Под тремя коронами

XXXI

Брак Елены и Александра, заключенный по политическому расчету, оказался во многом счастливым, несмотря на все препятствия и происки со стороны католической церкви, польских и литовских панов, родственников Александра. Ни многочисленные враги, ни свекровь не могли найти повод к злословию по поводу семейной жизни великокняжеской четы. Наоборот, современники говорили о согласной жизни супругов, видя в том заслугу Елены. Но в последние годы их совместной жизни сердцем Елена слышала непривычно-странное в его отношении к ней, в словах, изумлявших и даже огорчавших ее. Иногда в них была не такая интонация, которую ей хотелось слышать. Ей казалось, что он говорил и поступал по отношению к ней как-то слишком легко, без любви и даже без уважения. Огорчало, что он не догадывался, сколько тяжелых мыслей, сомнений и подозрений сеял он в ее душе.

На отношение Москвы к Литве смерть Александра существенно не повлияла. И бояре, и в свое время Иоанн втайне надеялись, что со смертью бездетного Александра появится возможность соединения Литовской Руси с Московскою. Преемник Иоанна Василий разделял эти надежды. Еще будучи наследником, в разговоре с дьяком Саблиным он услышал от него интересные, запавшие в душу рассуждения. Дьяк говорил:

— Россия и Литва не могут примириться ни волей монархов, ни божьей волей… Это может случиться, если они составят одну державу. До этих пор Провидением предначертано нам убивать друг друга, споря о древних и новых границах. Это будет продолжаться столетиями, — говорил дьяк. — Повинуясь же общему государю, в духе братства они сделались бы сильным властелином полуночной Европы.

В Вильно ускоренным порядком поскакали гонцы с двумя письмами. В одном из них Василий просил Елену убедить виленского епископа, всю раду, панов и земских людей, чтобы они пожелали иметь его, Василия, своим государем, что опасаться за свою веру им не придется: московский государь ее ни в чем не порушит, что все как было при короле Александре, так и останется. Он, московский государь, будет всячески жаловать Литовскую Русь.

К епископу виленскому князю Войтеху Табору, пану Николаю Радзивиллу и ко всей раде Василий писал тоже самое: чтобы пожелали его на государство Литовское. Передавая утешительную грамоту вдове-королеве, дьяк Наумов должен был сказать Елене:

— Мой государь Василий Иоаннович, кроме того, велел сказать тебе тайно, что ты можешь прославить себя великим делом-соединением Литвы, Польши и России, ежели убедишь панов избрать его в короли. При этом брат напоминает тебе, что разная вера не может служить препятствием, что он готов дать клятву покровительствовать римскому закону, и что для народа он сделает больше добра, чем государь единоверный.

Выслушав все это, Елена ответила быстро и кратко, что Александр назначил своим преемником брата Сигизмунда. В этом ответе московский посол почувствовал не только нежелание обсуждать эту проблему, но раздражение великой княгини.

И Сигизмунд не заставил себя ждать. Узнав об агонии брата, он отбыл из Силезии, где от имени Владислава управлял двумя небольшими княжествами и 19 августа, в день смерди Александра, был уже в Мазовии. С одобрения других панов Глинский послал гонца к Сигизмунду, приглашая его прибыть в Вильно.

Глинский, зная, что Сигизмунду уже наговорили на него всяческой неправды, первым, в сопровождении отряда из 700 всадников, выехал к нему навстречу. Он произнес убедительную речь, в которой очищал себя от всякого подозрения в посягательстве на великокняжеский престол. В конце князь заверил Сигизмунда:

— Я готов служить тебе, будущему королю и великому князю, также преданно, как служил твоему брату.

Сойдя с коня, Сигизмунд подошел к Глинскому, ласково справился о здоровье и поблагодарил за изъявление верности.

Прибыв 10 сентября в столицу, Сигизмунд был торжественно встречен литовскими и русскими людьми и занял великокняжеский престол. Это был брюнет тридцати девяти лет от роду, среднего роста, полный собою, весьма крепкого сложения. Черные глаза его, несколько прищуренные, как бы проникали внутрь. Говорил он голосом низким и негромким. Похоже, это был человек крепкой воли и сильной души. В его движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости, но видна была какая-то неподдельная строгость. Во всех чертах его проглядывался глубокий ум. Свежесть лица высказывала крепкое здоровье и свидетельствовала, что молодость не была изнеженной, а последующая жизнь отличалась трезвостью и умеренностью. В минуты волнения весь облик его становился прекрасным. Он не искал любовных приключений, но и не избегал их. Брал то, что оказывалось под рукой. Ни одна женщина при этом не влияла на его поступки и поведение государя, не отвлекала от важных мыслей, не нарушала его планы.

О себе он говорил:

— У меня уж такой, если хотите, странный характер: если я вдамся во что-нибудь, то вдамся всей душой и до тех пор не отстану, пока не достигну своей цели, хотя бы пришлось идти наперекор судьбе…

Литовские паны поспешили признать Сигизмунда великим князем литовским и 20 октября 1506 г. короновали его в Вильно. На престол взошел человек с большим жизненным опытом. Он хорошо разбирался в экономике, умел прибегать к необходимым мерам, никогда не оставлял государственных дел ради развлечений, а роскошь сочетал с гигиеной: каждую неделю купался и менял белье, чем вызвал удивление в виленском высшем обществе. К тому же он неплохо ориентировался в человеческих качествах, умел находить способных и преданных помощников.

В специальном привилее новый великий князь подтвердил права дворян-шляхты. Отдельной статьей гарантировался суверенитет Великого княжества с обещанием ничем не унижать раду панов, если придется управлять и другим государством. В сейм стал избираться более широкий круг шляхты. К государственному управлению привлекалась как литовская, так и западнорусская элита общества. Сигизмунд не допускал никаких дискриминационных мер по отношению к православным. Должности в западнорусских землях неукоснительно замещались местными людьми. К большой радости Елены, был наконец-то отменен запрет на строительство православных церквей.

Сигизмунд стал великим князем литовским, несмотря на взаимное обязательство с Польшей не выбирать монарха без уведомления другой стороны. Но прибывшие в Польшу специальные послы — луцкий епископ Альберт Радзивилл, гетман Станислав Кишка, великий маршалок Иван Заберезский — успокоили поляков и высказали благосклонное отношение к равноправному союзу обоих государств. Рада панов понимала, что политический и военный союз с Польшей перед лицом русской угрозы весьма желателен, но посчитала, что поляки также не замедлят избрать Сигизмунда королем. Так и случилось: 8 декабря 1506 г. польский сенат провозгласил его королем Польши. Сигизмунд появился в Польше в сопровождении военной дружины, большинство которой составляли литовцы. Избирая Сигизмунда королем, поляки сделали вид и даже провозгласили, будто он одновременно избирается и великим князем литовским.

Время правления Сигизмунда оказалось благоприятным для развития русской и литовской народностей. Прошло немного времени, и его в Великом княжестве стали называть дальновидным и веротерпимым. На основании земских привилеев своих предшественников, Казимира и Александра, он дал обещание оберегать Великое княжество Литовское и радных панов от всякого понижения; владений Великого княжества не только не уменьшать, но и возвратить ему то, что несправедливо отнято; земель и должностей не раздавать чужеземцам; по заочному обвинению должностей не отнимать; старых прав шляхты и мещан не отнимать. Княжатам, панам, шляхте и боярам великий князь предоставил право выезжать из Великого княжества на службу в другие государства, кроме неприязненных, при условии, чтобы это не наносило ущерба службе королевской. По смерти отцов сыновья и дочери наследственного имущества не лишались. Простых людей над шляхтою великий князь обещал не возвышать. За побои, нанесенные шляхтичу шляхтичем, виновный должен был платить двенадцать грошей. Если же виновный оказывался низшего сословия, то наказывался отсечением руки.

Он проявил способность, как когда-то его отец, одновременно основательно заботиться об интересах как Великого княжества, так и Польши. Правильно определив важнейшее требование своего времени, он направил все силы на заключение военного союза двух государств. Ожидая удара со стороны крепнувшего Московского государства, Мельникский сейм в начале 1507 г. принял упредительное решение о начале войны.

Положение Литвы в это время несколько улучшилось. Победа под Клерком показала, что период неудержимых, часто безнаказанных набегов крымских татар окончен. Изменилась и позиция самого Крымского ханства. Менгли-Гирей неодобрительно отнесся к попыткам Москвы присоединить Казанское ханство, где правили его родственники, и стал склоняться к союзу с Литвой. Уже осенью 1506 г. Великое княжество заключило союз с Крымским ханством, положив на алтарь этого союза судьбу хана Большой (Золотой) Орды, закончившего свои дни в заключении в Ковно.

Сигизмунд унаследовал большие долги своего предшественника. Для их погашения новому королю и великому князю также пришлось обращаться к кредиторам. Для расчета с кредиторами Александра он взял в долг у краковского бурмистра Бонара пять тысяч золотых, но и их не хватило.

Елена оказалась в положении вдовствующей королевы и великой княгини. Ее опасения, неоднократно высказанные отцу, что после смерти мужа епископ и паны будут «чинить насилие над греческим законом», не оправдались. Одному из своих приближенных, пану Дымбовецкому, пытавшемуся настроить нового короля против Елены, Сигизмунд в присутствии других сановников и вельмож разъяснил:

— Я хочу привлечь к себе русских знатных людей, как и все население. А для этого, как ты сам можешь понимать, я должен оказывать почет и уважение жене брата… К тому же здесь все ее любят… Но главное, об этом просил меня брат, король Александр…

Исполняя волю брата, Сигизмунд Казимирович, действительно, проявлял должное внимание невестке. В 1507 г. он пожаловал ей город Бельск со всеми угодьями, данями и сборами. Дарственную грамоту скрепили епископ Табор и другие паны-католики. В сопровождении ближайшего помощника он сам пришел в покои Елены и вручил этот документ. Елена встретила его в простом платье, но изысканном и удачно обдуманном. Она понимала важность этого визита и, встречая Сигизмунда, с некоторой торжественностью привстала с дивана.

Видно было, что здесь ждали короля и великого князя. На круглом столике, накрытом прекрасной, дорогой скатертью, золотом и серебром блистал прибор для напитков. На другом столе, покрытом не менее богатой, но другого рода, скатертью, стояли тарелки с конфетами, жидкими и сухими вареньями, тремя или четырьмя сортами яблок и орехов. На третьем столе были разнообразные закуски: икра, сыр, копченый окорок, рыба и целый строй превосходных хрустальных графинов с водками, настойками и наливками многочисленных видов, отливавших зеленым, рубиновым, коричневым и золотистым цветами.

Прислуживала гостям и Елене невысокого роста нежная девушка, одетая в белое платье, с тихим и спокойным выражением лица, с невиданно голубыми глазами. Сигизмунду она показалась совершенной красотой юности. «В ней совсем не должно быть лжи», — подумал он.

Сигизмунд помнил также о том, что московский государь Василий писал ему об обязательстве, данном Александром по поводу вероисповедания жены, как и о том, чтобы и он, Сигизмунд, сестру московского государя берег и к римскому закону не нудил. Да и сама Елена относилась к Сигизмунду доброжелательно, всячески поддерживая его авторитет и соблюдая интересы государства. Она хлопотала перед Василием за пленных литовско-русских людей, просила отпустить их. Знал Сигизмунд, что когда Василий сразу же после смерти Александра просил Елену поговорить с епископом, панами и со всей радой, а также с земскими людьми, чтобы пожелали его своим государем, сестра решительно ответила брату, что государство свое Александр завещал брату Сигизмунду.

Такая позиция Елены послужила причиной временного охлаждения в ее отношениях с братом Василием. Но Елена, естественно, не хотела прерывать родственных отношений с ним и со следующим же посольством Сигизмунда в Москву в 1507 г. послала ему челобитье. Тем не менее переписка между ними не наладилась, и до середины следующего года. Василий не получал никаких известий от сестры. Он упрекал ее: «от Жигимонта у нас не раз бывали послы, а от тебя не бывало никакой вести». Причиной молчания Елены были, конечно же, натянутые отношения между государствами, закончившиеся очередной войной.

Сигизмунд хотел ознаменовать вступление свое на престол удачной войной с Москвою. По его инициативе Виленский сейм 1507 г., в дополнение к решениям Мельникского сейма упорядочил правила организации военной службы. Паны, княжата, земяне, вдовы и вся шляхта обязывались в своих имениях переписать всех людей и списки под присягою передать великому князю. Предусматривалось, что если кто не выйдет на войну в положенный срок и в назначенное место, тот обязан заплатить великому князю сто грошей. Если кто не приедет и у него не будет уважительной причины на это, тот лишался жизни. Вдова также должна была платить сто грошей пени, если опоздает прислать на войну своих слуг. Если же не пришлет вообще по нерадению, то изгоняется из имения, которое переходит к ее детям или родственникам. Кто уйдет с войны без ведома великого князя или гетмана, тот казнился смертью.

Король и великий князь издал специальную грамоту о власти и правах гетмана во время похода. Ему давалось право казнить ратников смертью за грабеж, нанесение раны, утайку найденной вещи ценою выше полкопы, за поселение дерева с пчелами, за побег.

Сигизмунд считал, что со смертью Ивана III Литва сможет вернуть потерянные завоевания Витовта. Ему казалось, что в начале 1507 г. обстоятельства для этого складывались благоприятно: поход московских войск на Казанское царство оказался неудачным; и Москва должна была снова употребить большие усилия для улучшения дел своих на востоке; прежние отношения Крыма и Москвы переменились: крымский хан готов был не только помогать своему пасынку, царю казанскому, но и действовать против Москвы заодно с Литвой. Виленский сейм 2 февраля 1507 г. охотно пошел навстречу новому королю и великому князю и одобрил войну. Сбор войск был назначен к Светлому воскресению. «А для того такой короткий срок положен, — указывалось в решении сейма, — чтобы неприятель господарский, услыхавши о желании нашего господаря начать с ним войну и своих земель доставать, не упредил и не вторгся в его государство». Ливонскому магистру Плеттенбергу Сигизмунд сообщил, что крымский хан заключил с ним союз против Москвы, что послы хана казанского просят его не упустить удобного времени и ударить вместе с Казанью… на Москву, потому что царь их четыре раза уже разбил ее войска, поразил наголову брата великокняжеского, приходившего с пятидесятитысячным войском, и беспрестанно опустошает московскую землю. Что он, Сигизмунд, отправил уже своих больших послов в Крым и Казань поднимать их на Василия и что таких благоприятных обстоятельств для войны с Москвой еще никогда не было.

Литовские паны-рада писали магистру о намерениях Василия: «Если он успеет завладеть нашими крепостями — Смоленском, Полоцком, Витебском, Мстиславлем и Оршею, то вы не можете быть безопасны, тем более, что, по мнению полочан, пределы страны их когда-то простирались по Двине вплоть до самого моря, что ваш город Рига построен на их земле».

После этого Сигизмунд направил своих послов в Москву с решительными и даже задиристыми речами. Претензий к Москве было еще больше, чем у прежних королей — Казимира и Александра. Послы известили Василия о смерти Александра и восшествии на престол Сигизмунда. Они с гордостью, почти в ультимативной форме, сказали:

— Так как правда королей Казимира и Александра известна всему свету, то Сигизмунд требует у тебя, князь Василий, уступки всех литовских городов, волостей, земель и вод, доставшихся твоему отцу во время прежних войн, а также освобождения всех пленников литовских. Король в своей правде уповает на бога.

Это была угроза войны. Но Сигизмунд просчитался в выборе удобного времени для ее начала. К этому времени в Москве уже побывали казанские послы с просьбой о мире. Так что на востоке у Василия развязывались руки… Поэтому литовским послам был дан обычный, не раз повторявшийся ответ:

— Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его отчин никаких за собой не держим, а держим с божьей волею свою отчину, чем нас пожаловал и благословил отец наш и что нам дал Бог, а от прародителей и вся Русская земля — наша отчина… При этом московский князь также в жесткой форме потребовал расчета за все обиды, нанесенные литовцами русским — взятие в Брянской области более ста сел и деревень, занятие волостей князя Бельского, грабеж козельских, алексеевских, псковских, казанских купцов.

То есть в Москве войны не боялись и на требования Сигизмунда твердо обосновали свои претензии. При этом Василий дал понять послам, что он проявит решительную готовность к войне, если король не захочет мира, какой угоден московскому государю.

Отпуская послов, сам великий князь сказал:

— Напомните Сигизмунду о сестре моей, королеве Елене, чтоб она ведала свой греческий закон, чтоб он, Сигизмунд, ее жаловал и берег и держал в чести, а к римскому закону не принуждал.