Под тремя коронами

VI

Назавтра официальные переговоры продолжились. При обоюдном согласии было решено записать в грамоту, что оба государя, по обычаю, обязуются быть везде заодно, иметь одних друзей и врагов, князей служебных с отчинами не принимать. Но переговоры прервались, когда обсуждалось отношение обоих государств к Рязанскому княжеству. Литовские послы хотели, во что бы то ни стало сохранить условия договора Казимира с Василием Темным. Петр Янович и убеждал, и просил бояр учесть в этом деле и интересы Литвы.

— Смотрите и слушайте, паны бояре, — сказал Петр, разворачивая грамоту прежнего договора. Нужное место он нашел быстро и зачитал: «если великий князь рязанский сгрубит королю, то последний должен дать об этом знать Василию; тот должен удержать рязанского князя от грубости, но если последний не исправится, то Казимир может его показнить, и московский великий князь уже не должен вступаться». И далее, паны бояре, — сказал Петр, — наши бывшие государи установили, что рязанский князь может вступить в службу к королю, и что великий князь московский Василий не должен был мстить ему за это.

Но это не произвело особого впечатления на бояр. Они настояли, чтобы новый договор запрещал великому князю Александру вступаться в земли великого князя рязанского.

После почти полугодовых переговоров Москва добилась своего. Мир был заключен на выгодных для нее условиях. Большие военные действия в это время не велись, однако литовская сторона вынуждена была играть по сценарию, составленному русскими. Чувствуя свое преимущество, они выдвинули новые требования, практически означавшие отмену договора 1449 г. Оговаривались правила свободной торговли. Титул «Государь всея Руси» больше не оспаривался. Тем самым для Иоанна был очищен путь дальнейших действий по отношению к Литве. Договоренность по всем пунктам не связывалась с установлением твердой границы. К Московскому государству отошли Вяземское княжество и земли в бассейне Верхней Оки, где точная граница также не устанавливалась, что создавало условия для будущих конфликтов. Смоленск и Брянск признавались за Великим княжеством в качестве некоей уступки, не оговоренной четкими условиями. Литве возвращалась также часть отторгнутых земель: Любутск, Мценск, Масальск, Серпейск, Лучин, Дмитров, Опаков. Были отпущены на волю пленные смоляне. Предусматривался военный союз против татар, но с условием, что неучастие в активных действиях не отменяет договора. Для разрешения пограничных споров было решено создать смешанные комиссии.

В целом война 1492–1494 гг., не достигшая большого масштаба, привела к нежелательным последствиям для Великого княжества Литовского. Заключенный договор не содержал никаких гарантий. Он, скорее, фиксировал выдвижение Москвой долговременной политической программы, объявлявшей большую часть княжества незаконно ему принадлежавшей. Иоанн проявил себя как сильный государь, а Александр — как слабый, униженный и запуганный правитель.

После заключения мира литовские послы смогли завести речь о сватовстве, и Иоанн принял предложение литовского государя «стать ему зятем». Появившись неожиданно в переговорной палате с суровым лицом, Иоанн сел на свое место и объявил:

— Передайте вашему государю Александру, что я согласен выдать за него свою старшую дочь Елену, если только, а вы об этом говорили и ручались головою, ей не будет неволи в вере.

И далее спросил:

— Петр и Станислав, все ли вы поняли?

— Да, государь…, — не сговариваясь, в один голос ответили послы.

— Вот и хорошо… Кроме всего этого, я прошу вас передать Александру, нашему будущему зятю, мой подарок. Он подал знак дьяку, и тот проворно вручил послам роскошные рысью, кунью и беличью шубы…

Требование свободного, непринужденного исповедания Еленой православной веры, которое также безусловно ставилось и другим претендентам на ее руку было вполне понятным. Этим самым Иоанн III создавал условия для вмешательства во внутренние дела других государств. Поспешность, с которой литовские послы согласились на все условия, объяснялась, прежде всего, тяжелым положением Литовско-Западнорусского государства. Одновременно паны-рада мечтали с помощью брака Александра и Елены заманить в свои сети Московскую Русь, как удалось Польше хитро провести их самих при заключении брака Ягайло с Ядвигой.

На следующий день послов опять пригласили к великой княгине. На этот раз они нашли ее в более просторной палате. На княгине были невиданные послами роскошные украшения.

— Видать все византийское, — успел шепнуть Петр Станиславу.

— Да, я такого благолепия и такой красоты не видел еще.

Здесь же, рядом с матерью, была и старшая княжна Елена. Этой миловидной, мечтательно-серьезной девушке уже исполнилось двадцать лет… Она родилась в великокняжеском тереме под звон колоколов, хотя и не оправдались надежды великого князя и княгини иметь сына-наследника. Маленькая княжна была названа греческим именем Елена, что означает светлая.

Самыми первыми впечатлениями ее раннего детства были обстановка великокняжеского терема с бесчисленными нянюшками и мамками, княгиней бабушкой и на почтительном расстоянии — строгие лица матери и отца. Княжна-ребенок бегала и резвилась по небольшим горницам терема. Вокруг себя она видела довольство, роскошь, расписные стены, мягко устланные полы, красивые одежды. Когда ей случалось попадать на половину матери, она видела красоту и богатство обстановки, дорогую утварь, драгоценности и диковинные заморские вещи.

С годами интерес и оживленные толки вызывало все, что выходило за рамки обыденной жизни: крестины, освящение храмов, крестные ходы, приезды удельных князей и княгинь, родственников матери, приемы иностранных послов. Со страхом и глубокой верой воспринимались ребенком, а затем девочкой-подростком чудные русские легенды и сказания. Они глубоко западали во впечатлительную душу девочки, будили ум и воображение, волновали.

Но порою в жизнь врывалось и тревожное. Бывало зловещий звон набатного колокола извещал о пожаре: горела то отдаленная часть Москвы, то Замоскворечье, то пламя гуляло у самых стен Кремля. А однажды и близ терема вспыхнула церковь Рождества, когда пострадала значительная часть отцовской казны.

В ответ на глубокий, до земли поклон послов княжна сдержанно наклонила украшенную жемчужной диадемой голову…

6 февраля было назначено днем смотрин и обручения. В приемных палатах великой княгини в этот день было особенно торжественно. Множество бояр и боярынь наполняло их. В богато убранной палате блеском золота и драгоценных камней выделялось тронное место великого князя и великой княгини.

Послы Александра вновь увидели невесту и загляделись на ее красоту, сиявшую молодостью и драгоценностями. Главное убранство ее наряда, по обыкновению, составлял символ девичества — головной убор. Царственным убором считался венец. Он украшал голову княжны-невесты широким золотым обручем, оставляя волосы открытыми. И сделан он был «с городы да с яхонты, с лалами, с зернами великими», был низан жемчугами. Особо украшена была его передняя надлобная часть: по бокам опускались рясы — жемчужные нити. Волосы невесты были заплетены в одну косу, перевитую жемчугом и золотыми нитями. В ее конец была вплетена унизанная жемчугом золотая пластина. Серьги с яхонтами довершали блеск головного убора.

Восхищенные послы поклонились невесте и передали ей поклон от ее жениха Александра Казимировича. Согласно этикету через окольничего Елена спросила у них о здоровье будущего супруга и о здоровье послов. Тут же, на половине великой княгини, в присутствии всех бояр совершилось обручение. Пан Станислав заступал место жениха: старшему послу, воеводе Петру, имевшему вторую жену, не позволили участвовать в обряде. Иереи читали молитвы. Княжна-невеста и Станислав обменялись перстнями и крестами на золотых цепях. С этой минуты Елена официально стала невестой великого князя литовского. Послы Александра три раза обедали у Иоанна и во время прощальной аудиенции получили в дар богатые шубы и серебряные ковши.

Во время обручения Иоанн не преминул напомнить послам:

— Относительно веры Елены Александр должен дать мне такую грамоту: «Нам его дочери не нудить к римскому закону, держит она свой греческий закон». При этом великий князь отметил, что грамота должна быть написана именно этими, а не какими другими словами.

Дьяк Бушуев, самый опытный из посольского приказа, спросил:

— Не обессудь… государь… Но почему ты настаиваешь, чтобы грамота Александра была составлена именно так? Не заупрямиться ли литовский князь?

— Ты должен понимать, дьяк, что на Елену самим Господом возлагается миссия быть столпом православия в Литве. Там живут тысячи наших единоверцев, людей, родственных нам по происхождению, по исторической судьбе, если хочешь… У нас с западнороссами много общего… Мы братья… И так будет до тех пор, пока там будет наша, православная, от греков принятая вера…

Иоанн, как бы собираясь с мыслями, помолчал и продолжил:

— Ведомо также тебе должно быть, Бушуев, что уже более ста лет с запада, и не только из Польши, наступает на православные западнорусские земли латинская вера, сиречь католицизм. С Ягайло началось все… И успешно продолжается… Все великие князья, или почти все — латинской веры. Но был бы только один великий князь. Дело гораздо хуже: почти все окружение князей, паны-рада, то есть их боярская дума, также рьяные католики. О терпимости к другой нашей вере и слышать не хотят…

По голосу, по страстности его слов видно было, что все это до глубины души тревожит Иоанна. Он даже помолчал, чтобы успокоиться, и продолжил:

— Представляешь, какой костью в горле станет им православная великая княгиня. Какой напор и принуждение ей придется выдержать, чтобы сохранить свою веру, не перейти в латинство. Это главный ее долг перед Богом, перед Московской Русью и родителями…

После неоднократных пиров в великокняжеском дворце великое посольство выехало из Москвы.

Для получения грамоты относительно веры Елены и клятвы Александра о соблюдении мирного договора в Литву были отправлены послами братья Ряполовские — Василий и Семен. Они должны были передать поклоны Александру от всех сыновей Иоанновых, начиная с наследника престола Василия.

Иоанн дал послам наказ:

— Говорить накрепко, чтобы Александр дал грамоту о вере Елениной по списку слово в слово, если же он не захочет этого сделать, то пусть крепкое слово свое молвит, что не будет ей принуждения в греческом законе…

Посланцев из Москвы Александр принимал с торжеством, не скупясь на пиры и подарки. В Вильно ликовали по случаю успеха. Принимая послов, Александр спросил:

— А верно ли то, что к Елене сватались маркграф Баденский и герцог Бургундский?

— Им был дан ответ, что Елена — дочь великого князя московского, Божией милостью государя всея Руси, наследника Византии, и сватовство герцогов не соответствует этому статусу и значению…

Александр остался доволен таким ответом. Но дать грамоту слово в слово, как того требовал Иоанн, отказался. Заберезскому он доверительно сказал при этом:

— Московит хочет сесть нам не только на шею, но и на голову. Даже содержание грамот пытается нам диктовать…

Решили грамоту дать, но написать ее несколько иначе, чем требовал Иоанн. Долго думали-рядили, и получилась такая: «Александр не станет принуждать жену к перемене закона, но если она сама захочет принять римский закон, то ее воля».

Но послы Иоанна отказались принять такую грамоту, как ни уговаривал их Заберезский и другие радные паны. Послы уехали из Вильно, и снова наступил перерыв в отношениях обоих государств. Пересылались только о пограничных делах. Иоанн продолжал титуловаться «Государем всея Руси», называл Александра своим зятем, но ни слова не говорил о свадьбе. Молчали и в Великом княжестве Литовском. Так прошло лето, а затем и осень.

Новому послу Александра Войтеху Хребтовичу Иоанн, чуть не дрожа от гнева, объявил: если Александр не даст грамоты по прежней форме, то он не выдаст за него свою дочь…

Это ультимативное требование самым спешным порядком понесли в Вильно гонцы. И Александр уступил, прислал грамоту, которая соответствовала требованиям Иоанна. Недоразумение уладилось. Только после этого был назначен срок, когда люди Александра могли приехать за Еленой — январь 1495 г. около Крещения. Литовскому посольству при этом было сказано:

— Чтобы нашей дочери быть у великого князя Александра за неделю до нашего великого заговенья мясного.

Задержки в переговорах, недоразумение с грамотой глубоко волновали Елену, заставили ее много передумать и перечувствовать. Твердость отца и его решимость скорее разорвать брак, чем уступить, порою вызывавшие у нее непонимание и удивление, привели к признакам сильного нервного напряжения и возбуждения. Все это явилось для нее как бы зловещим предзнаменованием будущих испытаний, душевных мук и той борьбы, которую ей придется вести на чужбине. Дочь тяжело воспринимала внушения и наставления от своих родителей, которые в течение года высказывались в тесном семейном кругу. Она многое обдумала, исподволь готовя себя остаться верной тем православным взглядам и понятиям, на которых была воспитана. И получила новое подкрепление своим нравственным убеждениям.

В конце декабря 1494 г. из Вильно в Москву за невестой выехали литовские послы: воевода виленский князь Александр Юрьевич, особо доверенный Александра полоцкий наместник Ян Заберезский, наместник брацлавский пан Юрий и множество знатнейших панов. Все они блистали великолепием в одежде, оружии, убранстве лошадей. И хоть кони у послов были добрые, одежда теплая и роскошная, слуги расторопные, но дорога заняла несколько дней. Задерживали небывалые даже для Московии снега. Уже с начала первого зимнего месяца злая, колючая пурга наметала высокие сугробы. Людям приходилось выходить из домов даже через чердак и откапывать двери и окна.

Москва, только что отпраздновавшая Святки, любезно приняла гостей: несколько сотен нарядно одетых вооруженных дворянских детей на лошадях одной масти встретили их за несколько верст от окраины города. Под их почетным эскортом послы въехали в посольский двор. Их приезд, как и недельное пребывание, возбудил немало любопытных толков и пересудов не только в городе, но и среди кремлевских обитателей. Для Елены эти дни перед разлукой с домом были полны жгучих дум и сильных переживаний.

Отдыхали и отогревались послы недолго. Назавтра поутру прискакали посыльные от Иоанна с просьбой прибыть не медля. Вручив верительную грамоту и передав устно просьбу Александра выдать за него княжну Елену и отпустить ее с посольством в Литву, послы поднесли от имени Александра богатые дары великому князю и княгине, самой невесте. Сверх того они сделали подарки и от своего имени. Присланный от Елены боярин передал послам, что княжна чрезвычайно благодарна им.

Встречая их, Иоанн сошел со своего великокняжеского места и с каждым приветливо поздоровался. Спросил:

— Хорошо ли доехали? Не чинил ли кто обид и препятствий?

Послы низко поклонились и отвечали, что все, слава богу. Справившись о здоровье великого князя Александра, московский государь поинтересовался и самочувствием послов.

Вернувшись к великокняжескому креслу, Иоанн неторопливо с помощью дьяка посольского приказа уселся и негромким голосом начал говорить:

— Скажите от нас брату и зятю нашему великому князю Александру: на чем он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял; чтобы нашей дочери никаким образом к римскому закону не нудил; если бы даже наша дочь и захотела сама приступить к римскому закону, то мы ей на то воли не даем и князь бы великий Александр на то воли ей не давал же, чтоб между нами про то любовь и прочная дружба не порушилась. Да скажите великому князю Александру: как, даст бог, наша дочь будет за ним, то он бы свою великую княгиню жаловал, а мы радовались бы тому.

Иоанн остановился, как бы осмысливая то, что еще хотел сказать и одновременно дать послам осмыслить его слова. Затем добавил, что ему было бы приятно, если бы на переходах у своего двора, у хором великой княгини, Александр велел поставить храм греческого закона, так чтобы Елене близко было в него ходить. Это явилось новостью для послов, но они тем не менее в знак своего одобрения наклонили головы. Иоанн попросил передать епископу и панам-раде, а также самих послов озаботиться, чтобы его брат и зять Александр свою будущую жену жаловал, чтобы между ними любовь и прочная дружба не порушились бы.

В тот же день послы пировали во дворце у великого князя. Обстановка была и богата, и пышна. В соответствии со свадебными обычаями русской старины великий князь, подняв кубок романеи, выпил за здоровье литовского государя и, вспомнив про полученные подарки, обратился к послам:

— Чем могу я отдарить Александра Казимировича?

Паны, встав со своих мест, ударили челом Ивану Васильевичу, как царю, и с утонченностью, присущей польско-литовским панам, отвечали:

— Дары эти требуют единственного — великой приязни московского государя к литовскому великому князю…

Сделав вид, что не понимает, о чем идет речь, Иоанн спросил:

— Какой приязни?

Низко кланяясь, послы отвечали:

— Наш великий князь просит твою царскую милость быть ему вторым отцом и отдать в супружество свою дочь Елену…

Великий князь заметил:

— Это дело оставим до утра, а теперь прошу веселиться в палатах наших.

После этого он встал и, поручив боярам дальнейшее угощение послов, удалился.

Несколько дней литовские послы вынуждены были ждать.

Обсуждая сложившуюся ситуацию, все сказанное Иоанном, послы пришли к единодушному мнению и решили донести своему государю Александру, что Иоанн имеет славолюбие не воина, но государя; а слава последнего состоит не в личном мужестве, а в целости государства, сохраняемой осмотрительной уклончивостью, которая славнее гордой отважности, могущей подвергнуть страну и народ в бедствия.

Послам разрешали прогуливаться по Москве, приставляя для удобства подьячего. В одну из таких прогулок послы увидели поединок двух человек: двое уже изрядно уставших бойцов сражались на мечах. Окруженные небезучастной толпою, всячески поощрявшей и поддерживавшей то одного, то другого дуэлянтов, они сражались, как видно, на смерть, а не до первой крови, поскольку один уже был ранен, и кровь тонкой струйкой вытекала из-под лат.

Подьячий пояснил:

— Один из них приехал с жалобою в Москву, а другого, ответчика, привез специальный пристав. Свидетели говорили в пользу истца, а обвиняемый возражал. Свою речь он закончил так: «требую присяги и суда Божьего, требую поля и единоборства». В соответствии с этим требованием суд и разрешил поединок. Этот обычай у нас сохранился с древности… — с гордостью пояснил подьячий и добавил:

— Каждый вместо себя может выставить бойца. Окольничий и пристав назначают место и время поединка. Можно избрать любое оружие, правда, кроме огнестрельного и лука. Сражаются, как и в этом случае, обычно в шлемах и кольчугах, копьями, секирами, мечами, иногда употребляются и кинжалы. Пешими или конными — по соглашению.

— В западных или европейских странах, — сказал пан Юрий, — рыцарские турниры известны не одну сотню лет. Известны они и у нас, в Литве. Такие поединки, конечно же, питают воинский дух народа. Как и войны, без которых и государство, и народ ослабевают…

В ответ подьячий не преминул рассказать, что в Москве был славный, искусный и сильный боец, с которым никто не рисковал схватиться. Но его убил какой-то литвин, ваш соотечественник. Этот случай стал известен государю, и он пожелал увидеть победителя. В результате судные поединки между своими и чужестранцами были запрещены, ибо последние чаще всего одолевали россиян, если не мастерством, так хитростью.

На следующий день, 12 января, послы, прослушавши обедню в Успенском соборе, отправились во дворец. Здесь бояре от имени государя спросили о самочувствии гостей. Ответив на это благодарностью, послы снова били челом о княжне и получили желанный ответ от самого великого князя. Иоанн согласился по просьбе литовского великого князя выдать за него дочь, повторил свое безусловное требование относительно ее свободного вероисповедания. Просил передать Александру, чтобы он любил, берег и жаловал свою жену. Высказал пожелание, чтобы епископ и паны-рада способствовали доброму отношению между супругами и укреплению дружбы между государями. Высказал и личную просьбу: построить во дворце в Вильно православную церковь для княгини.

Иоанн рассчитывал посредством этого брака получить доступ к делам Великого княжества Литовского, укрепить там положение православной церкви. Со своей стороны великий князь Александр и его брат польский король Ян Альбрехт видели в нем средство прекращения политического и военного наступления Москвы на Великое княжество Литовское. Против брака была мать Александра королева Елизавета, но и она, как истинная католичка, вынуждена была покориться воле Папы Римского, одобрившего этот брачный союз.

Пока шли официальные приемы в великокняжеском дворце шумно готовились к отъезду и к свадьбе. Дьяк Невзоров переговорил с послами о чине венчания. Условились, что великого князя литовского будет венчать католический епископ, а княжну православный митрополит киевский.

В этот же день состоялся прием у великой княгини Софьи Фоминишны, которая, как правило, принимала у себя иноземных гостей. Сам Иоанн провел в покои княгини двух старших послов. Там уже находились митрополит, бояре и вся многочисленная великокняжеская семья, кроме Елены, которая присутствовала скрытно от послов. Ударив челом, послы просили согласия великой княгини на брак ее дочери с литовским князем. Софья ответила:

— Если на то дело будет воля Божия, великий князь разрешит его…

После этих слов матери к родителям вышла Елена и стала возле них несколько поодаль и сзади. Княжна была в изысканном платье из белого атласа с золотым шитьем: белый цвет символизировал невинность. Густые черные волосы, сдерживаемые усыпанной каменьями диадемой, струились по спине. Две боярышни, неотступно следовавшие за ней, также были одеты в белое.

Послы, увидев свою будущую государыню во всем блеске пышного царственного наряда, преклонили колени и просили ее любить и жаловать их государя.

Понимая трудность своего положения и смутно предчувствуя много тяжелого и горького, ожидавшего ее впереди, княжна заплакала.

Между тем, великий князь пожелал видеть портрет своего будущего зятя. Его быстро принесли. Александр был нарисован весьма молодым и красивым: лицо белое, щеки румяные, усы едва пробивались…

— Настоящий королевич польский, — заметил Иоанн и, обращаясь к Елене, добавил:

— Пусть же нарисованный останется у меня в покоях, а тебе, дочь моя, живой великий князь литовский на всю жизнь милым другом будет…

Эти слова несколько ослабили напряженность и чопорность официального торжества… А пан Юрий, брацлавский воевода, не преминул заметить стоявшему рядом Виленскому князю Александру Юрьевичу:

— Только бы этому не помешала отеческая любовь, которая, как известно, иногда бывает ревнива…