Под тремя коронами

XXX

Короля в Лиду сопровождала жена, Лаский, епископ Войтех Табор, Ян Заберезский и вся королевская свита. В этом городе находился надежный, с крепкими стенами, замок, построенный почти за двести лет до этого Гедимином. В нем король и остановился — в одной из башен верхнего этажа, где находилась зала и соответствующие покои. Даже обессилев, Александр стремился рассказать Елене о замке и о городе, который был весьма древним поселением и располагался на рубеже собственно литовских и славянских земель, на границе расселения черноруссов и дайновов. Город играл значительную роль в исторических судьбах Великого княжества. Александр рассказал, что замок был построен Гедимином на насыпной горе высотой до четырех саженей, окруженный с трех сторон водой, а с четвертой — глубоким рвом. Здесь же, внутри замка, построена была и православная церковь. Лида была уделом Ольгерда, Ягайло и Витовта. Последний, приняв под свое покровительство хана Золотой Орды Тохтамыша, назначил Лиду для его местопребывания. Три года хан жил здесь в особом доме, сохранившем на долгое время название Тохтамышева двора. Потом хан Кипчакской орды Хаджи-Гирей почти десять лет был здесь старостой, пока при содействии великого князя Казимира не возвратился на ханский престол.

Рассказав все это, Александр так устал, что едва мог говорить, но продолжил:

— В пяти верстах от Лиды, в имении Домбровка, находится дворец любимца Ягайло Войдылы, женатого на сестре великого князя Марии и казненного Кейстутом за то, что сеял вражду между ним и Ягайло.

Здесь, в Лидском замке, в волнении и беспокойстве, душевных страданиях и мучениях Александр провел несколько дней. Король мучился от сознания, что войско собирается медленно, что невозможно самому сесть на коня. Сюда до него доходили известия о приближении татар. Не скрывали от короля и то, что их передовые отряды уже показывались в виду самой Лиды.

Елена, на глазах терявшая в лице мужа свою основную защиту и опору, впала в смятение. Да еще здесь, в Лиде, в окружении крамольного панства, щеголявшего своей независимостью и свободой, и фанатичных католиков, всегда относившихся с нескрываемой враждебностью к великой княгине и королеве. Елена вспоминала, как не единожды писала отцу, что не боится притеснений, пока жив муж. А теперь дни мужа сочтены, да и пожаловаться некому: отец уже предстал перед Господом Богом.

Однако мужественное поведение умирающего короля и его верной жены пристыдило шляхту и магнатов и заставило явиться в ополчение. Оно, наконец, собралось под стенами замка, а затем отогнало от стен Лиды шайки татар и принесло на своих пиках в качестве трофеев татарские головы. Этот успех не только обрадовал короля и королеву, но ободряюще подействовал на всех: ряды ополченцев увеличивались, устанавливались дисциплина и послушание.

Между тем, Александр чувствовал себя все хуже и хуже, хотя сознание и не покидало его. В один из душных июльских дней 1506 г., во время разразившейся небывалой грозы над Лидой, Александр сказал неотлучно находившейся при нем жене:

— Кажется мне, Елена, что смерть уже близка… И я готов к ней… Но нужно, чтобы и священники мне помогли…

Ксендз пришел так быстро, как будто ждал приглашения за дверью, его сопровождали служки… Александр поцеловал его крест, после чего ксендз причастил его святых Тайн. Затем король и великий князь пригласил Глинского и Яна Заберезского. Он попросил их подготовить его завещание, наказав, что все свое наследие оставляет младшему брату Сигизмунду и его же заботам — благополучие и защиту своей любимой жены Елены. Наказывал содержать ее в почете и уважении. Завещание заверили своими печатями канцлер Польши Ян Лаский, Альберт Табор, Иван Заберезский, Михаил Глинский, Николай Радзивилл-младший.

Затем Александр отдал распоряжение:

— Руководство государственными делами я поручаю гетману Станиславу Кишке и маршалку дворному Михаилу Глинскому. Считаю, что они смогут успешно справиться с ними…

Оставаться дальше в Лиде не имело смысла, да и небезопасно: замок мог подвергнуться нападению татар. Решено было перевезти короля в Вильно. И, чтобы облегчить страдания, везли его не в повозке, а в своеобразном гамаке, укрепленном между двумя лошадьми. На них верхом сидели свитские паны, которые должны были уравнивать ход лошадей. Рядом с ними ехала Елена. Медленно, шаг за шагом двигался поезд по направлению к столице. Но за это время состояние Александра еще больше ухудшилось: временами он терял дар речи.

Утешением короля в последние дни его жизни явилась славнейшая победа Глинского над татарами. Повинуясь воле короля, гетман Кишка и Михаил Глинский собрали под Новогрудком из панского ополчения и наемной конницы семитысячное войско. Но 4 августа из Клецка прискакали нарочные. Едва сойдя с коней, они доложили гетману, что под Клецком расположился главный татарский лагерь. Войско Великого княжества Литовского двинулось туда, но по дороге заболел гетман. Руководство всеми делами принял на себя Глинский. Через сутки его конница подошла к Клецку и остановилась на берегу Лани. На противоположном берегу воины увидели готовых к бою татар. Несколько часов шла перестрелка, что позволило Глинскому подготовить две переправы. Татары атаковали одну из них, навязывая бой прямо на топком берегу Лани. В результате войска Великого княжества понесли значительные потери. Однако это дало возможность переправиться левому крылу, которое стремительным ударом разрезало татарское войско на две части. Видя этот успех, правое крыло также смогло перейти в атаку. Часть татар попала в своеобразные клещи, другая часть побежала. Хоругви Глинского начали преследование, брали пленных около Слуцка, Петркова. Были освобождены около сорока тысяч пленных, которых татары уводили в Крым. Они уже считались рабами, так как всех их татары, по своему обычаю, провели через символические ворота из трех связанных между собой копий. Пройти через эти ворота означало признать себя рабом. Добычей войск Великого княжества Литовского стали и тридцать тысяч лошадей.

После разгрома главных татарских сил были уничтожены их разрозненные отряды, пытавшиеся вернуться в их общий лагерь. К началу августа были выловлены и оставшиеся группы, наводившие страх на округу.

Под Копылем и Петриковом разгром татар довершил отряд слуцких воинов под началом своей княгини Анастасии.

Известия об этой славной победе быстро достигли Вильно и застали Александра еще живым. Он был в сознании, понял радостную весть, старался пожать руки окружавшим его людям, знаками выражал свою радость и благодарность Богу.

А болезнь Александра, между тем, брала свое. Внутри началось гниение. Снаружи по телу пошли опухоли. Он перестал есть, чувствовал тяжесть в груди. Лечение, в том числе и купание в соленой воде из источника имения Маркуци, на чем настояла Елена и пан Лаский, пользы не приносило, только утомляло, изнуряло и раздражало великого князя. Но Елена постоянно уговаривала его продолжить лечение:

— Врачей и лекарства создает Господь. Нельзя отвергать лечение…

К больному королю пришли паны-рада Великого княжества. От полудня до четырех часов он беседовал с ними о всех важных делах управления, о взаимоотношениях панов с королевой Еленой, проявляя при этом удивительную твердость и хладнокровие, заботу о судьбе оставляемой им державы. Затем он пожелал увидеть Елену:

— Смерть предо мной, желаю видеть жену, проститься с нею…

Ее привели под руки Иван Сапега и боярыня Ряполовская. Королева и великая княгиня литовская страшно кричала и в отчаянии билась в их руках. Успокоившись, взяла его руку в свои:

— Пока живу — тебя люблю. А ты умрешь — умру с тобою.

Александр утешал ее:

— Мне лучше, не чувствую никакой боли.

И с нежностью просил успокоиться. Елена, наконец, ободрилась и спросила:

— Кому, государь, поручаешь супругу и вручаешь судьбу своей державы?

Александр ответил:

— Ты уже знаешь, что подготовлено мое завещание, согласно которому королем и великим князем будет мой брат Сигизмунд, а тебе, следуя обыкновению и по велению сердца, я назначил особенное содержание. Боярыня Ряполовская плакала, священник тихо читал молитвы. Елена не хотела покидать мужа, но Александр настоял, чтобы ее увели. Он еще сумел продиктовать письмо Сигизмунду, в котором говорилось, что ему хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить брату государство мирное, устроенное и счастливое. Но Провидение судит иначе… Теперь же идет молиться за Корону, за Литву и за всех… И после этого думал уже не о земных делах, а только о Боге…

Наступила ночь, но многие в Вильно не спали. Народ толпился вокруг великокняжеского дворца, заполнял прилежащие улицы. Ждали вестей.

Возле Александра собрались радные паны, вельможи. Михаил Глинский призывал всех не шуметь и сохранять спокойствие. Александр крестился и шептал молитвы. Но язык его переставал повиноваться, взор меркнул, рука упала… Заканчивался теплый, солнечный августовский день 1506 г.

Несколько минут продолжалось безмолвие, пока епископ виленский, стоявший у изголовья Александра, не воскликнул:

— Государь наш, король польский и великий князь литовский Александр, скончался… Своими добродетелями он без сомнения заслужил царствие небесное…

Зазвонил большой колокол костела святого Станислава. Тело короля, украшенное только диадемой и мечом, из покоев Нижнего замка перенесли в костел и растворили двери. Народ хлынул поближе к гробу, который окружили радные паны и вельможи. Певчие хором спели «Святый Боже». Елена упала в обморок и долго не приходила в себя. И потом не могла стоять, ее поддерживали священник Фома, боярыня Ряполовская, боярышни княгини.

Увидев мертвого мужа на смертном одре, Елена почувствовала будто стрела пронзила сердце и заплакала-запричитала:

— Зашел свет очей моих; погибло сокровище моей жизни… Где ты, бесценный? Почто не ответствуешь супруге? Цвет прекрасный… Для чего увял столь рано? Виноград многоплодный… Уже ты не дашь плода моему сердцу, ни сладости душе моей… Воззри, воззри на меня, обратись ко мне на одре своем; промолви слово… Неужели забыл меня? Се жена твоя… Кому супругу приказываешь? Царь мой милый! Как обниму тебя? Как послужу тебе? Где честь твоя и слава? Был королем и великим князем в своих землях, ныне мертв и ничем не владеешь. Победитель врагов своих побежден смертию… Изменилась твоя слава вместе с лицом твоим… О жизнь души моей! Не знаю, как ласкать, как миловать тебя… Из палаты красной в сей гроб переселяешься… Ах! Если б господь услышал молитву мою… Молился и ты за свою королеву и княгиню, да умру с тобою, быв неразлучно с тобою в жизни… Еще юность нас не оставила, еще старость нас не постигла… Ах! Недолго я радовалась моим другом… За веселие пришли слезы, за утехи — скорбь несносная… Почто я родилася? Или почто не умерла прежде тебя? Тогда я не увидала б твоей кончины, а своей погибели… Не слышишь жалких речей моих, не умиляешься моими слезами горькими…

Звери земные идут на ложе свое, а птицы небесные летят ко звездам, ты же, любезный, уходишь на веки от своего дома… Кому уподоблю, как назову себя? Вдовою ли? Ах! Не знаю сего имени! Женою ли? Но царь оставил меня… Вдовы старые! Утешайте меня… Вдовы юные! Плачьте со мною! Горесть вдовья жалостнее всех горестей… Боже великий, царь царей! Ты один будь мне истинным утешителем…

Стоявший рядом священник Фома вполголоса, как того требовала традиция, но так, чтобы его слышали близко стоящие, тоже время от времени, пока плакала Елена, причитал:

— Княгиня проливает слезы огненные, глас ее, как утреннее шептание ластовицы, как органы сладкозвучные.

Два дня Елена было почти невменяемой. Навалились невыносимая тяжесть и тоска. Она никуда не могла выйти из сумрачной и душной комнаты, находясь все время под попечительством и заботой Аграфены Шориной. Установилась необычная для летнего времени холодная и ненастная погода: иногда даже шел пополам с дождем мокрый снег. Только к вечеру второго дня на одно мгновение проглянуло солнце, и, его луч, будто заблудившись, из любопытства заглянул в ее окно.

Все разделяли скорбь королевы и великой княгини. Ежедневно она дважды оплакивала мужа. Придворные удивлялись: откуда столько слез берется у великой княгини?.. Однако пан Гужвинский, ненавидевший Елену, то и дело цедил сквозь зубы:

— Схизматичка…

Как только Александр умер, начался яростный спор о месте погребения. Чуть не за сабли хватались польские и литовские вельможи. Польский канцлер Лаский настаивал, чтобы тело отвезли в Краков. И, казалось, нет такой силы, которая могла бы поколебать волю поляков.

— Мы же должны уважить последнюю волю короля и великого князя, — убеждал канцлер оппонентов.

Но паны литовские требовали, чтобы король был погребен в Вильно. Поляки согласились только тогда, когда наместник смоленский Станислав Кишка, заслонив собою выход из комнаты, развел руками и сказал:

— Так знайте, панство из Короны Польской, что когда мы все будем провожать тело короля в Краков, Глинский воспользуется этим и захватит Вильно со своими русскими.

Король польский и великий князь литовский Александр был похоронен в склепе, в костеле святого Станислава в Вильно.