Почему же мы этого не замечаем, а воочию видим только то, что солнце оборачивается вокруг Земли? — продолжала одолевать ученого вопросами Елена.

— Все дело в размерах нашей земли… И получается примерно так, когда наш экипаж двигается, а кажется, что движется рядом стоящий…

В разговор опять вступила Елена:

— Несколько лет назад мне из Москвы прислали книгу византийского монаха Индикоппова под названием «Книга о Христе, обнимающа весь мир». Так там говорится, что Земля не шарообразна, а прямоугольна…

На это Коперник ответил:

— Эта книга была написана Козьмой Индикопповым тысячу лет тому назад. Он ошибался, потому что тогдашний уровень астрономических знаний еще не позволял ему правильно понять сущность геоцентрической системы…

И для Александра и для Елены все сказанное Коперником было не только неслыханной доселе новостью, но и непонятно, уму непостижимо. Пан Длугош, слушая разговор королевской четы с ученым, улыбался себе в усы. Распрощавшись с паном Коперником и усаживаясь в удобной королевской коляске, Александр сказал:

— Если действительно все так и обстоит, как Говорит этот молодой ученый, то тогда он несомненно обладает гениальностью, которая, на мой взгляд, граничит с сумасшествием…

На это пан Длугош заметил:

— Не ум главное, а то, что направляет его — натура, сердце, благородные свойства, развитие…

Начавшиеся весной 1502 г. военные действия заставили Александра выехать в Литву, и он вынужден был предоставить управление Польшей сенату. Его президентом король назначил своего брата Фридриха, который, впрочем, вскоре, в 1503 году, умер. Во время войны Литвы с Москвой сенат из рук вон плохо распоряжался делами Польши: подати собирались с трудом; войска вовремя не получали жалованья; набеги татар оставались безнаказанными; в стране свирепствовали разбойничьи шайки панов, в которых участвовали даже женщины. Все это сопровождалось смутным настроением умов, распрями жителей, ропотом на безначалие.

Поэтому, заключив перемирие после грозной и тяжелой войны с Москвой, Александр поспешил в Польшу. Здесь в течение двух лет он с большой энергией занимался государственными делами. Первой задачей было очистить Польшу от разбойничьих шаек и наездов. Некоторые паны-разбойники, захваченные с оружием в руках, были казнены. Повесили даже женщину, их соучастницу. Пострадали многие магнаты, богачи и представители духовенства.

Также решительно новый король вступил в борьбу с засилием магнатов и крупных землевладельцев. Он собрал два больших сейма, отменил Мельникский привилей и законодательно определил новую форму правительства. Александру не удалось утвердить абсолютное правление, к чему стремился и Ян Альбрехт, но ему удалось ослабить влияние можновладства, то есть засилия магнатов и вельмож. Шляхта была допущена к участию в управлении. Из-под власти сената была освобождена исполнительная и судебная власть.

Сподвижником и помощником Александра стал канцлер его брата, каноник Ян Лаский. Стремясь поддержать и ободрить Александра, он то и дело говорил:

— Мы добьемся усиления королевской власти… В противовес магнатам… Александр верил ему, тем более, что он удачно подыскивал и выдвигал нужных и знающих людей, сам во всем проявлял инициативу и деловитость.

Воспитанная при дворе своего отца, полновластного государя, Елена полностью и целиком поддерживала стремление мужа к усилению власти. На этой почве она сошлась с канцлером Ласким и во многих случаях они действовали в полном согласии. Но от польских дел она стремилась держаться подальше, не вмешиваясь в политические интриги, недостатка в которых не было. Этой сдержанностью и тактичностью Елена приобрела уважение и доброе к себе отношение поляков. Не коронованная, не признанная официально королевой, она тем не менее фактически носила этот титул. И его признавали все.

На короля польского и великого князя литовского навалилась гора дел, которые не терпели каких бы то ни было отлагательств. Возрастала турецкая угроза, продолжалась война с Москвой. При этом как литовская, так и польская знать шли по более легкому пути: первые ждали большей помощи от поляков, вторые — добровольного присоединения изнуренных войной литвинов. И обе стороны, не желая идти ни на какие уступки, полагали, что оборону должен организовать монарх.

Холодной зимой 1501–1502 гг. активные военные действия, по обыкновению, затихли. Но на южных рубежах княжества политическая и военная активность продолжалась. Шиг-Ахмат, лишенный поддержки союзников и обеспечения слабел без борьбы. На сторону Менгли-Гирея перебежала значительная часть его Орды, включая и первую жену хана. И уже ранней весной 1502 г. крымчаки, не встретив серьезного сопротивления, атаковали Большую Орду. К середине лета ее войско было разбито и разогнано. Самого Шиг-Ахмата приютил киевский воевода Дмитрий Путятич. Русские заднепровские вассалы Москвы смогли вернуться в свои владения. Крым усиливался, и Александру ничего не оставалось как вновь соглашаться на выплату ему отступных.

В июне 1502 г. Александр прибыл в Великое княжество Литовское: в начале июля он был уже в Новогрудке, а в сентябре — в Минске. Но присутствие великого князя в Литве заметного влияния на ход боевых действий не оказало. Хотя в июле 1502 г. на Новогрудском сейме была установлена, по примеру Мазовии, норма шляхетско-дворянского воинского снаряжения — один всадник от десяти служб.

Иоанн не терял времени в бездействии. Желая увенчать свои победы новыми важными приобретениями, он отправил в июне 1502 г. на Литву своего второго сына Дмитрия по прозванию Жилка с многочисленной ратью. Его войска атаковали Смоленск, укрепленный каменными стенами и самой природой. Осадив город, где начальствовали королевский воевода Станислав Кишка и его наместник Сологуб, Дмитрий послал отряды к Двине и Березине. Московские войска взяли Оршу, начисто выжгли витебские предместья, все деревни до Полоцка и Мстиславля, пленили несколько тысяч людей и угрожали самому Полоцку. 16 сентября смоляне отбили генеральный штурм и осенью за недостатком продовольствия голодное, деморализованное и сильно поредевшее московское войско удалилось в пределы Московии. В декабре московские и рязанские воеводы вместе с князьями северскими опять ходили на Литву. Городов не завоевали, но везде произвели жестокие опустошения, вызвав ужас населения.

Осенью «воевати в Литовскую землю» ходили воеводы из Новгорода, Ржева и Северской земли. А в феврале 1503 г. Иоанн снова послал в Беларусь «князей и воевод многих со многими людьми».

Во время войны совершенно изменился характер отношений между Великим княжеством и Крымским ханством. Уверившись в бессилии литовской обороны против внезапных набегов, крымские татары сделали нападения, убийства и грабежи своим постоянным ремеслом. Осенью 1502 г. они достигли Бобруйска, Турова и Бреста, но их при поддержке поляков из Западного Подолья отбил луцкий староста и волынский маршалок Семен Ольшанский. Зимой 1502–1503 гг. татары вновь атаковали, дойдя до Минска, Слуцка, Несвижа и Новогрудка. При отсутствии инициативы со стороны великого князя, Литва защищалась неорганизованно и вяло. Нападения татар на Червонную Русь сковывали поляков и мешали им оказывать помощь Великому княжеству. Осенью 1503 г. сын Менгли-Гирея без помех разорил Слуцкое княжество.

Став королем польским и великим князем литовским, Александр по-прежнему желал прекращения войны с Москвой. Война, хотя и была успешной для Москвы, также истощала ее силы. К тому же Великое княжество Литовское и Польша заключили соглашение об унии, что повышало шансы Литвы. Поддержал Александра и Ливонский орден. Прекратить войну призывала отца и Елена Ивановна. Поэтому уже во время осады Смоленска Иоанн заявил о согласии на мирные переговоры. В августе-сентябре 1502 г. предварительные переговоры начала общая делегация сенатов Польши и Литвы. В решении этой проблемы живейшее участие принял и Папа Римский Александр VI. Его грамоту привез в Москву специальный папский посол, проделавший путь, полный опасностей и невзгод. Папа писал московскому великому князю:

— Немилостивый род турецкий продолжает наступать на христианство и вводить его в крайнюю пагубу. Турки взяли уже в Морее два венецианских города, а теперь покушаются напасть на саму Италию. В таких обстоятельствах, — писал папа, — всем христианским правителям надобно быть в согласных мыслях…

Выслушав посла, Иоанн подумал: Папа Римский далеко, да и власть его духовная. И твердо сказал:

— Папе, надеемся, хорошо известно, что короли Владислав и Александр — отчичи Польского королевства и Литовской земли от своих предков; а Русская земля — от наших предков, из старины, наша отчина… Папа положил бы то на своем разуме, гораздо ли то короли делают, что не за свою отчину хотят с нами воевать? Да подсказал бы им: Москва людьми богата…

После этих слов, произнесенных Иоанном резко, громче обычного, все католики и венгерский посол в том числе стали креститься и шептать слова молитвы…

Оправившись от резкости Иоанновых слов, посол венгерского короля сказал:

— Общий поход христианских государей против турок задерживается только войной Московского государства с Литвой.

Иоанн позволил себе столь же резко прервать и посла:

— Мы всегда за христианство против поганства стояли и просили бога, чтобы христианская рука высоко была над поганством… А что у нас с зятем война случилась, тому мы не рады, началась война не от нас, а от него… Короли Владислав и Александр объявляют, что хотят против нас за свою отчину стоять… Но что короли своею отчиною называют? Не те ли города и волости, с которыми князья русские и бояре приехали к нам служить?..

Затем посол просил гарантийной грамоты для больших польских и литовских послов. Грамота была дана.