Под тремя коронами

XXXIV

В сентябре 1508 г. вечный мир был заключен. Чтобы избавиться от Глинских и сохранить их владения в составе Великого княжества, Сигизмунд уступил Москве «в вечное владение» те земли, которые были завоеваны Иоанном III. Практически это означало, что тяжелые для Великого княжества условия перемирия Александра с Иоанном стали основой этого мира… Василий практически заключил мир, как ему было пригоже… Оба государя, именуясь братьями и сватами, обязались жить в любви, быть заодно на всех недругов и на татар. Правда, по согласию обеих сторон, с оговоркой, кроме Менгли-Гирея, царя перекопского…

Король утверждал за Москвой все приобретения Иоанна, а за слугами государя московского князьями Шемячичами, Стародубскими, Трубецкими, Одоевскими, Воротынскими, Перемышльскими, Новосильскими, Белевскими, Мосальскими — все их отчины и города. Василий обещал впредь не принимать к себе никого из литовских князей с землями и поместьями, не вступаться в Киев и Смоленск, как и ни в какие другие владения литовские. О Глинских хотя и не упоминалось в договоре, но судьба их была решена: Василий признавал собственностью короля принадлежавшие Михаилу Глинскому Туров и Мозырь. Московский великий князь удовлетворился словом короля, что Глинские могут свободно выехать из Литвы в Россию.

Разменивались договорными грамотами в Грановитой палате. Собралось несколько десятков человек. Великолепное разноцветное платье и оружие послов затмевали более скромную, как правило, темно-бордового цвета одежду московских бояр. Да и убор великого князя не отличался особой пышностью, как это было принято в таких случаях.

Вскоре и сейм литовский одобрил все условия договора, а король целовал крест в Вильно в присутствии русских послов на верность соблюдения всех его условий.

Однако этот вечный мир не стал даже долговечным, хотя в течение пяти лет мирные отношения кое-как и сохранялись. В это время Сигизмунд проявил себя как государь, способный направить потенциалы Польши и Литвы на благо обеих стран. Он умело лавировал, избегая нажима польских и литовских магнатских группировок и не позволяя ни одной из них достичь перевеса. В феврале 1509 г. маршалок и секретарь Иван Сапега в Кракове благодарил поляков за помощь. Ничего похожего на растерянность бывшего короля и великого князя литовского Александра и заискивание перед Польшей уже не было. Великое княжество вернуло свои позиции, завоеванные при Казимире. Страна после войны быстро восстанавливалась, хотя военные действия, в том числе и сторонников Глинского, опустошили обширные пространства западнорусских земель. К тому же нужно было содержать пять тысяч польских наемников, так как для комплектования гарнизонов пограничных замков своих дворян не хватало. Положение усугубляла необходимость выплат крымскому хану: виленский сейм согласился на совместные с поляками ежегодные выплаты по шесть тысяч коп грошей, но татары продолжали периодически показывать свою агрессивность. В августе 1510 г. они без препятствий дошли до окрестностей Вильно. Но Великому княжеству и Польше в конце концов удалось согласовать свои действия и в апреле 1512 г. крымчаки наголову были разбиты под Вишневцом. Вместе с тем становилась более эффективной законодательная деятельность рады панов. Были приняты установления о вдовьей доле, об оплате судей, о конфискации имущества изменников. Великий князь утвердил привилеи Киевской, Волынской и Полоцкой землям. Хотя сложностей хватало. В конце 1509 г. был сорван Виленский сейм: в связи со смертью виленского воеводы Николая Радзивилла-старшего началась настоящая свара по поводу преемственности его поста.

В духе времени решалась и острая проблема отношения к мятежникам. С участниками восстания жестоко расправились: «и была в Литве после Глинского замятия велми великая, и панов тых имали, которые с Глинским мешкали горазд и некоторые шляхту, и мучоно». При этом на поверхность вновь выплеснулись межгрупповые распри. Победившая сторона, то есть сторонники Радзивиллов, стремилась превратить покарание изменников в расправу над всеми своими противниками и недоброжелателями независимо от их участия в мятеже Глинских. Масла в огонь подлили сторонники Глинского Федор Коллонтай, князь Лукомский, казначей Ульрих. Стремясь самооправдаться, они стали на путь оговоров. По их наветам были схвачены Мартын и Федор Хребтовичи, князь Полубенский, Альберт Гаштольд, Александр Ходкевич. Освобождены они были после длительных разбирательств только в 1511 г.

То, что Великое княжество устояло во время очередного нападения Москвы, изменило к нему отношение Польши. От претензий на унию поляки не отказались, но так прямо, как прежде, их не выражали. Теперь речь шла о более реальных вещах — взаимопомощи и военном союзе. В 1509 г. на Лидском сейме посол Польши Станислав Тарло даже попросил о помощи Великое княжество в борьбе против Молдавии, и рада панов направила добровольцев — около восьмисот всадников.

Большинство литвинов и россиян были, естественно, довольны миром, несмотря на то, что Глинские изъявляли негодование и протест. От Сигизмунда в Москву пришло письмо, в котором сообщалось, что Михаил думает бежать в степи со своими вооруженными отрядами и мстить обоим государствам. Но Глинские, в том числе и Михаил, выехали в Москву. Литва и опасалась, и жалела их. Россия не любила: как же, ляхам-приблудам и почести и города и села. Такое можно было услышать на московских улицах. Но великий князь оказывал им честь и ласку, думая, что они еще могут быть ему полезны.

Но в Литве не могли примириться с отъездом Глинского и требовали его выдачи, а Москва не без оснований постоянно высказывала озабоченность о положении Елены в Литве. После смерти мужа Елена находила утешение и успокоение в заботах о церковных и хозяйственных делах. Она не дорожила своими землями и щедрою рукою раздавала их приближенным русским людям. Как и при жизни мужа, действовала при этом осторожно: чтобы никому из недоброжелателей не дать повода упрекнуть ее в чем-либо, преимущественно через известных русских людей, которых направляла и вдохновляла.

Но главными для нее оставались заботы о церкви. Вместе с митрополитом Солтаном Елена исходатайствовала у Сигизмунда грамоту о неприкосновенности веры и церковных уставов. В ней указывалось, что она дана на основании древнего права и письменных привилегий «от предков наших, великого князя Витольда и отца, и брата нашего». Вера все больше и больше становилась главным смыслом жизни Елены. Она все больше убеждалась сама и стремилась убедить других, что православный храм — это место лучших чувств и мыслей, что в него человек несет свой ум и свое сердце, а вместе с ними должен нести и свой достаток. Поэтому светлой радостью светилась великая княгиня, когда в церквях и монастырях появлялись дорогие кованые иконы с жемчугом, серебряные сосуды, золотом шитые бархатные завесы, книги в золотых и серебряных окладах. Она тщательно готовилась и исполняла религиозные обряды. Особенно любимым ее праздником было Благовещение — один из больших двунадесятых праздников православной церкви. Согласно учению церкви, в этот день было положено начало таинственному общению Бога с человеком. К празднику вовсю вступала в свои права весна, со своими теплыми, светлыми и радостными днями. В Вильно к этому времени, как правило, все начинало новую жизнь: зацветали ранние белые, синие и фиолетовые цветы, набухали и распускались почки. К Благовещению, как правило, прилетали аисты — птицы, которые в славянских землях пользовались особой любовью и покровительством людей. Никто, даже самый отъявленный бездельник и негодяй, не позволял себе обидеть их. И они селились среди людей…

Как и перед другими праздниками, перед Благовещением двор Елены пребывал в радостном волнении и заботах. По своему величию праздник не отменялся, даже если приходился на Страстную пятницу, как это было в 1508 г. В православных храмах совершалась литургия святого Иоанна Златоуста. По всем городам и весям разносился торжественный колокольный звон — благовест. В церквях пели хоры. Пост несколько ослаблялся: на трапезе разрешалась рыба, вино и елей.

Елена любила рассказывать своим придворным историю праздника. Мария, дочь благочестивых родителей Иакова и Анны, обрученная с плотником Иосифом, читала Библию, то место в книге пророка Исайи, где сказано, что «Се дева во чреве примет и родит сына…» Мария поняла, что речь идет о Божьей Матери, и подумала: «Как бы я была счастлива, если бы мне довелось быть при ней хотя бы служанкой». И в это время вошел к ней посланец от Бога архангел Гавриил и приветствовал словами: «Радуйся, благодатная! Господь с тобою; Благословенная ты между женами… ибо ты обрела благодать у бога; и вот зачнешь во чреве, и родишь сына, и наречешь ему имя Иисус. Он будет велик и наречется сыном Всевышнего…» Это событие и назвали потом Благовещением, — со слезами на глазах завершала свой рассказ Елена.

После этого она вместе с приближенными отправилась в храм Рождества Богородицы. Прихожане знали о приходе великой княгини и радостно встречали ее у входа в храм. Елена накладывала на всех крестное знамение, щедро одаривала милостыней убогих, больных и престарелых. Но бывали среди страждущих милости великой княгини и люди здоровые, не старые. У одного из них чем-то красивого человека, но одетого почти в лохмотья, рваную обувь, из которой выглядывали голые ноги, Елена спросила:

— А ты то почему подаяния просишь? Ведь, судя по всему, работать бы мог?

— Птица не сеет, не жнет, а господь ее кормит… Так и я…

Не связанная после смерти мужа ничем обязательным с великокняжеским двором, Елена все чаще стала встречать праздники, и особенно напрестольные, в своих имениях. Она видела, что для простых людей Светло-Христово Воскресение это истинно народный, любимейший праздник. Пост, в большинстве строго соблюдаемый и доводивший многих до изнеможения, заставлял ожидать этого праздника с нетерпением, непременно заготовить «свянцоное» — окрашенные в красный цвет яйца, кулич, сыры и колбасы. Более зажиточные добавляли к этому ветчину, поросенка и другие мясные продукты. Все это укладывалось в коробки, и ночью прихожане отправлялись в приходскую церковь или костел, где после всенощной службы священник освящал все принесенное, часть которого тут же отделялась для церковных служителей. В предчувствии праздника вся деревня была в движении, повсюду царили радость и веселье, слышалось молодое девичье пенье.

Возвратясь из церкви домой, в каждом семействе начинали разговляться: хозяйка резала яйцо на кусочки и подавала каждому. Затем приступали к мясному и водке. Народ праздновал четыре дня. Четвертый день был придаточным или людовым. С азартом, и особенно молодежь, занимались катаньем и битьем яиц. Молодые люди расхаживали по улицам и перед каждым домом старались спеть священные песни, иногда в сопровождении музыкантов, игравших на скрипке, балалайке или дуде. Их приглашали в дом, потчевали освященным, дарили куски пирога и мяса. Все это молодежь складывала в особый мешок. Парень, которому этот мешок вверялся, назывался мехоношем, певчие и музыканты — волочебниками, или скоморохами.

Но особенно любила Елена Радоницу. Она считала, что название праздника шло от общей духовной радости живых и умерших по поводу Воскресения Христа. Одновременно люди воспринимали его как весеннее обновление природы. Управляющие двором, соседние жители всегда приглашали великую княгиню на торжественные поминки по умершим, всегда совершавшиеся во вторник на Фоминой неделе, на восьмой день после Пасхи. Как и в праздник Светло-Христово Воскресенье, на Радоницу обязательным было красное яйцо, означавшее не только Воскресенье Христово и поминовение умерших, но и обновление всего окружающего, первый радостный весенний праздник. Яйцо, как это было и в древние времена, служило уподоблением мира, не только солнца, но и всей Вселенной.

Елена, как правило, принимала участие в ритуале, когда селяне выбирали пустынное место на кладбище или же вблизи его, по возможности в каких-либо развалинах, ставили там разного рода еду и непременно вареные яйца или яичницу с салом, а также водку и вызывали покойников, родных и друзей. Никто нисколько не сомневался, как и сама великая княгиня, что тени их являются и присутствуют среди людей, что расставленная трапеза им приятна и что они подкрепляют ею свои силы. Могилы также застилались вышитыми рушниками, на них расставлялось съестное с обязательною яичницей. По могилам катали крашеные яйца. Поминки, или заупокойная тризна, совершались также и в домах. В каждом семействе пекли блины, и главы семейства, перечисляя имена всех близких умерших и со словом «хавтуры», бросали блин под стол. Во время этого обряда все присутствовавшие хранили благоговейное молчание.

Для Елены стало правилом участвовать и в праздновании замечательного, как ей казалось, народного праздника Ивана Купалы, сохранившего в себе многие следы седой старины. Им в Белой Руси заканчивались весенние праздники, когда на смену господству Лиолы уже фактически пришло господство Циоци, то есть весна сменилась летом. Ежегодно княгиня приезжала на этот праздник в имение Тростенец под Минском. Само празднование Купалы совершалось в ночь с 23 на 24 июня, т. е. накануне праздника святого Иоанна. Вечером все жители селения выходили в поле, к реке, озеру или хотя бы к ручью. Выбрав подходящее место, вбивали в землю большой кол, наверху его привязывали сноп, на который бросали прутья, хворост, поленья, потом зажигали. Одни прыгали через занявшийся костер, другие оббегали его и непременно три раза. Женатые и вдовы лишались возможности прыгать через огонь. В это время беспрерывно пелись песни. В некоторых местах, как рассказывали Елене, вместо столба используется чучело в виде женщины. Девушки пляшут вокруг него и поют. Перед рассветом Иванова дня девушки избирали самую красивую, раздевали ее донага, а затем украшали всю цветами. Окруженная многочисленным хороводом Дева-Купала, как ее называли, шла в лес и находила там заранее заготовленные венки. С завязанными глазами она раздавала их пляшущим и поющим подругам. Венки эти решали судьбу девушек: если доставшийся ей венок не завял — будет жить весело и богато; в противном случае — не видеть ей счастья.

Считалось важным собрать в эту ночь травы, и особенно первую из них — папоротник, или перунов цвет. Предание говорило и все верили, что на него может низойти огонь Перуна и тогда он вспыхнет ярким цветом. И случиться это может один раз в году, только в ночь на Ивана Купалу. Кто сможет сорвать этот цвет, тому откроются все тайны природы, и злые духи будут ему повиноваться. Нелегко однако стать обладателем волшебного цветка: вся рать Чернобога употребляет адские ухищрения, чтобы не допустить этого. Народ верил, что в эту ночь зарытые в земле клады являются на поверхности, преимущественно как светящиеся огоньки. Но на страже каждого клада стоит черт под различным видом, и только в редких случаях, когда надобно напугать смельчака, является в собственном образе. Они прыгают вокруг искателя кладов, сверкают огненными глазами, бьют его по лицу своими длинными хвостами, царапают когтями. При этом слышится вой, свист, рев.

Чаровницы в эту ночь также не дремлют: поят коров росою, отнимая у них молоко. Многие отправляются на Лысую гору и забирают для этого крестьянских лошадей. Поэтому их не выводят в ночь на пашню. Дабы все-таки ведьмы или чаровницы не захватили лошадей, на воротах, где они заперты, вешали громничную восковую свечу.

В праздник Святого Богоявления или Крещения Господня у храма, где Елена слушала литургию, сотни больных просили ее совершить над ними обряд, который многим помогал одолеть недуг. Священник передавал княгине все необходимое для этого, в том числе и сосуд с богоявленской, или крещенской водой. Потом священник уходил, чтобы обряд считался действительным. Всех страждущих Елена трижды окропляла этой водой со словами «Крещается раб божий во имя Отца. Аминь. И сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь.» После этого люди набирали освященной в храме воды, приносили ее домой и бережно сохраняли в течение года. Убеждались, что богоявленская, или крещенская вода, всегда оставаясь свежей, является святыней. Ее пили и ею окропляли жилища. Святая вода обязательно должна быть в доме, где имелся маленький ребенок.

В Браславле вдовствующая королева и великая княгиня построила женский монастырь. Она оказала помощь в возведении в Вильно церкви Рождества Богородицы. Обрушившийся в 1506 г. Пречистенский собор, пять лет лежавший в развалинах, также был восстановлен. Восстанавливали храм всем миром с любовью, верой и надеждой, с уважением к памяти предков, что были похоронены на погосте недалеко от храма. Елена помогала средствами, наблюдала за ходом работ. Перестроенный храм предстал пятиглавым, в византийском стиле.

Последнее, чего добилась Елена Ивановна — восстановление из развалин Свято-Троицкого монастыря в Вильно. Ей было поручено и патронатство над монастырем. В грамоте, подписанной в январе 1510 г., в Кракове, Сигизмунд указывал, что, по просьбе невестки, передает ей право на монастырь до ее смерти и разрешает назначать архимандрита. Одновременно Елена получала возможность открыто, от своего имени, заниматься благотворительностью в Вильно.

Вместе с князем Константином Острожским она после смерти в 1507 г. Ионы способствовала избранию в митрополиты смоленского епископа Иосифа Солтана. Выдвинулся он как своими родственными связями с Тышкевичами, Горностаями, Чарторыйскими, Буйницкими, Четвертинскими, так и искренней преданностью православию. Искусная защита Смоленска от московских войск, вдохновителем которой он являлся, повысила его авторитет у великого князя и короля. О его крупных пожертвованиях на монастыри и церкви, и особенно на Супрасльский монастырь, было известно и константинопольскому патриарху.

Получив к 1509 г. утверждение от патриарха в своем сане, новый митрополит при поддержке и всяческом содействии Елены созвал в Вильно собор западнорусского духовенства. На нем присутствовали епископы, архимандриты, игумены, протопопы, священники, в том числе и архимандриты минского Вознесенского и виленского Свято-Троицкого монастырей, которым покровительствовала Елена. Принятые собором «Деяния» содержали ряд поучений и постановлений против беспорядков в церкви, которые заставляли «скорбети и боети о справах церковных». Говорилось на соборе о самовольстве чернецов, об исключении из священнического сана недостойных, о попах-вдовцах. Критически подчеркивалось, что церкви Западной Руси характерно стремление духовенства к корысти, осуждались злоупотребления панов-патронов. Собор решил дружно действовать против давления «государя, вельмож и властителей». Собор высказался также за упорядочение церковной жизни путем возвышения власти митрополита и епископов и ограничения участия мирян в делах церкви.

В связи с работой собора и с целью повышения авторитета духовной власти в 1511 г. Сигизмунд, по просьбе митрополита Иосифа, Константина Острожского и других православных панов, принял специальную грамоту, в которой подтверждались правовые и имущественные гарантии православной церкви. Привилегии православного духовенства также подтверждались. Но к этому времени влияние Елены Ивановны на дела православной церкви ослабло. Под грамотой была и подпись Ивана Сапеги, но уже как маршалка и секретаря короля, а не охмистра вдовствующей королевы и великой княгини.

Но поворот в отношении православной церкви, наметившийся в княжестве еще при Александре, продолжался. Время архиерейства митрополита Иосифа Солтана знаменуется усилившимся значением русских людей в государстве, разрешением строить и поддерживать православные храмы, крупными пожертвованиями на монастыри и храмы. Наступал более благоприятный период в жизни западнорусского народа и его церкви. Этому способствовала и деятельность Елены Ивановны, ее сподвижников митрополитов Ионы и Иосифа, князя Острожского и целого ряда русских людей, которых великая княгиня умела находить, вдохновлять и поощрять.