Под тремя коронами

XIII

Среди многих и трудных великокняжеских дел Александр как католический государь не забыл вовремя уведомить Рим о событиях в Литве. После женитьбы на Елене посол великого князя литовского вез его святейшеству Папе Римскому письмо. В нем Александр, давая знать римскому двору о браке своем с Еленою, осознанно допустил неточность: по поводу грамоты о вере Елены, данной им Иоанну, он писал, что обещал тестю не принуждать жену к принятию католицизма, если она сама не захочет принять его.

Посол привез ответ папы литовскому князю, что совесть его останется совершенно чиста, если он употребит все возможные средства для склонения Елены к истинной христианской вере. Но и без этого совета папы католическое духовенство, встревоженное тем восторгом, с которым православные встречали единоверную невесту, а затем и жену великого князя, уже пыталось оказать влияние на княгиню. Каждый священнослужитель от епископа до мелкого служителя костела считал свом долгом обратить Елену в свою веру.

Каноник Иван Скарин, известный, главным образом, тем, что измельчил и съел Библию, чтобы исполниться ее духом, потерпев неудачу в обращении Елены в католицизм, даже стал жаловаться:

— Нет ни одного народа, который был бы так непоколебим в защите своих схизматических заблуждений, как народ русский…

И если Елена до этого просто выслушивала бесплодные увещевания, то в этом случае она возразила, твердо высказав свою позицию:

— Не вижу в этом ничего плохого. Я одобряю приверженность народа к своей отеческой вере и разделяю его опасения за ее неприкосновенность…

Справившись с охватившим ее волнением, великая княгиня продолжила:

— У нашей веры великое будущее. Потому что на страже православия вместе с народом дружно стоят многие княжеские и боярские роды Литвы и Руси. Тут и Острожские, и Глинские, и Слуцкие, и Сапеги, и Кобринские, и Ходкевичи, которых, как тебе известно, называют львиной породой Литвы.

Жена князя Василия Ромодановского Ефимия, крестная мать Елены, была всегда дружна с матерью Елены, великой княгиней Софией. На ее глазах Елена росла, она знала великокняжеские семейные тайны и секреты. Она передала Елене письмо от матери, которая откровенно писала, что хочет укрепить дочь в решимости следовать вере, чтобы у нее не угасала любовь к стране, в которой родилась и выросла. И я и ты, — писала мать, — являемся наследниками славного императорского рода Палеологов. Это нас ко многому обязывает. И поверь, доченька, что пройдет время и Россия будет не только надежным центром нашей веры, православия, но и свою столицу перенесет в Византию, в Константинополь. И управлять необъятной Россией из этого города будет русский царь по имени Константин.

Напутствуя Ефимию, великая княгиня София попросила:

— Ты присмотри за Еленой и вразуми, чтобы она во всем слушала голос разума, а не зов страсти… Сама знаешь, при дворах Ягеллонов не только веселье, но и распутство процветает…

Елена обрадовалась приезду Ефимии, рассчитывая на ее поддержку и помощь. И действительно, княгиня Ромодановская стала заменять Елене мать, с ней она делилась своими проблемами и заботами. Уже при первой встрече княгиня, обняв и приголубив Елену, сказала:

— Замужние женщины самые несчастные… Они словно в клетке птицы… Но что поделать, если такая наша доля. Главное для женщины — быть приятной и мягкой, спокойной и уравновешенной. И тогда эти ее качества будут умиротворять. Если нрав твой от природы открыт людям и с тобою им легко, они не станут осуждать тебя. Та же, что ставит себя чересчур высоко, речью и видом — заносчива, обращает на себя излишнее внимание. А уж если на тебя устремлены взоры, то тут не избежать осуждения и колкостей по поводу всего: и как ты входишь и выходишь, садишься и встаешь. Та же женщина, чьи речи о людях пренебрежительны, вызывает еще большее осуждение, о ней будут злословить и не выказывать никакого сочувствия и доброжелательства.

Затем крестная, как бы стесняясь самой себя, спросила:

— Любит ли тебя, великий князь?

— Да, крестная…

— А ты его?

И Елена, как бы застеснявшись своей любви, ответила:

— Его нельзя, невозможно не любить — он пахнет медом…

Елена жаловалась своей крестной:

— По просьбе отца переписку с родителями я веду через московского подьячего. Более того, я скрываю это от мужа, что и неприятно, и опасно.

Ефимия успокаивала:

— Я же знаю, что ты одарена не только нежным сердцем, но и здравым умом. Это поможет тебе быть благоразумной. Конечно, не просто в твоем положении сохранять долг покорной дочери и блюсти интересы мужа, государственные выгоды твоего нового отечества…

И наставляла Елену:

— И дальше никогда не жалуйся родителю на свои домашние проблемы, старайся всячески утверждать его в приязни и союзе с мужем.

— Но, к сожалению, требования батюшки бывают трудно осуществимы. Вот последнее из них. В Москве услышали, что Александр готов отдать в удел младшему брату Сигизмунду Киевскую область. Действительно, такой совет супругу высказали радные паны. В связи с этим отец пишет мне, чтобы я постаралась отвратить мужа от намерения столь вредного… Ума не приложу, матушка, как мне добиться этого… А хотелось бы… Вот послушай, матушка, что пишет отец…

Елена подошла к столу, выдвинула потайной ящик и достала письмо:

— Советую, ибо люблю тебя, милую дочь свою… Не хочу вашего зла, — зачитала она слова отца. — А на самом деле многие советы отца обращаются во зло мне… Я сказала мужу, — продолжала Елена, — что отец спрашивает, для чего он не хочет жить с ним в любви и братстве… Муж приготовил и показал мне свой ответ отцу. В нем сказано: для того, что ты завладел многими городами и волостями, издавна литовскими; что пересылаешься с нашими недругами султаном турецким, господарем молдавским и ханом крымским, а доселе не помирил меня с ними, вопреки нашему условию иметь одних друзей и неприятелей; что россияне, невзирая на мир, всегда обижают литвинов. Если действительно желаешь братства между нами, то возврати мое и с убытками, запрети обиды и докажи тем свою искренность: союзники твои, увидев оное, перестанут мне злодействовать.

— Что я могла приписать к этой грамоте, кроме поклона родителю? — спросила Елена.

— Конечно, хотелось бы во всем быть послушной своему батюшке… Но вот он начал настаивать, чтобы я не носила польской одежды. А муж, наоборот, настаивает, чтобы я переменила русское платье на литовско-польское. Кроме того, здесь жены всех вельмож, знатных панов и даже православных купцов носят польскую одежду. Потом ты сама, крестная, посмотри: польская одежда не менее красива, чем наша московская. Кроме того, она более удобна…

— Вот я сейчас, — сказала Елена и вышла в соседнюю комнату.

Вскоре она появилась в польском наряде. У Ефимии даже перехватило дыхание: так хороша была ее крестница. На ней было сшитое из голубой камки длинное платье, из-под которого едва были видны сапожки. Оно оставляло открытыми руки, шею и плечи. Через лоб голову охватывала узкая полоска из светло-красной камки, густо усыпанная жемчугом. Такое же ожерелье украшало шею. В отличие от московских одежд, скрывавших красоту женского тела, это платье, наоборот, подчеркивало ее, выгодно выделяя грудь, бедра и все, что всегда привлекало и привлекает мужчин…

Чем больше присматривалась Елена к новой обстановке, к мужу, к его родне, тем больше осознавала трудности своего положения. Видела, что не является желанной гостьей как в великокняжеском дворце, так и в королевской семье в Кракове. Уже в силу происхождения ее жизнь и деятельность в отличие от великих княгинь-католичек невольно принимала политическую окраску, выходила за пределы семейного, хозяйственно-бытового круга. Поэтому Елена проявляла много такта, осторожности, твердости характера, чтобы с достоинством носить титул великой княгини литовской.

В первое время Елена была под сильным влиянием отца и боялась действовать самостоятельно. Но она понимала, что долго это продолжаться не должно, что это будет осложнять ее положение. И сначала робко, затем смелее, шаг за шагом она начала освобождаться из-под порою мелочной его опеки. Впервые это проявилось в смене одежды великой княгини.

Елена долго уговаривала Александра разрешить ей во время поездки по княжеству посещение православных храмов и монастырей. Он, по обыкновению, отнекивался, откладывая все на потом. Но когда к Елениным просьбам присоединилась и ее крестная, уступил. При этом король сказал:

— Но помимо православных храмов ты должна посещать и католические. Ты ведь королева польская, а Польша не знает никакой другой веры, кроме римско-католической. И нам нужно думать о единении церквей, а не об углублении раскола.

Помолчав, Александр продолжил:

— Удивляюсь, почему выгоды единения христианских церквей не хочет видеть твой отец. Ведь говорил же апостол Павел: несть эллина, несть иудея, а есть христианин.

Назавтра к великой княгине пришел епископ виленский. Елена впервые откровенно и неторопливо рассмотрела его. Это был человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, с впалой грудью и понурой головой. Одна лопатка заметно выдавалась больше другой. Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, и маленькие частые зубы. Густые белокурые волосы падали клоком на белый, прекрасный, хотя и низкий, лоб. Смеялся епископ, хоть и редко, но от души, как ребенок.

Как и всегда при встрече с Еленой, он начал разговор о высоком предназначении королевской власти, о необходимости единой веры сначала в королевской семье, а потом и в объединенном государстве.

Елена как всегда спокойно и уверенно отвечала:

— Вспомни, святой отец, что папа Павел, подыскивая в свое время нужного жениха для моей матери, Софьи Палеолог, обратил взор на государя московского. Римский первосвятитель при этом надеялся, конечно же, что при помощи царевны Софьи, воспитанной в правилах флорентийского соединения церквей, можно будет убедить Москву принять решение этого собора. И этим самым подчинить себе нашу церковь, которую мы считаем единственно правильной. Но надежды эти, владыко, не сбылись, как ты знаешь. Моя мать осталась верна православию. И для меня позиция моей матери — пример, достойный подражания…

— Все это так, княгиня. Но будь то короли или великие князья, они всегда и прежде всего должны думать о пользе и выгоде государственной. Для Великого княжества Литовского тесный союз с Польшей, как и распространение здесь истинной апостольской веры, сулит много преимуществ. Вместе с Польшей княжество может успешно отражать попытки всех недругов захватить его территорий, а в данном случае вернуть уже утраченные, Польша, княгиня, тесно связана с европейскими странами, а в них развитие ремесел, науки, культуры выше, чем в восточнославянских землях. Там уже печатают книги, все более доступным становится образование. Все нужное, в том числе и современное, оружие мы покупаем там, на Западе. К этому может приобщиться и Литва.

Но эти доводы не убедили Елену. В конце беседы она спросила епископа о занимавшем ее:

— Скажи, пан Табор, тебя любила когда-нибудь женщина?

Епископ задумался, лицо его просветлело. Но ответил:

— Нет, и слава богу! Меня бог отвратил от земной любви, чтобы я любил только его одного…

Вскоре Елена совершила поездку в Кутеинский монастырь, что под Оршей. Было еще тепло, но дни становились заметно короче. В природе начинался осенний хоровод — праздник нарядных красок. Время, которое все уважительно-нежно называют «бабье лето»… Короткое, как женский век. Отгорит ярко и солнечно, а там — дожди и слякоть… Путешествие оказалось полезным и интересным. Елена увидела на деле положение обители. В монастыре игумен Панфил, о котором говорили, что Святое писание он знал наизусть, и в беседах оно было у него всегда на языке, а в монастырских работах он был искуснее всех в обители. Церковное и келейное правило, молитвы и земные поклоны совершал он в положенное время, отдавая остальные часы монастырским службам и ручным работам. В пище и питии соблюдал меру, ел раз в день, иногда через день, и повсюду разносилась слава его добродетельного жития и добрых качеств. В беседе с великой княгиней игумен рассказал:

— Моему предшественнику игумену Иосифу удалось собрать здесь братию и устроить самое строгое общежитие. Сам он одевался, как нищий, так, что никто не мог отличить в нем настоятеля. Это его стараниями сейчас монастырь, можно сказать, благоденствует и нужды особой не испытывает. Игумен Иосиф умел привлекать к помощи и пожертвованиям титулованных и имущих людей. Мстиславский князь Андрей сначала часто являлся к нему послушать и поучиться у него: видимо его чувствительная душа боялась перспективы страшного суда и вечных мук. Со временем князь начал вести жизнь самоотречения, прощать обиды, раздавать милостыню, был любезен со своей прислугой. И вот однажды он приехал в монастырь со многими слугами в праздничных одеждах и на хороших конях с серебряной сбруей. И тут же бросился игумену в ноги с просьбой безотлагательно снять с него нарядную одежду и облечь в убогую монашескую, тут же постричь его в монахи. А князь три села со скотом и инвентарем, все свои драгоценности, все, что было на нем, отдает монастырю. Игумен с восторгом тут же постриг его и нарек Арсением, упразднив имя его и княжеское звание. К свите княжеской вышел один из братии и объявил: «Князя вашего Андрея больше нет, а есть инок Арсений. Он отпускает всех вас на свободу». Вскоре некоторые из слуг князя по его примеру тоже пришли в монастырь.

В конце встречи игумен не преминул рассказать о важном:

— Великая забота наша, государыня, бороться против остатков языческих обычаев и от них проистекающей нравственной порчи… Не прекратились еще в нашей округе лесть идольская, празднования кумирские… Когда приходит великий праздник Рождества Предтечева, то в эту святую ночь почти все жители взмятутся, взбесятся: стучат бубны, голосят сопели, гудут струны, жены и девы в воде плещутся, пляшут и поют скверные песни; тут мужам и юношам совершается великое прельщение и падение, женам осквернение, девам растление. Процветают срамословие и иные бесстыдные слова…

Из воспаленных глаз старца в обрамлении старческих покрасневших век потекли слезы. Но, видя интерес великой княгини к тому, что он говорит, Панфил продолжил:

— Тогда же выходят мужчины и женщины, чаровники и чаровницы, бродят по лугам, болотам и дубравам, ищут смертной травы, чревоотравного зелья на погубу людям и скоту, копают коренья на безумие супругам.

Пристально посмотрев на Елену, игумен продолжил:

— Знаю, что бабы-чаровницы имеют доступ и ко двору великокняжескому. Берегись, княгиня. Далеко не все одобряют твою верность православию. И они могут замыслить злое дело… И игумен наложил на Елену крестное знамение.

Елена ответила:

— Да, святой отец, много нетерпимости накопилось. И мало мы обращаемся к покаянию. Все общественные беды приписывают ведьмам и губят их за это. Все правила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей, а у нас свидетелем выступает вода: если начнет тонуть — невинна, если же поплывет, то — ведьма… Ну скажи, отец, где в книгах, в каких писаниях видел ты, что голод бывает от волхования и, наоборот, волхованием же хлеб умножается? А между тем, волхвов на кострах сжигали и сжигают. Можно ли осуждать других на смерть, будучи самими исполненными страстей? У нас же один губит по вражде, другой ради прибытка, а иному, безумному, хочется только побить да пограбить, а за что бьет и грабит, того и сам не ведает… А чародеи и чародейки, святой отец, действуют силой бесовской над теми, кто их боится, а кто веру твердо держит к богу, над теми они не имеют власти…

Услыша все это, находившийся рядом с Еленой священник Фома стал неистово креститься и шептать свои молитвы.

Елена с интересом выслушала рассуждения игумена о том, что не должно быть бедствий и общего неустройства, что все в природе и обществе придет в стройную гармонию, что не будет труда тяжкого, удручительного, что вся человеческая жизнь будет радостью и наслаждением, и наступит время всеобщего блаженства.

— Откроюсь тебе до конца, великая княгиня, — сказал игумен. — Во мне живет скорее мечта, чем уверенность, что судьбами народа, как и отдельных людей, должны распоряжаться священники. Им должна принадлежать вся власть — и духовная, и светская.

Прощаясь, игумен сказал:

— Только делаемое ради Христа дело приносит лам плоды Святаго Духа. Все остальное, хотя и доброе, благодати Божьей не дает. Вот почему Господь сказал: всяк, кто и же не собирает со мною, то и расточает. Создатель дает средства на осуществление добрых дел, а за человеком остается или осуществить их, или нет. Но… слаб человек.

Возвращались от старца медленно, обдумывая все услышанное. Но епископ, сопровождавший княгиню, не преминул сказать:

— Панфил как небожитель, яркий, светлый, греющий луч света, посланный во мрак житейский… Редко в ком сила духовности доходила до такой отрешенности от всего мирского и до столь ясного обнаружения. Он говорит, что только через пост духовная жизнь приходит в совершенство и открывает себя чудными явлениями. Чувства как бы закрываются, а ум, отрешаясь от земли, возносится к небу, и все тело погружается в созерцание мира духовного.

Вскоре православные в Великом княжестве Литовском почувствовали в Елене радетельницу их веры, свою заступницу. Встретить свою великую княгиню собирались сотни людей. Они тянулись к ней, стремясь получить благословение, высказывали жалобы и просьбы.

Пришлось ей рассудить по примеру брата Василия и такой случай: в Бирштанском имении судья, взяв деньги с истца и ответчика, обвинил того, кто дал меньше. Елена позвала судью к себе. Он долго раскланивался, превознося до небес достоинства великой княгини и вечную любовь к ней всех подданных. Но в ответ на обвинение запираться не стал и ответил:

— Я всегда верю больше богатому, нежели бедному, так как первому меньше нужды в обмане, как и присвоении себе чужого…

Выслушав такой ответ, Елена только улыбнулась. И жалоба осталась без последствий для судьи.

Присутствовавший при этом управляющий имением пан Григорович сказал Елене:

— К сожалению, судьям приходится иногда поступать против совести, особенно по отношению к семье преступника… К этому, а иногда и к другим жестокостям, вынуждает судебник светлой памяти Казимира, по которому Литва живет вот уже тридцать лет. В нем многое справедливо, но есть и неоправданные строгости. Суди сама, княгиня: по судебнику, если приведут вора с поличным и он будет в состоянии уплатить истцу, то пусть платит; если же не будет в состоянии заплатить, а жена его со взрослыми детьми знали о воровстве, то платить женою и детьми, самого же вора на виселицу; если же дети его будут малолетние, ниже семи лет, то они не отвечают; если жена и взрослые дети вора захотят выкупиться или господин захочет их выкупить, то могут это сделать. Сам вор не приносил покражи домой и жена с детьми ею не пользовались, то один злодей терпи, а жена, дети и дом их не виноваты, вознаграждение истцу платится из имущества вора, а женино имение остается неприкосновенным.

Если преступление будет совершено крепостным человеком, а господин знал о нем или принимал участие, то и господин отвечает наравне с преступником. Кто будет держать у себя постояльца тайно, не объявивши соседям, и случится у кого-нибудь из них пропажа, то он обязан поставить своего постояльца к трем срокам, если же к последнему сроку не поставит, то должен заплатить за покраденное, а постояльца пусть ищет и, нашедши, пусть проводит на суд: то уж заплачено. Кто украдет больше полкопы денег или корову, того повесить. Кто украдет в первый раз меньше полтины, пусть оплачивается, если же больше полтины, то повесить; за покражу коня, хотя бы и в первый раз, повесить. Если кто найдет лошадь блудящую или какие-нибудь другие вещи потерянные, должен объявить околице; не найдется хозяин в три дня, то нашедший берет себе найденное; если же нашедший утаит найденное, то считается вором; если кто будет людей выводить или челядь невольную и поймают его с поличным, то на виселицу. Если вора станут пытать, а он знает средство против боли, то повесить чародея, хотя и не признался с пытки, если будут добрые на него свидетели, если будет дознано, что он прежде крал и бывал на пытке. Если тот, кому выдадут вора, не захочет его казнить, а захочет взять с него деньги и отпустить, либо к себе в неволю взять, то лишается своего права: правительство казнит преступника, потому что злодею нельзя оказывать милости.

Внимательно выслушав своего управляющего, Елена только и сказала:

— Да, как зло всегда порождает зло, так и месть всегда отзывается местью… Плохо еще и то, что самые строгие судьи — это, как правило, плохие люди, а то и негодяи…

На крыльце дома, где остановилась Елена, ее ожидал посланец великого князя. В письме Александр писал: «Жизнь моя, душа общая со мною! Как мне изъяснить словами мою к тебе любовь? Меня влечет к тебе непонятная сила и потому я заключаю, что наши души с тобою сродни. Нет минуты, моя небесная красота, чтобы ты выходила у меня из памяти. Утеха моя и сокровище мое бесценное — ты дар Божий для меня. Из твоих прелестей неописуемых состоят мои чувства, в которых я вижу тебя перед собой. Ты мой цвет, украшающий род человеческий, прекрасное творение. О, если б я мог полностью раскрыть чувства души моей к тебе…»

Прочитав письмо, Елена опустилась на кушетку и глубоко задумалась… Она чувствовала, что это письмо скорее дань недалекому прошлому, самым счастливым временам, когда любовь связывала их неразрывно, когда оба они даже на час не могли расстаться друг с другом без тоски до изнеможения и без боли… Душа наполнялась обидой и пустотой, а в памяти всплывал обман… Муж выдерживал по отношению к ней тон внимательного и заботливого супруга. Но вся их семейная жизнь и главное, как казалось Елене, отсутствие детей не замедлили в чем-то расстроить ее идиллию. Иногда естественная потребность женщины как продолжательницы рода иметь детей становилась нестерпимой. Об этом она старалась не говорить мужу, но однажды все-таки высказала свое заветное желание. Александр воспринял это с явным замешательством, но потом по своему обыкновению превращать серьезное в шутку, сказал:

— У королей и царей, Елена, нет сыновей, у них — наследники. А они всегда найдутся. И, посерьезнев, продолжил:

— В жизни, к сожалению, каждый должен расплачиваться за свои собственные ошибки. Заблуждения бывают радостны, но последствия, как в моем случае, страшны. И платить за них нужно, как правило, страданиями…

Почувствовав в словах мужа вину за отсутствие детей, Елена больше к этому разговору не возвращалась. Себя успокаивала тем, что даже в самой худшей судьбе есть возможность для счастливых перемен. Но супруги все больше и больше исходили из чувства долга, придавали своим отношениям показной характер… Потом Елена стала досадовать на себя за свою придирчивость, твердость и неуступчивость, за то, что не умеет прощать обид, зная, что бог не простит жестокосердия…

О своих чувствах и сомнениях такого рода она пыталась иногда говорить Александру, но он отшучивался:

— У женщины бывает иногда потребность чувствовать себя несчастною, обиженною, хотя несчастий и тем более обид в действительности и не было…