Под тремя коронами

XXVIII

Елена чувствовала, что ей удалось примириться с отцом, восстановить родственные отношения. Между ними восстановилось прежнее взаимопонимание, общение становилось легким и непринужденным. Отец отказался от порою мелочного вмешательства и стремления руководить дочерью во всем и вся. Они по-прежнему обменивались надеждами, предположениями, раскрывали свои чувства, но это были отношения равных. Елене была представлена полная свобода действий: только иногда отец просил о каком-либо содействии.

С мужем Елены Иоанн постоянно поддерживал преимущественно государственно-политические отношения. Тем более, что реальная жизнь почти ежедневно создавала проблемы, требовавшие незамедлительного разрешения. В том числе и разбирать ссоры между пограничными жителями, не перестававшими нападать друг на друга.

Но камнем преткновения оставались территориальные споры. Александр прислал сказать тестю, что уже пора ему возвратить взятые у Литвы по перемирному договору волости. Объяснил он эту позицию тем, что ему жаль своей отчины. Иоанн ответил, что и ему жаль своей отчины, Русской земли, которая за Литвою — Киева, Смоленска и других городов. В другой раз Александр прислал жалобу на своего кричевского наместника Евстафия Дашковича, убежавшего вместе с другими кричевскими дворянами в Москву, пограбивши при этом пограничных жителей Литвы. Иоанн ответил:

— В наших перемирных грамотах написано так: вора, беглеца, холопа, раба, должника выдавать. Дашкович же человек знатный.

Иоанн напомнил также, что при его предках и при предках Александра на обе стороны люди ездили без отказов; теперь вот и Дашкович к нам приехал, и потому он наш слуга.

Между тем, в это время Иоанн стал хворать все чаще и чаще. Дворцовые лекари и врачеватели усердно лечили его. Но он говорил:

— Я более верю усердной молитве, чем искусству врачевания…

Сопровождаемый всеми детьми в виде простого смертного он посетил знаменитые святостью Обители в лавре Святого Сергия, в Переславле, Ростове и Ярославле. В них он молился, ожидая от Бога исцеления или мирной кончины.

Узнав о болезни Иоанна, Александр посчитал, что приближение смерти может привести его к уступчивости.

— Надеюсь, что сейчас земные заботы не волнуют его, — говорил король Глинскому.

В Москву были направлены великие послы, уже известные в Москве Станислав Глебович, Юрий Зиновьевич и государственный секретарь или писарь Богдан Сапега. Предлагая дружбу Литвы взамен на уступку Иоанновых завоеваний, король именовал Иоанна отцом и братом. Елена кланялась ему с почтением и нежностью…

Но первый боярин Иоанна Яков Захарьевич сказал послам:

— Великий князь никому не отдает своего. Если вы желаете истинного, прочного мира, то уступите России и Смоленск, и Киев…

Не смягчил позицию Москвы и получивший широкую известность подвиг литвинов в Нижнем Новгороде, совершенный к пользе и славе России. Во время свадьбы сына и наследника Иоаннова Василия с Соломонией Сабуровой, оказавшейся краше полутора тысяч других благородных девиц, представленных ко двору на смотр, в Москву пришла весть об измене казанского присяжника Магмет-Аминя. Этот казанский царь больше всего любил корысть и жену свою, бывшую вдову Алегамову, которая несколько лет жила невольницей в Вологде. Ее пленительность и красота подействовали на вельмож казанских и Магмет-Аминя так, что она могла убедить их, в чем хотела. Всем говорила о важности быть независимыми. Сверкая глазами-маслинами, она день и ночь твердила мужу:

— Кто ты? Раб московского тирана. Ныне на престоле, завтра в темнице и, подобно Алегаму, умрешь невольником. Цари и народы презирают тебя. Воспряни от унижения к величию: свергни иго или погибни достойным славы…

Забыв милости Иоанна, своего названного отца, и присягу Аминь дал ей слово отложиться от России. И в день праздника Рождества Иоанна Предтечи, когда в Казани проходила большая ярмарка, там схватили великокняжеского посла и московских купцов. Многих умертвили, иных заточили в улусы ногайские. Собрав шестидесятитысячное войско из татар и ногайцев, Магмет-Аминь осадил Нижний Новгород, выжег его посады. Воеводой был там Храбр Симский. Поскольку защитников города было явно мало, воевода не без сомнения выпустил из темницы триста литовских пленников, взятых на Ведроши, дал им оружие, в том числе и огнестрельное, и государевым именем обещал свободу, если они храбростью заслужат ее. Будучи искусными стрелками, они убили множество осаждавших, в том числе и шурина казанского царя, ногайского князя, который, стоя близко у стены, распоряжался приступом. Увидев это, ногайцы не захотели больше сражаться, между ними и казанцами началась распря и даже кровопролитие. Магмет-Аминь едва смирил их, снял осаду и бежал восвояси.

Литовским пленникам была немедленно предоставлена свобода с честью, благодарностью и дарами.

К перемирию с Литвой Иоанн относился как к чему-то несерьезному, необязательному. Откровенно об этом он высказался, отправляя послов в Крым:

— Если Менгли-Гирей захочет идти на литовскую землю, то не отговаривать. Если приедут в Крым литовские послы с мирными предложениями, то говорить Менгли-Гирею, чтобы не мирился. Детей ханских убедить, что если отец помирится с Литвой, то им тогда не воевать, что у них весь прибыток отойдет.

Послы готовы были ответить на претензии крымского хана, что сам-то великий князь московский заключил перемирие с великим князем литовским. На такие замечания послы должны были отвечать:

— Великому князю с литовским прочного мира нет; литовский хочет у великого князя тех городов и земель, что у него взяты, а князь великий хочет у него своей отчины, всей Русской земли. Взял же с ним перемирие для того, чтобы люди поотдохнули да чтоб взятые города за собой укрепить: которые были пожжены — огородить, в другие воевод своих посадить, враждебно настроенных людей вывести…

Московит пренебрежительно относится к Литве:

— С кем Александру стоять? Ведома нам литовская сила!

У Иоанна были основания для такой оценки, так как у короля мало было надежды на помощь как Польши, так и самого активного союзника своего, магистра ливонского. Статус и авторитет Великого княжества понизился как на востоке, так и на западе. Польский сенат стремился утвердить унитарное государство, влияя на литовские дела. Но польские политики, говоря о присоединении Литвы и требуя прибытия в Польшу ее представителей с полномочиями на подтверждение унии, не могли договориться о помощи Великому княжеству. Мешали распри между магнатами. Проигранная война обострила подобные распри и в княжестве. Раду панов стали раздирать противоречия. Часть ее членов поддерживала Глинского, который после сопровождения короля в Польшу в 1503 г. стал его фаворитом, прибрал к рукам монополию на литье воска, подмял под себя таможни. Его всецело поддерживал влиятельный Николай Радзивилл.

К тому же заключение перемирия с Москвой не оказало никакого влияния на порубежных жителей, которые находились в постоянной вражде с соседями. Приграничные обидные дела были сложной проблемой в отношении обоих государств. Литовское и московское правительства предъявляли постоянные претензии друг другу в связи с этими обидами, требованиями. Оба государства предлагали друг другу для дел обидных, для покраж, разбоев, грабежей, наездов и для исправления старых границ высылать немедленно своих бояр-представителей, чтобы они вместе всем неправедным делам управу учинили. Но эти предложения в большинстве случаев так и оставались пожеланиями…

В это время усилилась болезнь Иоанна. Однако, находясь в ясном уме, он продолжал управлять государством, отдавать распоряжения. Но слабел с каждым днем…

На закате одного из октябрьских дней к нему пожаловал митрополит. В несколько восточных чертах его выражалось затаенное, азиатски простодушное лукавство вместе с русским себе на уме. Великий князь встретил его не совсем ласково:

— Что, не терпится, Гермоген? Хочешь причастить, а может и соборовать меня… Смотри, не упусти время…

— О здоровье, государь, справиться зашел. А на упрек твой скажу: мы ведь всегда понимаем друг друга…

— Да, ты во многом способствовал не только церковным, но и нашим делам государским… А о здоровье своем скажу: видно, скоро предстану перед Всевышним… Голос Иоанна прервался. Но, помолчав, он продолжил:

— Но умереть хочу подобно славному деду своему Дмитрию Донскому, государем, а не иноком. Так что схиму принимать не стану…

— Я, государь, и вся церковь наша будем молиться Господу нашему, чтобы он ниспослал тебе и свою любовь, и свое прощение. Само провидение избрало тебя, чтобы ты укрепил и возвысил наше государство среди многих других народов.

Иоанн поддержал мысль митрополита:

— Да, слава Богу, жизнь прожита не зря. Держава наша укрепилась… И сейчас занимает достойное место среди других государств. А ведь около трех веков Россия находилась на обочине европейской политики… Орда с Литвою, как две ужасные тени, заслоняли от нас мир… Но теперь власть великого князя московского усилилась, как, впрочем, усиливаются короли Англии и Франции. А Испания, освободившись от мавров, сделалась вообще первостепенной державой. Португалия упрочила свое положение успехами мореплавания и важными для торговли, для приобретения богатств открытиями. Италия, оставаясь разделенной, сильна своей тонкой политикой, а также флотом, купечеством, науками и искусством. Германию волнуют междоусобия, но и она стремится возвысить достоинство императорское. Венгрия, Богемия, Польша управляются сейчас родом Гедиминовым и составляют как бы одну державу. И можно надеяться, что вместе с Австрией они смогут сдержать напор мусульман, преодолеть силу и настойчивость их султанов… Но это дела дальние… С ближними, как ты знаешь, мы тоже справляемся. И Литва, и Крым, и орден, и восточные татары чувствуют нашу силу…

Видно было, что государь устал и впал в полузабытье… Митрополит, не стуча, вопреки обыкновению, посохом, тихо удалился.

В один из ноябрьских дней 1505 г. Елена вместе со своей доверенной боярышней любовалась подарком матери, присланным ею незадолго до своей кончины. Это была необыкновенно крупная, золотистого цвета, завораживающая всякого, кто смотрел на нее, жемчужина. Даже венценосные особы не видывали таких. Отец Елены приобрел ее у ханши Менгли-Гирея, которой она досталась от Тохтамыша. Иоанну жемчужина стоила многих ожерелий, украшенных дорогими каменьями и жемчугом, перстней, серег, монист, ларцев — красных, желтых, дубовых, золотых, украшенных костяною работой. Ради приобретения жемчужины Иоанн оторвал от себя несколько мис, уксусниц, перечниц, солонок, чарок, ложек, ковшей, кубков, рогов, сковородок серебряных.

София пыталась остановить великого князя:

— Непомерно много платишь ты ханше…

Иоанн, молодо взглянув на жену, ответил:

— Полкняжества не пожалею, но жемчужина должна быть моей… Нашей, — поправил он самого себя. — Ибо, скорее всего, она принадлежала моему деду Дмитрию Донскому, но была утрачена во время нашествия Тохтамыша на Москву.

В это время в комнату вошел и молча остановился у двери Сапега. По его виду Елена поняла: что-то случилось…

— Говори, — сказала она упавшим голосом.

— Печальная весть пришла из Москвы, государыня. Брат твой, Василий, прислал сказать, что на 67-м году от рождения и на 44-м княжения скончался твой отец, Иоанн III. Умирая, он благословил своего старшего сына Василия великим государем Русской земли.

— Что в Москве сейчас происходит…, — тихо спросила Елена.

— Наши люди бывшие там, не говорят об особой скорби и слезах народа, — уклончиво ответил Сапега. Но люди славят дела умершего, благодарят небо, что ниспослало им такого самодержца…

Александр воспринял весть о смерти тестя спокойно. Тем более, что и он, и паны-рада, зная о его болезни, возлагали большие надежды на Иоаннову смерть. В Литве считали, что в Москве сильны сторонники Дмитрия-внука и что они будут противиться утверждению сына Василия на отцовском столе. А усобица между дядею и племянником даст возможность возвратить земли, отнятые у Литвы Иоанном.

Король и великий князь литовский пришел на половину жены, чтобы утешить ее в большом горе. Александр обнял плакавшую Елену и, успокаивая, сказал:

— Есть хорошее, мудрое правило: о мертвых либо хорошо, либо ничего… И, помолчав, продолжил:

— Как бы не складывались отношения между нами, но с точки зрения своей страны он был выдающийся государь. Думаю, что благодарные потомки назовут его Великим. Иоанн оставил потомкам государство удивительное пространством, сильное народом и его духом. Да, всем, в том числе и мне, следует признать, что в Московском государстве за последние тридцать лет происходили судьбоносные события. После знаменитого «стояния» в 1480 г. на реке Угре оно окончательно отказалось от подчинения золотоордынским ханам. Через год было нанесено поражение Ливонскому ордену. В 1483 г. великое княжество Рязанское вынуждено было отказаться от независимой внешней политики, а в 1485 г. великим князем тверским стал сын Иоанна Иван Молодой, а княжество присоединено к единому Московскому государству. В 1487 г. русские войска взяли Казань, и местный хан становится вассалом великого князя. В 1489 г. лишилась независимости Вятская земля. В результате торговой войны с союзом немецких городов Ганзой и войны со Швецией твоему отцу удалось добиться свободной торговли на Балтийском море. Несомненно, — продолжал далее Александр, — что твоему отцу удавалось то, о чем многие государи только мечтали. Конечно, не все у него складывалось так, как ему бы хотелось. Не все шло гладко. Страну сотрясали и внутрицерковные распри, вокруг трона шла борьба между боярскими группировками, казнили подлинных и мнимых заговорщиков. Ты, конечно же, знаешь, — великий князь решил быть откровенным с Еленой, — что ходили слухи о причастности самого московского государя и великой княгини Софьи к смерти наследника Ивана Молодого, сына Иоанна и его первой жены тверской княжны Марии. Когда вновь встал традиционный для Руси вопрос, кому наследовать престол: сыну Василию или внуку Дмитрию, то есть дяде или племяннику, твой отец решил его своей волей в пользу первого. И, как видишь, кровавой междоусобицы и замятии сейчас в Москве удается избегать.

Елена успокоились и, чувствуя благодарность за хорошие слова об отце, продолжала крепко обнимать мужа, поощряя его к дальнейшему рассказу:

— Да, он был жесток во нраве, но она умерялась в нем силой разума. Казался иногда боязливым, нерешительным, но оттого, что хотел действовать осторожно, добиваясь успехов медленных. Но интересы государства были для него превыше всего. Об этом говорит и то, что, умирая, он не последовал примеру своих предков и отказался от принятия схимы, то есть пострижения в монашество. Он хотел умереть как жил — монархом, а не монахом.

Оттого, что муж находил хорошие слова о ее отце, Елена успокоилась.

Король и великий князь литовский не медля послал сказать ливонскому магистру Плеттенбергу, что теперь, после кончины Иоанна, настало удобное время соединенными силами ударить на неприятеля веры истинно христианской, который причинил одинаково большой вред и Литве, и Ливонии. В ответ магистр писал, что хотя время действительно благоприятное, но следует дождаться конца перемирия. Дескать, он, Плеттенберг, не хочет, чтобы нарушалось крестное целование… Что надобно, наверное, узнать, какие разногласия появятся и появятся ли вообще у молодых московских князей.

Раде и Александру ничего не оставалось, как поблагодарить магистра за добрый совет. Тем не менее Александр приказал собирать войска и просил магистра распорядиться об этом и в Ливонии.

Но из Москвы пришла весть, что там все спокойно, что Василий княжит на престоле отцовском, а внук Иоаннов по-прежнему находится в заточении. Надежды на усобицы исчезли. Более того, по отношению к Литве Василий на словах изъявлял миролюбие, стараясь при этом по примеру отца вредить ей тайно и явно.

Александр опять пустил в ход дипломатию: его послы предложили Василию вечный мир и потребовали возвращения всех взятых у Литвы при Иоанне земель. Бояре отвечали по-прежнему:

— Великий князь владеет только своими землями, чужих не держит и возвращать ему нечего.

Как и отец, Василий не преминул твердо напомнить послам, чтобы Александр не принуждал его сестру Елену к латинству.