Под тремя коронами

XXXII

Как и Александр, Сигизмунд, видя неизбежность войны с Москвою, безуспешно старался поднять на нее магистра ливонского. Но Ливония и города ганзейские хлопотали только о том, чтобы с помощью императора Максимилиана возвратить своих пленников и товары, захваченные при Иоанне. На эти просьбы Василий велел отвечать: «Если Максимилиан, король римский, будет с нами в союзе, братской любви и дружбе, как был с отцом нашим, и если магистр, архиепископ и вся земля Ливонская от нашего недруга литовского отстанут, пришлют бить челом в Великий Новгород к нашим наместникам… то мы прикажем с ливонцами мир заключить как нам будет пригоже, и тогда пленников освободят…»

В связи с неизбежностью войны в русской православной части окружения Сигизмунда все чаще стала обсуждаться мысль о необходимости вернуть в Литву Константина Острожского. Конюший короля, русский по происхождению, пан Рыльский, первым сказал об этом Сигизмунду. Великий князь ценил конюшего и благоволил к нему, хотя он сыпал деньгами, не жалея их, проигрывал кому нужно в карты и не морщился даже от больших проигрышей. На отношение к нему Сигизмунда не влияло и то, что распространялись несколько темные слухи: будто бы за границей случилось с ним какое-то неприятное происшествие, хотя никто и не знал, в чем оно состояло.

Сигизмунд, как всегда, внимательно слушал пана Рыльского, не преминувшего при этом дать оценку и поражения на Ведроши:

— То была воля неба, государь, а не вина Острожского, мужа безмерно храброго…

Ты, пан Рыльский, не совсем прав. Думаю, что гетман Острожский понимает, что если стрелок не попадает в цель, то вина за это не ложится только на лук и стрелы. Благородный муж в неудачах винит себя, малый человек — обстоятельства.

Обдумав это, король все же склонился к тому, чтобы содействовать освобождению известного гетмана. И с кем бы из доверенных лиц не советовался об этом — все поддерживали его решение.

Вскоре шляхтич Бутвило из личной охраны короля в большой тайне ото всех под видом купца и с двумя помощниками отбыл в Московию… Главная цель — найти способ передать князю на словах, что ни король, ни отчизна зла на него не держат и будут рады его возвращению в Литву. В подтверждение Бутвило должен был передать потайную грамоту от канцлера Литвы, подтверждающую слова купца.

Недалеко от Путивля Бутвило встретился с Острожским. Во время привала отряда князя, направляющегося на южные рубежи московского государства для охраны от набегов мелких татарских отрядов, купец долго уговаривал начальника охраны пропустить его к князю, пока их шумный разговор не привлек внимание самого Острожского. Он выглянул из шатра:

— Чего хочет этот человек?

— Да вот, князь, говорит, что купец из Литвы. Хотя, сам видишь, ему больше пристало саблю в руках держать, а не товар покупателю предлагать…

Бутвило низко поклонился и сказал:

— Это так, князь Константин… Я здесь продаю свой товар… Есть у меня и то, что тебя заинтересует, — придал Бутвило насколько мог своим словам таинственность.

Князь внимательно посмотрел на купца:

— Ну, коль так, то заходи, показывай свой товар…

Бутвило передал устно все, как было велено, а затем, распоров полу зипуна, предъявил и грамоту канцлера, написанную на тонком пергаменте.

Выслушав купца и прочитав грамоту, князь глубоко задумался. Семилетний плен в Москве, как и служба московскому государю, тяготили его. Хотя служил он честно и усердно, был храбр в сражениях и человеколюбив после боя. Однажды он обратился к израненному московскому воину:

— Сколько ран ты получил?

— Семнадцать…

Князь Константин поручил своему помощнику отсчитать храброму воину семнадцать венгерских золотых…

Но душа всегда рвалась туда, на родину, в Литву… Разум же сдерживал: а как встретят там?.. Ведь великие князья литовские бывают непредсказуемы. И в угоду политическим интересам способны на любые шаги…

Да, конечно, Иван III сурово, даже жестоко обходился на первых порах с ним, но на всех московитян-русских Острожский пожаловаться не мог. Они постоянно проявляли к нему сочувствие и даже чем могли помогали. Здесь, в Московии, он углубил свои знания и религиозные чувства, еще более утвердился в вере предков. Кроме того, за время службы московскому государю ему удалось почерпнуть много сведений и знаний по военному делу, о вооружениях, которыми пользовались здесь. И, к его неожиданности, они оказались лучше, чем в Литве и даже Польше. Он пригляделся к механизму русской военной администрации и многое в нем нашел хорошо устроенным, достойным подражания. Наконец, здесь, в Москве, у мощей святого Дмитрия Прилуцкого он получил исцеление от длительного недуга…

К вечеру после тяжелых раздумий пришло решение… Трудное, не без колебаний и сомнений. Ведь он, князь Острожский, в случае возвращения в Литву нарушал данную Василию и утвержденную ручательством митрополита присягу… А что позволено обычному воеводе, то не позволено князю, тем более Острожскому… Тем не менее он позвал своего помощника, бывшего вместе с ним на Ведроши. Этот мелкопоместный шляхтич, будучи здесь, в Москве, оказался преданным другом, шустрым и сметливым, незаменимым помощником. Человек бывалый, хлопотун и веселый говорун, вечно жизнерадостный, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, старался скрашивать жизнь князя Константина. Князь, будто оправдывая свое решение, сказал ему:

— Отчизна, родина, уважаемый пан Солодкий, превыше всего… Нельзя быть героем, сражаясь против Родины. Вечером, как стемнеет, выступаем в Литву. Предупреди, кого считаешь нужным и кто готов за мной последовать…

У пана Солодкого от приятной неожиданности даже голос пропал: только лицом посветлел… И почти выбежал из шатра.

Поздним вечером, когда отряд расположился на ночной отдых, князь подошел к своей лошади и, обняв ее голову, сказал:

— Ну что, мой боевой друг, вместе пойдем навстречу своей новой судьбе… Тебе могу сказать свое заветное желание: я хочу умереть на родине, причем как спартанский царь Леонид — во имя отечества, как Сократ — во имя закона и справедливости и подобно Иисусу Христу — во имя братства и спасения…

Находившийся рядом пан Солодкий на это заметил:

— Судьба, пан гетман, благоволит и помогает смелым…

Вскоре князь вместе со своими сторонниками повернул на запад. В этой небольшой группе всадников на боевом коне лихо гарцевал и пан Бутвило… Своим приятелям, знавшим его как вольнодумца, он сказал:

— Иногда мне кажется, что Бог все-таки есть…

На родине гетмана ждал теплый и восторженный прием как всего населения, так и нового короля и великого князя. Из рук Сигизмунда Острожский вновь получил гетманское достоинство. Он был назначен также волынским маршалком и луцким старостой.

Весной 1507 г. Москва начала упреждающие военные действия. Основные силы русских атаковали Смоленск. Часть войска действовала севернее, нанося удар по Полоцку. Поход на Минск должен был парализовать тылы обороны Великого княжества. Однако, несмотря на опасность, литовское войско собиралось медленно. Польша, по обыкновению, также мало чем способствовала мобилизации сил. Тем не менее Великому княжеству удалось прикрыть все опасные направления. Обороной Смоленска руководил Альберт Гаштольд, Полоцка — Станислав Кишка, Минска — Станислав Глебович. Летом рада панов при активном участии Сигизмунда приняла ряд конкретных установлений по организации обороны. Ужесточались наказания за плохое несение воинской службы. Гродненский сейм для великой потребы государевой и земской положил на всю землю, на духовных и на светских людей, серебщизну: от каждой сохи воловой — по 15 грошей; от конской — по семь с половиной; от человека, который сохи не имел — по шесть грошей; от огородника — по три гроша. Когда первое нападение русских было приостановлено, московские войска напали на Мстиславль и Кричев, но вскоре также вынуждены были отступить.