Под тремя коронами

XL

Брак великого князя литовского и московской княжны вопреки ожиданиям не привел к примирению Москвы и Литвы. Наоборот, стал давать новые поводы для раздоров. После смерти Елены ее брат великий московский князь Василий продолжал войну с братом Александра Сигизмундом. В ряду причин выставлялись и оскорбления, наносившиеся Елене.

С этого времени борьба с переменным счастьем для обеих сторон, продолжалась беспрестанно. Белорусские города Полоцк, Мстиславль, Орша, Рогачев, Гомель, Витебск больше других страдали от продолжительных и тягостных войн. Беспрестанно сжигались города и пригороды, опустошались все другие селения. Белорусская земля, являясь жертвой военных набегов, много выстрадала в это злосчастное время: не оставалось ни пяди ее, не орошенной кровью. Прошло немного времени после смерти Елены, как воевода псковский Сабуров без ведома своего государя напал на Литву, взял Рославль, обогатился добычей, вывел множество пленников. В отместку К. Острожский осадил Опочку. Литвины вместе с наемниками богемскими и немецкими две недели громили крепость, пока воеводы московские не разбили посланное Сигизмундом к Острожскому подкрепление, пленили воевод, взяли обоз и пушки. Гетман Острожский снял осаду и, оставив тяжелые стенобитные орудия, спешно отступил.

После этого послам короля и великого князя Сигизмунда наместнику могилевскому Яну Щиту и государственному секретарю Богушу с семидесятью шляхтичами было разрешено въехать в Москву для переговоров о мире. Они начались с призрачных, неумеренных требований обеих сторон. Москва хотела получить Киев, Витебск, Полоцк и другие области вместе с уделом и сокровищами покойной королевы и великой княгини литовской Елены, казнив всех наглых панов, оскорбителей ее чести. Государи Великого княжества Литовского хотели иметь не только Смоленск, Вязьму, Дорогобуж, Путивль, всю Северскую землю, но и половину Новгорода, Пскова, Твери. Безрезультатные споры продолжались до тех пор, пока пан Щит не сказал:

— Мы уезжаем! Небо казнит виновников кровопролития.

— Не нас, — ответствовали бояре.

Не помогали и знатные европейские посредники, умолявшие великого князя московского объявить искренно, желает или не желает он мира с Литвою, чтобы не плодить речей бесполезно. Московский князь хотел мира, но одновременно хотел овладеть Смоленском и всей Западной Русью.

Через год, летом 1514 г., великий князь Василий в третий раз приступил к Смоленску. Мощная русская артиллерия рушила стены города, не позволяя их восстанавливать. Знаменитый пушкарь Стефан из большой пушки нанес большой вред осажденным: много народу было побито, в городе установилась большая печаль. Агентура Михаила Глинского действовала изнутри. Смоленский наместник Георгий Сологуб не мог совладать с объятыми паникой людьми. Тогда владыко Варсонофий вышел на мост и начал бить поклоны великому князю и просил дать осажденным срок в один день. Но князь, наоборот, велел усилить огонь и стрелять изо всех пушек. Владыка со слезами вернулся в город, надел ризы, взял крест и вместе с наместником Сологубом, панами и черными людьми, с иконами вышли к великому князю.

От имени смольнян владыка сказал:

— Государь, князь великий! Много крови христианской пролилось, земля, твоя отчина, пуста, не погуби города, но возьми его с тихостью…

Василий подошел к владыке под благословение. Получив его, сказал:

— Ты, владыко, наместник Сологуб и знаменитые люди могут пройти в мой шатер… Духовенство и черные люди должны возвратиться в город…

К городу была приставлена крепкая стража. Владыка, Сологуб и все паны ночевали в шатре и тоже под стражей.

На следующий день воевода Даниил Щеня с товарищами, дьяки и подьячие начали перепись жителей и приведение к присяге. В течение целого месяца присягавшие давали клятву:

— Быть за великим князем московским и добра ему хотеть; за короля не думать и добра ему не хотеть…

1 августа, после водоосвящения, Василий вместе с владыкою торжественно, с крестами и хоругвями, вступил в город. Встречали его все жители. В соборной церкви состоялся молебен и многолетие, где владыко сказал великому князю:

— Божиею милостью радуйся и здравствуй, православный царь Василий, великий князь всея Руси, самодержец на своей отчине, в городе Смоленске, на многие лета!

Князьям, боярам и горожанам смоленским Василий объявил свое жалование, уставную грамоту и назначил наместника князя Шуйского. Королевскому наместнику Сологубу и его сыну великий князь сказал:

— Хочешь мне служить, и я тебя жалую, а не хочешь, волен на все стороны…

Наместник ответил:

— Позволь, государь, отправиться к королю и ему продолжать служить…

Получив такое позволение, Сологуб отправился в Польшу, где его судили и как изменника казнили на плахе.

Всем служилым людям королевским от имени Василия было сделано такое же предложение, как и королевскому наместнику. Кто перешел на московскую службу получил по два рубля денег, да по сукну. Кто не захотел — получили по рублю денег и отпущены к королю. Жителям города, пожелавшим ехать жить в Москву, давали подъемные деньги, кто хотел остаться в Смоленске — тот сохранял свое имущество, поместья и вотчины.

Великое княжество Литовское утратило крупный восточнославянский центр, которым владело целое столетие. Утратило на следующее столетие, в течение которого в конечном итоге определилась принадлежность Смоленска русскому, а не белорусскому народу.

Одновременно великий князь московский велел своим воеводам Михаилу Булгакову-Голице и Ивану Челяднину во главе восьмидесятитысячного войска «с бояр и людей воинских» выступить в направлении Орши и Друцка. Король польский и великий князь литовский в свою очередь собрал войска обоих своих государств — 16 тысяч ополчения под командованием гетмана Острожского, 14 тысяч польских конников, 3 тысячи наемной пехоты, отряды панов из Малой Польши и шляхтичей-добровольцев из Большой численностью две с половиной тысячи воинов. Оставив при себе в Борисове четырехтысячное войско, Сигизмунд направил 30 тысяч под началом Константина Острожского навстречу московским воеводам под Оршу. Первый бой состоялся 27 августа на левом берегу Березины во время переправы войск Острожского. В нем было разбито несколько русских полков. Затем отряды Ивана Сапеги нанесли поражение московским войскам на реке Друть. Русские переправились через Днепр и стали между Оршей и Дубровно на реке Кропивна, недалеко от Оршанского замка. Московский воевода Челяднин объявил:

— Здесь будем дожидаться неприятеля. Мешать переправляться ему через реку не будем, дабы значительнее была победа…

Битва произошла 8 сентября 1514 г. Три часа войска стояли друг против друга, не начиная битвы. Русские, заняв более выгодные позиции, ждали, а войска Острожского не спешили их атаковать. Сам воевода молился в походной часовне. После ночной грозы земля еще не высохла, и атаковать русских, стоявших пусть и не на высоких холмах, означало проиграть битву до ее начала. Когда солнце подошло почти к зениту, к русским воеводам явились два литовских рыцаря. Они принесли два обнаженных меча и вонзили их в землю у ног князя Голицы. Литвины вызывали на смертный бой: «Не прячьтесь, если вам мало места, мы можем отойти». Это был рыцарский вызов, отказ от которого означал трусость. Русские, у которых, как считают многие, было 80 тысяч воинов, запели свою старинную боевую песню и начали нападение. Обе стороны дали первый залп из пушек и бомбард. Первым вступил в битву русский князь Голица, но Челяднин не поддержал его. Потом литвины напали на самого Челяднина, и тогда Голица в свою очередь не помог ему. И долго обе стороны боролись с переменным счастием. И та и другая сторона полностью втянулись в битву. Люди бились, и кони давили людей. Нога наступала на ногу, доспехи ударялись о доспехи и сулицы разили лица противников. Вскоре копья были переломаны, шеренги с той и другой стороны нарушились и перемешались. От ударов мечей и насаженных на древки секир и алебард по доспехам раздавался страшный грохот, будто молоты били по наковальням. Шум битвы был слышен за несколько верст. Литвины смело, с криками напирали на русских.

Острожский появлялся в разных местах, устраивая ряды сражавшихся. В сумятице битвы тяжко было отличить храбрейших от менее храбрых, ведь все были перемешаны. И все стояли твердо, никто не отступал с места, пока не был сбит с коня, ранен или убит. Конные, стиснутые со всех сторон, секлись саблями и тогда уже только воинское мастерство брало верх. Место битвы устилалось телами павших воинов. Раненые всеми силами старались выбраться из ада, но их добивали, топтали лошадьми. Но все хотели жить…

Но вот литвины намеренно, под видом отступления, оборотились в бегство и подвели русских под свои пушки. Мощный залп смял преследовавших, привел их в расстройство и панику, которая вскоре сообщилась и всему московскому войску, побежавшему куда глаза глядят и потерпевшему страшное поражение. Огромное количество московских ратников было убито. Река Кропивна между Оршей и Дубровно запрудилась их телами. Все русские военачальники попали в плен: 8 верховных воевод, 37 начальников второстепенных и 1500 дворян. Победители взяли 20 тысяч трофейных лошадей и половину обоза.

Дубровно, Мстиславль, Кричев немедленно сдались Сигизмунду. Владелец Мстиславля, князь Ижеславский, узнав о приближении королевского войска, отправил к Сигизмунду письмо с обещанием верности и извинением, что только по необходимости служил некоторое время великому князю московскому. Тоже самое поспешил сделать и смоленский епископ Варсонофий. Он послал к королю своего племянника со словами:

— Если пойдешь теперь к Смоленску сам или воевод пришлешь со многими людьми, то можешь без труда взять город.

Но бояре и мещане смоленские хотели остаться за Москвою и донесли об умысле владыки московскому наместнику Василию Шуйскому. Он велел схватить Варсонофия вместе с его сторонниками и дал знать об этом великому князю в Дорогобуж. Но как только под стенами города появился шеститысячный отряд Острожского, наместник московского великого князя Шуйский велел повесить всех заговорщиков, кроме Варсонофия, на городских стенах, на виду литовского войска. Причем тех, кто получил от великого князя шубу — повесили в шубе, кто был награжден ковшом серебряным или чарой — тому на шею привязали эти подарки. После этого тщетными были грамоты Острожского к смольнянам с уговорами передаться Сигизмунду, как и приступы к городу. Граждане города бились крепко. Острожский вынужден был отступить от Смоленска. Московские ратные люди и горожане преследовали его и взяли много возов с имуществом.

Великое княжество Литовское не воспользовалось в должной мере своей блестящей победой под Оршей. Оно не смогло даже возвратить Смоленск. Не приносила всей пользы Сигизмунду и помощь крымских разбойников, хотя король не жалел денег для того, чтобы настраивать их против Москвы. Преданный Москве вельможа крымский, Аппак-мурза, советовал великому князю Василию присылать в Крым столько же казны, сколько король Сигизмунд присылает. А от него и летом и зимою казна, как река, беспрестанно течет не только хану, но и царевичам, и уланам, и князьям, и мурзам, — писал он.

Татары продолжали грабить и вымогать подарки как у той, так и у другой стороны. Когда московский посол отказался дать Аппак-князю тридцать беличьих шуб и тридцать однорядок, то татарин на лошади и с плетью стал за ним гоняться и силой взял что хотел. Посол обратился к ханскому сыну Богатырю с жалобой, но получил ответ: «Кто меня больше почтит, король или великий князь, о том я и буду хлопотать». Не нашел посол управы и у брата хана Ахмат-Гирея, который ответил: «Видишь сам какой царь мой брат… водят им куда хотят». А старшая ханша в свою очередь пожаловалась послу, что великокняжеские и королевские подарки хан пропивает со своими любимыми женами.

Но главным для татар были набеги как на московские, так и на литвинские земли. Весной 1512 г. двое сыновей Менгли-Гирея с многочисленными толпами напали на Украину, на Белев, Одоев, Воротынск, Алексин, повоевали, взяли пленных. Великий князь выслал против них воевод, но татары отступили с большой добычей.

Князь Глинский был отправлен к Орше, чтобы оберегать Смоленск на случай прихода войск Сигизмунда. Король уже выступил навстречу московским войскам: он надеялся на успех своего дела. И эту надежду вселял в него и Михаил Глинский…

Последний считал себя обиженным. По пути к Орше, укутавшись плащом, он изливал душу своему доверенному и надежному слуге Шлейницу, ехавшему как всегда стремя в стремя с князем.

— Не умеют ценить московские князья своих слуг… Разве я не способствовал взятию Смоленска; ты же знаешь, что мои люди установили связи со многими смольнянами и многих привлекли на сторону московитов. Эти-то люди и заставили большинство горожан сдаться, не дожидаясь прихода короля… А знаешь, что ответил мне Василий, когда я сказал, что дарю ему Смоленск, которого он так долго желал, и спросил при этом, чем же он меня одарит?

— И что же?

— Он сказал, что дарит мне княжество в Литве… А ведь в Москве обещал отдать мне Смоленск, в случае его взятия…

Чтобы справиться с охватившим его волнением, князь помолчал. Но вскоре продолжил:

— Да, скажу тебе откровенно, что я надеялся, что мне отдадут этот город… В конце концов, я многое сделал для успеха в этой войне. Вспомни хотя бы, как мы с тобой старались вызвать из-за границы искусных ратных людей…

Шлейниц, натянув глубже шляпу, чтобы защититься от мелкого, надоедливого дождя, ответил:

— Да, князь… Обмануться в своих надеждах всегда тяжело… Ты не учел, что для московского князя Смоленск — это давно желанный, можно сказать, драгоценный город. Это ключ не только к Днепровским областям, но и к пути в западные страны. Согласись, что отдать это княжество тебе, пусть и с сохранением права верховного господства, было бы со стороны Василия неразумно…

Князь тяжко вздохнул и подстегнул плетью ни в чем не виноватую лошадь…

Всю ночь Михаил Глинский размышлял о сложившейся ситуации. И он решил, что ждать завоевания какого-то княжества в Литве, приобретения более чем сомнительного, подобного журавлю в небе, не следует, ибо король со значительным войском приближался. Нужно безотлагательно вступить в переговоры с Сигизмундом. Тем более, что брат Сигизмунда, король Венгрии и Богемии Владислав, милостиво принимал его, Глинского, всячески обнадеживал и уверял в благосклонности Сигизмунда, как бы поощрял мятежного князя к примирению… Глинский решился тайно покинуть вверенный ему русский отряд и бежать в Оршу.

Он позвал слугу:

— Пригласи ко мне Шлейница. Да сам покарауль у шатра, чтобы нас никто не слышал…

Не подумал князь, что слуга тоже имеет уши… Еще не успел Глинский вместе со Шлейницем выехать в Оршу, как слуга на добром коне уже скакал к князю Михайле Голице, ведшему свой отряд к Друцку. Слуга рассказал ему о замысле Глинского и указал дорогу, по которой он собирался ехать…

Ночью, когда Глинский ехал, на версту опередив своих дворян, люди Голицы схватили его. Князь при этом пытался вразумить их:

— Опомнитесь! Хватать как последнего разбойника меня, чья слава гремит как в Московии, так и в Литве…

Но его скрутили. Московский сотник при этом сказал:

— Успокойся, князь… Слава непостоянна, как весенняя погода…

И добавил по-деловому:

— А если уж пошел кому-нибудь служить, то лучше служить верно, сжигая за собой все мосты…

Поникшего Глинского отвезли в Дорогобуж к великому князю. Найденные у него королевские грамоты стали явной уликой. Великий князь велел заковать его и отправить в Москву.

Через несколько лет посол императора Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн от имени императора ходатайствовал об освобождении князя Михаила Глинского:

— Если Глинский виноват, то уже довольно наказан заключением, и если великий князь Василий согласится отпустить его к императору на службу, то Максимилиан свяжет его тяжелою клятвою не замышлять ничего против Москвы…

Великий князь велел отвечать:

— Глинский по своим делам заслуживал великого наказания, и мы велели уже его казнить; но он, вспомнивши, что отец и мать его были греческого закона, а он, учась в Италии, по молодости отстал от греческого закона и пристал к римскому, бил челом митрополиту, чтоб ему опять быть в греческом законе. Митрополит взял его у нас от казни и допытывается, не поневоле ли он приступает к нашей вере, уговаривает его, чтоб подумал хорошенько. Ни в чем другом мы брату нашему не отказали бы, но Глинского нам к нему отпускать нельзя…