Под тремя коронами

XVI

Не было и одного дня, чтобы великую княгиню литовскую не уговаривали принять католическую веру, веру мужа. Или не угрожали карами небесными. Казалось, что все священнослужители, все окружение мужа озабочены только одним: склонить ее, Елену, к перемене веры. Епископ виленский Войтех Табор убеждал ее:

— Твой пример, великая княгиня, склонил бы весь православный русский народ к истинному, римско-католическому христианству.

Елена с интересом слушала рассуждения епископа о счастии быть истинным христианином римской веры, о мире, который поселится в ее душе после того, как она познает Бога истинного.

— А может ли существовать гармония душ и единение тел у супругов, у которых разная вера? — пытался посеять сомнения у Елены настойчивый епископ.

— Может, святой отец, может, — улыбаясь, отвечала Елена. И оставалась непоколебимой в своих убеждениях, в следовании вере и обрядам греческого закона.

— Но посуди сам, — убеждала она епископа. — Могу ли принять новый закон в огорчение моему родителю. И в огорчение большинства населения великого княжества литовского? Или ты хочешь, чтобы мой народ стал презирать меня и смеяться надо мной?

Епископ прибегал и к последнему доводу:

— Когда мать твоя, родственница византийских императоров, жила в Риме, она проявляла интерес к католической вере и даже благосклонность…

Но и это не убедило Елену… Она ответила:

— Это не так, пан Табор. Моя мать показала всему православному миру, всей Европе невиданный пример стойкости и твердости, такую приверженность вере своих предков, какой будут подражать многие поколения…

Епископ тяжело вздохнул и сказал с последней надеждой:

— Прими, княгиня, истинную веру и история наречет тебя мудрою, а церковь наша, — тут епископ поднял руки к небу, — церковь наша всех достойных нарекает со временем святыми… Как вашу и нашу Ефросинью Полоцкую…

Выйдя от Елены, епископ поднял руки к небу:

— Видит Бог, что православная княгиня — это несчастье для Литвы…

При встрече с Александром, епископ впервые откровенно сказал великому князю:

— Как пришла сюда жена твоя Елена вместе с русскими схизматиками, так наша земля и замешалась, и пришли нестроения великие, как это было в Царьграде при предках ее…

Разговор с католическим епископом вызвал у Елены размышления о разладе, о борьбе двух противоположных влияний — православного и католического во внутренней жизни Великого княжества. Оно началось с того времени, когда поляки соблазнили Ягайло не только красавицей Ядвигой, но и троном Польского королевства. Сначала благоприятное стечение обстоятельств и вымирание многих русских княжеских родов, как это случилось с галичскими князьями, облегчили подчинение русских областей власти литовских князей. В созданном ими государстве преобладали исконно русские земли, только отчасти колонизованные литовцами. Племенной перевес русских и превосходство их культуры помогли широкому распространению в Великом княжестве и собственно Литве, т. е. в местностях вокруг Трок и Вильно, русского влияния, а значит и православия.

Воспринимая язык, обычаи, наконец, православную веру, Литва русела и грозила стать опасной соперницей Москве в объединении всех русско-славянских земель. Даровитые государи Гедимин и Ольгерд, поддерживая внутригосударственный порядок, обуздывая сильной рукой магнатов и вельмож, сумели привлечь все слои русского населения, смотревшего на них, как на своих прирожденных государей и покровителей. К тому же литовские князья часто женились на русских православных княжнах, дети которых, как правило, принимали веру матерей. В течение столетия преобладания славянского влияния, русское начало и вера пустили в Великом княжестве глубокие корни. Северо-восточные русские территории тогда во многом проигрывали Великому княжеству Литовскому, которое вскоре после присоединения южнорусских земель стало называться и Русским. Тому причиной было унизительное татарское иго и разорение, внутренние смуты и усобицы, своеволие князей. Даже великий князь Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, явился на поклон к Витовту.

Но от союза Польши и Великого княжества Литовского, начало которому положил Ягайло, вся выгода оказалась на стороне Польши, твердой и единой в своей католической вере и удивительно преданной ей. Литве же достались одни затруднения и невзгоды. Во внутренней жизни Великого княжества Литовского и Русского начался разлад, борьба двух противоположных влияний, православно-русского и польско-католического. Переменилась и роль собственно Литвы в истории и политике: в глазах русских людей она потеряла свое влияние. Среди православного населения проявилось разочарование, недовольство государственной властью, боязнь за веру и саму принадлежность народности. Литва представлялась им вечным врагом. Эту перемену быстро уловили в Москве, и она исподволь начала свое наступление, свое собирание русских земель. Возможность присоединения Западной и Южной Руси стала лишь вопросом времени. Начался процесс отъезда удельных князей в Московское государство. Но и Польша в союзе со всей римской католической церковью не дремали. Не стесняясь в средствах, под знаменем западноевропейской культуры Литва с ее вымиравшим язычеством была обращена в католицизм. В присутствии самих Ягайло и Витовта был погашен негасимый огонь на капище Перкунаса в Вильно, священные рощи вырублены, а священные ужи, обитавшие рядом с капищем, уничтожены. Окатоличилась не только литовская знать, но и большинство народа. Следом за католицизмом стала проникать польская культура, язык, обычаи, нравы.

По большому счету, думала Елена, вмешательство во внутренние дела страны чужеземной, то есть польской, не способствовало укреплению государства, оно приобретало скорее расплывчатую, чем централизованную форму. Ядро Великого княжества составляла колыбель литовского племени — собственно Литва, но и она не была сплочена: Жемайтия сохраняла обособленное положение, рано завоеванные русские земли — Черная Русь, Брестчина, Могилев, Минск, прочно примкнувшие к Литве, были включены в состав Виленского и Трокского воеводств. Остальные русские земли, некогда могущественные и богатые — Киев, Волынь, Полоцк, Витебск, Смоленск, слабо тяготели к центру. Привыкшие к самостоятельной жизни, они стремятся единственно к сохранению своих местных особенностей, своего устройства и своих привилегий. Литовские государи позволяли управлять этими областями по старым русским обычаям. Наконец, ближе к границам с Московским государством находились области не только не тяготевшие к Вильно, но постоянно колебавшиеся между Москвой и Литвой. Отъезды князей и дворян там стали делом обычным. Изменить такое положение великие литовские князья уже не могли. Покровительствуя католицизму, они не пользовались у православного населения беспрекословным авторитетом, вносили своими действиями повод к разладу.

Бессильной в деле государственного объединения оказалась и Польша. Она сама не могла сплотиться политически, хотя и опиралась на богатые средства, умственные, нравственные и материальные, которые она черпала у Европы и римской католической церкви.

За этими рассуждениями и застал княгиню Александр, пригласивший ее на верховую прогулку. Она с радостью согласилась: с мужем было легко и просто, с ним она находила отдохновение от настойчивых притязаний и уговоров епископа Табора. Душевное успокоение и радость приносили беседы священника Фомы, к которому Елена здесь, в Вильно, относилась как к родному человеку. Он ненавязчиво наставлял:

— Жить тебе, великая княгиня, с мужем следует единою душою в двух телах; чтоб оба жили единой добродетелью, как златоперистый голубь и сладкоглаголивая ластовица с умилением смотрятся в чистое зерцало совести…

Положение Елены, всей душой и сердцем стремившейся поддерживать православие, усугублялось враждебным отношением к православной церкви большинства правителей Литвы. И это зависело не от Александра и не от панов рады: они сами были второстепенными, зависимыми лицами. Истинные вершители всех религиозных дел обретались в Ватикане. А там не оставляли заветной мечты — призвать всех восточных славян в лоно католической церкви. Причем к Западной Руси они применяли такую меру, как прямое воздействие на государей Литвы. По инициативе Папы Римского в Литве еще при жизни Казимира активно действовал орден бернардинцев, главной целью которого было заключение унии католической и православной церквей. С такой же апостольской миссией здесь находились и братья минориты. В то время, когда Александр, видя в браке с московской княжной спасение своего государства, сватался за нее, папа дал отпущение грехов всем, кто участвовал в походе против схизматиков-русских. Со времен обращения Литвы в католическую веру епископы занимали самые почетные места в великокняжеском совете. Когда он перерос в постоянно действующую раду панов, епископы продолжали сохранять в ней первые роли. И хотя еще Казимир издал привилей, требовавший, чтобы епископами назначались лишь жители Великого княжества Литовского, но и накануне приезда Александра в княжество среди епископов не было ни литовцев, ни русинов.

Все это давало результаты. Идея унии получала все больший отклик в среде русской элиты. Особо усердствовать в этом стала семья Солтанов. В католичество переходили представители русских боярских семей, возвысившихся на государевой службе, как это было в случае с Иваном Сапегой и Иваном Ильиничем. Великий князь и католическое большинство радных панов откровенно оказывали давление на православную церковь, ограничивая строительство новых храмов. Реакция на это западнорусской знати была неоднозначной. Некоторых приближенных к великому князю это раздражало, и они стремились усиливать слабеющие связи с русскими православными землями по обе стороны литовской границы, другие склонялись к церковной унии.

Еще до избрания Александра великим князем большая группа духовных лиц и мирян княжества обратилась к Папе с просьбой об объединении церквей. Через несколько лет просьба была повторена, а затем еще раз возобновлена при выборах нового киевского митрополита Михаила в 1477 г. К Римскому Папе отправилась многочисленная делегация под началом Михаила Олельковича. Но реального воплощения в унии эти инициативы не получили. Тем более, что ее, как и ранее, не одобрял константинопольский патриарх Рафаил. Противником унии был и киевский митрополит Спиридон. Весной 1477 г. он получил поддержку в Великом княжестве Литовском, но вмешалась рада панов и он был заключен под стражу.

После приезда Елены в Вильно возникли долгие схоластические споры католического духовенства: надо ли перекрещивать схизматиков, присоединявшихся к католичеству. Александр, находясь под сильным влиянием своего брата кардинала Фридриха, вел с Римом переписку о своем браке и, только получив разрешение папы, подписал грамоту о свободе вероисповедания жены. Уже будучи женатым на православной, Александр трижды издавал указы, неблагоприятные для русской церкви. Он подыскивал среди православного духовенства людей, склонных к унии, и всячески поощрял их, как и своего клеврета епископа смоленского Иосифа Болгариновича. И, наоборот, авторитет и власть митрополита Макария подрывались до такой степени, что с ним вступало в споры даже духовенство виленских церквей.

Макарий, нареченный митрополитом единодушным избранием духовенства и народа в 1494 г., святительствовал недолго, но сумел приобрести авторитет и уважение у верующих. Он умел вести за собой и дисциплиной церковного устава, и своим покаянным горением. Хотя он не выглядел изможденным постником, а скорее соответствовал русскому идеалу красоты: лицом уподоблялся древнему Иосифу, именуемому Прекрасным. Цветущую красоту его подчеркивали темно-русые волосы, округленная не слишком длинная борода. Его жизненная, бытовая красота удачно сочеталась с благолепием, красотой церковной. Все это сочеталось в нем с талантом хозяина и строителя. Его авторитетом и неутомимыми заботами в монастыри и храмы стало поступать больше пожертвований, как за помин души, так вкладов знатных пострижеников, завещаний и тому подобное. Во время недородов, неурожаев и первых признаков голода Макарий просил, добивался, чтобы монастыри отворяли житницы, организовывал кормление голодавших. Детей, брошенных родителями, собирали в устроенный митрополитом приют. Если кто из крестьян терял лошадь или корову-кормилицу семьи, митрополит покупал им потерянную скотину.

Митрополит убеждал господ в выгоде снисходительного их отношения к своим крестьянам. Обременительная барщина разорит хлебопашца, а обнищавший хлебопашец — плохой работник и плательщик. В письме к одному из Мстиславских бояр он писал по поводу дошедших до него слухов, что его крестьяне «гладом тают и наготою стращают», убеждал боярина заботиться о подвластных, хотя бы в собственных интересах. Как обнищавший пахарь даст дань? Как сокрушенный нищетой будет кормить семью свою? — вопрошал митрополит.

Елена полностью одобряла рассуждения Макария о сближении, единении славянских народов. Он ссылался при этом на мудрый совет Авраамия Палицына, чтобы всем быти в совести соединения и друг друга не побивати и не грабити, и дури ни над кем не чинити. Вспоминая об Авраамии, Макарий говорил Елене:

— Этого требует не только сама жизнь, но и матушка-природа содействует единению восточных, южных и западных русских. Побывай, княжна, на водоразделе фантастически красивого Валдая и ты увидишь родниковые истоки легендарных рек — Волги, Днепра, Западной Двины, которые омывают и роднят земли братских народов. Как эти реки имеют один исток, один корень, так и все три народа питаются единым своим происхождением…

Столицу княжества митрополит навещал изредка, разъезжая большей частью по своей обширной митрополии. Находил и поощрял своим благословением богатых покровителей для церкви: князей Слуцких, Ходкевичей, Солтанов и других. Найдя в православной великой княгине поддержку и щедрые пожертвования, Макарий начал хлопотать о восстановлении храмов в разоренной и опустошенной набегами татар южной Руси. Елена Ивановна одобрила это намерение и напутствовала митрополита:

— Посети, твое святейшество, Киев, древнюю столицу Руси. И от меня поклонись ее святыням, озаботься их восстановлением… К сожалению, многие из них лежат в развалинах… Я тоже хочу внести свою лепту в это богоугодное дело, — сказала Елена.

Охмистр, по ее распоряжению, внес кованый железом сундук с деньгами и драгоценностями и поставил перед митрополитом.

Но Макарию не было суждено выполнить эту миссию. Дней за десять до отъезда его в южные епархии из Вильно скрытно выехала группа хорошо вооруженных и экипированных всадников. Все они — каждый в свое время — заменили воинские доспехи на власяницу. Их путь тоже лежал на юг. Возглавлял группу бывший польский шляхтич, когда-то хорошо показавший себя в сражениях, Чехович, а ныне монах Бенедикт. Об истинной цели поездки его спутники не знали — знал только епископ Табор. Монаху-воину было поручено устранить митрополита Макария, но не своими руками, а привлечь к этому обычных разбойников… Лучше всего татар… В то время причерноморские, южные степи кишмя кишели авантюристами и бандитами, которые под видом татар грабили всех, в том числе и своих соотечественников.

Нужные Бенедикту люди были найдены на берегу Десны, совсем недалеко от ее впадения в Днепр. Зимовали они в глинобитных полуземлянках, пользуясь накопленными в теплые времена запасами. Все складывалось благоприятно: наполненная солнцем степь оживала, засидевшиеся члены шайки были не прочь поразмяться. Их главарю долго объяснять не пришлось. Достаточно было сказать, что таких богатств, которые везут с собой направляющиеся в Киев люди, ему видеть еще не приходилось… И вся шайка отправилась устраивать засаду. Вскоре в Вильно пришла весть о гибели митрополита Макария. Было заявлено: то ли от рук бандитской шайки казаков-разбойников, то ли такой же шайки крымских татар. Первым место расправы увидел дозор людей Бенедикта. Телеги и повозки были перевернуты. Вокруг посеченные саблями и проткнутые стрелами охранники и помощники митрополита. Вся ценная одежда с убитых была снята. Самого митрополита стрела настигла, когда он выходил из крытой повозки. Рядом белело втоптанное в землю отличие его высокого сана — белый клобук, почему-то не понадобившийся степным разбойникам.

Один из людей Бенедикта обратился к напарнику:

— Смотри, следы сапог без каблуков… Это, несомненно, татары. Да и стрелы татарские.

— Хорошо, что так случилось… Иначе грех наш был бы велик и страшен…

— Да, хорошо, — ответил другой. — Но наше дело подневольное. Убить прикажут, натянем луки, молчать прикажут — помолчим…

Прикажут… Кто прикажет? Главарь нашей нынешней шайки. Так у него все руки в крови выше локтя… Не знаю, как тебе, а мне настоящей воли хочется.

— Я тоже волю искал. Да воля без куска хлеба в новую неволю завела…

Узнав о гибели митрополита, Елена расплакалась — так велика была для нее эта потеря. Два года Макарий был ее опорой и поддержкой. Священнику Фоме, который принес ей эту весть, сказала:

— Это открывает дорогу в митрополиты епископу Иосифу смоленскому…

Вечером за ужином разговор об этом случае зашел и с Александром. Князь выразил неудовольствие:

— Это убийство не будет способствовать авторитету государства…

— Его любили и клир, и паства, — высказала свое мнение Елена. — Причем его влияние на людей усиливали полнейшая простота и искренность во всех его словах и действиях, снисхождение к людям, отсутствие у него всякого самомнения и гордости…

Елену поддержал ужинавший вместе с княжеской семьей канцлер Сапега:

— Он даже существование дураков отрицал, утверждая, что в мозгу самого ограниченного человека есть уголок, в котором таится ум и который следует только отыскать…

Это событие потрясло православный мир, а Западная Русь получила в нем нового страстотерпца, мученика, ходатая за нее перед Богом. Память об этом святителе быстро оказалась в ореоле поклонения. А для православной церкви в Литве наступило междуцарствие.

Елена неоднократно просила мужа озаботиться выбором преемника Макарию. Но прошел год, прежде чем Александр объявил о своем желании видеть митрополитом западнорусской церкви смоленского епископа Иосифа, умевшего сказать именно то, что хотел слышать в этот момент великий князь. Избрание митрополита проходило непросто: значительная часть духовенства и народа противилась этому. И долгое время этому стороннику унии православия с католицизмом пришлось быть нареченным митрополитом, то есть не утвержденным константинопольским патриархом.

На территории Белой Руси в это время было три православные епархии: Туровская, Полоцкая и Слуцкая. Туровский епископ назывался также и пинским; полоцкий — архиепископом полоцким, витебским и Мстиславским. Церковное управление основывалось на древних правилах, отраженных в Кормчей книге. Великие князья, начиная с Витовта, особыми грамотами подтверждали неприкосновенность духовного суда. В 1499 г. митрополит Иосиф-Солтан выпросил у великого князя Александра подтверждение судебной грамоты Ярослава, так называемого свитка Ярославля. В грамоте, данной по этому случаю, говорилось: «И приказуем, абы князи панове нашего Римского закону, как духовные, так и светские, и теж воеводы, старосты и наместники, как римского закону, так и греческого, и тивуны, и вси заказники, державцы по городам нашим, и теж, по местам нашим войтове, бурмистрове и радцы, тые, которые здавна от продков наших права имеют Майтборские… кривды церкви Божье и митрополиту и епископам не чинили, в доходы церковные и во вси справы и суды их духовные не вступалися…»

Елена всячески побуждала великого князя, чтобы он заботился о соблюдении церковных установлений и правил пользования церковным имуществом. По ее настоянию Александр отнял у полоцкого епископа Луки села, подаренные князем Свидригайло на храм святой Софии и присвоенные епископом в свою собственность.

Эти события побудили Елену к более смелым шагам на пользу русского населения и по отношению к православной церкви. Она упросила мужа дать привилегию киевским мещанам, согласно которым они стали освобождаться от платежа мыта повсеместно в Великом княжестве Литовском. Грамота была скреплена охмистром великой княгини Яноничем. Пречистенскому собору Елена пожаловала купленное ею имение Жагоры. Не без колебаний и боязни прогневить батюшку, великая княгиня удержала у себя, заплатив купцу как следует, крест с животворящим древом и жемчуг, которые вез через Литву в Москву турок Ахмат. На это Иоанн не обиделся, хотя и припоминал впоследствии. Эта святыня, как и полученные из Москвы книги, были пожертвованы княгиней в пользу православной церкви.

Но особое внимание Елена уделяла Покровской церкви, размещавшейся в одной из башен Нижнего замка. От покоев великой княгини к ней вела широкая, летом тенистая, аллея. Эту церковь, ближайшую к великокняжескому дворцу, Елена и избрала как дворцовую, свою домашнюю. Сюда по нескольку раз в день — и иногда в сопровождении великого князя — приходила она молиться. В этот собор она делала большие пожертвования, что позволило не только хорошо содержать, но и богато его украсить. Через три года после приезда в Вильно она вопреки запретам построила все-таки небольшую деревянную Свято-Духовскую церковь.

Приглядевшись к православному духовенству, Елена поняла, что неудобно держать при себе приехавшего из Москвы священника Фому. Да и митрополит Макарий мягко намекал ей об этом, расхваливая некоторых из местных священников, и, в частности, отца Паисия, настоятеля Спасской церкви, в которую Елена внесла в дар икону нерукотворного Спаса. Но Иван Васильевич настаивал на том, чтобы Фома остался. И тем не менее в 1497 г. она писала отцу, что Фома ей не по душе, что у нее есть «свой поп, добре добръ, из Вильны».

Главная причина была не в личных качествах Фомы — она хотела расположить к себе западнорусское духовенство, как и все православное население, которое хотя и было одной веры с московскими верующими, но имело и свои взгляды на религиозную жизнь. Такую позицию она считала единственно верной и твердо следовала ей, не уступая ни мужу, ни отцу. Не давая никакого повода быть втянутой в политические страсти и интриги.

Во время одной из литургий в Пречистенской церкви после молитвы на нее снизошло внутренне озарение. Ей показалось, что весь собор наполнился золотистым светом и необыкновенный голос, льющийся из-под купола, возвестил, что самому Господу Богу угодно, чтобы она, Елена, великая княгиня литовская свято хранила православную веру и по мере сил и возможностей была заступницей за русское население, поддерживала добрые отношения с Москвой, не нарушая верности интересам мужа и своему новому отечеству. И что самым преданным помощником во всех ее делах будет священник Фома.

Тяжелым в жизни Елены был последний год уходившего века. Давление Рима на великого князя литовского, ее любимого мужа Александра, достигло высшей точки. Решалось: быть ей православной или не быть. Этому способствовал не только взрыв религиозных страстей, но и политические обстоятельства: прежде всего ухудшение отношений и последовавший затем разрыв с Москвой.

Ивану III удалось обезопасить свои, русские границы от разбоев крымцев и всю силу этой орды направить на Литву и Польшу. Александр, вступая в брак с московской княжной, надеялся с помощью тестя наладить хорошие отношения с Крымом. Вначале московский государь действительно сдерживал крымскую орду от массовых опустошительных нашествий на Литву. Были, правда, мелкие вторжения на Волынь и Украину, но, судя по малому числу пленных, это были скорее наезды татарских разбойничьих шаек, независимых от хана.

Но в конце века между Литвой и Москвой назревал разрыв. Несмотря на то, что Александр искренне дорожил союзом с Москвой, который приносил определенные выгоды. Благодаря ходатайству жены перед отцом, имевшим влияние на Крым, ему удалось обезопасить границы Литвы. Под предлогом своего путешествия с Еленой Александр отклонил приглашение брата Яна Альбрехта на сейм. Все это обеспокоило католическое духовенство и полонофилов, опасавшихся возраставшего влияния на великого князя литовского тестя и молодой жены, которую великий князь искренне полюбил. Польша усилила давление на Великое княжество Литовское. Состоялось тайное соглашение съехавшихся в Краков всех Ягеллонов, договорившихся координировать свои действия с тем, чтобы и Александр стал занимать антимосковскую позицию.

В это время Иван III часто жалуется, что Александр не пропускает его послов в Молдавию. Не пропустил и посла из Турции — «И нам, брате, того велми жаль стало, что еси того посла к нам не пропустил…» Дочери он жаловался: «Я-де стараюсь умиротворить твоего мужа с Менгли-Гиреем и Стефаном, а он мне назло творит… На все усилия Ивана III умиротворить Литву с Крымом Александр холодно и высокомерно отвечал, что дружбой с Менгли-Гиреем и Стефаном Молдавским не стоит дорожить, ибо-де они плохие союзники. А на съезде Ягеллонов в Парчеве в 1496 г. братья уговорили Александра помочь Польше, король которой мечтал завоевать Молдавию и передать престол брату Сигизмунду.

Летом 1497 г. в Москву прибыл посол Иван Сапега, передавший Ивану III просьбу Александра прийти на помощь христианству против поганства. Ожидая приема у великого князя, посол ознакомился с Москвой и направился на одну из окраин русской столицы. Оказалось, что немощеные улицы города очень неопрятны: прямо в грязи сидели и лежали несчастье, праздность и порок. Нищие и калеки вопили к прохожим о подаянии, на земле валялись пьяные. Прошло два дня, прежде чем через дьяков Курицына и Малко московский князь спросил у посла: «Против которого поганства просит помощи Литва, которая и схизматиков ставит на одну доску с поганством? От кого пришла весть, что турки доподлинно идут?» Выслушав ответы, Иван III заметил, что будет действовать согласно договору. Он знал, что на самом деле предстоящий поход Ягеллонов планируется не против турок, а против Молдавии.

Весной 1497 г. Александр с войском выступил в этот, во многом тайный, поход. Елена провожала мужа. Войско прошло через Киев, жители которого с радостью встречали православную великую княгиню, просили ее о помощи. Уезжая в Вильно, Елена приникла к мужу и прошептала:

— Я знаю, ты вернешься, вопреки всяким опасностям…

В Подолии Александра, находившегося на пути в Молдавию, догнал посол Ивана III Лобан-Заболотский. Он передал литовскому князю строгое предупреждение тестя не впутываться в этот поход, так как становится ясным, что цель похода не турки, а сват и союзник Москвы Стефан Молдавский. В этих обстоятельствах Александр не решился вмешиваться в молдавскую операцию. Он ограничился тем, что позволил немногочисленным добровольцам отправиться на помощь полякам. Русскому послу было сказано, что литовское войско идет походом против крымских татар. В это же время заволновались и паны-рада. Они категорично потребовали от Александра конкретного ответа: куда, зачем и против кого ведет он столь таинственно свое войско, угрожая при этом отказом следовать за своим государем. Слух о настоящей цели похода пронесся и в польском войске, подорвав доверие и уважение к королю. Мазовшане первыми повернули домой. Магистр Тевтонского ордена также отказался участвовать в походе и удалился. Венгры, не желая усиления Польши, даже оказали помощь молдавскому господарю.

Этот авантюрный поход Ягеллонов привел к тяжелым последствиям. Турки, перейдя Дунай, безнаказанно испепелили и разорили южные районы Польши. Польша прекратила поход. Ее отступающее войско попало в засаду и было наголову разбито. Отпор им дать было некому: цвет рыцарства полег в Буковинском лесу в битве с молдаванами. Не менее бедственными были и последствия для Литвы. На запросы Иоанна Александр отвечал, что Стефан сам виноват, поскольку союзничает с турками, но подчеркивал при этом, что главной целью похода было все же поганство. Но и оно от страха перед Литвой бежало от Браслава, и потому он, Александр, дальше этого города и не пошел. Все эти события убедили Ивана III, что на Литву рассчитывать не следует и что без помощи Менгли-Гирея обойтись нельзя. И он начал проводить соответствующую политику.

Поражение Польши ухудшило положение всей династии Ягеллонов. В 1498 г. южные польские земли впервые были разорены турками, а затем и татарами. Одновременно они совершили нападение на Восточное Подолье, принадлежавшее Великому княжеству Литовскому. Все это стало знаком для Москвы к началу новых действий. Московитяне перешли границу и разорили Рогачевскую, Мценскую и Лучинскую области.

Как в Литве, так и в Польше понимали, что выход следует искать в объединении сил. Но и теперь поляки не забывали о своих гегемонистских замыслах. Тем не менее условия для соглашения созрели. В Польшу отбыли епископ Жемайтии Мартын и тракайский воевода Иван Заберезский. Они настаивали на равных условиях соглашения. Поляки пошли навстречу и в 1499 г. был принят акт о соглашении сенатов обеих стран. Его основой являлись акты Городельского договора с исключением из него формулировок о сюзеренитете Польши. Была подтверждена выборность правителей в обоих государствах при участии другой стороны. Фактически это был договор о взаимопомощи, не упоминавший о вотчинных правах Ягеллонов на литовский престол.

Это несколько упрочило положение Великого княжества, хотя татары, подстрекаемые Москвой, потребовали передать Крыму Киев, Канев, Черкассы, Путивль и выплачивать дань всего за 13 городов. Русские тоже проявили активность. Агенты Иоанна появились во владениях Литвы в верховьях Оки с призывом принять его подданство. Князь Семен Можайский схватил смутьянов и отправил их в Вильно. В руки Александра попало подстрекательское письмо Иоанна Менгли-Гирею. В целом Литва оказалась перед угрозой большой войны со своими опаснейшими соседями.

В пасмурный и дождливый ноябрьский день, когда осень уже сменила роскошный багрянец лесов на поблекший бурый убор, и деревья сбрасывали последние листья со своих ветвей, к Елене прибыло посольство от отца и матери. Возглавлял его грек Микула Ангелов. Александр находился тогда в Виннице и Иван Васильевич воспользовался этим, дабы излить перед дочерью все накопившиеся обиды и сомнения. Он высказал свои опасения насчет твердости Елены в сохранении веры, жаловался на обиды и грубости Александра, просил не потакать мужу в его выходках. Ответ Елены явился для родителей свидетельством ее решимости действовать самостоятельно и свое суждение иметь по поводу высылки Фомы, и о боярынях и паньях в своей свите. Но Елена уверяла отца, что наказы его не забывает. Она написала также, что ее тяготит тайная переписка и что она хочет обо всем рассказывать мужу.

Прочитав ответ, Иоанн вспылил. Он бросил письмо на пол, наступил на него ногой и, потеряв самообладание, стал кричать о том, что проклянет дочь, если она не будет выполнять его воли. В его гневе вылилось недовольство заметным ухудшением с 1497 г. отношений между Московским государством и Великим княжеством Литовским. Иоанна все больше и больше раздражали самостоятельные действия Елены и ее показная независимость, и, прежде всего, то, что дочь ничего не сообщила о своей болезни и вообще длительное время не писала. Иоанн не хотел понимать причину отказа Александра строить для жены православную церковь на территории замка, как и участие зятя в походе в Молдавию. В памяти всплыли и все другие неприятности и несогласия. Успокоившись, он долго молчал, а затем, передавая письмо Софьи Фоминишне, только и сказал:

— Великая княгиня литовская, считай, освободилась от нашего влияния… И, похоже, не нуждается в моей опеке…