Под тремя коронами

XXXIII

В это время в Литве началась сильная смута-замятня и усобица — бунт князя Михаила Глинского. Это было самое крупное политическое выступление на белорусских землях после гражданской войны 1430-х гг. Встречая Сигизмунда, Глинский и его спутники почувствовали, что будущий король и великий князь принял Глинского благосклонно. И в последующие месяцы Глинский видел, что новый король не разделяет подозрений и наветов литовских панов. Но видел он и другое: король не оказывает ему такого доверия, каким он пользовался при покойном Александре. Всячески подчеркивая свою верность новому монарху, Глинский стремился сохранить для себя и своих сторонников должности, земли и достигнутое влияние. Группировка Яна Заберезского стремилась вытеснить Глинского из приближенного к Сигизмунду круга вельмож, даже обвиняя его в различных злодеяниях. Сигизмунд вынужден был лавировать между противостоящими группировками магнатов, помня, что великим князем литовским он стал благодаря поддержке пролитовских сил. Он игнорировал выдвигаемые против Заберезского обвинения, но и не полагался полностью на Глинского, которого не утвердил в исполняемой должности дворного маршалка.

Как ни убеждала Глинского королева Елена во время последней их встречи в обратном, что бы ни говорили его сторонники, ему, привыкшему чувствовать себя при Александре первым советником и первым вельможей, казалось, что он в опале и унижении. Так считали и его враги, которые осмелели и стали поднимать головы. Лавры Глинского как победителя над татарами под Клецком не давали спокойно спать радным панам. Они опасались, чтобы он не возымел такое же влияние на Сигизмунда, какое имел над Александром. И как только новый государь появился в Вильно, началась ожесточенная травля Глинского. Ему приписывались всевозможные дьявольские комбинации и планы. Распространяли слухи, что он предавал Литву то Владиславу венгерскому, то московскому государю. Обвиняли в самом страшном грехе — в стремлении самому занять великокняжеский престол.

Глинский считал, что это по наущению клеветников Сигизмунд отнял у его брата князя Ивана Киевское воеводство и вместо него дал Новогрудское. И напрасно в королевской грамоте, данной Ивану по этому случаю, король писал, что этою переменою честь князя Ивана не уменьшается, что за ним сохраняется прежний титул и он получает место в раде рядом со жмудским старостой Глинский с братьями Иваном и Василием и вся православная знать Великого княжества тем не менее считали это явной обидою. Братья решили, что их, Глинских, продолжают подозревать в замыслах восстановить Великое княжество Русское. Поэтому король и не захотел оставить в их руках Киев — мать городов русских.

Но и этого было мало. Заклятый враг Михаила Глинского Ян Заберезский, который, видно, не смог простить гибель племянника от руки Глинского, хотя поединок был публичным и честным, прилюдно и в княжестве, и в Короне Польской называл Глинского изменником. Обвинял в том, что он отравил Александра. Со всех концов князю поступали известия об этом.

Глинский добился приема у короля. Высокий, подтянутый, как всегда щеголевато одетый, князь и на этот раз понравился Сигизмунду. Он ласково пошел ему навстречу:

— Какие дела неотложные, князь, привели тебя к нам?

— Государь, продолжается подлая клевета на меня. Незаслуженная и обидная для моей чести…

— Я слышал об этом… Кажется, усердствует пан Заберезский?

— Да, государь… Именно он… И поэтому я требую суда с ним перед тобою, королем и великим князем…

Это требование Глинского оказалось неожиданным. Сигизмунд задумался, по привычке теребя свой игриво закрученный ус… Король знал, что против князя Михаила достаточных для суда улик нет. Но и одновременно не хотелось жертвовать Заберезским. Не желал король и Глинского оттолкнуть…

— Это твое право, князь… Но сейчас так много государственных дел…

И король показал на приемную, откуда доносились голоса ждавших своей очереди, чтобы попасть к королю, а затем на ворох лежавших на столе бумаг… Их тоже нужно если не прочесть, то хотя бы подписать…

— Придется, князь, подождать… Да и Заберезского я должен выслушать…

Но Глинский не хотел ждать… Через неделю он уже был у брата Сигизмунда, короля венгерского Владислава, с просьбой вмешаться в дело.

Владислав, будучи хорошо знакомым с Глинским, выказал искреннюю радость встречи, долго предавался воспоминаниям, не желая вникать в суть дела… Но все-таки Глинский получил его обещание ходатайствовать перед братом…

Домой Глинский возвращался через Краков, где в это время находился Сигизмунд. При встрече с ним князь Михаил сказал:

— Ты заставляешь меня решиться на такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем…

Сигизмунд в свою очередь посоветовал Глинскому:

— Не позволяй, князь Михаил, ненависти толкнуть тебя на поступок, который принесет вред нашему отечеству…

Глинский, оказывая знаки внимания Сигизмунду, как это было принято при европейских королевских дворах, вышел.

Вскоре он вместе с братьями уехал в свой город Туров. Призвал к себе родственников, друзей. Требовал полного удовлетворения от Сигизмунда и назначил срок. Отсюда, из Турова, была послана и челобитная великому князю Василию в Москву. В ней Глинский просил о помощи и обещал до конца дней своих служить его милости, великому князю московскому. «Теперь, — писал он, подбивая Василия на войну против Сигизмунда, — для моего дела и дела великокняжеского время самое благоприятное: в Литве войско не в сборе, от других стран помощи также нет». Василий в свою очередь прислал к нему своего порученца, предлагая всем трем Глинским защиту Московского государства, милость и жалованье. Михаилу была обещана помощь на всех неприятелей, при условии, если и сам он не будет медлить.

Не получив королевского ответа, Глинские торжественно объявили себя слугами государя московского с условием, что Василий оружием укрепит за ними их города в Литве, как поместные, так и те, которые им сдадутся. С обеих сторон этот договор скрепили клятвой.

И Глинский начал свое дело, сказавшееся на судьбах многих людей, и прежде всего в Великом княжестве Литовском. Во главе семисот конных ратников он явился к увеселительному дому Заберезского возле Гродно и приказал:

— Имение окружить, чтоб и мышь не могла ускользнуть… Да свершится моя месть…

Перекрестившись, князь добавил:

— Видит бог, я не хотел этого…

Быстро и умело воины перекрыли все доступы к дому. Находившийся на службе у Глинского немец Шлейниц первым ворвался в спальню пана Заберезского. Но его опередил другой слуга князя — турок Ибрагим. Молнией блеснула его кривая сабля и голова полоцкого наместника, пузырясь кровавой пеной, покатилась по полу, оставляя за собой кровавый след. Турок подцепил ее на саблю и поднес Глинскому.

— Вот как кончил жизнь твой недруг, — сказал при этом Шлейниц.

— Насадите ее на копье, несите впереди, — распорядился князь…

Вскоре отряд выступил по восточной дороге. Голову Яна Заберезского бросили в озеро. По пути в Новогрудок небольшие группы воинов искали и убивали других враждебных Глинскому литовских панов. Одновременно набирали и войско князя… Вскоре Глинский взял Мозырь, заключил союз с Менгли-Гиреем, который обязался завоевать для него Киев, а также с государем молдавским. Все эти действия Глинского оказались на руку его противникам: они отшатнули от него русских людей, лишили поддержки Елены, пользовавшейся авторитетом во всем княжестве.

Тем не менее к нему «пристали те же… княжата Друцкие и князь Михаил Мстиславский с замком своим… так теж и оршанцы, Кричев, Гомель поддались ему». Вскоре войска Михаила Глинского укрепились в районе Минска. Сам город отстояли 300 героических воинов Великого княжества. Брат Михаила Андрей ударил в направлении Слуцка, однако и здесь Глинских постигла неудача: княгиня Анастасия сумела организовать оборону города. Другие отряды мятежников достигли Клецка и Слонима. К Вильно они подошли на расстояние 60 километров, к Новогрудку — тридцати. В столице Альберт Гаштольд собрал две тысячи воинов и укрыл в бернардинском монастыре государственную казну. Письма Глинского, в которых он пытался склонить Гаштольда на свою сторону, воевода виленский пересылал великому князю. Не получив поддержки, на которую рассчитывал, Глинский стал выступать в роли защитника православной веры, объявив это главной целью своих действий. Провозглашая защиту гонимого православия, Глинский рассчитывал на поддержку западнорусской части Великого княжества.

Епископ Табор решил поделиться своими тревожными мыслями с Сигизмундом:

— Государь, нужно во что бы то ни стало подавить мятеж Глинского…

— Это всем понятно, святой отец. Но не все знают, признаюсь, и я в их числе, как это сделать? — с раздражением ответил Сигизмунд. — К сожалению, в политике, как тебе, владыко, известно, законы божьи не всегда работают…

Но епископ не обратил на это внимания и продолжил:

— Мне трудно понять князя Глинского… Чего ему не хватало? Ведь ссоры и дрязги среди вельмож всегда были и будут…

— Тебе, поляку, святой отец, трудно понять литвина, как, впрочем и русского…

Сложившейся ситуацией решил воспользоваться и Василий. Через месяц московские полки начали воевать литовские земли. Московский государь посчитал, что обстоятельства сложились в его пользу. И прежде всего, действия Михаила Глинского.

Эти события обеспокоили и даже встревожили Сигизмунда. В интересах Литвы было склонить Москву к миру. Опять прибыли к Василию послы, предложившие в посредники для переговоров о мире крымского хана Менгли-Гирея. Одновременно Сигизмунд предпринял попытку усилить междоусобие в Москве между великим князем Василием и его братом Юрием, княжившим в Димитрове, к нему были посланы послы, просившие ходатайствовать о мире между Литвой и Москвою. Но послам было поручено от имени Сигизмунда тайно сказать Юрию:

— Слухи до нас дошли, что многие князья и бояре, покинувшие брата твоего, великого князя Василия Ивановича, к тебе пристали. Так мы тоже хотим с тобою быть в любви и крестном целовании, готовы тебе на помощь, на коня сесть со всеми землями и людьми нашими, чтобы стараться о твоем деле. И если захочешь быть с нами в братстве и приязни, то пришли к нам доброго человека: мы перед ним дадим клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни.

Одновременно Сигизмунд уговорил Елену также обратиться в Москву с ходатайством о мире, а также просить брата не помогать Глинскому и не разжигать усобицы. Великий князь московский ответил, что, если Сигизмунд-король захочет мира и доброго согласия, мы с ним мира хотим, как нам будет пригоже. Далее Василий писал:

— Нам кажется, что тебе, сестре нашей, большая неволя в греческом законе, а ты бы от бога нашего душой не отпала, помнила отца нашего и матери наказ…

Весной 1508 г. военные действия возобновились с новой силой. К этому времени Великое княжество, Польша и Венгрия заключили военный союз против любого врага, и, прежде всего, против схизматиков. Обустроившись в Польше, Сигизмунд уделил большое внимание войне с Москвой. Весной 1508 г. в поддержку Литвы выступил шеститысячный отряд тяжелой кавалерии под началом люблинского воеводы Николая Фирлея, а вслед за ним и сам Сигизмунд во главе дружины из 600 польских придворных. Через Брест и Слоним войска добрались до Новогрудка. Возглавить их было поручено Константину Острожскому. В его действия великий князь и король не вмешивался, но основательно и толково занимался обеспечением войска. Через реки и болота было проложено 340 мостов.

Глинский продолжал сеять волнение в русских землях Великого княжества. Пустошил волости Слуцкие и Копыльские. Василий Глинский атаковал из Киева Житомир и Овруч. Сам Михаил Глинский захватил Туров, который стал главной базой его действий. Он взял Мозырский замок с большим количеством артиллерии. К мятежникам примкнули друцкие князья с замком, а также Мстиславский князь Михаил. Сторонникам Глинского удалось захватить Оршу, Кричев, Гомель. Московский великий князь выслал им на помощь полки во главе с воеводой князем Шемячичем. С их помощью Глинский попытался овладеть Слуцком, чтобы жениться на его владелице-княгине Анастасии Олелькович. Это давало бы ему право на Киев, который прежде принадлежал предкам князей Слуцких. Но добродетельная Анастасия, гнушаясь его изменою, не хотела об этом и слышать. Она успешно отразила два нападения мятежников.

Видя, что ряды его сторонников начинают редеть, Глинский пытался вступить в переговоры с Сигизмундом и просил о встрече с ним. От великого князя в Туров прибыл мечник Иван Костевич, обещавший ему безопасность. Но Глинский не поверил этому обещанию и попросил поручительства Альберта Гаштольда. Однако Сигизмунд не удостоил его ответом. Свои богатства Глинский отослал в Москву.

От князя Шемячича прибыли в Туров посыльные, которые предложили сосредоточиться в северной части княжества, куда должно прибыть большое московское войско. Глинский сам выехал к Шемячичу. Решено было идти под Минск, а по всей Литве разослать загоны, чтобы смутить землю и помешать собирать войско. Эти загоны были в восьми верстах от Вильно, в четырех — от Новогрудка, зашли под Слоним. Простояв две недели у Минска в ожидании московских подкреплений и не дождавшись, войска Глинского вынуждены были двинуться к Борисову. По пути Глинский послал гонцов к Василию с просьбой, чтобы государь велел своим воеводам спешить к нему на помощь. Иначе братья и приятели его, Глинского, и все христианство православное придут в отчаяние, города и волости, занятые ими, подвергнутся опасности, а самое благоприятное время будет упущено, ибо ратное дело решается летом.

Но Василий приказал Шемячичу и Глинскому идти к Орше для соединения с другими московскими воеводами. Они двинулись к этому городу, овладев по дороге Друцком, и соединились под Оршей с силами воеводы Щени.

Великое княжество Литовское оказалось в опасном положении: Москва вела против него боевые действия, Менгли-Гирей и волохи готовились к нападению, разрастался внутренний мятеж, немецкие наемники требовали выплаты жалованья, а казна расточительностью Александра была истощена. Но Сигизмунд проявил твердость и благоразумие. Счастье и удача тоже ему сопутствовали. Он быстро собрал войско и с большой силой двинулся к русской оперативной базе в районе Орши. Тогда московские воеводы отошли от этого города и стали на другом берегу Днепра, соединившись с войсками воеводы Якова Захарьевича. Когда отряды Сигизмунда отбили русских от берега, король перешел за Днепр, но ночь развела противников.

Глинский со слезами на глазах упрашивал воевод дать бой королю, но те не согласились и в полночь отступили. Сигизмунд не стал их преследовать и возвратился в Смоленск. Сюда, в смоленский лагерь, с двумястами воинами явился Евстафий Дашкевич, в свое время перешедший на службу в Москву и которого московский князь направил с двадцатитысячным войском на помощь Глинскому. Константин Острожский дружелюбно встретил его и просил Сигизмунда простить ему старое предательство. Король согласился и не просчитался: Дашкевич проявил себя способным военачальником и впоследствии успешно защищал границы Великого княжества. Московские воеводы не искали битвы с войсками короля. Наоборот, расходились с ними в противоположные стороны. Они отошли к Мстиславлю, где выжгли посады, потом к Кричеву.

Находясь в Смоленске, король принял решение наступать. Этому способствовала настойчивая позиция Константина Острожского. Гетман литовский убедил короля, что москвичи уклоняются от битвы из-за слабости и что самое время ударить на них. Дней шесть неприятели смотрели друг на друга через Днепр: россияне ждали нападения литвинов, литвины — россиян. Но битва так и не началась. Вскоре Сигизмунду стало ясно, что поход его войск явно не задался. Литовские отряды успели только сжечь Белую, овладеть Торопцом и занять Дорогобуж, который сожгли русские, не надеясь его защитить. Московские воеводы, уклоняясь от решительной битвы, вышли из литовских владений. Войско Литвы в начале осени также отступило в глубь своей территории.

Тревожной была обстановка в южной части Великого княжества. Воспользовавшись войной, крымские татары разорили Волынь и Подолье и дошли даже до Слуцка. Но здесь их настиг Константин Острожский и по частям разбил. Охваченных паникой и бросивших добычу крымчан добил слуцкий князь, напавший на них из своего замка.

События под Оршей как и весь ход войны показали бесперспективность мятежа Глинского. Поэтому боевые действия то откладывались, то прерывались дипломатическими переговорами, а военное счастье, между тем, клонилось на сторону московской Руси…

Глинский продолжал хвалиться многочисленностью друзей и единомышленников в Литве. Но мятежники и изменники редко торжествуют. Они или первым ударом ниспровергают существующий порядок и власть, или ежечасно слабеют от страха, от естественного угрызения совести как главных лиц, так и их помощников. Тщетно Глинские пытались возмутить Киевскую и Волынскую земли: народ равнодушно ждал, как будут разворачиваться события. Бояре отчасти желали успеха Михаилу, но не желали подвергать себя риску быть казненными за мятеж и измену. Весьма немногие присоединялись к нему — общим числом две-три тысячи всадников. Начальники городов остались верными королю.

После этого Михаил Глинский отправился в Москву и вступил в службу к великому князю. На приезд получил от Василия два города — Малый Ярославец и Медынь да несколько сел под Москвой. Одарили Глинского также богатым платьем, азиатскими конями, доспехами. Русское подданство, помимо Михаила Глинского и его братьев, приняли многие белорусские князья. При московском дворе все они вместе со своими родственниками назывались «литва дворовая». Братья Михаила оставались в Мозыре, а знатные единомышленники — князья Дмитрий Жижерский, Иван Озерецкий, Андрей Лукомский вместе с казною и людьми — в Почепе. Василий направил с князем Михаилом свои полки галицких, костромских и татарских ратников, дабы беречь вотчинные города Глинских. Волнение в Литве продолжалось. Города, Глинским принадлежавшие, по-прежнему находились в их руках.

Михаил Глинский обратился в Крым, прося покровительства у хана, поднимая его на Сигизмунда. Менгли-Гирей, по обыкновению, не отказывался от союза с Глинским и обещал завоевать для него Киев. Но одновременно хан обещал и королю, что хочет послать ему в помощь татар своих к Киеву и даже к Вильно. Но король поспешил отказаться от такой помощи. Хану сообщалось, что она не нужна в Литве, уже очищенной от Глинского и московских воевод. Король просил Менгли-Гирея послать войско на Брянск, Стародуб и Новгород-Северский. Король писал: «Если не захочешь сыновей послать, то пошли хотя несколько тысяч людей своих и тем покажи нам искренне братство и верную приязнь, а мы, как тебе присягнули и слово свое дали, так и будем все исполнять до смерти, тебя одного хотим во всем тешить и мимо тебя другого приятеля искать не будем». При этом король обещал немедленно выслать в Крым деньги.

Паны-рада сообщили великому князю Сигизмунду:

— Государь, замятия, начатая Глинским, не только продолжается, но, похоже, будет и усиливаться… Нужно лишить мятежника поддержки Москвы. А для этого один путь — заключить мир с Василием, — уговаривали Сигизмунда радные паны. Опытный в делах государственных брестский наместник пан Щуцкий сказал без обиняков:

— Чтобы избавиться от Глинских и возвратить их владения в Литве, придется решиться на уступку Москве всего, что захватил отец Василия…

Установилась длительная тишина, свидетельствовавшая, что паны радные своим молчанием поддерживают предложение брестского наместника. Благоразумный Сигизмунд, еще не ослепленный легкомысленной гордостью, которая приходит после многих лет правления, подумав, сказал:

— Что ж, я согласен…

Король польский и великий князь литовский понимал, что без поддержки белорусской знати Великое княжество в условиях постоянного соперничества с Московским государством удержать свои восточные границы не сможет.

Быть посредником в переговорах о мире Сигизмунд просил Елену Ивановну. Она, естественно, с радостью согласилась и со своим человеком Андреем Держко направила брату письмо, где просила прекратить войну, быть в мире с Сигизмундом и обвиняла Глинского в измене. Она и при Александре точно также смотрела на отъехавших в Москву князей. Ее приближенные люди всегда присутствовали при постановлении о конфискации имущества этих князей. Трудно сказать, была ли такая позиция результатом ее внутреннего убеждения, или к этому вынуждало ее официальное положение. Но к действиям Глинского она относилась определенно неодобрительно.

Московский государь, как и его отец, стремился извлечь политическую выгоду из статуса Елены. Он отвечал, что не против заключения мира, но упрекал сестру, что она скрывает трудное свое положение, что вестей о себе не дает, не шлет… Напомнил Василий сестре и наказ о вере, требуя «не нанести укоризны греческому закону».

Просьбы и мольба вдовствующей королевы и великой княгини Елены, решительность, проявленная Сигизмундом, сомнительность военных успехов склонили к миру и Василия, согласившегося принять литовских послов. В Москву приехали полоцкий воевода Станислав Кишка, маршалок Иван Сапега и наместник перемышльский Войтех. Следуя обыкновению, они требовали всего, но удовлетворились немногим. Хотели Чернигова, Любеча, Дорогобужа, Торопца, но согласились взять только шесть волостей смоленских, отнятых у Литвы уже во времена Василия. При этом послы Сигизмунда десять раз были у московского князя и дважды обедали у него.