Под тремя коронами

VIII

У ворот и вдоль улицы стояли любопытные горожане: всяк хотел увидеть будущую великую княгиню. Казалось, что весь Вильно был в движении. Вельможи и паны, простые люди готовили дары, запасы меда и вина для угощения княгини и ее свиты, если такая честь выпадет. Украшали дома и улицы. Люди знатные и простые, налив вином кубки, кланялись своей будущей княгине. Она же, видя знаки уважения и внимания, слыша усердные приветствия подданных Александра, думала о том, что само провидение судило ей жить здесь, с этими людьми, делить с ними и радость, и горе.

Городское население Вильно отличалось своеобразием. Оно было по-своему красивым. Мужчины-литовцы, как и славяне, уроженцы здешних западнорусских земель и других областей Руси, отличались светлым цветом волос, ярким румянцем на щеках. Совершенным овалом лиц, их профилем они напоминали во многом греческие. Это относилось и к выражавшимся в них мягкости, грации и лукавстве. Лица мужчин украшали, как правило, шелковистые, золотисто-рыжие бороды, а также ровные белоснежные зубы. Их платье тоже было оригинальным. Здесь можно было увидеть короткие кафтаны, перепоясанные яркоцветными кожаными кушаками. На многих были длиннополые одежды либо из тканей, либо из овчин мехом внутрь. Причем женщины казались менее красивыми, чем мужчины. И внешностью, и ростом, как и одеждой, они проигрывали сильному полу. Казалось, что они лишены необходимой грации, нарядности, были несколько огрубевшими.

С разрешения Александра Елена направилась на Заречье, в русскую часть города. И вскоре, сопровождаемая свитой, оказалась у Пречистенского собора. У входа на ступеньках ее встретил с крестом в руках нареченный в митрополиты Макарий, окруженный почти всем виленским православным духовенством. Приложившись к кресту, Елена вошла в собор. Митрополит и духовенство начали молебен. Свидетель ее первых молитв, Пречистенский собор стал и местом ее снаряжения к венцу.

Елена села на приготовленное для нее место, покрытое поверх подушки сорока соболями. Боярышни-свахи сняли венец с ее головы, расплели косу и надели кику. Имевшая вид царской короны, она отличалась от венца, которым невеста ослепила в Москве послов, тем, что закрывала почти всю голову. Волос из-под нее не было видно. И, конечно же, она вся была усыпана драгоценными камнями, жемчугом, ладами. По бокам спускались жемчужные рясы, на лоб — жемчужная сетка. Сзади волосы закрывались бархатом, спускавшимся до плеч. Затем боярыни прикрепили прозрачный покров-фату, закрывавшую лицо.

Все это время приехавший с княжной священник Фома читал молитвы на покрытие главы. Когда же убранную невесту сваха осыпала хмелем и опахнула соболями, Фома благословил крестом, и Елена вслед за священником вышла из собора.

Улица была полна народом. Радость, как русских, так и литовцев, бросавших под ноги Елены цветы, была неподдельной. Для одних будущая великая княгиня представлялась в дальнейшем защитницей, для других — порукой прочного мира, прекращения военной опасности, исходившей с востока. С вала и с Замковой горы гремели выстрелы салюта. В сопровождении отца Фомы, бережно несшего перед собой крест, и своей свиты княжна шла пешком к костелу святого Станислава. В его дверях Елену встречали католический епископ Войтех Табор и ксендзы. Но благословлять ее своим крестом не решились. Александр, впервые хорошо рассмотрев Елену в костеле, сказал стоявшему рядом пану Радзивиллу:

— А моя невеста, князь, хороша. Чувствую, что я ее искренне полюблю…

— Дай-то Бог, государь, — также тихо ответил князь Николай, знавший о всех любовных похождениях Александра.

И Елена, и сопровождавшие ее бояре следили, чтобы не была допущена какая-либо оплошность, которая дала бы повод утверждать, что она признала римскую веру. Нужно было, чтобы в соответствии с наставлениями Иоанна, таинство венчания совершилось строго по обряду православной церкви.

Едва Елена и Александр заняли свое место, как бояре поспешили положить под ноги невесты камку и сорок соболей, на которых она сидела во время чесания головы. Согласно уговору, венчание должно было со стороны Елены происходить по православному обряду, но митрополит Макарий не посмел приступить к обряду без согласия Александра, своего государя. Послы не дремали: видя замешательство Макария, духовник Фома приступил к венчанию и начал произносить молитвы. Княгиня Ряполовская взяла венец, чтобы держать его над головой невесты, а дьяк Кулешин приготовил скляницу с вином.

Великий князь и епископ Табор стали возражать, но князь Семен Ряполовский не принял их протеста. Положение спас епископ. Не выдержав затянувшейся паузы, он начал венчать Александра, а отец Фома — Елену, стараясь перекрикивать епископа. Скляницу с вином растоптали, Ряполовская держала венец: все православные обычаи венчания были соблюдены в точности. Из костела Александр отправился к себе в Верхний замок, Елена — в ее покои в Нижнем замке.

После венчания нарядный жених отправился в палату со своим поездом, а Елена с женой тысяцкого, двумя свахами, боярынями и многими знатными людьми ушла в соседнюю палату. Перед нею несли две брачные свечи в фонарях, два каравая и серебряные деньги. В комнате были подготовлены два места, отделанные бархатом и камками, на них лежали два изголовья и два сорока черных соболей. Третьим сороком надлежало опахивать жениха и невесту. На столе, покрытом скатертью, стояло блюдо с калачами и солью. Елена села на своем месте, одна из боярынь на жениховом, остальные — вокруг стола.

Потом королевич Сигизмунд, брат Александра, занял главное место и велел звать жениха. Александру сказали: «Государь! Иди с богом на дело!» Великий князь вошел с тысяцким и со всеми магнатами и вельможами, поклонился всем, затем свел боярыню со своего места и сел на него. Читали молитвы. Жена тысяцкого гребнем чесала головы Александру и Елене. Затем зажгли брачные свечи, обвитые соболями и вдетые в кольца. Невесте подали кику и фату. На золотых мисах в трех углах лежали хмель, соболи, платки бархатные, атласные, камчатые и по девять пенязей. Жена тысяцкого осыпала хмелем жениха и невесту, одновременно опахиваемых соболями. Дружка Александра нарезал для всех сыры и перепечу, а дружка Елены — раздавал ширинки.

Возвратившись во дворец, свечи с караваями отнесли в спальню и поставили в кадь пшеницы. Во всех углах спальни были воткнуты стрелы, лежали калачи с соболями, у кровати два изголовья, одеяло кунье, шуба. На лавах стояли оловянники с медом. Над дверью и над окнами внутри и снаружи висели кресты. Постель стлали на двадцати семи ржаных снопах.

Затем перед Александром и Еленою поставили жареного петуха. Дружка обернул его скатертью и отнес его в спальню, куда повели и молодых. Жена тысяцкого, надев две шубы, причем одну вывороченную мехом наружу, осыпала новобрачных хмелем, а дружки и свахи кормили петухом. Всю ночь конюший Александра ездил на жеребце под окнами спальни с обнаженным мечом. На другой день супруги ходили в мыльню и ели кашу прямо на постели.

Когда Елена направилась в замок, за нею шли особы княжеские, ее свойственницы-боярыни, многие знатные госпожи, послы московские и купцы, жившие в это время в Вильно. Александр и его мать, окруженные придворными и вельможами, встретили Елену. Александр взял Елену за руку и увел в покои, где жила его мать, беседовавшая с ними свободно и непринужденно. Комнаты, в которых Елене предстояло жить, были похожи на те московские, в которых прошли годы ее детства, а затем и юности. В решетчатые переплеты оконных рам вставлялись либо стекло, либо кусочки слюды. Стены комнат были затянуты тканями, разукрашены резьбой или расписаны. Дубовые полы блестели отделкой или же были покрыты сукном, в углах красовались изразцовые печи, вдоль стен тянулись лавки, крытые сукном, а также рундуки — те же лавки только со шкафчиками. Переносные скамьи, столы дополняли убранство комнат. Александр распорядился, чтобы во всех комнатах Елены, в переднем углу были размещены иконы. В парадных комнатах стояли горки с золотой и серебряной посудой, в жилых — укладки с одеждой, столы с зеркалами, постели. Везде были клетки с красивыми птицами, в том числе и с диковинными, редкими заморскими — попугаями.

В самом большом зале великокняжеского дворца состоялся великолепный обед. Однако для всех мест не хватило, поэтому столы были расставлены и в соседних комнатах. Мать великого князя королева Елизавета, всем видом показывая, будто она игнорирует Елену, сидела в великолепном, с резной спинкой золоченом кресле на возвышении, когда к ней подошли Александр с Еленой. В знак почтения к королеве-матери молодые постояли у ее кресла, пока двое литовских вельмож не пригласили их за стол. Во время обеда играла музыка, певцы славили величие великокняжеского дома, а плясуны и плясуньи показывали свое искусство. Сопровождавшие Елену послы, другие знатные московские люди обедали в отдельной комнате, но на виду у Елены и Александра. Потом от имени Александра дарили гостей деньгами: Семену Ряполовскому, Михаилу Русалке и Прокофию Зиновьевичу по двадцать червонцев, их женам — по пятнадцать. Московскому дворецкому, дьяку, окольничим, стольникам и конюшим, детям боярским — по десять червонцев. На золотой, осыпанной драгоценными каменьями, тарелке Елене поднесли сто червонцев. Из одной только учтивости Елена приняла этот дар. И с радостью — перстень с изумрудом, такие же серьги и ожерелье, подаренные мужем.

В Вильно началось двухнедельное празднование: народ ликовал, во всю пользуясь обилием и разнообразием угощений для простых людей. Только наступивший великий пост положил конец празднику, и жизнь в городе, как и во дворце, вошла в свою обычную колею.

Вскоре после венчания у Александра состоялся прием московского посольства. От имени бояр Ряполовский произнес приветственную речь, от имени тестя бояре поднесли подарки и были приглашены к обеду. Одновременно во дворце начались веселые пиры, в которых участвовали сотни приглашенных. На другой день Александр принял подарки от тестя, которые обычно дарились молодому: золотой крест с цепью и дорогое платье. Присутствовавшая при этом великая княгиня красовалась в русской одежде по свадебному чину: в кике, белом летнике и соболиной шубке. Летник был сшит из легкой шелковой ткани. Его откидные рукава равнялись по длине всему платью, но сшивались только до половины и украшались пришивными полотнищами из более тяжелой ткани. Все было украшено шитьем и жемчужными с дорогими каменьями низаньями. По подолу летник Елены был украшен каймой, опушенной красивым, легким мехом. Нижней одеждой была шелковая сорочка в виде длинной туники с длинными сборчатыми рукавами до кистей рук, украшенных дорогими запястьями.

Кругом себя во дворце Елена слышала русскую речь. Русский язык был не только языком государственным, но и языком всех слоев общества. На нем говорил ее муж Александр, а также вся знать. И, несмотря на усилия правительства распространить польский язык, на ропот отдельных литовских вельмож на пренебрежение к их литовскому языку, русский продолжал преобладать. Он был языком летописей, законов, судопроизводства, богослужения, народных песен и преданий. Уже в это время Литва «квитнела русчизною».

Прошел месяц беззаботной придворной жизни, наполненной любовью великого князя и удовольствиями. Елена ознакомилась с городом и, как ей казалось, полюбила его. Великая княгиня, прежде всего, посетила все православные храмы. Церковь святого Николая, которая существовала уже при Гедимине, была самой древней по времени возникновения. В правление Ольгерда, стяжавшего славу героя ценою крови множества людей и пепла городов, первая его жена, Мария Ярославовна, княжна Витебская, основала церковь святой Параскевы, или Пятницкую. Вторая его супруга Иулиания Александровна, княжна Тверская, основала церковь Пречистой Богородицы и святой Троицы. Во время посещения их Еленой они были полны народу, шли богослужения, красотой и пышностью не уступавшие литургиям в московских церквях. В это же время или несколько позже в городе основан был православный монастырь. Во всяком случае при нападении рыцарей-крестоносцев сто десять лет тому назад виленские православные чернецы стойко обороняли город.

Но продвижению и утверждению христианства иногда противостояли литовские язычники. Во время одного из походов Ольгерда на Москву они напали на францисканцев и умертвили их. Семерых монахов язычники привязали к крестам и сбросили в реку.

Митрополит Макарий предложил Елене обязательно посетить церковь святого Николая Успения. И рассказал при этом историю, которая и для него самого была труднообъяснимой. Ольгерд был покровителем христианства. Он воздвиг православную церковь в Вильно, две — Благовещенскую и Свято-Духовскую — в Витебске. Тем не менее в 1342 г. по настоянию жрецов он велел казнить за принятие греческой веры двух литвинов, бывших у него в услужении, Куклея и Миклея, а через пять лет третьего, по имени Нежило. Они наотрез отказались брить бороды и есть мясо в великий пост. Их уговаривали, мучили пытками, но они твердо стояли на своем, за что, как считала людская память, и были казнены. Восточная церковь причислила их к лику святых под именами Антония, Иоанна и Евстафия. Все трое страдальцев за православную веру, виленские мученики, были похоронены в церкви святого Николая Успения. Митрополит Макарий, завершая рассказ об этом, сказал:

— Обстоятельства, побудившие Ольгерда сделать такую уступку языческим жрецам, уже утратившим свою силу к тому времени, когда престол великого князя уже был окружен множеством христиан, остаются непонятными, неразъясненными. Но одно несомненно: тогда они имели важный политический смысл.

За это время Елена не сделала мужу ни одного упрека. Если ей что-либо не нравилось в его поведении, она неизменно повторяла: меня восхищают все твои привычки, мой великий князь. Александр же отвечал: прости мой гнев и мою гордыню. Они ослепляют меня…

За это время и Александр, и великокняжеский двор убедились, что великая княгиня не чопорная, легкомысленная жеманница, а молодое, чистое создание, всем сердцем стремящееся к правде, добру и справедливости. Александру казалось также, что в ней он может приобрести верного, надежного, любящего друга. И действительно, Елена явилась в Литву не своенравной затворницей московского терема, а русской женщиной с вполне сложившимся открытым характером, с твердыми убеждениями и идеалами. От своих знаменитых родителей она наследовала и многие присущие им черты: чувство собственного достоинства, стойкость, энергичность, практический склад ума, расчетливость, бережливость и даже скупость. Отец, мать и бабушка внушили ей домовитость, умение беречь и распоряжаться своим имуществом, двором и подвластными ей людьми. В то же время в Москве она получила хорошее для своего времени образование — знание догматов православной церкви, глубокое проникновение в русскую историю. Ей была привита любовь к искусству, музыке. Она пела и играла. В отеческом доме у нее были выработаны твердые нравственные правила и убеждения, давшие ей силу противостоять соблазнам и искушениям отличавшихся вольными нравами и даже распущенностью дворов Ягеллонов.

Елена имела опыт жизни при великокняжеском дворе, полностью проникнутом государственными интересами. В Москве она многое подметила и многому научилась. Видела дворцовые интриги, была свидетельницей потрясающих сцен политической борьбы. Пока была жива бабушка, мать отца, отношения в великокняжеской семье были сносны. Она умела примирять непримиримое, влиять на поведение и сдерживать даже такую гордую и хитрую женщину, какой была мать Елены. Бабушка обуздывала честолюбие, эгоизм и своеволие своих младших сыновей, братьев великого князя Иоанна, выступавших против намерения последнего передать престол своему сыну, а не старшему в роде, как это было принято. В то же время она отстаивала интересы своих младших сыновей перед великим князем. Елене пришлось быть и свидетельницей трагических событий. Подростком она видела как ее родная тетя Анна Рязанская спасала от смерти своего сына Ивана. Великой княжне было 18 лет, когда разразилась гроза над ее дядей князем Андреем, который был схвачен, осужден пристрастно, долго томился и умер мучительной смертью в заключении, подле стен великокняжеских. Елена не могла не знать, что многие и многие в Москве громко осуждали ее мать, считая последнюю виновницей и подстрекательницей многих бед. Опыт Елены во многом обогатило общение со снохой великого князя, молодой княгиней Еленой, дочерью господаря Стефана Молдавского, женой старшего сына великого князя и его наследника Ивана. Елена Молдавская рано овдовела, но тем не менее вносила много отрицательного в великокняжескую семью, глухой борьбы и интриг. Все недовольные всевластием Иоанна, новшеством Софии Палеолог и ее греков, все вздыхавшие по удельной старине и желавшие видеть преемником Иоанна III его внука Дмитрия, сына Елены Молдавской, группировались вокруг нее. Все это грозило вылиться в ожесточенную борьбу.

Уже в первые недели жизни в Вильно Елена ближе всего познакомилась с высшим слоем общества — панами-радой и вельможами. Значительные по своему влиянию при Ягайле и Казимире, паны-рада еще больше усиливались при мягком и неопытном Александре. В раду входили главнейшие светские и духовные должностные лица: виленский, брестский и луцкий епископы; виленский, трокский и подляшский воеводы; жмудский староста, подскарбий дворный. В их руках были главнейшие государственные должности — уряды. Они же были канцлерами и гетманами. Как некогда при Витовте и Казимире, так и при Александре советниками, высшими сановниками и придворными являлись представители белорусских родов, потомки князей Слуцких и Копыльских, происходивших от Олельки, внука Ольгерда и Иулиании; князья Сапеги, потомки Наримунда Гедиминовича, князя пинского и мозырского; князья Друцкие-Соколинские, Горские, Любецкие, Озерские, Подберезские, происходившие от Романа Галицкого; князья Соломорецкие, Лукомские, Головчинские, Масальские и другие. Высокое положение в княжестве занимали также и знатные боярские, хотя и не княжеские роды — Деспотов-Зеновичей, Тышкевичей, Корсаков, Ходкевичей, Кишков, Глебовичей, Войнов, Завишей, Воловичей, Гарабурдов и других. Значение панов рады в княжестве, ее сила поразили Елену, воочию видевшую роль московских бояр и князей и их взаимоотношения со своим государем. Поэтому, воспользовавшись установившимся полным взаимопониманием и гармонией в отношениях с мужем, Елена робко попыталась вмешаться непосредственно в политическую жизнь государства и дела великого князя:

— Александр, почему у нас так велико значение рады и почему фактически она принимает все важные решения, а не великий князь, — нерешительно — а вдруг воспримет как вмешательство в его дела — спросила Елена.

— Так сложилось, вошло в обычай. Видимо всем великим князьям и мне это намного облегчает жизнь, — ответил он. Но, почувствовав, что это звучит не совсем искренне и убедительно, продолжил. — Во всяком случае, мой отец советовался с радой по всем делам внешней политики, с ней же решал вопросы законодательства, управления и суда. Рада помогает решать все сложные проблемы, а их великое множество. И даже сейчас, после нашего брака и родства с таким сильным государем, как твой отец.

Положение нашей страны улучшилось и даже упрочилось, но не настолько, как ожидалось. Во взаимоотношениях с Польшей Великое княжество по-прежнему находится на положении просителя, часто так и не получающего никакой помощи. Литва надеялась на помощь Польши на юге, где, помимо набегов крымских татар, грозную опасность представляла Турция. Поскольку эта страна еще в большей мере угрожала Польше, то последняя была заинтересована в согласованных действиях с Литвой. Тем более, что успешные действия Иоанна III на восточных границах Великого княжества Литовского совпали с усилением турецкого давления на Венгрию и закреплением турок в румынских княжествах. Два года назад Литва и Польша обменялись грамотами о верности военному союзу. Ратифицируя договор о трехлетием перемирии с Турцией, польские послы, действовавшие и от имени Великого княжества, сумели добиться от султана Баязета отхода крымских татар от крепости Четатя-Албэ в устье Днепра. Однако в ответ на это крымчаки построили в низовьях Днепра новую крепость, а вскоре ворвались на Волынь, но полякам и литвинам удалось разбить их под Вишневом. Затем татары разорили Киев, а в следующем году — Ровненскую область. Москва же проводила и, к сожалению, проводит двойную политику. Сначала Иоанн даже не сообщил Менгли-Гирею о мирном договоре с Великим княжеством, а позднее дал понять, что благосклонно отнесется к действиям татар против него. Боярин Звенец привез хану извинения Иоанна, что за худой зимней дорогою не уведомил его о моем сватовстве. При этом московский великий князь писал Менгли-Гирею: «Не требую, но соглашусь, чтобы ты жил в мире с Литвою, а если Александр будет опять тебе или мне врагом, то мы ополчимся на него общими силами…»

При наличии угрозы Польше со стороны турок, — продолжил далее Александр, — важную роль играет влияние на Молдавию. Она стала яблоком раздора между Венгрией, Польшей и Турцией. Поляки стремились вернуть свою гегемонию в Молдавии, как при поддержке Литвы, так и путем создания широкой антитурецкой коалиции.

Александр, видимо, устав от этих рассуждений, замолчал. Но Елена и сама уже хорошо представляла проблемы, стоявшие перед княжеством. Она видела, что отсутствие явных успехов во внешней политике Александра ослабляло и без того непрочное положение Литвы среди государств, которыми управляли Ягеллоны. Посетившие Вильно в 1495 г. польские Ягеллоны привезли проект создания для самого молодого представителя династии Сигизмунда отдельного княжества со столицей в Киеве. Фактически это означало переложить расходы на содержание Сигизмунда на Великое княжество Литовское, освободив от этой обязанности польского короля Альберта. Однако рада панов при поддержке верхушки знати выразила категорический протест. А сам Александр, писавший польскому королю, что он всегда будет действовать согласно его советам, согласовывавший с ним даже свое сватовство к дочери Иоанна и отправлявший на утверждение королю даже свои акты о производстве шляхтичей в рыцарское достоинство, на этот раз был вынужден уведомить Альберта, что не может игнорировать волю страны.

Депутация Польши, участвовавшая весной 1496 г. в работе виленского сейма Великого княжества, повели речь о возобновлении унии двух государств. Причем польская делегация, стремясь к уступкам, предложила обсудить один из более ранних актов унии, в котором сюзеренитет Польши не подчеркивался. По сути польский проект предусматривал договор о взаимной помощи, то есть политический союз, в том числе и избрание монархов в обеих странах из династии Ягеллонов. Рада панов и Александр согласились утвердить документ с условием, чтобы не действовали все прежние акты, нарушавшие суверенитет Великого княжества. Поняв, что Литва, даже находясь в незавидном положении, соблюдает свои интересы, польские делегаты возвратились в Краков.

Усиление Московского княжества привело к установлению в это время связей Великого княжества Литовского со Швецией. После вторжения русских в Финляндию шведы прислали в Вильно посольство с просьбой о помощи. Но Александр, только что заключивший мир с Иоанном, естественно, не мог его нарушить.

Однако в ноябре-декабре 1496 г. представители Польши и Великого княжества провели тайную встречу в Парчеве, где обсуждалась предстоящая военная операция на юге. Литовское войско должно было действовать против крымских татар, и особенно против Очакова и управляемой турками Четатя-Албэ в устье Днепра. Великое княжество стремилось избавиться от татарских набегов, которые в последний раз дошли до Мозыря. Польское войско должно было атаковать Киликию в устье Дуная.

После долгого молчания Александр, поскольку и для него это было важной, беспокоящей проблемой, все же продолжил:

— Конечно, радные паны многое клонят на свою сторону, многое решают в своих интересах в ущерб государству. Но все они знатные литвины, паны и князья собственно Литвы.

— Да, милый, — сказала Елена. — И очень-очень редко среди них встречаются русские, тем более православные бояре…

Александр долго молчал, потом, как бы нехотя сказал:

— Так повелось. Государство наше называется Великое княжество Литовское, а затем уже Русское и Жемайтское. Литовские князья, опираясь на свой народ, положили ему начало, а затем и укрепили. Я, как ты знаешь, по отцовской линии принадлежу к литовским князьям. И я всегда помню о том, что принадлежу к этому племени.

Александр подошел к жене, мягко обнял, притянул ее к себе и продолжил:

— Надеюсь, что ты скоро узнаешь и полюбишь Литву, как люблю ее я, а литовцев, как любишь славян-русинов. Нас, литовцев, иногда обвиняют, что на войне мы не только храбры и мужественны, но и неоправданно жестоки… Но во время войны каждый народ предстает диким и жестоким. Война не может служить примером. На самом же деле в обычной жизни литовцы добродушны, гостеприимны, нравственны и даже поэтичны. А чего стоят песни литовцев, эти замечательные памятники прошедшего, внутренней жизни народа, его добрых качеств, страстей и, разумеется, пороков. Их тоже не лишен ни один народ. В этих песнях и раскрывается душа народа, его нравственная суть. В них веют теплые ветры, поют прекрасные девы, цветут луга. Дети плачут на могилах родителей. Брат брату, сестра сестре, мать дочери подают дружеские, родственные руки и взаимно благословляют один другого. Ни одна песня литовцев не оскорбляет человека, нигде любовь не обезображена грубостью и бесстыдством, не прославляет низость и обман. Не только песни, но и вообще поверья, народные обычаи убеждают, что дома, при семейном очаге литовец кроток и добр.

Несомненно одно, продолжал далее Александр, что в бою ли, в песне, в обряде литовец всегда и везде высказывает и заявляет такую восторженную любовь к родным местам, к своему князю-властелину, к семье и своей земле, что подобной любви, подобного отношения трудно отыскать у других народов.

Конечно, в тех законах и заповедях, которыми литовцы руководствовались до того, как стали христианами, есть и такие, которые в наше время можно оценить по-разному. Чего стоит, например, заповедь, что соседей, поклоняющихся нашим богам, следует считать друзьями, а с людьми другой веры следует вести постоянную войну. Или такая: если кто, находясь в здравом уме, пожелал принести в жертву богам и сжечь своего домочадца или ребенка, не следует ему воспрещать этого, потому что огонь освящает человека и делает его достойным жить с богами. Но многие заповеди и сегодня некоторые считают вполне оправданными. В частности, такую: пойманного в воровстве в первый раз следует высечь розгами; во второй раз — бить палками, за третьим разом — сжечь вдали от лика богов.

Затем Александр перевел разговор на трудности, с которыми повседневно встречается государь.

— Оказывается, Елена, — сказал он, привлекая жену к себе, что, будучи королевичем, я слабо представлял все сложности управления государством. Не знал, что для сохранения власти требуется и большая удача, и большое искусство. Все дело, как я теперь понимаю, не столько в ответственности, сколько в том, должен ли государь быть жестоким или милосердным? Да, жестокостью можно навести порядок в стране. И ему не следует считаться с обвинениями в жестокости, если он хочет удержать своих подданных в повиновении. И этим государь может проявить не что иное, как милосердие.

— Так что же лучше, чтобы правителя любили или чтобы его боялись? — робко спросила Елена.

— Вообще говоря, было бы хорошо, если бы его и любили, и боялись, но любовь не уживается со страхом. Поэтому, когда есть выбор, нужно выбирать страх. Ведь люди лицемерны и склонны к обману. Пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не жалеть: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда тебе явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся. Государю нужно внушать страх, но делать это надо так, чтобы избежать ненависти. Но со страхом, так же, как и с жестокостью, нужно «не перегнуть палку», ибо государь может превратиться в глазах подданных в тирана. А тираном оправданья нет. Тираническая власть действует развращающе на самих правителей и на народ.

Вообще же государь должен следить за тем, чтобы не совершать ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных. Ненависть они, как правило, возбуждают жадностью и хищническим посягательством на добро и женщин своих под данных. А презрение — непостоянством, легкомыслием, малодушием, нерешительностью и изнеженностью. Этих качеств нужно остерегаться как огня, стараясь, наоборот, проявлять великодушие, бесстрашие, основательность и твердость.

Александр увлекся рассказом и спросил как бы сам у себя: как же следует поступать великому князю, чтобы его почитали? Ничто не может внушить такого почтения к государю, как военные предприятия и необычайные поступки, то есть значительные в гражданской жизни действия. Самое главное — создать себе славу великого человека. Убийством граждан, предательством, вероломством, жестокостью и нечестивостью можно стяжать власть, но не славу. Правитель должен оказывать покровительство дарованиям, оказывать почет отличившимся в искусстве или ремесле, занимать народ празднествами и зрелищами. Это последнее было хорошо известно еще древним римлянам, — уточнил Александр.

Елене нравились рассуждения Александра, и она спросила:

— Должен ли государь быть щедрым или бережливым?

— Конечно, хорошо иметь славу щедрого государя. Тем не менее тот, кто ради этого проявляет щедрость, может навредить самому себе, то есть просто разорить казну. Поэтому все же благоразумнее смириться со славой скупого правителя, и тогда со временем люди увидят, что благодаря бережливости, государь довольствуется своими доходами. Это как раз то, чего мне никак не удается добиться, — как бы оправдываясь, сказал Александр.

— А должен ли государь твердо держать свое слово? — продолжала задавать вопросы Елена.

— Интересно то, что в наше время великие дела удаются лишь тем, кто не старался держать данное слово и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца… Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание… Лицемерие — отнюдь не порок для государя. В глазах людей надо, конечно же, являться сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым. Желательно и быть таковым на самом деле, но внутренне следует сохранять готовность проявить и противоположные качества, если это окажется необходимым… Государь может и должен обладать хитрой натурой, но он должен уметь ее прикрывать…

— А как же правители должны относиться к религии, к вере людей?

— Государи должны, прежде всего, оберегать от порчи обряды своей религии и непрестанно поддерживать к ним благоговение, ибо не может быть более очевидного признака гибели страны, нежели явное пренебрежение божественным культом.

Разговор проходил поздним вечером. И хотя свечи оплыли и догорали, Елена все продолжала и продолжала спрашивать у мужа:

— А какую роль для государя играют его помощники? И как он должен их подбирать?

— Это, как я убедился, едва ли не самое сложное для меня… Хорошо, если государь правит при помощи слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять государством. Конечно, следует избегать льстецов, которыми полны дворцы, и окружать себя людьми, которые способны всегда говорить только правду, какой бы горькой она ни была… Судя по тому, хороших или плохих помощников выбирает себе правитель, можно говорить и о его собственной мудрости. Важно не только выбрать преданного и умного помощника, но и стараться воздавать ему по заслугам, умножая его состояние, привязывая его к себе узами благодарности, разделяя с ним не только обязанности, но и почести. Люди, в общем-то, очень тщеславны и так обольщаются на свой счет…

Помолчав, Александр добавил:

— Видимо, человек был создан в последний день творения, когда Господь уже утомился. Может поэтому каждый, подобно луне, имеет свою неосвещенную сторону, которую он никому никогда не показывет…

Свечи, между тем, догорали, и в великокняжеской спальне в свои права вступала ночь…

Как-то вечером Александр сказал:

— Завтра я выезжаю в Гродно. Воевода Довгирд просит помочь укрепить его положение, унять магнатов, усмирить местную знать в ее претензиях и устремлениях…

Елене предложение мужа оказалось как нельзя кстати. Митрополит Макарий посоветовал ей посетить созданный в Гродно девять лет назад Коложский монастырь.

— Бедствует святая обитель, никак не может стать на ноги, — печально сказал митрополит. — Может быть ты, княгиня, взяла бы его под свою высокую руку…

Елена пообещала владыке побывать в монастыре при первой же возможности.

И она с радостью ответила мужу:

— Так и я хочу поехать с тобой, мой государь…

— Это будет хорошо. Ты увидишь княжество, а оно — тебя. Самое время… Да и я давно уже собираюсь показать тебе наиболее красивые и знаменитые места княжества и особенно Литвы, которая достойна твоего внимания, как, впрочем, и внимания ученых и поэтов.

Через несколько дней великокняжеский поезд, состоявший из нескольких десятков повозок, сотни великолепно снаряженных всадников, выехал из Вильно на юго-запад. Вскоре начались земли Трокского воеводства. Александр рассказывал о давно минувшем, о героическом мужестве, храбрости и доблести своих родственников князя Кейстута и его сына Витовта. Слушая, Елена любовалась окружавшей природой, поражавшей своей красотой, разнообразием и неожиданными переменами. Неман, вобравший в себя множество причудливых извилистых притоков, озера, в любое время суток казавшиеся белыми от птиц, живописные дубравы, холмы и поляны менялись здесь с каждой верстой. Могилы-курганы, городища, другие древние обиталища людей свидетельствовали как о величавом прошлом этого края, так и о бренности приходящего времени. Елена заметила, особенно проезжая Езну и Бирштаны, что местные жители во многом отличались от соседей. Княгиня подумала, что нигде, пожалуй, она не встречала такое количество красивых женщин, как здесь. И это, объясняла она себе, есть результат влияния на людей роскошной природы, их взаимодействия.

Вскоре подъехали к Трокам, построенным Гедимином, на месте старого, разрушенного крестоносцами, укрепления. С трех сторон крепость окружала вода двух озер — Гальвы и Спайсце, так что въехать в нее со стороны виленской дороги можно было через узкий перешеек. Рядом с замком находился высокий сторожевой курган, с укреплениями и, по обыкновению, окруженный глубоким рвом. Двойная каменная стена, построенная в два этажа, окружала всю площадь замка. В нем было множество больших залов, расписанных великолепной живописью в византийском стиле. Вокруг острова с замком было несколько других островов разной величины, соединенных между собой мостами. На них находились кухни, конюшни, бани, сады. На одном из островов блестела куполами построенная Витовтом для своей третьей супруги княжны Гольшанской Иулиании небольшая православная церковь.

Александр рассказывал:

— В Трокском замке жил храбрый и добрый Кейстут со своей прекрасной Бирутой, служившей в памяти народа олицетворением красоты и добродетели, соединяя в себе все высокие качества, которые дали право потомкам называть ее святой. Дочь боярина Видимунда, супруга князя Кейстута, мать Витовта после изменнического убийства своего мужа возвратилась в родной Паланген, опять стала жрицей-вейделоткой и здесь умерла. В этом замке 30 октября 1430 г. скончался величайший из литовско-русских князей Витовт: а через десять лет здесь князья Чарторыйский, Довгирд и Лелюш умертвили великого князя Сигизмунда Кейстутовича, брата Витовта. Троки было любимым местом моего отца Казимира. Здесь он удивлял всех гостеприимством, роскошью и блеском. Во время великолепных обедов у него играли несколько десятков музыкантов.

Больше дня отдыхали в замке. Дальше путь лежал к Неману, на берегах которого было множество развалин замков и строений, свидетелей беспрестанных набегов и кровавых битв с крестоносцами. Александр рассказал ставшую уже легендарной историю об одной из таких крепостей — Пиллене:

— Почти двести лет назад на берегу Немана существовала деревянная крепость, гарнизон которой вместе с женами и малолетними детьми составляли четыре тысячи человек. Возглавлял их храбрый и мужественный князь Маргер. Осажденные крестоносцами, они защищались всеми силами и умело. Вовремя исправляли повреждения в стенах, ночами даже нападали на рыцарей. Но враги подтянули все свои стенобитные машины и бросили в крепость сотни зажигательных стрел. Начались пожары. Тогда князь велел зажечь большой костер, собрал всех своих безмерно храбрых соратников и предложил им умереть, но не сдаваться. Явилась жрица и стала обезглавливать добровольно обрекших себя на смерть. Видя, что рыцари уж совсем близко, Маргер бросился в подземелье, заколол свою жену и детей, бросил тела их в костер и пронзил себя мечом. Жрица также живою бросилась в огонь…

В один из вечеров недалеко от Алькеник остановились у озера, когда на него, упруго выставив ноги вперед, садилась большая стая лебедей. Вскоре солнце зашло, и князь, взяв княгиню за руку, повел ее по берегу озера. Над темно-синей, застывшей в предчувствии спокойной ночи озерной гладью начал куриться голубой туман. Где-то далеко, как безутешная вдова, тосковала желна. В глубине леса послышался почти детский крик: то на широких бесшумных крыльях филин настиг зайца. Муж и жена сели прямо на траву около ржаного поля… Все вокруг полнилось вечерними голосами. И еще не успел мрак густо опуститься на землю, как началась дружная, голосов в семь, плач-песня перепелов: «Вот полоть! Вот полоть!..» Затем завороженные луной, туманом и тусклым блеском ржи, перепела начали сходить с ума: «Пить-порвать!» «Пить-порвать!» «Тюр-тюр!» — нежно отзывались им самки. Александр и Елена, прислонившись друг к другу, зачарованно слушали.

— Это лучшая песня на поле, — почти шепотом сказал князь. В знак согласия Елена еще плотнее прижалась к мужу. Чистые, резкие звуки заканчивались в одном месте и тут же начинались в другом… Одновременно появились и звуки низко летавшего козодоя, на топком месте в стороне одиноко кричал дергач. А перепела били и били, наполняя своей песней все поле.

— А хочешь, мы поймаем перепелов?..

— Это было бы интересно. Но возможно ли?

Александр подал знак и старший из охранников, находившихся поодаль, с готовностью подбежал к князю.

— Збышек, княгиня хочет, чтобы вы поймали перепелов.

Охранник безмолвно и быстро удалился.

— Не разговорчив, однако, этот старший охранник…

— Кто мало говорит, тот мало делает, — заметил на это князь. — К тому же он литовец, а они немногословны…

Вскоре над полем в двух шагах над землей была растянута сетка. Чеканные звуки перепелиного боя долетали до опушки и возвращались назад, в поле. Казалось, что все поле кричит странными звонкими голосами. Охранник, подражая перепелкам, отзывался нежной, глуховатой трелью. И это услышали влюбленные певцы. Они бежали к манку так, что стебли пригибались к земле и выдавали место, где они находились. Один из них не выдерживает и опьяненный страстью пытается взлететь. И уже не кричит как обычно, а захлебывается в сетке.

Вскоре Збышек поставил перед княгиней корзину, где сидели перепуганные пленники. Елена нагнулась, подняла плетеную крышку. Пять птиц одна за другой рванулись ввысь, а затем, как будто передумав, плавно опустились в рожь. И сразу же в общую перепелиную песнь добавилось еще несколько голосов.

Ото ржи поднимался пар, голубым дымком проплывая над полем и опускаясь в покрытую кустами ложбину. Луна поднялась, осветив кусты и копны сена. Эта ночь любви великого князя и княгини продолжалась среди нескончаемых песен перепелов и множества других таинственных звуков, доносившихся как с поля, так из темной громады леса, окружавшего озеро. Слушая все это, Елена шептала мужу: я тебе любви открою тайну, грусть твою развею нежной лаской, скуку прогоню я доброй сказкой, боль твою заговорю заклятьем…

Короткая летняя ночь прошла незаметно: на востоке неумолимо занимался рассвет. Незаметно померкли звезды, а затем ушла со своей небесной стражи и последняя, самая яркая из них. Слегка порозовели небо и земля, а затем утренняя заря все шире и шире наполняла собой все вокруг.

По обыкновению, взявшись за руки, молодожены медленно пошли в сторону великокняжеского поезда… Глядя на них, можно было подумать, что в супружеской жизни их еще не коснулись недоумения, огорчения и попреки. Елена спросила мужа:

— Ты полагаешь, что это блаженство может продолжаться вечно? — Александр счастливо рассмеялся… Но затем, то ли желая поддразнить жену, то ли всерьез сказал:

— Не хочу огорчать тебя, дорогая, но прекрасное недолговечно…

— Вот и наши охранники дремлют у погасшего огня, — показал он на троих воинов, уютно разместившихся у костра. Услышав шаги приближавшегося великого князя, стражники вскочили, виновато опустив головы. Александр укоризненно сказал:

— Опасен сладкий сон… Тем более, если он одолевает стражу…